Текст книги "Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)"

Управление Римом в XV веке

Один римский гражданин с гордостью и удовольствием отметил, что король римлян, когда кардиналы и прелаты встретили его у ворот, поприветствовал их наскоро, даже не остановившись, а потом с гордостью показался перед людьми в одежде и должности римского сенатора. В этот час последнего прощания образы империи и республики крепко и дружески обнялись в театральном зрелище. Согласно законам Рима глава гражданской власти в древней столице должен был носить звание доктора права, быть не римлянином, а уроженцем местности, расположенной на расстоянии не менее сорока миль от Рима, и не иметь родства с римлянами до третьего колена ни по крови, ни через брак. Сенатор избирался на один год, и были установлены весьма строгие правила поведения для сенатора, покидающего свою должность. Бывший сенатор мог быть повторно избран на эту должность не раньше, чем через два года. Сенатору было щедро назначены жалованье и выплаты из казны для возмещения его расходов; общая сумма выплат составила три тысячи флоринов. Наряд, в котором он должен был появляться на публике, был знаком величия государства. Одежды сенатора были из золотой парчи и алого бархата или же, в летнее время, из более легких шелковых тканей. В руке он держал жезл из слоновой кости. О его приближении сообщали звуки труб, и перед торжественно шагающим сенатором шло не менее четырех сопровождающих, которые назывались ликторами; их красные жезлы были обернуты флажками или лентами золотого цвета: это был цвет города Рима. На Капитолии сенатор произносил присягу, в которой говорилось, что его долг и право – соблюдать и укреплять закон, смирять гордых, защищать бедных и проявлять справедливость и милосердие в тех землях, на которые распространяется его власть. Выполнять эти полезные обязанности ему помогали три ученых иноземца – два боковых советника и судья по уголовным делам; законы свидетельствуют о том, что они часто решали в суде дела о грабежах, изнасилованиях и убийствах, и слабость этих законов способствовала разгулу личной вражды и вольностям различных отрядов, созданных для самообороны. Капитолий, казна и практическое управление городом и прилежащими к нему землями были доверены трем хранителям, которые сменялись четыре раза в год. Ополченцы тринадцати округов Рима собирались под знаменами своих окружных старшин, именовавшихся капориони, а главный старшина был выделен из остальных званием и должностью приора. Народное законотворчество осуществляли тайный совет и городское собрание римлян. Тайный совет состоял из должностных лиц, нескольких чиновников из налоговой службы и органов правосудия и советников, которые делились на три разряда: в первый разряд входили тринадцать человек, во второй – двадцать шесть, в третий – сорок. Всего в тайном совете было около ста двадцати человек. На городском собрании могли голосовать все граждане мужского пола, и ценность этого права возрастала от препятствий, которые старательно создавались на пути иностранцев, желавших незаконно получить римское гражданство и имя римлянина. Бунтарский дух, присущий демократиям, был подавлен мудрыми мерами ревнивых охранителей власти: никто, кроме должностных лиц, не имел права предложить вопрос для обсуждения; никто не имел права произносить речи иначе, как с открытой кафедры или в суде; любые нарушающие порядок крики были запрещены; решения принимались большинством участников в результате тайного голосования и потом распространялись в виде постановлений, отмеченных именами сената и народа. Нелегко было бы указать эпоху, когда теория управления государством сводилась бы к точному и неуклонному осуществлению этого управления на практике, поскольку с установлением порядка постепенно соединяется упадок свободы. Но в 1580 году, с одобрения правившего тогда папы Григория XIII, древние постановления были собраны, сведены в три книги и приспособлены для применения в новые времена. Этот свод гражданских и уголовных законов остается законодательством Рима и теперь. Народные собрания отменены, но сенатор-иностранец и три хранителя продолжают обитать во дворце на Капитолии. Папы повторяют политику цезарей: римский епископ сохраняет внешние формы республики, но правит как абсолютный монарх – и духовный, и светский.

