Текст книги "Тайны Французской империи"

– Хорошо, что беды касаются камней, – сказал свергнутый король.

Несмотря на все заботы и беды начинавшейся Гражданской войны и интервенции, ученик якобинцев Ленин принимает декрет «О снятии памятников в честь царей и их слуг». И лично следит за его исполнением. С удивительным энтузиазмом борется Ленин с каменными изваяниями Романовых.

«А вот это безобразие не убрали. Ленин указал на памятный Крест, воздвигнутый на месте убийства Великого князя Сергея Александровича», – вспоминал комендант Кремля Мальков. И закипела работа! Принесли веревки. Ильич сам ловко сделал петлю и накинул на Крест. Вскоре Крест был опутан веревками со всех сторон. Ленин, Свердлов, Ованесов и другие члены ВЦИК и Совнаркома впряглись в веревки, налегли, дернули! Крест рухнул на булыжник.

На нем была надпись, которую сделала вдова Великого князя: «Отче, отпусти им, не ведают бо, что творят».

Внимательно следил Ильич за исполнением декрета.

По всей стране свергали статуи русских царей. Разрушены памятники Александру Второму, Александру Третьему, императрицам – Екатерине и Елизавете…

Но пьедесталы оказались слишком крепкими, их было трудно разбить. Оказалось, не надо. После смерти Ленина на уцелевших пьедесталах встал… сам Ильич.

Впрочем, и он на них не задерживался. В девяностых годах прошлого века начали восстанавливать разрушенные памятники царям. На сохранившихся пьедесталах пришлось Ильичу уступить место прежним владельцам.

В девятнадцатом веке тем же занимались и французы. Сейчас мы снова можем видеть памятник Людовику Тринадцатому, а на Новом мосту – Генриху Четвертому… Шутки народов.

От камней (памятников Романовым) Ленин должен был перейти к самим Романовым. И он поступил, как завещали любимые якобинцы…

Бонч-Бруевич вспоминал, как восторгался Ленин удачным ответом «титана революции и пламенного революционера» Нечаева… На вопрос «Кого надо уничтожить из царствующего дома?» Нечаев ответил: «Всю Большую Ектению» (молитва за царствующий дом – с перечислением всех его членов. – Э.Р.). «Да, весь дом Романовых, ведь это же просто до гениальности!» – восклицал Ленин.

Драматург Иван Попов, старый большевик, хорошо знал Ленина и был большим другом Инессы Арманд. Он записал рассказ Инессы: «С каким яростным упоением, испугавшим чадолюбивую Инессу, Владимир Ильич (не часто читавший стихи) читал пушкинские строки: «Тебя, твой трон я ненавижу. Твою погибель, смерть детей с жестокой радостию вижу…»

Ленин ненавидел Романовых двойной ненавистью – и за повешенного горячо любимого брата, и как истинный якобинец.

Но кроме Ленина был еще один верный ученик якобинцев – Троцкий.

Он мечтал о суде над царем по якобинскому образцу. К радости угнетенных трудящихся всего мира он, великий оратор Революции, русский Дантон, разоблачит русского царя – символ мировой деспотии.

Но Ленин решил поспешить – большевистская власть в это время была окружена огненным кольцом фронтов… К тому же он не собирался ограничиваться одним царем. Он помнил: учителя-якобинцы гильотинировали всех Бурбонов, находившихся тогда во Франции. Как говорил якобинец Сен-Жюст: «Короли заслуживают смерти уже в минуту своего рождения». Якобинцы не забыли ни про герцога Орлеанского, ни про родную сестру короля, набожную и далекую от власти Елизавету, – всех отправили на гильотину.

Ильич решил повторить в России якобинское дело, исполнить завет якобинца Нечаева – истребить всю Большую Ектению.

Николай II с дочерьми Ольгой, Анастасией и Татьяной.

Тобольск. Зима 1917 г.

