Текст книги "Проглоченный"

– У меня нет ног, – закричал деревянный человечек. – Совсем нет! Никаких!

– Ну и куда ты теперь сбежишь?

– Никуда! Я же не могу.

– Это твоя вина. Играть с огнем! Ты же деревянный! Заруби себе это на носу!

– Папа!

– Нет! Ты – предмет, а не существо, – твердо сказал я. – Тут надо провести четкую границу.

– Я – мальчик, – проскрипел он.

– Нет!

– Да!

– Ты – игрушка. Деревянная игрушка. Люди могут тебя использовать, как хотят, а потом класть, куда хотят. И никаких рассуждений! Никаких жалоб!

Воцарилась тишина, в нашем разговоре наступил провал, после чего прозвучал его скрипучий вопрос:

– Но тогда как я смогу быть мальчиком?

– Не сможешь! Даже не думай об этом!

– А я буду. Я этого хочу!

– Погляди-ка, деревяшка. Видишь вон те крючки? Это твои крючки. Там тебе самое место, рядом с моими инструментами и вещами. Рядом с моей кружкой, моей сковородкой.

У меня затряслись руки. Я взял шуруп с кольцом на конце.

– Что это? – спросил он.

– Шуруп с кольцом на конце.

– А зачем он?

– Это полезная штуковина. Если ввинтить этот шуруп в предмет, то я смогу, например, повесить предмет на крючок. Вон на тот пустой крючок. А ну-ка повернись!

– Что ты собрался делать?

– Это займет минуту.

Я взял деревянную куклу, воткнул шуруп между узких плеч и начал ввинчивать.

– Ой! Больно!

– Перестань…

– Ой!

– Еще несколько поворотов. Ну вот.

– Что ты со мной сделал?

– Теперь будешь знать свое место!

Я нацепил его на крючок, и он повис, болтаясь и стукаясь о стену. Стук-стук. Хрясь! Точно повешенный на виселице.

– Сними меня!

– Нет, не сниму. Молчи!

– Как так можно поступать со своим сыном?

– Ты не сын, а марионетка.

– Я сын, баббу. Я сын!

– Маленькие мальчики ходят в школу, маленькие мальчики спят в кроватках, ходят в церковь, лазают по деревьям. А ты кукла и раньше был деревом. Знай свое место!

* * *

Час спустя, удостоверившись, что дверь заперта, я снял его с крючка. Теперь мои руки не дрожали. Я вырезал для него новые ступни. И приладил их тщательно, со знанием дела. Вы бы и не заметили разницы. Как-никак я был местным умельцем-творцом.

– Если ты меня лягнешь, – заметил я, – я снова повешу тебя на крюк.

– Я не буду лягаться. Я выучил урок.

– Ну и молодец.

– Можно мне пойти погулять?

– Нельзя.

Я раскурил трубку. Он испуганно отшатнулся от зажженной спички! И в ужасе глядел на поднимающийся от трубки дым.

– Потуши! Потуши! Мы же сгорим дотла!

– Этот огонь не такой, как тот, что ты развел, – ответил я. – Он безопасен, потому что горит внутри моей трубки.

И я выпустил струю дыма.

– Погляди! Как испортилась погода! – воскликнул он.

Я продолжал дымить.

– Какие облака! Это ты делаешь облака? Ты так умеешь?

Какое интересное наблюдение он сделал! Вы понимаете? Но чем больше я его слушал, тем меньше мог оценить его слова.

– Это всего лишь горит мой табак.

– Я боюсь пламени.

– Успокойся. Это всего лишь маленький личный костер.

* * *

Чуть позже в тот же день я увидел, как он глядит в окно на детей, спешивших из школы по домам.

– Хочу быть мальчиком, – сообщил он, – бегать, как они, гурьбой.

– Мы не можем иметь все, чего хотим.

– Ты только посмотри на них, папочка! Эй! Эгей!

– Отойди от окна!

Я затворил ставни. Напрасно я позволил ему выглядывать. От этого у него возникли новые желания.

– Ты меня позоришь перед соседями, у которых настоящие дети, – сказал я. – Возвращайся на свой крючок.

– Почему?

– Потому что я так сказал.

– А кто ты такой, чтобы мне указывать?

– Тот, кто дал тебе жизнь.

– Если ты мне ее дал, то я ее забираю. И с ней сбегу.

– Будешь делать то, что тебе говорят.

