Текст книги "Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)"

Римская аристократия

В начале XI века Италия находилась под тиранической властью феодалов, одинаково враждебной государю и народу. За права человеческой природы этим тиранам мстили многочисленные итальянские республики, которые быстро распространяли свою свободу и свою власть за пределы своего города на прилегающие к нему земли. Меч аристократии был сломан: рабы феодалов были освобождены, замки разрушены; феодалам пришлось научиться жизни в обществе и подчинению, и в Венеции и Генуе, где аристократы были самыми гордыми, любой из них был подсуден закону. Но римское правительство, слабое и правившее беспорядочно, было не в силах надеть ярмо на мятежных сыновей Рима, которые и в городе, и вне его лишь зло смеялись над властью гражданских чиновников. Это уже была не борьба между знатью и простонародьем за то, кому править государством. Теперь бароны отстаивали силой оружия свою личную независимость, их дворцы и замки были укреплены на случай осады, и каждого из них в его личных спорах с другими поддерживали многочисленные вассалы и слуги. Они не были уроженцами Рима; ни происхождение, ни любовь не привязывали их к стране, где они жили.

Если бы в те годы в Риме мог появиться настоящий римлянин прежних времен, он, возможно, отказался бы считать своими земляками этих высокомерных чужеземцев, которые презирали имя гражданина и гордо именовали себя князьями Рима. После ряда переворотов, о которых мало что известно, все родословные записи были утрачены, прозвища – отличительный признак знатных людей – были упразднены, кровь разных народов перемешалась сотнями способов; готы и лангобарды, греки и франки, немцы и нормандцы получили лучшие в Риме владения благодаря щедрости королей или в награду за доблесть. Примеры этого рода можно найти легко, но был случай, когда до сенаторского и консульского званий возвысилась еврейская семья – событие, подобного которому не было за все долгие годы пленения этих несчастных изгнанников. Во времена папы Льва IX богатый и ученый еврей принял христианство и при крещении в знак почета был назван именем папы, который стал его крестным отцом. Петр, сын этого Льва, проявил благочестие и мужество в борьбе за дело папы Григория VII, и тот доверил своему верному стороннику управление бывшим мавзолеем Адриана, он же башня Крешенци, который теперь называется замком Святого ангела. И отец, и сын имели большое потомство; свои богатства, приобретенные путем ростовщичества, они разделили с самыми знатными семьями Рима; через браки они приобрели столько родни и союзников, что внук новообращенного благодаря сильным родственникам был возведен на престол Святого Петра. Большинство духовенства и народа поддерживало его избрание, и лишь красноречие святого Бернарда и победа Иннокентия II заклеймили этого внука по имени Анак-лет названием «антипапа». После поражения и смерти Анаклета о потомках Льва ничего не известно, а среди современных аристократов не найдется никого, кто бы очень хотел иметь предком еврея. В мои намерения не входит перечисление всех римских семей, которые вымерли в те или иные годы, или тех, которые в большем или меньшем блеске продолжают существовать до сих пор. Франджипани – старинный консульский род, который утверждает, что его имя происходит от слов «разломить хлеб», поскольку его предки благородно делились с нуждающимися хлебом во время голода, разламывая его на куски. За такую заботу о других они поистине заслужили больше славы, чем за то, что вместе со своими союзниками, семейством Корси, построили укрепления вокруг большого квартала Рима. Род Савелли, судя по своему имени, происходящий от сабинян, сохранил свое прежнее высокое положение. Вышедшая из употребления фамилия Капицуччи отчеканена на монетах первых сенаторов. Семья Конти поддерживает честь своих предков, графов, владевших городом Сигния[229]229
  Недалеко от Рима, теперь называется Сеньи.


[Закрыть]. А представители рода Аннибальди должны быть очень невежественными или очень скромными, поскольку не производят свой род от карфагенского героя.

