Текст книги "Стратегия. Логика войны и мира"

Война – это величайшее зло, однако это и величайшее благо. Пожирая и уничтожая материальные и моральные ресурсы, необходимые для продолжения боевых действий, война препятствует собственному продолжению. Как и любое действие в парадоксальной области стратегии, война должна в конечном счете обернуться своей противоположностью после прохождения кульминационной точки. Этой противоположностью может быть только умиротворенная пассивность, неопределенное состояние не-войны, то есть мир, достигнутый переговорами, перемирие или хотя бы временное прекращение огня. Впрочем, какой бы ни была эта не-война, добиться такого результата возможно лишь на непродолжительный срок, ведь скорость, с которой война разрушает саму себя, очевидно зависит от ее интенсивности и размаха. В гражданских войнах интенсивность боевых действий зачастую низкая, размах невелик, а насилие растекается по широкому пространству, которое боевые действия охватывают лишь частично – если охватывают вообще. На севере Шри-Ланки гражданская война длится десятилетиями, при этом иностранные туристы наслаждаются безмятежным отдыхом на пляжах юга. В Судане сражения идут только на юге, да и там разворачиваются по большей части сезонно. Поэтому гражданские войны могут растягиваться на десятилетия. Никакая по-настоящему интенсивная и широкомасштабная война не может идти долгие годы, тем более десятилетия; некоторые сжигают сами себя за считаные недели или даже дни.

Война может стать началом мира благодаря полной победе одной стороны, полного истощения обеих сторон или вследствие того (как обычно и бывает), что конфликт целей, спровоцировавший войну, разрешился в силу преобразований, которые принесла эта война. Пока сражения продолжаются, ценность всего того, что можно завоевать или отстоять, пересматривается в соотнесении с ценой, уплаченной кровью, деньгами и страданиями, а амбиции, обусловившие войну, ослабляются или вовсе отмирают.

Впрочем, это вовсе не линейный процесс, ибо политическая приверженность войне укрепляет сама себя. Начав сражаться в надежде получить некую выгоду по приемлемой цене, агрессор, который сталкивается с неожиданно упорным сопротивлением, может столь же упорно воевать далее, пусть даже общая ценность всего того, чего он надеялся достичь, уже не способна возместить его потерь в жизнях, деньгах, покое и престиже. Вступая в сражение вынужденно, защищающийся также намечает себе некие исходные цели, ради которых приносятся жертвы – еще до того, как общее количество этих жертв станет известно. Пускай надежды нападающих или защищающихся не сбываются, как часто случается, успех все равно кажется соблазнительно близким: еще всего одно сражение, еще немного потерь, еще чуточка денежных затрат после всех прежних жертв и затрат (асимметричная позиция тех, кто рискует потерять все в случае поражения, явно усиливает сопротивление). Быть может, именно перспектива завоевать многое малой ценой изначально делает войну привлекательной. Но если цена оказывается непредвиденно высокой, сам масштаб будет побуждать к схватке в промежуточный период: чем больше жертв принесено, тем острее необходимость их оправдать, чтобы в конце концов достичь поставленной цели. На этой стадии поведение враждующих сторон определяется политической позицией «партии войны» или военного лидера, судьба которых зависит от того, как оценивается в обществе первоначальное решение начать войну, а эта оценка, в свою очередь, зависит от текущего взгляда на будущие итоги войны. Стремление, подталкивающее надеяться на победу, изрядно укрепляется.

Но в ходе войны перспектива постепенно смещается. Итоги, на которые надеялись изначально, все чаще сравниваются не с уже принесенными жертвами, а с теми жертвами, которые выглядят необходимыми, если боевые действия не закончатся. Даже если «партия войны» или военный лидер сохраняют власть, их амбиции могут уменьшиться или даже сойти на нет, вплоть до полного отказа от надежд на завоевания, и превратиться в желание сократить собственные потери. По мере этого преображения враждебность может фактически исчезнуть, если цели обеих сторон станут совпадать, а не взаимно исключать друг друга. Даже Тихоокеанская война, крайне специфическая схватка между японскими агрессорами, которые ставили себе широкие, но не безграничные цели, и американцами, которые после потерь в Перл-Харборе и на Филиппинах требовали от противника безоговорочной капитуляции, завершилась, когда американцы молчаливо смирились с минимальным требованием японцев, настаивавших на сохранении института императорской власти.