– Маленькие мальчики не спят на крючках. У них есть кроватки.

– Мне что же, теперь для каждой сковородки и кастрюли сделать люльку?

– Нет, только для меня.

* * *

Ставни закрыты. Мы занялись своими делами, человеческими и деревянными. Покуда я столярничал, он, с моего позволения, играл с моими инструментами. Вот список его первых друзей:

* * *

Мячик

Погнутая ложка

Ржавая стамеска

Молоток

Затупившаяся ножовка

Вскоре стемнело, и мы оба примолкли. Я ненароком поглядел на него. Он затих, и я даже подумал, что он опять вернулся в предыдущее состояние бессловесного чурбачка. Я решил, что он утратил умение двигаться. На какое-то мгновение я даже умилился перемене, словно мне следовало почувствовать огорчение, нежели облегчение. Но после долгой паузы он вновь заговорил; он просто не мог долго хранить молчание, ибо молчание не было свойством его натуры. Сначала я не понял, что это за звуки, уверенный, что это поют половицы, когда я шагал по ним, – под моей тяжестью, понимаете ли, они обрели голос, не сами же они заговорили. Но и потом, когда я собрался спать и остановился у кровати, скрип не стих. Я прислушался.

– Где я буду спать? – спрашивал он.

– Спать? Будешь спать там, где я тебя оставил, на своем крючке. А ну-ка спать! Что за выдумки! Ты же не можешь спать. Это свойство животных.

Вопль. Громкий скрип дерева. Я расслышал в скрипе слова.

– Кто же я такой?

– Ветка! – сказал я. – Сук. Обрубок.

Гневный скрип.

И снова вопрос, гораздо тише:

– Но кто же я?

И я подумал: ты – нечто невозможное.

Я сделал что-то не то. Монстр, подумал я. Ужас!

– Дорогой, – наконец выдавил я, – ты просто кусок дерева.

* * *

Я устроил ему кроватку в небольшом деревянном коробе и дал полотенце вместо одеяла. Теперь я думаю об этом с радостью. Он был несказанно счастлив, этот чудак. Вскоре он закрыл глаза. Я наблюдал за ним. Мне даже показалось, что его маленькая грудь поднималась и опускалась. Он куда приятнее, подумалось мне, когда лежит спокойно и не голосит. Мне так понравилось на него смотреть, что я взял карандаш и нарисовал его, лежавшего неподвижно, словно бессловесное чучело, вроде витринного манекена. Фиктивный человек. Но я рисовал его так, будто это был спящий ребенок. Искусно вырезанная фигурка, похвалил я себя. Моя лучшая работа. И чем дольше я глядел на него, лежавшего неподвижно, тем больше он напоминал мне маленького мальчика. Много позже, когда мне пришлось поместить его лицо рядом с лицом живого человека, сходство не оказалось столь убедительным. А когда сравнивать было не с чем, вполне можно было поверить в его одушевленность.

Какое же чудесное изделие я создал! Какое творение! Воистину ожившее дерево. И вдруг я ощутил гордость за самого себя, за свое творение. Я почувствовал себя исполнившим свое предназначение. Глупец.

– Это мое творение, – прошептал я.

* * *

На другой день я не стал отпирать дверь и открывать ставни. Я еще не был готов дать ему свободу – кем бы он ни был. Когда я проснулся утром, оказалось так странно увидеть, что он еще жив. У меня словно гора с плеч упала! Он играл с вещицами, которые я ему дал.

– Я разговаривал с ложкой, – сообщил он, нарушив покойную тишину. – Я обменялся парой слов с молотком. Я пооткровенничал со стамеской. Послушай, я знаю, что на уме у твоей ножовки.

– О чем ты?

– У них есть тайный план. Вот о чем.

– У них? План?

– Именно! Они планируют мятеж. Ты знал, что твой карандаш тебя терпеть не может?

– Как так? Это же обычный карандаш.

– Но он мне все рассказал!

– Неправда.

– Это слова карандаша. Его зовут Эрнесто. В нем сохранилась частица предыдущей личности, в бедняге карандаше. Думаю, раньше он был гораздо выше. А ты его укоротил, постоянно затачивая. Ты превратил бедного Эрнесто в коротышку.

– Ложь! Ты лжешь!

– Нет, я говорю правду, – настаивал он, и в тот момент кое-что случилось.