Но среди этих пэров и князей Рима выделялись – а может быть, даже возвышались над ними – два соперничавших семейства: Колонна и Орсини, история которых стала важнейшей частью истории современного Рима. Происхождение имени и герба семьи Колонна объясняли многими сомнительными путями; при этом ораторы и собиратели древностей не забыли ни про колонну Траяна, ни про Геркулесовы столбы, ни про столб, у которого бичевали Христа, ни про огненный столп, который вел народ Израиля в пустыне. Первое историческое упоминание об этом семействе в 1104 году, свидетельствуя о его древности и могуществе, содержит и простое объяснение его имени. В то время семья Колонна незаконно захватила город Кавы, за что Пасхалий II послал против нее войска, но эта же семья по наследству законно владела в провинции Кампания городами Загарола и Колонна, из которых второй, вероятно, был украшен каким-нибудь высоким столбом, оставшимся от виллы или храма. Кроме того, эта семья владела половиной соседнего города Тускулум, отчего можно с большой вероятностью предположить, что они потомки графов Тускулума, которые в X веке были тиранами апостольской кафедры. По собственному мнению семьи Колонна и по мнению народа, ее первые отдаленные предки были родом с берегов Рейна, и германские государи не стыдились быть в действительности или по преданию родней благородному семейству, которое в течение семи столетий часто было прославлено достоинствами и всегда славилось удачей. К концу XIII века самая могущественная ветвь рода Колонна состояла из шести братьев и их дяди, которые все были либо видными военачальниками, либо выдающимися церковными иерархами. Один из них, Пьетро, был избран римским сенатором, привезен на Капитолий в триумфальной колеснице и в приветственных возгласах назван цезарем. Другие двое, Джованни и Стефано, получили титулы: один – маркиза Анконы, другой – графа Романьи – от папы Николая IV, покровителя их семьи, настолько склонного к ней, что на сатирических портретах его рисовали заключенным внутри полого столба. После его смерти Колонна своим высокомерным поведением вызвали недовольство самого неумолимого из людей – Бонифация VIII. Два кардинала Колонна – дядя и племянник – отказались признать избрание Бонифация, и на какое-то время Колонна были раздавлены его земным и духовным оружием. Бонифаций провозгласил крестовый поход против этих личных врагов; их имения были конфискованы, их крепости на обоих берегах Тибра были осаждены войсками наместника святого Петра и соперничавших с ними аристократов. Когда был разрушен их главный город Палестрина, в древности называвшийся Пренест, место, где он находился, было отмечено лемехом, что означало: отныне оно всегда будет пустым. Лишенные почетных званий и должностей, изгнанные, приговоренные к смерти, шесть братьев, скрываясь и постоянно находясь в опасности, странствовали по Европе, но не теряли надежду вернуть себе свободу и отомстить. Самым надежным убежищем и местом для осуществления этих надежд был для них французский двор. Это братья Колонна подали королю Филиппу мысль захватить папу в плен и руководили захватом; я бы похвалил их за величие духа, если бы они проявили уважение к несчастью и мужеству тирана, ставшего пленником. Римский народ отменил гражданские постановления Бонифация и вернул семье Колонна ее почести и имущество. Можно получить некоторое представление об их богатстве по их потерям, а о потерях по ущербу, который оценили в сто тысяч золотых флоринов и после кончины папы Бонифация взыскали с его сообщников и наследников. Все духовные осуждения и запреты, наложенные Бонифацием на эту семью, были отменены его благоразумными преемниками, и кратковременная буря только упрочила счастье рода Колонна. Чиарра Колонна, показавший свою отвагу при пленении Бонифация, гораздо позже вновь проявил ее при коронации Людвига Баварского, и благодарный император окружил столб на гербе семьи Колонна королевской короной. Но первым по славе и достоинствам в своем семействе был Стефано Колонна-старший, которого Петрарка любил и уважал как героя, возвысившегося над своим временем и достойного Древнего Рима. Преследования и изгнание позволили многим народам увидеть его военные и мирные дарования, и во время своих бедствий он вызывал не жалость, а почтение. Однажды ему угрожала опасность такого рода, что он был вынужден назвать свое имя и родину; тогда его спросили: «Где теперь ваша крепость?» – а он положил руку на сердце и ответил: «Здесь». Так же добродетельно он встретил возврат преуспевания; пока не наступила разрушающая старость, Стефано Колонна благодаря своим предкам, своему характеру и своим детям занимал высокие места в Римской республике и при авиньонском дворе.