Церковное правление

Мощь духовных громов Ватикана зависит от силы мнения; если это мнение вытесняется из душ разумом или страстью, гром может оказаться бесполезным сотрясением воздуха, и священник оказывается беспомощен перед грубой силой противника-аристократа или плебея. Но после возвращения пап из Авиньона ключи святого Петра начал охранять меч святого Павла. Над Римом стала господствовать неприступная цитадель. Пушки – мощное оружие против народных мятежей, под знаменами папы римского служат регулярные войска, конные и пешие, богатые доходы позволяют ему приобретать все необходимое для войны; и с высоты своих владений он может обрушить на буйный город армию враждебных соседей и верных подданных. Со времени объединения герцогств Феррарского и Урбинского церковное государство занимает территорию от Средиземного моря до Адриатики и от границ Неаполя до берегов реки По. Еще в XVI веке большая часть этого обширного и плодородного края признавала римских первосвященников своими законными государями. Эти требования охотно обосновывались подлинными или вымышленными дарами, сделанными в те времена, о которых сохранилось мало сведений. Рассказ о том, как папы шаг за шагом укрепляли свою власть в Риме, уведет нас слишком далеко в итальянские и даже в европейские дела; преступления Александра VI, военные операции Юлия II и либеральная политика Льва X описаны и украшены пером самых благородных историков того времени. В первую пору своих завоеваний, до похода Карла VIII, папы могли с успехом бороться против соседних с ними государей и государств, чьи военные силы были равны или уступали по силе их собственным. Но как только монархи Франции, Германии и Испании стали оспаривать один у другого власть над Италией с помощью огромных армий, папы хитростью восполнили недостаток силы и скрыли в лабиринте войн и договоров свои честолюбивые стремления и неугасающую надежду изгнать варваров за Альпы. Хрупкое равновесие, установленное в Ватикане, часто разрушали солдаты с севера и запада, объединившиеся под знаменем Карла V. Климент VII слабостью и колебаниями в политике подставил себя и свои владения под удар этого завоевателя, и Рим на семь месяцев оказался во власти беззаконной армии, более жестокой и жадной, чем готы или вандалы. После этого сурового урока папы стали сдерживать свое честолюбие, к тому времени почти уже удовлетворенное, и полностью отказались от наступательных действий, если не считать поспешной ссоры, когда наместник Христа и турецкий султан одновременно подняли оружие против Неаполитанского королевства. В конце концов французы и немцы покинули поле боя, а Испания прочно завладела Миланом, Неаполем, Сицилией, Сардинией и морским побережьем Тосканы. Испанцам стало выгодно поддерживать спокойствие в Италии, чтобы она оставалась зависимой, и эта тишина продолжалась, почти ничем не нарушенная, с середины XVI века до начала века XVIII. Ватикан находился под влиянием и защитой религиозной политики короля-католика, которого предрассудки и собственная выгода склоняли к тому, чтобы в любом споре поддерживать государя против народа. В результате друзья свободы или враги закона, вместо поощрения, помощи и убежища, которые они прежде получали от соседних государств, оказались со всех сторон окружены железной стеной деспотизма. Образование и долговременная привычка к повиновению смирили буйный нрав римской знати и простонародья. Бароны забыли оружие и межпартийную вражду своих предков и постепенно сделались слугами роскоши и правительства. Они стали тратить доходы, получаемые с поместий, не на содержание толпы арендаторов и сторонников, а на личные расходы, что увеличивает удовольствия господина, но уменьшает его могущество. Семьи Колонна и Орсини стали соревноваться в украшении своих дворцов; родственники пап тратили внезапно пришедшее к ним богатство на то, чтобы соперничать с этим старинным великолепием, и даже превосходили его. Голос свободы и несогласия больше не слышен в Риме, пенистый поток превратился в спокойное озеро, и в гладкой поверхности его стоячей воды отражается картина праздности и рабства.