Могу поклясться на Библии, я не вру, клянусь!

Нос – нос деревянной куклы, и так изрядный – вдруг удлинился!

О, непослушное дерево! О, непонятная жизнь!

– Правду. Правду. ПРАВДУ! – продолжало деревянное изделие, точно не замечая, как жутко растет его нос.

Некоторое время я наблюдал, как этот нос удлинялся и толстел, так что я испугался, что он упрется в стену. Нос вырос настолько, что его хозяин потерял равновесие, качнулся и упал вперед. Что за уродство! Что за скверный отросток! Мерзкое зрелище. Я не на шутку перепугался.

Я вытаращился на этот нос, на эту мерзость, недостойную жить, но живую, и в ужасе завопил.

И, словно откликаясь на мой вопль, ибо ужас, как вам должно быть известно, весьма заразителен, мое изделие само пришло в ужас. И завопило следом.

А-а-а-а!

А-а-а-а!

– Что такое? – кричал он.

– Не знаю… Твой нос!

– Останови его! Прошу, останови!

– Но я не знаю как.

– Он мне неприятен.

– Это была мертвая древесина, – сказал я. – Я уверен. Ничего не понимаю. Нос в одно мгновение вырос так, как дерево растет несколько лет.

– Помоги мне! Он такой тяжелый!

– Думаю, он перестал расти.

– Он такой длинный!

– Наверное, я смогу его укоротить.

– Как Эрнесто?

– Деревяшка, – начал я опасливо, потому как я начал бояться неодушевленных предметов, – этот карандаш действительно зовут Эрнесто?

– Да, а мячик зовут Паоло. Так он сказал.

Нос вырос еще. Торопливо, юрким движением напоминая рептилию, растягивающую свое тело. Неестественно, вопреки законам природы. «Друг мой, – сказал я себе, – в этот самый день ты окончишь свою жизнь. Вся комната покроется ветками, – подумал я. – И вскоре они пронзят меня, что стрелы твоего Святого Себастьяна».

А он продолжал говорить. Этот деревянный человечек с лезшей из него жизнью, буйно ветвившейся на моих глазах. Это явно была аберрация, и вместе с тем – ибо я воспитан на Библии, – происходившее казалось чудом. Разве нет?

– А молоток зовут Витторио, – продолжал он скрипеть. – Сковородка – Виолетта.

А нос все рос и рос.

– Останови его! Останови! – вскричал манекен.

– Мне вот интересно: это тоже правда, сосненок мой? – спросил я, потому что мне в голову пришла одна мысль. – А может такое быть, что рост твоего носа связан с твоей ложью? Твой нос растет всякий раз, когда ты врешь! Давай-ка проверим, а? Итак: все эти предметы, деревянный мой, вправду с тобой говорили?

– Они гово… – проскрипел он, и нос тотчас ожил, выбросив в стороны несколько веток. – Нет! Я все придумал. У меня тут нет друзей. Я вообразил их голоса. Я соврал.

Он умолк, и нос прекратил расти.

– Ха-ха! – расхохотался я, когда правда вскрылась. – Чудесно! Ты не должен врать, мой сосновый дуралей, ибо когда ты врешь, происходят странные вещи. И если ты не прекратишь врать, то в конце концов станешь кустом в горшке. Тебя сунут головой в землю и вроют твой нос-корневище поглубже.

– Я не должен врать, – повторил он в полнейшем смятении.

– Или произойдут страшные вещи.

– Я не могу двигаться с таким носищем. Убери его, папочка, прошу тебя!

– Бедняга! У тебя словно в мгновение ока вырос рог. Нос-рог.

– Мне больно. Умоляю, папочка, сделай что-нибудь! Ты можешь его укоротить, как Эрнесто? Ну, то есть как карандаш…

– Почему бы и нет?

И я, взяв ножовку, стал по частям отпиливать его нос. Человечек закричал, но я не оробел и продолжал пилить, хотя в этом действии было нечто нечестивое. Я пилил и пилил, и вскоре нос стал короче. Когда лезвие врезалось в дерево, человечек таращил глаза. Я отпилил еще кусок. На кончике укороченного носа выступила капелька сосновой смолы. Я вытер ее носовым платком, и смоляная капля так и осталась на ткани несмываемым пятном. Я нанес слой лака. На нос.

(Нос моего сына и хвост мечехвоста. Сходство отмечено мною.)