На пике своего развития война, в ходе которой силы иссякли и были испробованы все средства, сулившие успех, когда обе стороны пострадали от многочисленных разрушений, когда надежды на большую победу не сбылись, – такая война способна привести к миру, который может оказаться длительным. Но если войну прервать до ее саморазрушения, никакого мира может и не быть. Так происходило в прошлом в Европе, когда войны велись с перерывами по весне и по лету и заканчивались всякий раз с наступлением зимы – чтобы возобновиться весной. Так происходит сегодня, после учреждения ООН и формализации политики великих держав в рамках Совета Безопасности ООН.

С 1945 года войнам между малыми государствами редко разрешается протекать естественным путем. В типичном случае их, напротив, прерывают на очень ранней стадии, задолго до того, как они сжигают воинственную энергию и тем самым создают предпосылки мира. У постоянных членов Совета Безопасности ООН принято резко останавливать конфликты малых государств и навязывать прекращение огня. Если за этим не следует прямое дипломатическое вмешательство с целью организации мирных переговоров, то прекращение огня всего-навсего позволяет избавиться от истощения, вызванного войной, способствуя перестройке общества и перевооружению воюющих сторон, то есть раздувает и продлевает войну после истечения срока прекращения огня. Так обстояло дело, например, в арабо-израильской войне 1948–1949 годов, которая могла бы быстро завершиться вследствие истощения сторон, если бы два прекращения огня, последовательно навязанные Советом Безопасности ООН, не дали противникам возможность восстановить силы и возобновить бои. Та же картина наблюдалась после распада Югославии в 1991 году. Десятки навязанных ООН решений о прекращении огня прервали стычки между сербами и хорватами на границах Краины, между силами федерации Сербии и Черногории и хорватской армией, а также между сербами, хорватами и мусульманами в Боснии. Каждый раз воюющие стороны пользовались перерывом для того, чтобы набрать, обучить и экипировать дополнительные силы для дальнейших сражений. Именно благодаря последовательным прекращениям огня хорватам и боснийским мусульманам удалось сформировать собственные вооруженные силы, чтобы противостоять хорошо снаряженным сербам. Подобный итог многие могут счесть желанным, но общим его следствием стало значительное продление войны и расширение ее размаха, рост числа убийств, жестокостей и разрушений.

Ныне вполне привычно прерывать войны и на более длительный срок, навязывая перемирия. Опять-таки, если за перемириями не следуют напрямую успешные мирные переговоры, эти перемирия бесконечно продлевают состояние войны, поскольку они оберегают более слабую сторону от последствий отказа пойти на уступки, необходимые для установления мира. Уже не опасаясь поражения или территориальных потерь под непрямым покровительством великих держав, которые выступают гарантами перемирия, проигрывающая сторона может отказать в мире стороне побеждающей и даже нападать на ее территории, применяя сомнительные методы, скажем, засылая в тыл врагу диверсантов или партизан. Поэтому перемирия сами по себе являются не этапами на пути к миру, а, скорее, замороженными войнами. Вот почему они представляют собой сильнейший из всех возможных побудительных мотивов к бесконечной гонке вооружений, что наглядно показывают случаи Индии и Пакистана, а также двух Корей.

Тем не менее на протяжении холодной войны у прекращения огня и перемирий, навязанных Соединенными Штатами Америки и Советским Союзом, которые действовали по взаимному согласию, имелось убедительное оправдание. В тех случаях, когда обе державы испытывали насущную потребность вмешаться в войны малых государств и предотвратить поражение своих «клиентов», лидеры США и СССР благоразумно предпочитали выступать совместно и нередко останавливали сражения. В итоге одновременные интервенции обеих держав оказывались ненужными, из-за чего устранялась опасность прямого столкновения между американскими и советскими войсками, а ведь такое столкновение было чревато ядерным конфликтом. Навязанные за годы холодной войны соглашения о прекращения огня привели в конечном счете к общему нарастанию масштабов военных действий между малыми государствами, а перемирия фактически затянули состояние войны между ними, но это было меньшее зло с глобальной точки зрения в сравнении с возможностью катастрофической советско-американской войны, которая могла бы разгореться при одновременном прямом вмешательстве СССР и США в какой-то военный конфликт.

