Текст книги "Париж"

– А ты знаешь, – спросил отец, – что несколько веков назад на этом месте стояла еврейская синагога? – Он улыбнулся. – Затем здесь начинали возводить христианский храм. Здание, которое мы видим сейчас, выстроил Наполеон в качестве зала славы своей армии. Но потом тут опять разместилась церковь. – Он глянул на Роланда. – Как видишь, ничто не постоянно, мой сын.

Роланд любил своего отца и восхищался им. Он знал, что может полностью рассчитывать на него во всем, что касается тех знаний и навыков, которые каждый отец должен передать сыну. Виконт научил его скакать верхом и охотиться, держать себя в обществе и прилично одеваться, целовать руку даме. Он водил Роланда на скачки и учил делать ставки, то есть дал ему все, что нужно молодому человеку его класса, вступающему в самостоятельную жизнь. Возможность доверять отцу дарила Роланду ощущение уюта и тепла. Но иногда, относительно более важных вопросов, ему казалось, что отец подводит его. Виконт как будто бы не верил в то, во что следовало верить.

А Роланд хотел определенности. Что бы ни было тому причиной – что он рано остался без матери, его возраст или врожденные свойства натуры, – но он испытывал острую потребность верить. Все должно быть либо правильным, либо ошибочным; либо хорошим, либо плохим. А без этой определенности как человеку понять, что он должен делать? Что станет с миром без четких границ?

И хотя Роланд не мог любить отца Ксавье так же, как своего отца, иногда он предпочитал советоваться со священником. Отец Ксавье был очень умен, но дело даже не в этом. За всем, что говорил святой отец, пусть Роланд и не всегда мог следовать за его глубокомысленными рассуждениями, неизменно чувствовалась абсолютная уверенность. Правила, по которым жил священник, были жестко определены и незыблемы. Он может задумываться над тем, как лучше проделать тот или иной путь, но он всегда точно знает, куда он двигается и почему. Если в двух словах, то священник был убежден, что знает истину. В этом состояла сила Святой церкви.

Роланд всей душой желал, чтобы его отец был таким же.

Фаэтон повернул направо, на улицу Риволи. Мальчику нравилась пышность этой улицы. С одной ее стороны лежал сад Тюильри и Лувр, с другой тянулся бесконечный ряд величественных зданий с аркадами, заложенных еще при Наполеоне. Под аркадами на нижнем этаже помещались модные магазины, а сверху находились апартаменты, достойные принцев крови.

– Ты знал, что изначально Лувр был маленьким фортом, построенным для охраны реки, и стоял он там, где сейчас угол нынешнего дворца? – продолжал легкую беседу виконт.

– Да, – ответил Роланд. – Он был частью старой крепостной стены, построенной королем Филиппом Августом.

– Хорошо, – кивнул отец. – Рад, что в школе вас чему-то учат.

Они немного проехали по улице Риволи, когда его отец велел кучеру остановить лошадей. Роланд увидел, что они находятся перед отелем «Мерис». Он слышал, что здесь любили останавливаться английские путешественники, и сразу встревожился: неужели отец собирается жениться на англичанке?

Но оказалось, что в отеле виконт только хотел оставить письмо для своего знакомого из Англии, который должен был вот-вот прибыть в Париж. Цель поездки еще не прояснилась.

Роланд решил рассказать отцу о старом солдате, которого встретил у гробницы Наполеона. С одной стороны, ему понравилось безыскусное благородство старика. Но с другой стороны – разве не злу он служил? Что скажет отец по этому поводу?

– Долг солдата прост, – подумав, ответил виконт. – Он должен выполнять приказы и служить своей стране. Старик так и делал. Что же до Наполеона… Смею предположить, его солдаты были уверены, будто сражаются за свободу и Францию.

– Но люди вроде нас не могут дружить с тем, кто восхищается императором, правда? – Роланда не удовлетворил такой ответ. – Священники в лицее говорят, что Наполеон был чудовищем и что на самом деле он вообще был против Церкви.

– У людей могут быть разные взгляды, но это не значит, что они должны быть врагами, – вздохнул отец. – В любом случае это не всегда так просто. – Он помолчал. – Ты следишь за политикой?

– Немного.

– Что ты скажешь о нынешнем правительстве республики?

– Оно не очень сильное. Не очень популярное.