– Ну вот, теперь я снова стал самим собой, – воскликнул человечек и пустился в пляс по комнате, сшибая вещи.

Он топотал деревянными ступнями по половицам, и они громко стучали, словно деревянные башмаки, и моя миска, которую мне когда-то вырезал отец – все, что мне досталось от него в наследство, – грохнулась с полки на пол и разбилась на куски. Ну, это уж было слишком, этого я не мог стерпеть. Зажав в руке щепку – часть его бывшего носа, – я разложил куклу на коленях и стал дубасить по деревянной спине, так что там появились следы от побоев.

– Вот! – кричал я, осыпая его градом ударов. – Вот тебе за вранье! Вот тебе за мою разбитую тарелку!

В конце концов я утомился и, желая немного передохнуть, сбросил его с колен. Вид у него был жалкий. Вот бедняга!

– А теперь пожмем друг другу руки, – предложил я.

Человечек выглядел смущенным.

– Мой отец всегда настаивал, что после побоев надо обменяться рукопожатием, – объяснил я.

– Твой отец?

– Ну да.

– А, тогда ясно, баббу. – И он протянул мне руку. – Семейная традиция!

Бедняга очень переживал из-за своего носа, теперь я это понял. И он захотел наладить со мной добрые отношения. Я сжал его руку – это было довольно приятно. Дерево быстро нагрелось в моей руке, и его сосновая пятерня стала походить на маленькую человеческую ладонь. Я проникся к нему самыми теплыми чувствами и даже подумал, каково это – полюбить деревянного мальчика. Интересно, смогу ли я его так называть? Я словно приходил в себя после забытья.

Но затем он проявил характер.

Ни с того ни с сего сел и огляделся вокруг. Он явно о чем-то размышлял.

– Но ведь жизнь не ограничивается этой комнатой, – заявил он. – Я полагаю, должно быть еще что-то. А ты так не думаешь, папа?

– Это наш дом, – ответил я, пораженный его вопросом.

– Тесный. Темный. И к тому же холодный.

– Ты даже не представляешь себе, каких трудов мне стоило заработать на эту комнату.

– Отопри дверь. Я же слышу голоса школьников. Скажи мне, баббу, ведь кому, как не тебе, это должно быть известно: как мне стать настоящим мальчиком?

– Ты не станешь.

– Перестань, я же знаю, что смогу. Научи меня.

– Но это невозможно.

– А что делают дети? Расскажи мне еще раз.

– Они бегают. Они падают и ушибаются. И снова встают. Они гомонят.

– И все?

– Не знаю. – Я и правда не знал. Я был не знаком с этим – из страха и по своему выбору. – Думаю, они грубые. Они орут. Они меня не любят.

– Я тебе верю, бедный баббу. Что еще?

– Они шустрые, да, конечно, очень шустрые. И бесстыжие.

– Ах, мне это нравится! Я буду таким же!

– Они – порождение женщин!

– Все-все?

– Все-все.

– Но здесь нет женщины.

– Нет. Это верно. Поэтому ты – не мальчик и не можешь им быть!

* * *

Проводя вместе многие часы, мы играли в нашу игру. Иногда я позволял ему это. И она ему нравилась больше всего.

– Что такое человек? – спрашивал он.

– Я – человек.

– Научи меня быть человеком.

Я не мог убедить его только словами. Мне надо было ему показать. Продемонстрировать.

– Если хочешь быть мальчиком, сиди ровно.

– Ну вот! – И он со скрипом выпрямлял спину.

– Этого недостаточно. Ты должен хорошо себя вести, а иначе буду тебя бить.

– Ладно. А что потом?

– Надо помолиться.

– Помолюсь.

– Отлично: начинай, я послушаю.

– Дорогой папа, возлюбленный баббу, несчастный папочка, пожалуйста, отопри дверь. Аминь.

– Я не могу выпустить тебя на улицу. Ты же убежишь.

– Не убегу. Обещаю.

Я внимательно смотрел на его нос. Он не стал длиннее. На всякий случай я его измерил. Четыре дюйма с хвостиком. Ребенок.

И мы продолжали игру.

– Дети ходят в школу.

– И я буду ходить в школу.

– Они учат уроки.

– Тогда я тоже буду учить.

– Но это же смешно! – рассмеялся я.

Но вот что я вам скажу: в моей голове зародилась идея.

– Я бы хотел попробовать. Прошу тебя!