Христианин, философ и патриот будут одинаково возмущены земной властью духовенства; им может показаться, что местное величие Рима, напоминая о консулах и триумфах, делает лишь более ощутимым и постыдным рабство древней столицы. Если мы спокойно взвесим достоинства и недостатки церковного правления, оно в своем нынешнем состоянии может заслужить похвалу как мягкая, достойная и спокойная власть, лишенная тех опасностей, которые могут быть созданы несовершеннолетием правителя, порывами юности, огромными расходами на роскошь и бедствиями войны. Но эти преимущества не могут идти в сравнение с необходимостью часто, едва ли не каждые семь лет, избирать государя, который редко бывает уроженцем своей страны, и правлением «молодого государственного деятеля» шестидесяти лет, чья жизнь угасает и способности слабеют. Притом государь не имеет ни надежды завершить труды своего кратковременного правления, ни детей, которые могли бы унаследовать эти труды. Удачливого соискателя приводят на престол из церкви или даже из монастыря, то есть его образование и образ жизни в высшей степени враждебны разуму, человечности и свободе. Опутанный сетью рабской веры, он научился верить потому, что это абсурдно, чтить все, что достойно презрения, и презирать все, что может заслужить уважение разумного человека, наказывать ошибку как преступление, вознаграждать умерщвление плоти и безбрачие как высшую добродетель; ставить святых из календаря выше римских героев и афинских мудрецов и считать молитвенник и распятие более полезными инструментами, чем плуг и ткацкий станок. В должности нунция или в сане кардинала он может до какой-то степени узнать мир; но изначальное пятно никогда не изгладится из его ума и нравов. По опыту своей учебы и жизни он может догадываться, в чем состоит тайна его профессии, но тот, кто актерствует у алтаря, впитывает в себя какую-то долю того ханжества, которому учит других. Гений Сикста V вырвался из сумерек францисканского монастыря. За пять лет правления этот папа истребил беглых преступников иразбойников, упразднил светские святыни Рима, создал армию и флот, восстановил памятники Античности и построил новые в подражание им, щедро тратил и значительно увеличил свои доходы и в итоге оставил в замке Святого ангела пять миллионов крон. Но его правосудие было запятнано жестокостью, его энергичная деятельность имела в основе честолюбивую жажду завоевывать новые земли. После его кончины злоупотребления возродились, а казна была растрачена; он оставил в наследство потомкам тридцать пять новых налогов и продажу должностей; и после его смерти его статуя была разбита неблагодарным или оскорбленным народом. Сикст V с его диким и своеобразным характером – исключение среди римских первосвященников; правила и последствия их земного правления можно определить по частям, выполнив точный сравнительный обзор искусств и философии, сельского хозяйства и торговли. Но я хочу по-доброму проститься со всем человечеством, и в эти последние минуты не желаю обидеть даже папу римского и римское духовенство.

Глава 71
РЕЧЬ ПОДЖИО НА РАЗВАЛИНАХ РИМА В XV ВЕКЕ. ЧЕТЫРЕ ПРИЧИНЫ РАЗРУШЕНИЯ ГОРОДА. КОЛИЗЕЙ. ВОССТАНОВЛЕНИЕ РИМА. ЗАВЕРШАЮЩИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ ОБ УПАДКЕ И РАЗРУШЕНИИ РИМСКОЙ ИМПЕРИИ

В последние дни жизни и правления папы Евгения IV[231]231
  Похоже, что это описка, и речь идет о Мартине V. Гиббон указывал, что диалог Поджио «Об изменчивости судьбы» был составлен незадолго до смерти Мартина, примерно в конце 1430 года. Милмен комментирует этот факт, Бюри не обращает на него внимания.