И пока Троцкий пропадал на фронтах Гражданской войны, Ленин с преданным исполнителем своих решений – Свердловым – приступили к осуществлению плана…

Сначала Романовых собрали в один уральский регион – Екатеринбург, Пермь, Алапаевск… Урал – пугачевские бунтарские места, здесь Романовых ненавидели.

Оставшихся в Петербурге великих князей соединили в камерах Петропавловской крепости, где сидел перед казнью брат Ленина…

Акция началась на Урале. Всю ответственность за злодеяние должны были взять на себя местные власти. «Ильич и Москва ничего не знали» – этот миф живет уже столетие. Миф очень «наш» – в России царь-батюшка никогда не виновен, виновен «плохой второй», то есть помощник – Уралсовет или в крайнем случае Свердлов, но не батюшка-царь.

В журнале «Огонек» (а позднее – в своей книге о Николае Втором) я впервые опубликовал телеграмму, которая доказывала, что Ленин отлично знал о готовящемся расстреле.

В этой телеграмме Уралсовет просил Ленина подтвердить решение о расстреле царя…

Узнал я и об ответе Ленина.

Я нашел и опубликовал в журнале «Огонек» показания Алексея Федоровича Акимова – доцента Московского архитектурного института. У Акимова было заслуженное революционное прошлое, с апреля 1918 года по июль 1919 года Алексей Акимов служил в охране Кремля – вначале охранял Я.М. Свердлова, а затем – В.И. Ленина.

В своих показаниях Акимов рассказывает, как 16 июля 1918 года он носил на телеграф телеграмму Ленина и Свердлова Уралсовету с решением о расстреле царской семьи.

Более того! В бывшем Центральном партийном архиве я нашел пустой конверт с надписью «Секретно Тов. Ленину из Екатеринбурга 12 часов дня». Хотя телеграммы внутри конверта не было, нетрудно догадаться, о чем сообщал Уралсовет Ленину утром после расстрела царской семьи.

На конверте осталась надпись: «Получил. Ленин».

Другой якобинец, Троцкий, в своих дневниках объясняет якобинское решение Ленина. Он цитирует свой разговор со Свердловым (Троцкий тогда только что вернулся с фронта):

«– …Где царь?

– Конечно, расстрелян.

– А семья где?

– И семья с ним.

– Все?

– Все. А что?»

Теперь мечты Троцкого о процессе, за которым будет следить весь мир, пошли прахом!

Подвал дома Ипатьева в Екатеринбурге, где была расстреляна царская семья. ГА РФ

– А кто решал? (Думаю, спросил яростно, ведь с ним даже не посоветовались!)

– Мы здесь решали. Ильич считал, что нельзя оставлять им живого знамени, особенно в нынешних трудных условиях…»

Великий князь Михаил Александрович

Но когда гнев прошел, Троцкий оценил это решение Ленина – его якобинскую суть.

Великий князь Дмитрий Константинович

Великая княгиня Елизавета Федоровна

Великий князь Павел Александрович

«Казнь царской семьи была нужна не просто для того, чтобы напугать, ужаснуть, лишить надежды врага, но и для того, чтобы встряхнуть собственные ряды, показать, что впереди полная победа или полная гибель. Никакого другого решения массы рабочих и солдат не поняли бы и не приняли. Это Ленин хорошо чувствовал…»

Якобинец Ленин знал и о расстреле несостоявшегося царя – Великого князя Михаила Александровича. «В нынешних трудных условиях» Михаил мог стать еще одним «живым знаменем».

Как опишет в своих показаниях один из убийц Великого князя Андрей Марков, сразу после убийства он приехал в Москву. Ленин принял его, и он «рассказал Ильичу о событии»…

Якобинцы в Париже убили сестру короля, набожную Елизавету. И большевики убили сестру царицы, Елизавету Федоровну, набожную основательницу Марфо-Мариинской обители. Вместе с нею погибли сыновья Великого князя Константина Константиновича и сын Великого князя Павла Александровича. Погиб и Великий князь Сергей Михайлович…

Истребление Романовых завершилось в прежней столице империи. Якобинцы символически казнили Людовика Шестнадцатого напротив дворца Тюильри – дворца королевской династии.