Напротив, после окончания холодной войны ни американцы, ни русские не выказывали ни малейшего стремления конкурировать за участие в войнах малых стран. США совместно со многими союзниками вмешались, чтобы обратить вспять завоевание Ираком Кувейта в августе 1990 года. Российская Федерация, со своей стороны, направляла вооруженные силы и оружие в поддержку той или иной стороны в ходе войн и восстаний на Кавказе и в Центральной Азии. Однако ни США, ни Россия не предпринимали попыток помешать друг другу, и по сей день они как будто не готовы рассматривать планы вооруженных интервенций друг против друга. То же самое верно и применительно к другим великим державам, которые еще существуют, хотя бы на словах. Отсюда следует, что пагубные последствия прерывания войны сохраняются в полной мере, а вот опасности прерываний по-прежнему игнорируются.

В отсутствие всего, что напоминало бы о классическом противостоянии великих держав, прекращения огня и перемирия теперь повсеместно навязываются малым государствам в многостороннем порядке и, как правило, бескорыстно, причем зачастую всего лишь потому, что малоприятные сцены насилия вызывают отвращение у телезрителей. Но в результате подобных сцен становится все больше и больше.

Хорошо известно, что бескорыстные поступки, неподвластные расчетливой корысти, ведут к спорным результатам. Впрочем, происходящее ныне, вообще-то, гораздо хуже, чем разброс спорных результатов, потому что прекращения огня и перемирия, навязываемые воюющим малым странам, систематически мешают войнам превратиться в мир. Дейтонские соглашения ноября 1995 года типичны в этом отношении: они обрекли Боснию пребывать разделенной на три враждующих вооруженных лагеря – да, схватка между хорватами, сербами и мусульманами приостановилась, но само состояние войны затягивается на неопределенный срок. Поскольку ни одной из сторон не грозят ни поражения, ни потери, ни у кого нет весомого побуждения начинать мирные переговоры; поскольку никакого пути к миру не предвидится, главным приоритетом становится подготовка к новой войне, а не восстановление разрушенной экономики и разоренного общества. Исход непрерванной войны показался бы, конечно, несправедливым той или другой стороне, но постепенно он обеспечил бы некую разновидность мира, который позволил бы людям и сообществам восстановить их жизнедеятельность.

Ко времени написания этих строк усилия ООН дополняют старания множества многосторонних организаций, которые ставят себе целью вмешиваться в войны других народов. Общим признаком, вытекающим из самой сути организаций, выступает то обстоятельство, что, вмешиваясь в военные ситуации, они отказываются участвовать в сражениях. Это усугубляет ущерб, причиняемый войной.

Главный приоритет ООН, несомненно, заключается в том, чтобы избегать жертв среди личного состава миротворческих контингентов. Поэтому командиры этих подразделений обычно «умиротворяют» местных военачальников, мирятся с их диктатурой и смотрят сквозь пальцы на их злодейства. Если бы все миротворческие силы ООН в каком-то определенном контексте могли умиротворить сильнейшую сторону (например, боснийских сербов на ранних этапах войны в Боснии), результат, вполне вероятно, реально способствовал бы достижению мира. Присутствие ООН действительно имело бы шанс повысить миротворческий потенциал войны, помогло бы сильному одолеть слабого, причем быстро и решительно. К несчастью, умиротворение, неизбежное в тех случаях, когда войска, не желающие сражаться, бросают в горнило войн, не бывает ни однородным, ни стратегически целесообразным. Оно лишь отражает решимость каждого контингента ООН избегать столкновений и жертв в своих рядах. Каждое подразделение «умиротворяет» того местного командира, который в данной местности сильнее, и общим итогом будет недопущение складывания какого-либо целостного дисбаланса сил, способного положить конец войне.