[Закрыть] два его служителя, ученый Поджио и его друг, поднялись на Капитолийский холм, отдохнули среди обломков колонн и храмов и взглянули с этой господствующей высоты на широкую и многообразную картину пустоты и разрушения. Место отдыха и предмет их созерцания предоставляли большие возможности для морализирования на тему превратностей судьбы, которая не щадит ни человека, ни самые гордые из его трудов, погребая империи и города в общей могиле; собеседники согласились друг с другом, что падение Рима становится еще более ужасно и плачевно, если его сопоставить с прежним величием древней столицы. «Ее первоначальный облик– тот, который она могла иметь в давнюю эпоху, когда Эвандр принял как гостя чужеземца из Трои, – воссоздал в своем воображении Вергилий. Эта Тарпейская скала была в ту пору дика, безлюдна и покрыта густым лесом. Во времена самого поэта она была увенчана золотыми крышами храма; храм разрушен, золото было разграблено, колесо судьбы совершило полный оборот, и эту священную землю вновь уродуют колючие травы и кусты ежевики. Капитолийский холм, на котором мы сидим, в прошлом был сердцем Римской империи, крепостью и оплотом для всей земли, ужасом для царей. Его прославили шаги множества триумфальных шествий, обогатила военная добыча и дань множества народов. На нем был представлен весь мир. Как низко он пал, как изменился, как изувечен! Путь победителей зарос виноградными лозами, навозная куча скрывает скамьи сенаторов. Взгляните на Палатинский холм и поищите среди бесформенных огромных обломков мраморный театр, обелиски, гигантские статуи, портики дворца Нерона; окиньте взглядом остальные холмы города: там пустота, которую нарушают лишь развалины и сады. Форум римского народа, где римляне собирались, чтобы вводить в действие свои законы и избирать себе должностных лиц, либо, окруженный забором, служит для выращивания овощей, либо проходы в заборе открывают, чтобы впустить свиней и буйволов. Общественные и частные здания, которые были построены, чтобы стоять вечно, лежат, простершись на земле, голые и изломанные, как части тела могучего великана; и разрушение становится еще заметнее при виде тех изумительных остатков прошлого, которые пережили удары времени и судьбы».

Эти остатки прошлого Поджио – один из первых, кто оторвал свой взгляд от памятников христианского суеверия и взглянул выше, на памятники суеверия классической древности, – описал очень подробно. 1. Кроме моста, арки, гробницы и пирамиды Цестия, он в эпоху республики смог рассмотреть два ряда сводов соляного склада Капитолия; на них была надпись, содержавшая имя Катулла и говорившая о его щедрости. 2. Были видны – полностью или частично – одиннадцать храмов, от идеально сохранившегося Пантеона до трех арок и одной мраморной колонны – остатков храма Мира, который Веспасиан построил после гражданских войн и своей победы над иудеями. 3. Из семи – по его смелому поспешному подсчету – терм, то есть общественных бань, ни одни не сохранились настолько, чтобы было видно, для чего использовались и как размещались в составе целого несколько оставшихся частей. Однако бани Диоклетиана и Антонина Каракаллы по-прежнему носили имена своих основателей и изумляли прочностью, размерами, разнообразием видов мрамора, величиной и огромным количеством колонн любопытного зрителя, который, видя это, сравнивал объем необходимых для такой постройки труда и затрат с ее назначением и важностью. Что касается бань Константина, Александра Севера и Домициана или, вернее, Тита, то их следы можно обнаружить и сейчас. 4. Триумфальные арки Тита, Севера и Константина были полностью целы – и постройки, и надписи; падающий обломок носил почетное имя Траяна, еще две арки, стоявшие тогда на Фламиниевой дороге, были приписаны менее благородной памяти Фаустины и Галлиена. 5. После того чуда, которое представляет собой Колизей, Поджио мог не заметить маленький кирпичный амфитеатр, вероятнее всего построенный для лагеря преторианцев; театры Марцелла и Помпея были в значительной степени застроены общественными и частными зданиями; а от цирков Агонального и Большого осталось немногим больше, чем место, где они находились, и основные очертания. 6. Колонны Траяна и Антонина все еще стояли на своих местах, но египетские обелиски были разбиты или погребены в земле. От народа богов и героев, созданного мастерами-художниками, остались одна конная фигура из позолоченной бронзы и пять мраморных статуй, самыми заметными из которых были две лошади работы Фидия и Праксителя. 7. Два мавзолея – усыпальницы Августа и Адриана – не могли исчезнуть полностью, но первый из них имел вид простого земляного холма, а второй, ставший замком Святого ангела, получил имя и облик современной крепости.

Это (и еще несколько безымянных одиночных колонн) – все, что осталось от древнего города, поскольку в конструкции стен были заметны следы более позднего строительства. Стены эти имели в длину десять миль, триста семьдесят девять башен и тринадцать ворот – выходов в сельские окрестности Рима.