Последние четверо Великих князей будут убиты так же символически – в Петропавловской крепости, возле могил династии Романовых.

Параллельно с расстрелами наши якобинцы брали у французских уроки искусства.

Художник-революционер якобинец Давид написал знаменитую картину «Клятва в зале для игры в мяч» – со множеством портретов депутатов Национального собрания, героев начинавшейся Революции.

Подобный революционный заказ у нас осуществил художник Бродский. Как и якобинец Давид, он создал огромное полотно – «Заседание Второго конгресса Коминтерна». На картине также множество лиц – весь цвет партии и международного коммунистического движения…

Давиду не удалось выставить свое полотно. Пока он трудился, большинство его героев потеряли свои революционные головы на революционной гильотине.

Бродский оказался счастливее – он сумел выставить свою картину, правда, всего однажды.

Ибо вскоре с ее героями произошло то же самое, что с героями картины Давида. Только отправились они не на гильотину, а к лубянской стенке!..

Якобинец Давид отличился и в революционной монументальной пропаганде. На месте статуй прежнего режима он воздвиг статую Матери-Природы. Гигантская женщина – Природа – сидела на постаменте, и из пышных ее грудей лилась вода… Давид задумал и другую гигантскую статую – Народа-Суверена, но сделать не успел. Зато его статуя Свободы, заменившая низвергнутую статую Людовика Пятнадцатого, встала в Париже. Ее поставили очень близко к гильотине, чтобы статуя вместе с эшафотом символизировала нерушимый якобинский союз Террора и Свободы.

Наши якобинцы и здесь шли в ногу с французскими.

Был принят ленинский план монументальной пропаганды. Должны были быть созданы памятники великим революционерам (самая многочисленная группа – тридцать один памятник), великим прогрессивным писателям, деятелям культуры и прочим… Памятников удостоились Спартак, Брут, Маркс, Радищев и троица кровавых якобинцев – Марат, Дантон и, конечно, Робеспьер, которому, кстати, нет памятника в Париже. Не забыл Ильич про учителя…

В списке монументов писателей было имя Достоевского. Ильич ненавидел «Бесов», клеймил все творчество Достоевского («морализующая блевотина», «покаянное кликушество», «пахучие книги»), но отказать в памятнике не решился. Великий писатель, как и Ильич, посещал революционные кружки, но, в отличие от Ильича, посетил и эшафот – был приговорен к расстрелу, отправлен на каторгу в кандалах. Так что пришлось…

Памятник создал знаменитый Сергей Меркуров. И появился анекдот:

«Луначарский открывает памятник. Падает полотно, и под фигурой Достоевского оказалась надпись: «Федору Достоевскому от благодарных бесов».

Между тем Гражданская война разгоралась.

С октября 1917 года отдельные вооруженные восстания против большевиков перешли в масштабные боевые действия. И все это – на фоне небывалого военного безумия, Первой мировой войны, все участники которой обрушились на Россию.

Только две столицы – Петроград и Москва – оставались под властью большевиков.

Но Ильич не терял присутствия духа. Он помнил, как обрушилась на его учителей-якобинцев вся вооруженная Европа. Как полыхала крестьянская Вандея, как восстали главные города Франции. Но выстояли якобинцы. Что помогло? Якобинское «ноу-хау» – террор.

«Террор – этот лучший друг свободы, делающий свободу непобедимой», – учил Ильича из прошлого Робеспьер. Благодаря террору были возвращены Лион и Тулон, была усмирена Вандея…

И верный ученик якобинцев скажет: «Только жесточайший террор сможет нас спасти».

Однако уроки Французской революции помнила и другая революционная партия – эсеры. Отстраненная большевиками от власти, прославившаяся своими боевиками и террором…

Образ республиканки с кинжалом – Шарлотты Корде – манил.