– Верно. После провала Коммуны большинство избранных депутатов и уж точно бо́льшая часть сельской Франции желали вернуть монархию. В действительности они всего лишь хотели стабильности. И мира. Глядя на монархию в Британии, они думали, что все это им обеспечит конституционный монарх. И я не сомневаюсь, что реставрация монархии состоялась бы даже в том случае, если бы тогдашний глава королевской семьи не настоял на полноте власти. – Виконт потряс головой. – Они стоят на своем до последнего! В результате была составлена временная конституция с министром-президентом и законодательным корпусом. Но время шло, не было ни войн, ни катастроф, и монархистские настроения ослабли. Однако нельзя сказать, что правительство действовало эффективно, а нынешний его состав одновременно и бездарен, и продажен, поэтому сейчас множество людей предпочли бы вернуться к монархии или диктатуре. Пойдут ли дела получше? Этот вопрос остается открытым, но именно этого они хотят. И в последнее время среди них появился предводитель. Кто это?

– Может, генерал Буланже?

– Верно. До сих пор он был военным министром. Пару раз сумел доставить неприятности Германии. На днях его уволили, но за ним теперь стоит серьезная политическая сила. Если в республике произойдет кризис, что весьма возможно, то он может стать правителем Франции. Что говорят о нем в лицее?

– Что он плохой человек и не верит в Бога.

– Кто знает. Может, верит, а может, и нет. Но поскольку он заявил, что не верит в Бога, республиканские политики Франции решили, что он не может быть монархистом, и потому они поверили ему и назначили министром. Теперь они обнаружили, что он не только возглавляет новое политическое движение, но и пользуется поддержкой как монархистов, включая важных членов королевской семьи, так и бонапартистов, в том числе родственников императора. То есть католические монархисты и последователи Наполеона вместе поддерживают человека, который то ли верит в Бога, то ли нет. Как ты это объяснишь?

– Не знаю.

– И я тоже не знаю. – Отец улыбнулся. – Интересно, что думает по этому поводу отец Ксавье. Нужно будет спросить его.

Эта мысль еще больше развеселила виконта, и он рассмеялся.

Роланд предпочел бы, чтобы отец не подавал все в таком запутанном виде. Он попытался вернуться к вопросу, на который надеялся получить более однозначный ответ.

– Тот старый солдат сказал, что мы должны отомстить за бесчестье семидесятого года. Ты согласен с этим?

– Та война была бессмысленной. И начали ее мы. Наполеон Третий был глуп, и Пруссия воспользовалась этим.

– Но все равно, разве не следует нам отомстить?

– Кто знает? Может, и нет.

Роланд сдался. Однозначного ответа от отца ему не дождаться, по крайней мере не сейчас. Они уже миновали Лувр и приближались к театру Шатле. И все-таки оставалось кое-что еще, о чем Роланду хотелось узнать. Кое-что, о чем он часто задумывался, но никогда не решался спросить.

– Папа, – произнес он, – можно задать тебе вопрос?

– Конечно.

– Почему ты ушел из армии?

На этот раз, заметил мальчик, что-то мешало отцу ответить с прежней легкостью.

– Я прослужил достаточно долго. И нужно было присматривать за имением. Я должен был заняться делами семьи. – На несколько секунд виконт замолчал. – Война семидесятого года была ужасна.

– Ты имеешь в виду наше поражение?

– Не совсем. – Отцу было нелегко говорить, и паузы между фразами становились длиннее. – Я говорю о том, что было после… о борьбе с Коммуной. Гражданская война – вот что хуже всего, мой сын. Пусть тебе никогда не доведется увидеть такое.

– Отец Ксавье рассказывал, что коммунары совершали святотатства. Говорит, они убили архиепископа Парижа и хладнокровно истребляли монахов и священников, которые стали мучениками – так же, как священники во время революции.

– Это так, – кивнул отец. – Но и мы тоже убили множество коммунаров. Тысячи.

– Но они же были не правы.

– Может быть. – Виконт задумчиво смотрел вдаль. – Но сами они считали, будто борются за Свободу, Равенство и Братство.

– И за беспорядок.

– И за это тоже, несомненно.

– Ты тоже убивал коммунаров? – спросил Роланд.

Ответом ему было молчание.

– Давай поговорим о чем-нибудь другом, – наконец сказал виконт.

Улица Риволи была длинной. Впереди она меняла название и еще чуть погодя заканчивалась на площади, где когда-то стояла Бастилия, но фаэтон де Синей пока достиг только ее середины. Когда они проезжали старую Гревскую площадь, Роланд отвлекся, разглядывая рабочих, которые ремонтировали огромное здание ратуши Отель-де-Виль. Неожиданно повозка повернула влево и покатилась по бульвару дю Тампль.