Такая печальная картина была нарисована примерно через девятьсот лет после того, как погибли и Западная империя, и даже готское королевство в Италии. За долгие годы бедствий и анархии, когда верховная власть, искусства и богатство покинули берега Тибра, город не мог быть ни восстановлен, ни украшен; а поскольку все человеческое должно откатываться назад, если не идет вперед, каждая последующая эпоха должна была ускорять разрушение произведений Античности. Измерение скорости этого разрушения и установление того, в каком состоянии находилось каждое здание в каждую эпоху, было бы бесконечным и бесполезным трудом. Поэтому я ограничусь лишь двумя замечаниями, которые послужат введением к короткому обобщенному обзору причин и последствий. 1. За двести лет до красноречивой жалобы Поджио безымянный писатель составил описание Рима. Он мог в своем невежестве назвать эти же сооружения странными вымышленными именами, но у топографа-варвара все же были глаза и уши, он мог разглядеть видимые глазом остатки прошлого и слышать народные предания. И он точно перечисляет семь театров, одиннадцать бань, двенадцать арок и восемнадцать дворцов, многие из которых исчезли ко времени Поджио. Из этого видно, как много памятников Античности дожили до поздних времен, и ясно, что в XIII и XIV веках уничтожающие силы действовали с особенно большой и все возраставшей мощью. 2. Тот же самый вывод можно сделать относительно трех последних столетий: мы напрасно стали бы искать Септизоний Севера, который прославляли Петрарка и знатоки древности XVI века. Пока римские здания еще были целы, их огромная масса и пропорциональность их частей помогали им выдержать первые удары, хотя те и были тяжелыми и стремительными. Но даже самое легкое прикосновение могло сбросить на землю обломки арок и колонн, уже готовые упасть.

Четыре причины разрушения города

В результате тщательного исследования я смог увидеть четыре основные причины разрушения Рима, которые постоянно действовали в течение более тысячи лет: I. Удары времени и природы. II. Нападения врагов – варваров и христиан. III. Повторное использование материалов, иногда переходившее в злоупотребление. IV. Междоусобные столкновения римлян.

I. Искусство человека способно возводить памятники, которые гораздо долговечнее, чем он, и намного переживают его собственное короткое существование. Но все же эти памятники, как и он сам, подвержены тлению и хрупки; жизнь человека и жизнь его трудов в равной мере являются лишь летучими мгновениями в бесконечной летописи времени. Однако трудно подсчитать срок существования простого по конструкции и прочного здания. Пирамиды привлекали к себе взгляды древних людей уже как чудеса древности; сто поколений сошли в могилы, как опадает осенняя листва, но после гибели фараонов, Птолемеев, цезарей и халифов те же самые неколебимые пирамиды возвышаются над берегами Нила. Сложная конструкция из разнообразных небольших частей более подвержена повреждениям и распаду, причем беззвучное течение времени часто ускоряют ураганы и землетрясения, наводнения и пожары. Воздух и земля, несомненно, сотрясались, и высокие башенки укреплений Рима падали со своих оснований. Но не похоже, чтобы его семь холмов были расположены в великих впадинах земного шара, и этот город ни в какую эпоху не страдал от тех судорог природы, которые в климатических условиях Антиохии, Лиссабона или Лимы за несколько мгновений превратили в пыль труды многих веков. Огонь – мощнейшая стихия, способная нести и жизнь, и смерть; он – быстрое бедствие, которое могут зажечь и распространить изобретательность или небрежность людей. Каждый период существования Рима много раз отмечен подобными бедствиями. Памятный в истории огромный пожар, преступление или беда царствования Нерона, бушевал – правда, с неодинаковой силой – то ли шесть, то ли девять дней. Бесчисленные здания, теснившиеся одно к другому на узких извилистых улицах, постоянно давали пламени все новую пищу; когда этот запас горючего закончился, то из четырнадцати кварталов города лишь четыре были совершенно целы; три были уничтожены полностью, а семь изуродованы дымящимися остатками развалившихся зданий. В пору самого яркого расцвета империи ее столица поднялась из пепла в новой красе, но память о прошлом заставляла ее жителей оплакивать их невосполнимые утраты: произведения искусств Греции, победные трофеи, памятники древнейшего или легендарного прошлого. В дни бедствий и безвластия любая рана смертельна, любое разрушение необратимо, и ущерб не может быть возмещен ни государственной заботой правительства, ни действием частной выгоды. Однако можно назвать две причины, которые делают пожар для процветающего города более разрушительным, чем для города, находящегося в упадке: 1. Первыми плавятся в огне или поглощаются им те материалы, которые легче сгорают, – кирпич, дерево и металлы. Но по голым стенам и массивным аркам, с которых уже давно сняты их украшения, пламя может скользить без вреда и без всяких последствий. 2. Губительная искра легче всего разрастается в огромный пожар среди простых плебейских домов; после того как огонь пожирает их, более крупные здания, устоявшие против огня или не тронутые им, остаются островками уединения и безопасности.