– Ты убежишь!

– Нет, нет, не убегу!

Я смотрел на его нос. И снова измерил. Все те же четыре дюйма с хвостиком.

– Нет, – вынес я окончательный вердикт.

– Помоги же мне! Ты же можешь мне помочь! Отец, я знаю, ты можешь.

У меня не осталось никаких других доводов, поэтому я сделал единственное, что пришло мне на ум: запер его дома и вышел прогуляться. На воздухе я мог подумать. Мне в голову пришли кое-какие мысли.

Я шагал по улице и, должен признаться, стал мечтать о деньгах – о больших деньгах, – которые могли бы мне легко достаться. Почему бы и нет? Я заслуживал их после всех долгих лет жизни в нужде, разве нет? Я же был мастером, только я. Но сначала мне требовалось кое-что сделать. Чтобы заработать, следует вначале хоть немного вложить, решил я и, взяв свое пальто, отнес его синьору Паоли, владельцу самого большого магазина в Коллоди, где можно было купить все что душе угодно, – и продал ему. А на вырученные за пальто деньги купил там же у Паоли поношенную детскую одежду и еще кое-что: школьную азбуку. И – ну, не глупец ли я! – все это принес домой.

Мы покупаем для детей одежду, чтобы она была им впору, верно? Я показал ему одежду, и его деревянные глазки округлились. Он протянул руки и надел на себя обновки: они оказались ему немного велики, но почти в самый раз. Увидев его одетым, я умилился до слез. Теперь, в стареньких коротких штанах и в рубашечке без воротника, он выглядел как обыкновенный ребенок. Было так радостно наблюдать, как вырезанный из полена мальчик листает учебник. Да, подумал я, вот тебе испытание: если отвести этого соснового человечка в школу, как на него отреагируют другие дети? Равнодушно они к нему не отнесутся, это уж точно. Они распустят о нем слухи. Деревянный мальчик станет знаменитостью. Сначала в Коллоди, а потом и во всем мире. А вместе с ним прославлюсь и я.

Да, это будет удивительное предприятие.

В тот момент я совершенно не чувствовал опасности – тогда еще нет.

Я вывинтил шуруп из его спины.

– Тебе это больше не нужно, мой малыш.

И тогда мой мальчик (я уже называл его мальчиком, вы заметили? По крайней мере, меня это уже не коробило), да-да, отправится в большой мир – мое творение, мой манекен.

– Пора тебе пойти в школу, мой сосновичок.

– Папа, а как меня зовут? Мне же нужно имя, если я буду ходить в школу.

– Кукла.

– Это не имя.

Деревянное чудо-юдо, подумал я. Призрак, зачатый одиночеством. Диковинное существо, чудо и проклятие. Полено-привидение…

Но я сказал:

– Щепка, короед, опилка, стружка, лучина, хворостина, дранка, сосновик… Да, твое имя должно быть производным от сосны, Пино[2]2
  Pino – сосна (итал.).


[Закрыть]… Пиносперо, Пиносидо, Пинорицио… нет, просто Пино. Ты же сделан из сосны. А уменьшительно тебя можно звать… семечко. Пиноккио, то есть Сосновое семечко[3]3
  На самом деле «пиноккио» на тосканском диалекте – кедровый орешек.


[Закрыть].

– Пиноккио? – в восторге переспросил он.

– Да, ты будешь Пиноккио.

– Пиноккио!

– Пора идти в школу, Пиноккио.

– До свидания, баббу.

– До свидания, Пиноккио.

Я отворил дверь, и солнечный свет веером ударил снаружи, и я глядел, как он шагает в большой мир. Озаренный солнцем. Он шагал по улице в сторону школы, удаляясь от меня.

Я смотрел, как ветер теребит его одежду, словно ветер считал его одним из нас. Мне было приятно думать, что я создал творение, которое прокладывало себе путь своими ногами. Что ж, думал я, он меня прославит. Я буду прославлен как творец живого существа. И наверное, я разбогатею. Я смотрел, как он идет, какая у него затвердевшая походка, как его деревянное тело пытается притвориться человеческим. Ну и ну. Он шагал так, словно был плоть от плоти нашего мира. Я не позвал его назад, и он со скрипом двигался прочь, а я молча смотрел. Это зрелище чуть не разбило мне сердце. Он, державший свою азбуку под мышкой, казался таким воодушевленным, словно был ровней всем и каждому. Да, он ушел, мой шедевр! Он ушел в школу.