Началось с Моисея Володарского – двадцатишестилетнего большевистского агитатора номер один убили.

Уже в этот миг появилась возможность по-якобински ответить террором.

Толпа пассажиров пытается сесть в поезд на вокзале в годы Гражданской войны в России. 1919 г.

© МИА «Россия сегодня»

Но сподвижники Ильича, как это часто бывало, не понимали замыслов вождя. Они еще не доросли до настоящего якобинства.

Во время собрания Петроградской парторганизации рабочие предложили ответить на убийство Володарского уличными расправами над интеллигенцией – «устрашить контрреволюционных гадов!».

Но глава Петрограда Зиновьев отказал.

И тотчас получил возмущенную телеграмму Ленина: «Протестую решительно! Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную. Это невозможно! Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров…»

Но дело Шарлотты Корде продолжили…

Молодой поэт Каннегисер, один из главных людей петроградской богемы, друг Есенина, в помещении бывшего Генерального штаба застрелил Моисея Урицкого, председателя петроградской ЧК.

И началось! Зиновьев не забыл требований Ленина. Глава Петрограда предложил разрешить рабочим расправляться с контрреволюционерами прямо на улицах Петрограда.

Его удерживали, уговаривали, но к вечеру удерживать стало невозможно: в Москве, на заводе Михельсона, стреляли в Ленина.

Теперь большевики официально последовали примеру якобинцев.

В сентябре якобинцы объявили беспощадный якобинский террор.

Пятого сентября был объявлен Красный террор.

Второй раз в европейской истории власть государственно утвердила террор…

Нарком внутренних дел Г. Петровский подписал «Приказ о заложниках»:

«Все известные местным Советам правые эсеры должны быть немедленно арестованы. Из буржуазии и офицерства должно быть взято значительное количество заложников. При малейших попытках сопротивления должен применяться массовый расстрел».

Покушение на Ленина. Владимир Пчелин. 1920-е гг.

Пятьсот «представителей свергнутых классов» были немедленно расстреляны – и это только по официальным данным.

В Кронштадте четыреста бывших офицеров поставили перед тремя глубокими ямами и расстреляли…

Компания официальных убийств покатилась по всей стране.

В «Еженедельнике ЧК» рапортовали о расстрелах губернские ЧК: «Новгородская – 38 человек, Псковская – 31, Ярославская – 38, Пошехонская – 31..».

Террор превратился в соревнование в крови. В губерниях вывешивали длинные списки людей, ждущих смерти. Типовое объявление: «При малейшем контрреволюционном выступлении эти лица будут немедленно расстреляны», и далее – список заложников в десятки фамилий.

Стало практикой брать в заложники мужа и ждать, когда несчастная жена придет в ЧК расплатиться телом за его жизнь.

«Еженедельник ЧК» писал: «Во многих городах уже прошли массовые расстрелы заложников. И это хорошо. В таком деле половинчатость хуже всего. Она озлобляет врага, не ослабив его».

Так постигали ленинскую «массовидность террора»… Авторы статьи заявили: «Довольно миндальничать!» – и призвали идти дальше: «Отделаться от мещанской идеологии и официально разрешить пытки…»

Но тогда не решились.

Решится Сталин – законный сын нашей якобинской революции.

Якобинское соревнование в революционной ярости – разгоралось.

«В эту эпоху мы – террористы!» – провозгласил Зиновьев.

Остались его афоризмы: «Если мы не увеличим нашу армию, нас вырежет наша буржуазия. Ведь у них второго пути нет. Нам с ними не жить на одной планете. Нам нужен собственный социалистический милитаризм для преодоления своих врагов. Мы должны увлечь за собой 90 милл.[ионов] из ста, населяющих Советскую Россию. С остальными нельзя говорить – их надо уничтожать».