Семейство Орсини переехало в Рим из Сполето и в XII веке именовалось «сыновья Урсуса» по имени какого-то выдающегося человека того времени, которого звали Урсус по-латыни или Орсо по-итальянски (что означает «медведь») и о котором известно лишь то, что он их родоначальник. Однако Орсини вскоре стали выделяться среди римской знати количеством и смелостью своих родственников, мощью своих башен, почестями, полученными от сената и священной коллегии, и наличием в семье двух пап – Целестина III и Николая III, которые были из их рода и носили их имя. Их можно упрекнуть в том, что богатство досталось им путем злоупотребления родством: щедрый папа Целестин отдал в руки своих родственников поместья, ранее принадлежавшие престолу Святого Петра, а честолюбивый Николай добивался для своих родных союза с монархами, основал для них новые королевства в Ломбардии и Тоскане и назначил их пожизненными сенаторами Рима. Все, что было сказано о величии семьи Колонна, умножает и славу Орсини, их постоянных и равных по силе противников в долгой наследственной вражде, которая больше двухсот пятидесяти лет тревожила церковное государство. Истинной причиной их вражды было нежелание уступать другим первенство и власть, но для уместного отличия от противников Колонна вошли в число гибеллинов – так называли себя сторонники императора; Орсини же причислили себя к гвельфам – партии церкви. На знаменах враждующих сторон были изображены у одной – орел, у другой – ключи, и эти две партии яростно сражались одна с другой еще долгое время после того, как первоначальная причина спора была забыта. После отъезда пап в Авиньон партии стали с оружием в руках оспаривать одна у другой опустевшую республику; соглашение о том, что каждый год будут выбирать двух сенаторов – по одному от каждой из сторон, было неудачным компромиссом и лишь продлило смуту. От их частной вражды город и страна пришли в запустение. На весах судьбы перевешивала то одна, то другая чаша, и успех сопутствовал то одной, то другой стороне. Но никто ни из той, ни из другой семьи не погибал от меча, пока самый прославленный защитник рода Орсини не был заколот внезапно напавшим на него младшим Стефано Колонной. Торжество Колонны запятнано упреком в том, что он нарушил перемирие, а поражение семьи Орсини вызвало низкую месть – убийство перед дверью церкви безвинного мальчика и двух его слуг. Тем не менее победоносный Колонна был провозглашен на пять лет сенатором Рима совместно со вторым сенатором, который должен был сменяться каждый год. И муза подсказала Петрарке желание, надежду и предсказание, что великодушный юноша, сын его почитаемого героя, возвратит Риму и Италии их первоначальную славу и что его правосудие истребит волков и львов, змей и медведей, которые подкапывают вечный фундамент мраморной колонны.

Глава 70
ПЕТРАРКА. РИЕНЦИ И ВОССТАНОВЛЕНИЕ «ХОРОШЕГО ГОСУДАРСТВА». ПРОЦВЕТАНИЕ РИМСКОЙ РЕСПУБЛИКИ. ПОСВЯЩЕНИЕ РИЕНЦИ В РЫЦАРИ, ЕГО КОРОНАЦИЯ И СУМАСБРОДСТВА. ВОЗВРАЩЕНИЕ ПАП В РИМ. ВЕЛИКИЙ РАСКОЛ НА ЗАПАДЕ. УПРАВЛЕНИЕ РИМОМ В XV ВЕКЕ. ЦЕРКОВНОЕ ПРАВЛЕНИЕ