Рим расположен так, что находится под угрозой частых наводнений. Реки, стекающие с обоих склонов Апеннин – и Тибр в том числе, – имеют малую протяженность и неравномерное течение; в жаркую пору лета любая из них – мелкий ручей, но весной или зимой, вздувшись от дождей или снеговой воды, она становится бурным потоком. Когда встречные ветры гонят этот поток обратно, назад от моря, его русло не способно вместить в себя всю водную массу, вода поднимается над берегами и заливает, неуправляемая и не знающая границ, соседние равнины и города. Вскоре после победы Рима в Первой Пунической войне уровень воды в Тибре поднялся из-за необычно сильных дождей, и наводнение, по длительности и площади затопленного пространства превзошедшее все прежние, уничтожило все здания, находившиеся ниже римских холмов. На этой неровной местности одно и то же бедствие имело разные причины в зависимости от рельефа: поток либо сметал здания со своего пути внезапным рывком, либо размягчал их и подмывал их фундаменты. Это же бедствие повторилось в царствование Августа: мятежная река разрушила дворцы и храмы, стоявшие на ее берегах. После предпринятых этим императором работ по очистке и расширению засыпанного обломками русла бдительность его преемников также прошла испытание опасностями и замыслами этого рода. Проекту отвести в новые искусственные русла либо сам Тибр, либо некоторые из зависимых от него малых рек и ручьев долгое время противодействовали суеверие и местные интересы, и в конце концов польза от его запоздалого и частичного выполнения оказалась меньше, чем стоимость работ и затраты труда. Покорение рек – самая благородная и значительная победа, которую человек когда-либо одержал над буйством природы, и если Тибр наносил такой урон городу при прочной и деятельной власти, то что могло противостоять ему и кто мог подсчитать причиненный Риму ущерб после падения Западной империи? В конце концов зло само устранило себя: предполагается, что мусор и земля, смытые водой с холмов, скапливались на равнинных участках Рима, что постепенно увеличило высоту равнины примерно на четырнадцать или пятнадцать футов по сравнению с древним уровнем, и в наше время Рим уже не так уязвим для ударов реки.

II. Целая толпа авторов из всех народов приписывает уничтожение римских памятников готам и христианам; но писатели не потрудились выяснить, насколько сильно было у тех и других чувство вражды и много ли у них было средств и свободного времени для удовлетворения этого чувства. В предыдущих томах этой «Истории» я описал торжество варварства и религии, и здесь могу лишь повторить в нескольких словах то, что было сказано об их подлинной или мнимой связи с разрушением древнего Рима. Наше воображение может создать или усвоить приятный романтический вымысел, что готы и вандалы вышли в поход из Скандинавии, горя желанием отомстить за бегство Одина[232]232
  Пользуясь этой возможностью, хочу сказать, что за двенадцать лет я забыл или отверг предание о бегстве Одина из Азопа в Швецию, в которое никогда не верил всерьез. Готы, несомненно, являются германцами, но в древней истории Германии до времен Цезаря и Тацита все – либо мрак, либо вымысел.


[Закрыть], разорвать оковы человечества и покарать угнетателей; что они желали сжечь записи классической литературы и основать свою собственную архитектуру на обломках построек тосканского и коринфского ордера.