Демонстрация

В газетах непрерывный «гимн ненависти и мести, ставший теперь гимном рабочего класса» или веселые призывы: «Переплавим жир буржуев на мыло и будем умывать им наши трудовые руки».

Один из руководителей ЧК, Лацис, объяснил главное:

«Мы не ведем войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии материалов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который мы должны ему предложить, – к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом – смысл и сущность красного террора». И вот слова якобинца Дантона: «Мы будем убивать священников и аристократов не потому, что они виновны, а потому, что им нет места в будущем».

Множество якобинских цитат было в тогдашних газетах. Каменев, Зиновьев, Троцкий публично славили террор. И даже гуманист Бухарин высказался: «Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов… является методом выработки коммунистического человека из человеческого материала капиталистической эпохи..».

Но главный смысл большевистского террора – в дневнике Троцкого. Вспомним, что он писал, размышляя об убийстве царской семьи:

«Казнь… нужна была… чтобы встряхнуть собственные ряды, показать, что отступления нет, что впереди или полная победа, или полная гибель».

Это смысл партийный.

© МИА «Россия сегодня»

А вот смысл общественный, как он пишет в том же дневнике: «Нужно было ужаснуть, запугать врага». Но здесь Троцкий лукавит, пишет не до конца. Не только врага, но запугать нужно было все население.

Красный террор – это постоянный кафкианский ужас обывателя, ощущение полного бесправия перед властью. В этом была кровавая эффективность якобинского и большевистского террора.

Когда Красный террор официально закончился, Ленина продолжал преследовать мираж Термидора, мираж падения якобинской партии.

Удержимся ли без «массовидности террора»?..

И потому в двадцать втором году, когда Гражданская война победоносно завершилась, Ленин писал наркому юстиции: «Нужно узаконить террор без фальши и прикрас».

Узаконить в Уголовном кодексе!

Колоссальный всплеск зверств, убийств на фоне постоянного голода и террора преобразил людей. С человека сдирали пленку цивилизации. Умиравший от отвращения к жизни за окном Блок сказал: «Я задыхаюсь… мы задохнемся все. Мировая революция превращается в мировую грудную жабу».

Во время официального террора и после него большевики решали вопрос о двух своих врагах.

Первый – религия.

И здесь опять – прямая цитата из Французской революции…

Французы верили: святая Женевьева, покровительница Парижа, восемь столетий не позволяла неприятелю захватить город. Но пришли якобинцы, и мощи святой были отвезены на эшафот, на Гревскую площадь – туда, где при королях казнили преступников.

Мощи святой разрубили и швырнули в Сену…

Порубили головы святых и на Нотр-Дам…

Над религией глумились повсеместно. Фуше в Лионе нарядил свинью в епископскую мантию и привязал к хвосту Библию…

Взялись и за людей. Сотни священников были убиты в Париже во время якобинского террора…

Большевики постарались не отстать от учителей. Они тоже выбрасывали на помойку мощи самых почитаемых святых. Снимали на пленку эти кощунства. Взрывали храмы. Как и якобинцы, массово расстреливали священников.

Якобинец Ленин подытожил – написал окончательную программу:

«Строго секретно

Указание

…Необходимо как можно быстрее покончить с попами и религией. Попов надлежит арестовывать как контрреволюционеров и саботажников, расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше. Церкви подлежат закрытию. Помещения храмов опечатать и превращать в склады…»

Другой острый вопрос, который должны были решать большевики, – интеллигенция.

С самого начала, запретив оппозиционные газеты, они поссорились с интеллигенцией.

Лавуазье с женой. Жак Луи Давид. 1788 г. Музей Метрополитен

И здесь Ильич опирался на опыт якобинцев. Они были беспощадны. Погиб великий Кондорсе, посмевший разделять взгляды жирондистов, химик Лавуазье, доказавший смехотворность научных экспериментов Марата, отправился на гильотину. Сам Бомарше, создатель революционного Фигаро, побывал в якобинской тюрьме и чудом избежал казни. На гильотине закончил жизнь поэт Андре Шенье, воспевший Шарлотту Корде и осуждавший революционные зверства.