Контингенты ООН, главный приоритет которых заключается в том, чтобы избегать сражений, также не в состоянии успешно защищать мирных жителей, попавших в зону боевых действий или подвергшихся намеренному нападению. В лучшем случае миротворческие силы ООН остаются пассивными наблюдателями насилия и кровавой бойни, как случилось в Боснии и Руанде. В худшем же случае войска ООН могут принимать участие в кровопролитии, как было с голландскими частями в анклаве Сребреница в июле 1995 года, когда они помогали боснийским сербам отделять мужчин боеспособного возраста (это понятие трактовалось очень вольно) от женщин и детей; все отобранные были убиты.

В то же время само присутствие сил ООН препятствует ординарному способу спасения мирных граждан, подвергшихся опасности, то есть бегству из зоны боевых действий. Поверив в то, что их защитят, мирные граждане остаются в опасном месте до тех пор, пока бежать не становится слишком поздно. Кроме того, страны, предположительно готовые принять беглецов, отказывают в статусе военных беженцев мирным жителям тех областей, где войска ООН, как считается, поддерживают мир, пусть эти войска никоим образом неспособны уберечь население от нападений. В частности, при осаде Сараево в 1992–1994 годах умиротворение сочеталось с притязаниями на извращенное покровительство: персонал ООН строго инспектировал вывозные рейсы, чтобы не допустить вылета из Сараева мирных граждан во исполнение соглашения о прекращении огня, заключенного с боснийскими сербами, которые в этой местности доминировали и сами соглашение о прекращении огня нарушали.

Такие институции, как Европейский союз, бывший Западноевропейский союз, или Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ), лишены даже рудиментарной командной структуры ООН и собственных, пусть хотя бы приписанных к ним вооруженных сил. Но и они теперь пытаются вмешиваться в ситуации военного характера – с предсказуемыми последствиями. Не имея сил, даже теоретически способных к сражению, они принимают решения по мандатам входящих в них государств (или даже руководствуясь собственными амбициями) направить в зоны конфликтов легковооруженных или безоружных полицейских, жандармов или простых «наблюдателей». Все части вынуждены действовать точно так же, как обычно поступают миротворческие войска ООН, то есть потворствовать желаниям наиболее сильных местных групп. Разумеется, при этом они даже не пытаются защищать мирных граждан, находящихся в опасности, а само их присутствие мешает последним прибегнуть к спасительному бегству.

Организации военного толка вроде НАТО (Организация Североатлантического договора) или западноафриканской ЭКОМОГ (Группа военных наблюдателей Экономического сообщества западноафриканских государств), ответственной за хаос в Либерии и Сьерра-Леоне, потенциально способны останавливать военные действия. Их вмешательство тоже чревато разрушительными последствиями, ибо оно продлевает состояние войны, но оно теоретически может защитить мирных граждан от последствий тех войн, которые затягиваются. Впрочем, и этого не происходит. Многонациональные военные подразделения, вовлеченные в бескорыстное военное вмешательство, которое не оправдывает потерь в личном составе, избегают риска любой ценой. Это верно по отношению к силам стран третьего мира, которые направляют свои подразделения в контингенты ООН в основном ради щедрого денежного вознаграждения за плохо вооруженных, плохо обученных и плохо оплачиваемых солдат (те нередко вознаграждают себя взяточничеством и прямым участием в незаконной торговле на черном рынке). Но это верно и по отношению к наиболее обученным и высокооплачиваемым бойцам самых честолюбивых армий. Когда солдаты США прибыли в Боснию после Дейтонских соглашений 1995 года, им был отдан строгий приказ избегать вооруженных столкновений, и именно в силу этого приказа в последующие годы они не смогли арестовать известных военных преступников, проходивших через их контрольно-пропускные пункты. Если рассуждать более обобщенно, то, поскольку всем военным подразделениям надлежит действовать единообразно, многонациональные командования институционально не в состоянии осуществлять должный контроль над солдатами, которых поставляют государства-члены, и не могут навязывать единые стандарты тактического или этического поведения. Даже если оставить в стороне сознательную стратегию уклонения от риска, совместное разворачивание потенциально боеспособных и безнадежно неэффективных солдат сводит общий уровень всех занятых в операции войск к самому низкому показателю. Так обстояло дело даже с отменными британскими солдатами в Боснии до 1995 года или с нигерийскими морскими пехотинцами в Сьерра-Леоне, которые в иных случаях показали себя с наилучшей стороны. Постепенно даже по-настоящему элитные войска принимают тактику пассивной самозащиты, которая мешает реально поддерживать мир и защищать мирных граждан.