Но правда была проще: северные завоеватели не были ни достаточно дикими, ни достаточно утонченными для таких честолюбивых замыслов разрушительной мести. Эти пастухи из Скифии и Германии были воспитаны в армиях империи, научились у нее дисциплине и вторгались в ее пределы, пользуясь ее слабостью. Учась говорить на латыни, они научились чтить имя Рима и римские титулы, а потому, хотя и не были способны соперничать в искусствах и науках с более светлыми временами, скорее были склонны восхищаться этим наследием, чем уничтожать его. Солдаты Алариха и Гензерика в то короткое время, когда они владели богатой и не сопротивлявшейся столицей, находились под влиянием тех страстей, которые всегда существуют в победившей армии. Они давали волю своей похоти или жестокости и искали ценности, которые можно унести. Они не могли чувствовать ни гордости, ни удовольствия от мысли, что сбросили на землю творения консулов и цезарей: это не приносило никакой выгоды. Каждая минута была для них драгоценной: готы покинули Рим на шестой, а вандалы – на пятнадцатый день; хотя строить гораздо труднее, чем разрушать, их кратковременный налет не должен был оставить глубокого следа на массивных древних сооружениях. Мы можем также вспомнить, как и Аларих, и Гензерик подчеркивали, что щадят постройки города; эти здания были мощными и красивыми при благодатном правлении Теодориха, а мимолетную ненависть к ним Тотилы обезоружили и его собственный нрав, и советы его друзей и недругов. Упрек, обращенный к невиновным варварам, нужно переадресовать римлянам-католикам. В их глазах статуи, жилища и алтари демонов были отвратительной мерзостью, и они, имея полную власть над городом, могли усердно и упорно стирать следы идолопоклонства своих предков. Разрушение храмов на Востоке стало именно для них примером поведения, а для нас доводом веры, и есть вероятность, что часть этого преступления или заслуги можно по праву приписать римским христианам. Однако их ненависть и отвращение относились лишь к памятникам языческого суеверия, а гражданские постройки, предназначенные для общественных дел или развлечений, могли без стыда для христиан остаться неповрежденными. Смена религии произошла не в результате народного бунта, а по велению императоров, сената и времени. Из христианских иерархов епископы Рима были, как правило, наиболее благоразумными и наименее фанатичными. К тому же не существует ни одного подтвержденного точными фактами обвинения против них; наоборот, они заслужили похвалу тем, что спасли величественные постройки Пантеона и дали им новое назначение.