Была закрыта Академия – символ французского Просвещения.

И наш Ильич относился к интеллигенции по-якобински:

«Интеллектуальные силы рабочих и крестьян растут и крепнут в борьбе за свержение буржуазии и ее пособников интеллигентиков, лакеев капитала, мнящих себя мозгом нации. На деле это не мозг, а говно».

В двадцать втором году к пристани Штеттина причалил пароход из России.

Приехавших никто не встречал. Они нашли несколько фур с лошадьми, погрузили багаж. И за фурами по мостовой, взявши под руки жен, побрели в город. Шли изгнанники – цвет и гордость русской философской и общественной мысли, те, кто определял в начале XX века общественное сознание России: Лосский, Бердяев, Франк, Кизеветтер, князь Трубецкой, Ильин… Сто шестьдесят человек – знаменитые профессора, философы, писатели, великий духовный потенциал России – одним махом были вышвырнуты из страны.

© МИА «Россия сегодня»

Троцкий сказал: «Да, у нас не было поводов их арестовать. Но существовать с ними вместе было для нас невозможно».

Еще бы – они мыслили!

В том же двадцать втором году один из руководителей ЧК, Агранов, пояснил: «В 1921 году 70 процентов петроградской интеллигенции были одной ногой в стане врага. Мы должны были эту ногу ожечь!»

Чтобы ожечь, потребовался символ.

Это был знаменитый поэт, который, как и Шенье, посмел не скрывать своих убеждений… Еще до революции он писал:

 
Умер водитель народов, Атрид, —
Я же, ничтожный, живу.
Манит прозрачность глубоких озер,
Смотрит с укором заря.
Тягостен, тягостен этот позор —
Жить, потерявши царя!
 

Как звучали эти строки Гумилева после гибели царской семьи…

Поэта арестовали по обвинению в заговоре Таганцева. Участники заговора будто бы хотели вслед за Кронштадтским восстанием устроить восстание в Петрограде.

«Будто бы» – потому что уже тогда появилась версия, что никакого заговора Таганцева не существовало…

Тогда что же было?

Обратимся к первоисточникам, то есть к учителям-якобинцам. Вспомним, что придумал фактический глава Революционного трибунала Фукье-Тенвиль, воскресить которого так мечтал Владимир Ильич.

Фукье предложил создавать провокационные заговоры – заговоры, которых не было. В них вовлекали несчастных, чтобы потом иметь основания отправить их на гильотину. Так чистили тюрьмы и так избавлялись от неугодных.

Большевики тотчас заимствовали эту практику провокации.

Что такое знаменитая операция «Трест»? Это провокация, лжезаговор. Никакой реальной организации «Трест» не существовало. Ее придумали большевики для того, чтобы выманивать из-за границы врагов. И удавалось! Знаменитый английский шпион Рейли и наш Савинков попались на удочку, поверили, будто «Трест» существует. При помощи «Треста» они переправились в Россию, были здесь арестованы и погибли.

А наш последний царь… Он получал записки от неких заговорщиков, которые будто хотели его освободить. Но это тоже был очередной лжезаговор. Он был организован ЧК, чтобы иметь основания поторопиться с расстрелом царя.

Лже-заговоры стали обычной практикой ЧК. И скорее всего, таким лжезаговором, организованным ЧК, был и заговор несчастного Таганцева…

Гумилев поверил, участвовал и был арестован.

Теперь судьба знаменитого поэта должна была крепко «ожечь», устрашить интеллигенцию.

Трагическим, ключевым стал допрос Гумилева.

Следователь спросил: «Если бы началось восстание в Петрограде, вы были бы с заговорщиками?» Но поэт мыслит образами. Для него этот вопрос повторял знаменитую сцену – государь Николай Первый и Пушкин.