Для нашего времени Петрарка – итальянский поэт, певец Лауры и любви. За гармонию его рифмованных строк на тосканском наречии Италия восхваляет или, вернее, обожает его как отца своей лирической поэзии, и его стихи и имя повторяют с воодушевлением или любовью. Каковы бы ни были личные вкусы иностранца, его знания малы и поверхностны, и потому он должен смиренно признать правоту за вкусом образованного народа. Но все же я смею надеяться или дерзко предположить, что итальянцы не сравнивают монотонные однообразные сонеты и элегии с величественными построениями их эпической музы: самобытным и неистовым стихом Данте, прекрасными пропорциональными формами строф Тассо и бесконечным разнообразием несравненного Ариосто. Еще меньше я пригоден для того, чтобы оценить достоинства влюбленного. Притом я не слишком интересуюсь метафизической страстью к нимфе настолько бесплотной, что в ее существовании сомневались, к матроне настолько плодовитой, что она родила одиннадцать законных детей, пока влюбленный в нее пастушок вздыхал и пел у Воклюзского ручья. В глазах Петрарки и более серьезной части его современников эта любовь была грехом, а стихи на итальянском языке – легкомысленным развлечением. Его философские, поэтические и ораторские сочинения на латыни создали ему славу серьезного писателя, которая быстро распространилась из Авиньона по Франции и Италии. В каждом городе у него появилось много учеников и друзей, и хотя тяжелый том этих работ Петрарки теперь отправлен на долгий отдых, благодарность должна вырвать у нас похвалу человеку, который наставлениями и собственным примером возродил дух эпохи Августа и возобновил ее изучение. С самой ранней юности Петрарка мечтал получить в награду венец поэта. Три факультета академии установили от имени короля почетное звание «доктор поэтического искусства», а звание «поэт-лауреат», которое по обычаю, а не из тщеславия продолжают присваивать при английском дворе, впервые было введено немецкими цезарями. На музыкальных состязаниях Античности победителя награждали призом; вера в то, что Вергилий и Гораций были увенчаны на Капитолии, побуждала поэта, писавшего на латыни, подражать им, а влюбленному лавр был дорог своим названием, похожим на имя его возлюбленной. Любая цель тем ценнее, чем труднее ее достичь, и если добродетель или благоразумие сделали Лауру неумолимой, Петрарка был любим нимфой поэзии и мог похвалиться этой любовью. Его честолюбие было не слишком скромным, поскольку он приветствует успех своих собственных трудов, его имя было популярным, друзья – деятельными, а открытое или тайное противостояние зависти и суеверия было преодолено изобретательностью терпеливого обладателя заслуг. И вот на тридцать шестом году жизни он получил приглашение обрести предмет своих желаний, причем в один и тот же день в его одинокое жилище в Воклюзе поступили две торжественные просьбы об этом – одна от римского сената, другая от Парижского университета. И наука богословской школы, и невежество беззаконного города одинаково плохо подготовили судей к решению о том, кому отдать нематериальный, но вечный венец, который гению может присудить свободный выбор народа и потомства. Но в данном случае соискатель награды отогнал от себя эту беспокойную мысль и, немного помедлив с решением, чтобы продлить минуты гордости собой, предпочел Рим – Древнюю столицу, мать всего мира.

Церемония венчания происходила на Капитолии, и венок на голову Петрарки надел его друг и покровитель, глава власти в Риме. Двенадцать юношей из патрицианских семей, одетые в ярко-красные наряды, выстроились в ряды. Шесть представителей самых знаменитых семей в зеленых одеждах и с гирляндами цветов в руках сопровождали процессию. Награждавший сенатор – это был граф Ангилара, родственник семейства Колонна, – сел на свой трон, окруженный князьями и иными знатными людьми, геральд вызвал Петрарку, и поэт вышел на середину. Он произнес речь на тему отрывка из Вергилия, трижды дал клятву служить процветанию Рима, затем опустился на колени перед троном и принял от сенатора лавровый венок и вместе с венком слова, более ценные, чем лавр: «Так вознаграждается достоинство». Народ закричал: «Да здравствуют Капитолий и поэт!» Римляне приняли в дар сонет в честь своего города – создание гения и благодарности. Затем вся процессия прошла в Ватикан, и там светский венец был повешен у алтаря в соборе Святого Петра. В дипломе, полученном Петраркой, были после тринадцати веков забвения возрождены на Капитолии звание и привилегии поэта-лауреата; Петрарка получил пожизненное право носить венок из лавра, плюща или мирта – по своему выбору и одежды поэта, а также преподавать, вести диспуты, толковать тексты и сочинять литературные творения всюду и на любые темы. Эти права утверждались властью сената и народа, и в награду за любовь к Риму Петрарка был объявлен римским гражданином. Поэту оказали почет, но не проявили к нему справедливости. Близко знакомый с Цицероном и Ливием, он усвоил от них образ мыслей древнего патриота. А его богатое воображение раздувало каждую мысль до размеров чувства и превращало каждое чувство в страсть. Вид семи холмов и величественных развалин на них закрепил эти яркие впечатления, и Петрарка полюбил страну, которая была так щедра, что увенчала и усыновила его. Бедность древней столицы и ее унижение вызывали негодование ее благодарного сына; он закрывал глаза на недостатки своих сограждан, с пристрастной любовью восхвалял последних героев и последних матрон, и для памяти о прошлом и надежды на будущее с радостью забывал тяготы настоящего. Древняя столица по-прежнему была госпожой мира. Папа и император – ее епископ и верховный полководец – отреклись от своего законного места и позорно отступили: один на Рону, другой на Дунай. Но если бы она сумела вернуть себе добродетель, республика смогла бы отомстить за свою свободу и свою власть. Посреди пылких и красноречивых словесных излияний на эту тему Петрарка, Италия и Европа с изумлением узнали о перевороте, который на краткий миг осуществил их самые блестящие мечты. Этот переворот – возвышение и падение трибуна Риенци – будет описан на следующих страницах. Тема интересна, материала много, и беглый взгляд певца-патриота будет иногда оживлять длинные, но простые по стилю повествования флорентийского и особенно римского историков.