III. Стоимость любого предмета, который удовлетворяет нужды людей или доставляет им удовольствие, складывается из его вещества и формы – из стоимости материалов и стоимости изготовления. Его пена должна зависеть от количества людей, которые могут приобрести его и пользоваться им, от размера рынка и, следовательно, от легкости или трудности его перевозки на большие расстояния, а это, в свою очередь, зависит от природы товара, его местонахождения и временных особенностей обстановки в мире. Варвары, захватывавшие Рим, в один миг незаконно завладевали плодами труда и драгоценными сокровищами, которые создавались в течение многих веков. Но на все, что нельзя было увезти из города в готских повозках или на вандальских кораблях, за исключением предметов роскоши, которые можно было немедленно употребить в дело, эти захватчики должны были смотреть без вожделения. Главной целью алчности были золото и серебро, поскольку в любой стране даже очень малое количество этих металлов дает очень большие возможности для управления изобретательностью и имуществом людей. Ваза или статуя из этих драгоценных материалов могла прельстить какого-нибудь тщеславного варварского вождя, но основная масса варваров была грубее и интересовалась лишь материалом, не обращая внимания на форму, а расплавив статую, можно было получить слитки, которые легко разделить на части и отчеканить из них монеты империи. Менее деятельные или менее удачливые грабители довольствовались добычей низшего сорта: бронзой, свинцом, железом и медью. Все, что уцелело от готов и вандалов, растащили греческие тираны; император Констант во время своего грабительского приезда в Рим сорвал бронзовые черепицы с крыши Пантеона. На здания Рима можно было смотреть как на большое месторождение сразу многих ископаемых, где первая часть работ, добыча сырья из земли, была уже выполнена, металлы очищены и отлиты в формы, мрамор – отесан и отполирован. И после того, как иностранные и местные грабители насытились добычей, остатки города, если бы на них нашелся покупатель, еще могли бы стоить дорого. С античных памятников сняли драгоценные украшения, но римляне своими руками разрушили бы даже голые стены и арки, если бы надеялись получить такую прибыль, которая оправдала бы затраты труда и расходы на перевозку. Если бы Карл Великий разместил столицу Западной империи в Италии, то этот гениальный правитель стремился бы восстанавливать, а не разрушать труд цезарей. Но политические причины удерживали французского монарха в лесах Германии, и он мог удовлетворить свое чувство красоты лишь за счет разрушения; поэтому, построив себе новый дворец в Ахене, Карл Великий украсил его мрамором из Равенны и Рима. Через пятьсот лет после него король Сицилии Роберт, самый мудрый и свободомыслящий государь своего времени, вывозил из Рима эти же материалы легким водным путем по Тибру и затем по морю, а Петрарка с негодованием и презрением вздыхал о том, что древняя столица мира должна отдавать собственные кишки, чтобы Неаполь мог жить в лени и роскоши. Но в более невежественные годы грабежи или покупки этого рода случались редко, и римляне, одинокие и ни у кого не вызывавшие зависти, могли использовать для общественных или частных целей сохранившиеся постройки античных времен, если только подавляющее большинство этих построек не были в своем тогдашнем виде и состоянии бесполезны для города и его жителей. Стены продолжали очерчивать старую границу города, но сам город спустился с семи холмов на Марсово поле, и некоторые из самых благородных памятников прошлого, выдержав удары времени, оказались вдали от человеческого жилья, на пустынной обезлюдевшей земле. Дворцы сенаторов не были приспособлены ни к размеру дохода, ни к нравам их обнищавших потомков. Бани и портики вышли из употребления. В VI веке прекратились игры в театрах, амфитеатрах и цирках. Некоторые храмы стали святилищами новой религии, победившей прежнюю, но христиане предпочитали, чтобы церковь в плане имела священную форму креста, а кельи и служебные помещения монастырей располагались тоже в определенном порядке, который был подсказан модой или разумом. При церковном правлении число этих благочестивых учреждений возросло в огромной степени; город загромоздили сорок мужских и двенадцать женских монастырей, шестьдесят капитулов и общин, которые объединяли каноников и священников, от этого в X веке население обезлюдевшего города вместо увеличения сократилось еще больше. Но если формы древней архитектуры не вызывали интереса у народа, не чувствовавшего, в чем их польза и красота, то материал древних зданий, который был у римлян в изобилии, они пускали в дело по любому требованию нужды или суеверия; дошло до того, что прекрасные колонны ионического и коринфского ордеров и скульптуры из самых роскошных сортов паросского и нумидийского мрамора были унижены до роли подпорок здания монастыря или конюшни. Огромный урон, который турки каждый день наносят городам Греции и Азии, может служить печальным примером подобного разорения. Из тех, кто постепенно уничтожал памятники Рима, только Сикст V заслужил оправдание, когда использовал камни Септизония в великолепном и прославленном здании – соборе Святого Петра. На обломки или развалины, как бы они ни были изувечены или осквернены, можно смотреть с удовольствием и сожалением; но основную часть этого мрамора лишили не только места и пропорций, а даже его природы: пережгли на известь для изготовления цемента. Со времени появления Поджио на Капитолии исчезли из глаз храм Согласия и еще многие массивные постройки, и в эпиграмме, сложенной в ту же эпоху, с оправданным и благоговейным страхом сказано, что дальнейшее следование этой привычке в конце концов погубит все памятники античной древности. Только малочисленность этих памятников смогла уменьшить аппетиты римлян и заставила их меньше разорять собственный город. Воображение Петрарки могло населить Рим могучим народом, и мне трудно поверить, чтобы даже в XIV веке численность жителей Рима упала до жалкой цифры в тридцать три тысячи, которую указывает один тогдашний список. Если с этого времени до правления Льва X население увеличилось до восьмидесяти пяти тысяч, то рост числа граждан в какой-то степени был губительным для древнего города.