«Вы были бы на Сенатской площади, будь вы в Петербурге?» – спросил царь.

Пушкин ответил: «Был!»

© МИА «Россия сегодня»

Поэт Гумилев вслед за любимым Пушкиным благородно ответил: «Был!»

Но с Пушкиным говорил император, а с Гумилевым – якобинец, для которого поэт – классовый враг, признавшийся в умысле ниспровергнуть рабоче-крестьянскую власть.

Последовал желанный приговор – расстрел.

Теперь о расстрелах… Впоследствии историки с изумлением будут читать бесконечные ленинские «расстрелять». Но это тоже цитата, повторение бесконечных якобинских, робеспьеровских «на гильотину».

Во времена французского террора якобинцы соревновались в жестокости. И так же большевики.

Якобинцы сформулировали смысл кровавого соревнования в лозунге: «Гражданин! Все ли ты сделал для того, чтобы быть повешенным, если победит контрреволюция?» И когда Ильич пишет эти приказы о расправах над тамбовскими крестьянами, он вспоминает зверские расправы якобинцев в Вандее. Он видит Лион и связанных юношей, в которых стреляет пушка.

Потому что у нас то же: «Отступления нет. Впереди – победа или гибель».

Среди Великих князей, расстрелянных в Петропавловской крепости, был замечательный историк Великий князь Николай Михайлович. За свободомыслие в царской семье его насмешливо прозвали «господином Эгалите» – как революционного герцога Орлеанского.

Как якобинцы отправили своего Эгалите на гильотину, большевики приговорили нашего Эгалите к расстрелу.

Узнав о приговоре, Горький и Академия наук просили Ленина помиловать его. Напомнили Ильичу, какой замечательный, либеральный историк Великий князь Николай Михайлович. Ильич ответил насмешливо: «Революции не нужны историки».

Эту фразу порой объявляют легендой. Уверен, она была. Ибо это не просто фраза, а очередная цитата из столь любимых Ильичом якобинцев. Когда приговорили к гильотине великого Лавуазье, он попросил главу Революционного трибунала немного отсрочить казнь: «Я нахожусь сейчас на пороге открытия, важного для науки. Отсрочка требуется небольшая – всего неделя… Обещаю успеть, гражданин».

Председатель трибунала ответил по-якобински: «Революция не нуждается в твоей науке».

Ильич лишь заменил слово в своем насмешливом ответе. Но он ошибся. Трагически ошибся.

Революции очень нужны историки!

Они могли бы напомнить забывчивым Ильичу и его соратникам непреложный закон всякой великой революции.

Его сформулировал на эшафоте несчастный жирондист Верньо:

«Революция, как бог Сатурн, пожирает своих детей. Берегитесь, боги жаждут!»

Не береглись. И через двадцать лет – революция не забывчива – начнется поголовное истребление всех действующих лиц Революции, о которых я рассказывал.

Рыков, Каменев, Зиновьев, Лацис, Петерс и т. д. – вся большевистская ленинская гвардия пойдет к расстрельной стенке.

И Бухарин – «Бухарчик», как нежно звал его Ильич, «любимец партии», – будет тщетно напоминать полуграмотному Клименту Ворошилову об уроках Французской революции, о судьбе якобинцев!

Ромен Роллан считал, что Бухарин похож на Камиля Демулена. Прав – очень похож. И как якобинец Демулен, Бухарин будет писать в тюрьме, как страшно, оскорбительно для него, революционера, заточение в революционном застенке!

И как Демулен, готовясь к смерти, будет мучиться – вспоминать о любимой жене и младенце, которых более не увидит!

Наш невеселый Театр Революции мы постараемся завершить доброй сценой.

В день двухсотлетия Французской революции они танцевали вдвоем.

Они были потомками родственников Марата и Шарлоты Корде.

Своим танцем они хотели сказать нам, что Революция и ее законные дети – Ненависть и Кровь – остались там, в прошлом.

А нам остается только Прощать и Любить.