Риенци и восстановление «хорошего государства»

В одном из кварталов Рима, населенном только мастеровыми и евреями, от брака хозяина гостиницы с прачкой родился будущий освободитель Рима – Николо Риенци Габрини. От таких родителей он не мог унаследовать ни почет, ни деньги, но их щедрый подарок сыну – гуманитарное образование, которое они дали ему с трудом, – стал причиной его славы и безвременного конца. Изучение истории и ораторского искусства, а также сочинений Цицерона, Сенеки, Ливия, Цезаря и Валерия Максима возвысило богато одаренный ум молодого плебея над равными ему и над его современниками в целом. С неутомимым прилежанием он вглядывался в рукописи и мраморные скульптуры античной эпохи. Он любил делиться с людьми своими знаниями на разговорном языке, и часто у него вырывались восклицания: «Где теперь эти римляне? Где их добродетель, справедливость, могущество? Почему я не родился в те счастливые времена?» Когда Римская республика направила к авиньонскому двору посольство от трех сословий, Риенци благодаря силе духа и красноречию занял место среди тринадцати представителей народа. Как оратор он имел честь выступить с речью перед папой Климентом VI и удовольствие беседовать с Петраркой, своим собратом по духу. Однако рост его надежд был остановлен немилостью и бедностью. У патриота Риенци остались всего одна смена одежды и милостыня в приюте для неимущих. Из этой нищеты он был спасен то ли улыбкой счастья, то ли способностью высоких достоинств действовать на человеческие чувства: должность папского нотариуса принесла Риенци пять золотых флоринов жалованья в день, более почетный и широкий круг знакомств и возможность словами и делами противопоставлять свою честность порокам государства. Красноречие Риенци позволяло ему быстро находить нужные ответы и быть убедительным; толпа всегда имеет склонность завидовать и осуждать; оратора побуждала к действиям смерть брата, убийцы которого остались безнаказанными; а бедствия народа было невозможно ни оправдать, ни преувеличить. Мир и правосудие – два блага, ради которых было создано гражданское общество, – были изгнаны из Рима: завистливые римляне, которые смогли бы вынести любую обиду для себя самих и любой денежный ущерб, были глубоко оскорблены бесчестием своих жен и дочерей. Их одинаково притесняли высокомерные аристократы и продажные чиновники, и только по средству, которым они злоупотребляли – оружие у одних, законы у других, – можно было отличить на Капитолии львов от псов и змей. Эти символы в разных видах повторялись на рисунках, которые Риенци выставлял на улицах и в церквах. Пока зрители с любопытством и удивлением смотрели рисунок, отважный и находчивый оратор сатирически разъяснял его значение, разжигал их страсти и обещал в далеком будущем уют и освобождение. Привилегии Рима, вечная верховная власть древней столицы над ее государями и провинциями – вот о чем он произносил речи и перед публикой, и в узком кругу; в его руках памятник рабства стал основанием для права на свободу и призывом к ее завоеванию. Постановление, в котором сенат предоставлял самые широкие права императору Веспасиану, вырезанное на медной табличке, до сих пор находится на хорах церкви Святого Иоанна Латеранского. Публичное чтение этой надписи стало политическим делом. На него были приглашены многочисленные слушатели, как аристократы, так и плебеи, и для их приема был построен подходящий к случаю театр. Нотариус Риенци появился перед ними в великолепном одеянии загадочного покроя, объяснил текст надписи с помощью толкований и комментариев, а затем произнес длинную и страстную речь о древней славе сената и народа, которые являются источниками всякой законной власти. Ленивые и невежественные аристократы не были способны увидеть, что эти представления имеют серьезный смысл. Иногда эти знатные господа наказывали реформатора-плебея словами или ударами, но его часто допускали во дворец семейства Колонна, чтобы он забавлял знатное общество угрозами и предсказаниями. Однако под маской безумца и в роли шута скрывался Брут нового времени. Пока аристократы давали волю своему презрению, в народе стали говорить о восстановлении «хорошего государства» – сперва как о чем-то желанном, потом как о чем-то возможном, наконец, как о близком будущем; все были склонны приветствовать своего обещанного освободителя, и некоторые имели достаточно мужества для того, чтобы помочь ему.