Деградацию многонациональных подразделений редко возможно засвидетельствовать как таковую, хотя ее последствия видны в изобилии (множество убитых и искалеченных, изнасилованных и подвергшихся пыткам людей всегда сопровождают вмешательство ООН). Но порой истинное состояние дел проявляется наглядно благодаря исключениям из правил, к числу которых относится датский танковый батальон в Боснии, доблестно отражавший все огневые атаки в 1993–1994 годах и быстро прекративший все попытки нападения. Не будь деградация до состояния полной пассивности столь распространена, поведение военных, действующих как положено военным, не привлекало бы особого внимания. Напротив, войска ЭКОМОГ в Сьерра-Леоне несколько лет терпели поражения от рук банд повстанцев-подростков и оказались повинными в организованном грабеже, который возглавляли командиры международных частей, и в бесчисленных изнасилованиях и казнях без суда.

Наиболее бескорыстное вмешательство в войны других народов – это оказание гуманитарной помощи. Оно же обычно и наиболее разрушительно.

Самое масштабное и продолжительное, идущее по сей день гуманитарное вмешательство во всей истории человечества – это деятельность Агентства ООН по оказанию помощи беженцам (БАПОР). По образцу своего предшественника, Администрации ООН по оказанию помощи и реабилитации (АООПР), которое управляло лагерями для перемещенных лиц в Европе, БАПОР было учреждено в ходе арабо-израильской войны 1948–1949 годов, чтобы обеспечить питание, кров, образование и медицинскую помощь арабским беженцам из захваченных Израилем районов на прежней территории Палестины в другие ее части, находившиеся под контролем Египта и Иордании, в сектор Газа и на Западный берег реки Иордан или же в Ливан, Сирию и в существовавшую тогда Трансиорданию.

Поддерживая жизнь беженцев в спартанских условиях, поощрявших скорую эмиграцию или локальное переселение, лагеря АООПР в Европе способствовали ослаблению послевоенных взаимных обид. Проводилась политика смешения национальностей, чтобы предотвратить возникновение групп, склонных к насилию под началом послевоенных лидеров, многие из которых сотрудничали ранее с немцами. Вовсе не в силу какой-то особой политики арабских государств, не говоря уже о патриотических идеях, но просто потому, что лагеря БАПОР обеспечивали более высокий уровень жизни, чем тот, который был ранее доступен большинству арабских крестьян, с гарантированным и более разнообразным питанием, школами, с бесконечно лучшим медицинским обслуживанием и без непосильного труда на каменистых полях, эти лагеря быстро стали желанным домом, а не местом временного пребывания, которое хотелось поскорее покинуть. То есть мирные граждане, в них очутившиеся, становились пожизненными беженцами, рожавшими детей-беженцев, которые, в свою очередь, вырастали, чтобы тоже обзавестись детьми-беженцами.

За более чем полувековую историю своей деятельности БАПОР продлило существование палестинской нации беженцев вплоть до нынешнего дня, сохранив ее чувство обиды столь же свежим, каким оно было в 1948 году, и оставив нетронутыми ростки жажды мести. Молодежи отказывали в возможности найти собственный путь к новой жизни: вместо этого ее держали при побежденных родителях и с раннего детства внушали, в школах, финансируемых БАПОР, что ее долг – отомстить и отвоевать родные земли. Самим фактом своего существования БАПОР препятствует интеграции беженцев в местные общества и не позволяет эмигрировать, а факт концентрации палестинцев в лагерях издавна провоцировал добровольное или вынужденное вступление молодых беженцев в вооруженные организации, которые сражались с Израилем и друг с другом. Такими разнообразными способами БАПОР во многом продлевало арабо-израильскую войну и по сей день решительно замедляет установление мира.