И не вернулся.

Я его так ждал. Но он не вернулся. Моя жизнь была кончена. Я снова остался в одиночестве.

И с тех пор я его не видел. Ну разве только в снах.

И я готов посвятить всю свою жизнь его поискам.

* * *

Занятия в школе закончились, и начался мой кошмар.

Как я уже сказал, я ждал и ждал, но мой деревянный мальчик так и не вернулся. Я глядел в окно. Время от времени я вставал со стула и собирался выскочить за дверь. Но меня останавливало сомнение, как я буду выглядеть в глазах соседей. Вы не видели моего мальчика? Он деревянный, я вырезал его из полена, это кукла. И я сидел молча, надеясь, что он вернется.

Спустя несколько часов, не в силах больше ждать, я наконец отправился на поиски своего деревянного ребенка. Я пошел в школу, но там его, разумеется, не было. Да он туда и не приходил. Не было его нигде и на ближайших улицах и вообще нигде в Коллоди. Я заволновался еще пуще. Я воображал себе, как он прячется от меня за деревьями. При виде ветки мое сердце начинало колотиться быстрее. Но это был не он.

И я решил отправиться за город. Выйдя за стены Коллоди, я стал громко звать своего сына. Да, я начал обращаться к нему «сын», вот до чего я дошел. Прошу вас, скажите, вы не видели мальчика? Моего деревянного сына. Деревянного? Вы хотите сказать, что у него одна нога деревянная? Люди недоумевали. Вот бедняжка! Нет-нет, отвечал я, он деревянный с головы до пят. О, как они смеялись надо мной, как жестоко потешались!

– Он… мальчик принадлежит мне. Я его сделал. Вырезал из полена. Он – моя лучшая работа.

– То есть это скульптура?

– Да! Да! – повторял я снова и снова. – Моя. Мой шедевр. Он так мне дорог.

– То есть вы хотите сказать, что скульптура ожила? – наконец нашелся один, кто начал меня понимать. – Ваше изделие от вас убежало?

– Ну да, можно и так сказать… или, вернее, он мог заблудиться.

– До какого же состояния надо дойти, чтобы вообразить, будто твое имущество принялось от тебя убегать? – Мне никто не верил.

– Моя скульптура ушла без спроса, по своему хотению. И я хочу ее вернуть!

И так продолжалось в каждом городке, куда я приходил. Поползли слухи о моей мании, кое-куда они проникали раньше, чем в тех местах появлялся я. Меня стали называть «Безумец-Джуз». Но я не был безумным. Ведь я точно знал, что он существует, мой деревянный ребенок.

Но буду честным: надо мной смеялись отнюдь не все.

– Ничего удивительного, – заявила местная торговка рыбой, морщинистая старушка, которая проявила ко мне сострадание и выслушала. – Это все потому, что нынче времена такие. Да будет тебе известно, тут недалеко от берега видели колоссальную акулу! Она была размером с ратушу. Да-да, вот такие нынче времена.

– Но я же говорю не об акуле!

– Быть может, завтра наступит конец света!

По крайней мере, она меня выслушала.

Вот когда я впервые и узнал про исполинское морское чудище. Иногда его называли акулой, а иногда китом. Находились люди, видевшие его воочию. Этого монстра. За время моих странствий я так часто слыхал о нем всякие байки, что даже подумал, не связано ли каким-то образом сие чудище с деревянным мальчиком. Ведь необычный ребенок был настолько противоестественным явлением, подрывавшим устои природы, что люди были готовы любой ценой вернуть мир к привычному состоянию, и единственным способом для них совершить это было исполинское морское чудовище, явившееся на свет – как я начал подозревать, – именно после того, как я нарушил равновесие в природе, создав деревянного человечка. И очень может быть, что в тот же момент чудотворения и возник этот неимоверный левиафан, рожденный, чтобы избавить мир от моего сына и тем самым исправить изъян, созданный моими руками. Вот о чем я думал. Морское чудище! Да, я в него верил. Я не сомневался в его существовании.

И я остался на суше. Я молил судьбу, чтобы мой деревянный отпрыск не подходил к океану. Но чем дальше, тем чаще я слышал, как люди говорили: морской зверь, акула-крепость, кит-замок.