Первым публичным заявлением Риенци о его намерениях было пророчество или, скорее, вызов властям, прикрепленный к двери церкви Святого Георгия. Первым шагом к осуществлению этих намерений была ночная встреча примерно ста римских граждан на Авентинском холме. После клятвы заговорщиков хранить тайну и помогать друг другу Риенци объяснил им важность и легкость дела, за которое они берутся. Он сказал, что аристократы, у которых нет ни единства в рядах, ни средств для сопротивления, сильны лишь страхом, который вызывает их мнимая сила; что всякая власть и всякое право находятся в руках народа; что папская казна может за счет своих доходов избавить народ от бедствий и что сам папа одобрит их победу над общими врагами правительства и свободы. Назначив отряд верных ему людей для защиты своей первой декларации, Риенци приказал объявить по всему городу под звуки трубы, что вечером следующего дня все люди, находящиеся в Риме, должны собраться без оружия перед церковью Святого ангела для участия в восстановлении «хорошего государства». Отслужили тридцать литургий в честь Святого Духа; молитвы заняли всю ночь, а утром Риенци в полных доспехах, но с непокрытой головой вышел из этой церкви в окружении ста заговорщиков. Справа от него шел папский викарий, простодушный епископ города Орвието, которого уговорили принять участие в этой необычной церемонии. Над процессией поднимались три огромных знамени – символы намерений ее участников. На первом из них, знамени свободы, Рим-столица был изображен в виде женщины, сидящей на двух львах, которая держала в одной руке пальмовую ветвь, в другой – шар-державу. На знамени справедливости был изображен святой Павел с обнаженным мечом, а на третьем знамени святой Петр держал ключи – символы согласия и мира. Риенци ободряло присутствие и приветствие бесчисленной толпы, которая понимала мало, но надеялась на многое. Процессия медленно направилась от замка Святого ангела к Капитолию. Торжество Риенци омрачали какие-то тайные чувства, которые он с большим трудом старался подавить. Не встретив никакого сопротивления, Риенци с видимым доверием поднялся в цитадель республики, произнес с балкона речь перед народом и получил от него самое лестное утверждение своих постановлений и законов. Изумленные аристократы, словно у них не было ни оружия, ни советников, молча смотрели на эту странную революцию, к тому же момент для ее совершения был выбран умело: самый грозный представитель аристократии, Стефано Колонна, отсутствовал тогда в Риме. При первых слухах о перевороте он вернулся в свой дворец, сделал вид, что презирает бунт черни, и заявил послу Риенци, что выбросил бы этого сумасшедшего из окна где-нибудь на Капитолии, но не имеет на это свободного времени. Тут же большой колокол подал сигнал тревоги, и людской поток помчался ко дворцу Колонны. Скорость толпы была так велика, опасность так близка, что Колонна поспешно бежал в пригород Сан-Лоренцо. Оттуда он после короткого отдыха продолжал свой путь с той же скоростью, пока не оказался в безопасности в своем замке Палестрина, где начал жаловаться, что беспечность помешала ему затоптать искру, из которой разгорелся этот мощный пожар. С Капитолия был направлен обязательный для исполнения приказ, который предписывал всем аристократам мирно уехать в их поместья; аристократы подчинились, и их отъезд обеспечил покой свободных и послушных граждан Рима.