Имей каждая европейская война собственное послевоенное агентство наподобие БАПОР, призванное обеспечить более высокий уровень жизни в сравнении с окружающим, то нынешняя Европа была бы заполнена гигантскими лагерями для десятков миллионов потомков выселенных галло-римлян, брошенных на произвол судьбы вандалов, разбитых бургундов и перемещенных вестготов, не говоря уже о более современных народах-беженцах, вроде судетских немцев после 1945 года. Понятие «Европа» сделалось бы сугубо географическим, характеризовало бы мозаику воюющих друг с другом племен, которые отказывались бы примириться и населяли каждое отдельный лагерь, гарантирующий пропитание. А число неразрешенных конфликтов приблизительно соответствовало бы общему числу всех когда-либо состоявшихся войн.

БАПОР – отнюдь не единственный пример, история пестрит и другими: скажем, можно вспомнить камбоджийские лагеря для беженцев вдоль границы с Таиландом, превращенные в надежные базы красных кхмеров, которые творили массовые убийства. Но поскольку деятельность ООН, по счастью, определяется не слишком-то щедрыми пожертвованиями государств-членов в казну организации, саботаж мира с ее стороны хотя бы локализуется. Иначе обстоит дело с широкой деятельностью неправительственных организаций (НПО), которые в наши дни состязаются друг с другом в помощи беженцам. Абсолютный экзистенциальный приоритет НПО заключается в том, чтобы привлекать добровольные пожертвования. Главный способ, которым они этого добиваются, – публичная активность в наиболее ярких ситуациях. Ныне лишь самые масштабные природные катастрофы привлекают сколько-нибудь значительное влияние СМИ, да и то ненадолго. По окончании землетрясения или наводнения телекамеры отбывают на поиски следующей катастрофы. Напротив, беженцы способны привлекать стойкое внимание СМИ, если содержать этих людей в удобном сосредоточении в лагерях, до которых довольно просто добраться. Поскольку регулярные формы военных действий между хорошо организованными сторонами в более развитой местности предоставляют НПО мало возможностей, такие организации в основном прилагают усилия в других местах, помогая беженцам в беднейших странах мира, прежде всего в Африке. Благодаря этому более или менее обеспечиваются питание, кров и здравоохранение, мизерные по мировым стандартам, но так или иначе пригодные для оседлой жизни беженцев. Последствия тут полностью предсказуемы. Среди множества не столь значимых примеров выделяются обширные лагеря беженцев, основанные вдоль границы Конго (Заира) с Руандой в начале геноцида народа тутси народом хуту в 1994 году, за которым последовало завоевание самой Руанды силами тутси. НПО, не подотчетные никакой власти, до сих пор поддерживают народ хуту в изгнании: в противном случае хуту рассеялись бы на мириады семей на просторах Заира. Присутствие примерно миллиона хуту, которыми все еще руководят прежние лидеры, препятствует консолидации Руанды. Вооруженные активисты хуту, которых наряду с другими людьми кормят НПО, держат остальных беженцев под гнетущим контролем, вербуя, обучая и вооружая молодежь для постоянных набегов на Руанду, чтобы убить еще больше тутси.

Вечно поддерживать нации беженцев в одном и том же состоянии, раздувать бесконечный конфликт искусственно сохраняемыми взаимными обидами – безусловно, очень плохо. Но еще хуже – оказывать материальную помощь в военных ситуациях. Многие НПО, окруженные ореолом святости, на самом деле поддерживают логистику войны. Будучи сами беззащитными, они не могут отлучить активных бойцов от столовых, больниц и крова, которые предоставляют всем беженцам. Последние, как считается, принадлежат проигрывающей стороне, а бойцы из их числа получают убежище. Вмешиваясь с целью оказать им помощь, НПО систематически препятствуют их врагам добиться решающей победы, способной положить конец войне. Принципиально беспристрастные, НПО иногда помогают обеим сторонам, тем самым также саботируя превращение войны в мир посредством взаимного истощения.

Кроме того, если НПО угрожает особая опасность, как в Сомали в 1990-х годах (и в других местах, но не столь явно), они выкупают себе безопасность у местных военизированных банд – часто у тех же самых, которые им угрожают. Не требуется никаких изощренных стратегических расчетов, чтобы понять результат: если только общая сумма выплат НПО не ничтожна (в Сомали дело определенно обстояло не так), они сами затягивают те военные действия, последствия которых стремятся смягчить.