* * *

Я продолжал искать моего мальчика. В городах и поселках. И наконец до меня начали доноситься слухи о странном ребенке, которого видели то здесь, то там. Вроде Каспара Хаузера, одичавшего мальчика из Нюрнберга[4]4
  Найденный в Нюрнберге в 1828 году загадочный подросток, не умевший говорить и ходить.


[Закрыть], непонятно откуда появившегося на городской площади, но только этот был вырезан из соснового полена. Рассказы о нем заставляли людей дрожать от страха. А кое-кто, наверное, вскрикивал, как я.

Но я так и не напал на его след. Покуда однажды не услыхал:

– Да, я видел такого! Деревянный мальчишка – вот такого росточка?

Это мне сообщил хозяин кукольного театра, мужчина с черной бородой, который приложил ладонь к своему животу, чтобы показать, какого роста был мальчик.

– Правда? Правда?

– Да-да, он был здесь.

– Понимаете, он мой! – воскликнул я, и слезы навернулись мне на глаза, хотя я этого не хотел. – Я его сделал. Но потерял. Где он? Покажите поскорее!

– Его тут нет, старина. Уже несколько недель и даже месяцев.

– Опять его нет… Мальчик мой!

– Но у меня есть много других, – заметил кукольник, увидев, как я огорчился.

– Нет, только он! Мне нужен он! А не ваши мертвые марионетки на ниточках. Такого, как он, больше нет. Мое величайшее произведение.

– А он шел домой, – сообщил кукольник. – Во всяком случае, так он сказал. Он шел к отцу.

– Да? Он так и сказал? Он скучал по мне? Хороший мальчик! Правда? Хотя и деревянный.

И я поспешил домой. Дорога заняла несколько дней. Я был уверен, что найду его там, и поклялся себе, что если найду, то больше его никуда не отпущу.

* * *

Но дома его не оказалось, хотя я искал повсюду. Мои поиски были недолгими: четыре угла.

Я не мог выбросить из головы мысли о деревянном существе. Я уходил его искать и иногда возвращался, на всякий случай, но в доме никого не было. Я попробовал было вырезать из полена нового мальчика, но ничего не получалось. Выходили лишь безжизненные уродцы. И тогда я снова отправился на его поиски.

* * *

И вот наконец я оказался на морском берегу – на краю земли, там, куда я еще ни разу в жизни не отваживался дойти. И я стоял у моря, потому что недавно слышал россказни о необычном деревянном предмете, который взбудоражил весь городок, – «механическая кукла», как его именовали в одном объявлении. Ниже я с предельной точностью, насколько могу, воспроизвожу это объявление.

Люди, как я понял, сочли деревянного ребенка дьявольским отродьем, исчадием ада, происками нехристей. Они погнались за ним, поймали, связали и, бросив в старое корыто, пустили по морским волнам.

– Его бросили в воду? – возопил я, услыхав хвастливый рассказ местного рыбака.

– Это была такая диковинная тварь, у вас от одного его вида мурашки по спине поползли бы!

– Но он же ребенок! Вы такое совершили с ребенком? Бросили в океан?

– Ну, не знаю… – неуверенно произнес рыбак.

– Представьте себе: маленький мальчик один в бурных волнах.

– Так он же деревянный! Он, я так думаю, не утонул, а всплыл.

– Какие же вы мерзавцы! У вас нет ни капли любви к живому! Вы любого готовы утопить! Как можно было бросить маленького мальчика в открытое море?

– Но однажды он вернулся, его прибоем прибило берегу, синьор, – буркнул рыбак, потупив взгляд.

– И что вы сделали?

– Снова оттолкнули его подальше, не позволили выйти на сушу.

– О, какие же вы чудовища! Мой малыш!

– Он не был похож на человека, вы же сами знаете.

– Пусть он сделан из дерева, но вы сделаны из камня! У вас нет чувств? Люди-уроды, ненавистники чудес!

Так что выбора у меня не было: мне нужно было самому отправиться по неизведанному маршруту, отдавшись на волю волн. У другого рыбака я купил небольшую шлюпку и на ней вышел в море. Вот тогда-то все и произошло – я рухнул в темную бездну. И вот я здесь, взаперти. И никогда уже не смогу его найти. И у меня нет надежды вернуться. И неоткуда ждать помощи. Или спасения. Ну вот, я вам все рассказал. Повесть о том, как отец потерял своего деревянного мальчика.