Но такое добровольное послушание кончается, когда утихают первые порывы воодушевления, и Риенци чувствовал, что для него важно оправдать свой незаконный приход к власти, придав ей упорядоченную форму и приняв законный титул. Римский народ, если бы мог выбирать сам, показал бы всем, как велики народная любовь и власть, и щедро одарил бы Риенци титулом сенатора или консула либо короля или императора. Но Риенци предпочел древнее скромное звание трибуна. Сутью этой священной должности была защита простого народа, а о том, что трибуны никогда не имели места ни в законодательной, ни в исполнительной власти республики, народ не знал. В этом звании и с согласия римлян новый трибун ввел в действие в высшей степени полезные законы о восстановлении и сохранении «хорошего государства». Первым законом он выполнил желание честных и неопытных людей, чтобы ни по одному гражданскому делу процесс не длился больше пятнадцати дней. Опасностью лжесвидетельства может быть оправдано постановление, по которому тот, кто выдвинул ложное обвинение, получал то самое наказание, которого добивался для обвиняемого. В те времена беспорядка законодатель мог быть вынужден карать каждое убийство смертью и каждое увечье – равным ему возмездием. Но невозможно было вершить правосудие, пока трибун не упразднил тиранию аристократов.

Было официально объявлено, что никто, кроме главы выборной власти, не может иметь в своей собственности или под своим управлением ворота, мосты или башни государства, что ничьи частные гарнизоны не будут допущены в города и замки владений Рима, что никто не должен носить оружие и никто не смеет укреплять свои дома в Риме и подвластных ему землях, что на баронов возлагается ответственность за безопасность крупных дорог и свободу подвоза продовольственных товаров, а защитники злодеев и грабителей будут наказаны штрафом в тысячу марок серебра. Но эти постановления были бы бессильными, если бы своевольные аристократы не испугались меча гражданской власти. Колокол Капитолия и тогда еще мог своим набатом в любой миг созвать под знамена двадцать тысяч добровольцев, но для поддержки трибуна и его законов было необходимо более регулярное и умелое войско. В каждом порту побережья был поставлен корабль для обеспечения торговли; в тринадцати кварталах, на которые делился Рим, было набрано и обеспечено одеждой и жалованьем за счет их жителей постоянное ополчение – триста шестьдесят конников и тысяча триста пехотинцев. Каков был дух этой республики, видно по тому, что она в знак благодарности выдавала наследникам каждого солдата, отдавшего жизнь за родину на военной службе, пособие в сто флоринов, то есть фунтов. Для поддержания обороноспособности республики, для создания запасов зерна на складах, для помощи вдовам, сиротам и бедным монастырям Риенци, не боясь святотатства, пользовался доходами папской казны. Три источника ее доходов – налог на очаги, налог на соль и таможенные сборы – давали в год каждый по сто тысяч флоринов. Злоупотребление этими доходами достигало возмутительного размера, судя по тому, что через четыре или пять месяцев налог на соль стал давать в три раза больше денег благодаря разумным экономическим мерам трибуна. Восстановив таким образом войска и финансы республики, он вызвал аристократов обратно в Рим из их убежищ, потребовал, чтобы они лично находились на Капитолии, и взял с них клятву быть верными новому правительству и покоряться законам хорошего государства. Князья и бароны, боясь за себя, но еще больше боясь опасных последствий отказа, вернулись в свои римские дома в одежде простых мирных граждан. Колонна и Орсини, Савелли и Франджипани вперемежку предстали перед судом плебея, презренного шута, над которым они так часто смеялись, и этот позор только увеличивали их напрасные попытки скрыть гнев. Ту же самую клятву дали, одно за другим, все сословия общества – духовенство и дворянство, судьи и нотариусы, торговцы и ремесленники, и чем ниже было сословие, тем горячее и искреннее оно клялось. Представители сословий клялись жить и умереть вместе с республикой и церковью, интересы которых были умело объединены тем, что епископ Орвието, папский викарий, формально был назначен на должность второго трибуна. Риенци хвалился, что освободил престол и имущество Святого Петра от мятежной знати, и Климент VI, который был рад падению аристократии, сделал вид, что поверил заявлениям Риенци, воздал хвалу заслугам своего доверенного слуги и утвердил его звание. Слова трибуна, а возможно, и его мысли были полны самой горячей заботы о чистоте веры. Он намекал, что Святой Дух призвал его совершить дела, которые свыше сил обычного человека; он под угрозой большого штрафа обязал свой верный народ ежегодно исповедоваться и причащаться и строго оберегал не только земное, но и духовное благополучие этого народа.