Почти все войны в наши дни превращаются в бесконечные эндемические конфликты, поскольку преображающие эффекты решающих побед и взаимного истощения противников блокируются внешним вмешательством того или иного рода. Тем самым бедствия войны продолжаются, но не приносят убедительного мира.

Даже когда сражаются копьями или дубинами, война может быть тотально разрушительной для участников и даже привести к полному уничтожению целых сообществ. Но до появления ядерного оружия имелся повод для оптимизма относительно разрушений, которые причинит замышляемая война. Завоевания, сулимые войной, можно было рассматривать в виде четких, идеализированных рисунков на сером фоне вероятных потерь – предположительно, терпимых и почти несущественных. В условиях обычного действия парадоксальной логики стратегии ядерное оружие остается неиспользованным с тех пор, как оно развилось от крайне разрушительной мощи первых ядерных устройств (чья энергия была эквивалентна десяти или двадцати тоннам обычной взрывчатки) до несравненно большей разрушительной силы термоядерного оружия, чья энергия эквивалентна миллионам тонн обычной взрывчатки, – не учитывая губительной силы радиации. Как и все прочее в области стратегии, польза взрывчатых веществ не может возрастать в линейной прогрессии. Десятитонные загрузки американских и британских бомбардировщиков в 1944–1945 годах были, конечно, полезнее двухтонных грузов немецких бомбардировщиков в 1940-м, а бомбы в сотни или даже тысячи тонн были бы еще полезнее, присутствуй они в реальности. Но разрушительная сила термоядерного оружия намного превосходит кульминационную точку военной пользы. Поэтому в надлежащих обстоятельствах оно может породить последствия войны, ведущие к миру, без необходимости действительного ведения боевых действий.

Когда принимается решение начать войну, при сравнении прогнозируемых завоеваний и возможных жертв масштабы возможного ущерба могут скрываться за неопределенностью исхода. Даже державы, обладающие арсеналами ядерного оружия, могут планировать ведение войны без него или же с использованием малой толики самых слабых его разновидностей. Но нельзя уменьшить разрушительные последствия ядерного оружия таким же образом, как в прошлом можно было уменьшить последствия кавалерийских набегов, осад или даже обычных бомбежек. Животный оптимизм и неизменная асимметрия между ярко воображаемыми завоеваниями и смутно осознаваемыми потерями на войне в совокупности требуют внушающей надежду неопределенности. Ядерную войну предотвращает, скорее, несомненный и поддающийся измерению характер разрушений, а не их возможные масштабы. Это качество научной предсказуемости изменило тысячелетние способы сравнения плюсов и минусов победы. При наличии ядерного оружия воспринимаемый баланс выигрыша и потерь, который ранее достигался лишь в ходе войны и за который платили плотью и кровью, очевиден теперь еще до начала боестолкновений, что не позволяет начать ядерную войну – во всяком случае, не позволяло до сих пор.

Мир может послужить истоком войны разными способами, несмотря даже на то, что мир есть лишь отрицательная абстракция, которая не может содержать в себе никаких саморазрушительных явлений, тогда как война содержит в себе разрушение, которое постепенно разрушает саму войну. Тем не менее мирные условия, то есть отсутствие войны, могут создать предпосылки к ней: например, вынуждая миролюбивую сторону отказаться от поддержания надежной обороны или поощряя возможных агрессоров планировать нападение. Часто в истории бывало так, что мир приводил к войне, поскольку его условия делали возможными демографические, культурные, экономические и социальные перемены, радикально изменявшие тот баланс сил, что прежде обеспечивал мир. Само по себе состояние мира лишено субстанциальности и не может вызывать беспокойства, но оно по своей природе способствует разностороннему развитию человеческих способностей и умонастроений независимо от тех факторов, которые препятствуют войне. Именно так случилось, когда немцы, славившиеся своим миролюбием, к 1870 году стали воспринимать себя как воинственную нацию, по печальной аналогии с французами, которым только предстояло перерасти свое воинствующее самосознание. Правительство Бисмарка возжелало войны, уповая на победу, тогда как французское правительство Наполеона III избежать войны не могло, ведь это означало бы, что Германия стала более сильной державой.