– Тебе известно, почему эта улица так называется? – спросил его отец.

– Здесь жили рыцари-тамплиеры.

– Сейчас тут вряд ли найдется хоть одно из их жилищ, но слышал ли ты о том, что на протяжении столетий после роспуска ордена тамплиеров налоговые льготы на их земли оставались в силе? Поэтому здесь очень охотно селились!

Следуя на север, улица постепенно сужалась, пока не уперлась в сумрачную площадь.

– Вот мы и на месте, – сказал отец, когда фаэтон свернул в проулок между домами.

В лавке была всего одна витрина, и в ней на фоне темно-коричневого бархата Роланд увидел кресло в стиле Людовика XIV, нуждающееся в обновлении. Заведение ему показалось сомнительным. Отец заметил выражение его лица и улыбнулся.

– Мой друг очень скромен, – заметил он. – Это кресло, между прочим, музейный экспонат, и будущий покупатель наверняка захочет, чтобы его отреставрировали.

Поняв, что цель поездки образовательная, Роланд молча уставился на кресло.

Дверь лавки была заперта. Виконт позвонил в колокольчик. Несколько секунд спустя за стеклом витрины показался приземистый пожилой мужчина, немного сутулый, одетый, несмотря на теплую погоду, в застегнутое доверху черное пальто, и в очках с толстыми стеклами. Разглядев посетителей, он открыл дверь и впустил их.

– Месье де Синь. – Человек склонил голову в быстром поклоне. – Ваш визит – большая честь для меня.

– Я получил ваше приглашение, мой дорогой Якоб, и приехал немедленно, – любезно ответил виконт. – Кстати, не один, а с сыном. Роланд, это месье Якоб.

И неожиданно для себя Роланд оказался вынужден пожать протянутую ему небольшую ладонь. В голове звенела единственная мысль: его отец, аристократ и добрый католик, принял приглашение от человека несомненно еврейского происхождения.

Открытую для них дверь снова тщательно заперли. Несколько минут виконт де Синь посвятил приличным случаю расспросам о семье и здравии лавочника, а Роланд тем временем оглядывал узкое длинное помещение, в котором оказался. Его наполняло обычное для любого антикварного магазина скопление старых столов, античных бюстов и фарфора. В глубине комнаты виднелась дверь, которая, по-видимому, вела в хранилище или мастерскую. Света было мало. Роланд чувствовал себя как в темнице. Но больше всего его мучила неловкость.

Он вспомнил, как однажды поинтересовался у отца Ксавье, что тот думает о евреях.

– Они дали нам нашего Бога, Ветхий Завет и пророков, – осторожно ответил тогда священник.

– Но они убили Христа, – напомнил Роланд.

– Этого нельзя отрицать, – согласился священник.

– Поэтому они все попадут в ад, – продолжал Роланд, желая убедиться, что во всем разобрался.

Но отец Ксавье замешкался с ответом, будто не был уверен, какие слова окажутся в данном случае справедливы и уместны.

– Можно предположить, – наконец сказал он, – что при обычных обстоятельствах маловероятно, что еврей или протестант попадет в рай. Но нам неизвестны помыслы Господа. В своей бесконечной мудрости Он может сделать исключения.

Роланду, конечно, хотелось бы услышать более определенный ответ, но на какое-то время пришлось удовлетвориться этим. Тому, кто не был католиком, жилось несладко. И если вспомнить все, что говорили о евреях в школе и в домах друзей, то трудно было не поверить, что хотя бы часть из этих страшных историй основана на реальных событиях.

Поэтому мальчик смотрел на месье Якоба с подозрением и недоумевал, почему отец обращается с антикваром столь дружелюбно.

– Так что же вы хотели показать мне? – спросил тем временем виконт.

– Одну минуточку, месье. – Якоб скрылся в помещении за дверью в глубине лавки и быстро возвратился с каким-то свертком. Развернув свою ношу, он зажег несколько светильников. – Итак, месье де Синь и юный месье Роланд. Вот оно.

Они приблизились, и отец ахнул:

– Где вы нашли это?

– По рекомендации друга я вслепую сделал аукционную заявку на всю обстановку одного дома в Руане. Месяц назад, к своему удивлению, я узнал, что выиграл аукцион. А явившись забирать имущество, обнаружил эту вещь в подвале, завернутую в тряпку. – Он улыбнулся. – И тогда я подумал: она идеально смотрелась бы в замке месье де Синя в долине Луары. Это ведь тот же период. Но если для вас этот предмет не представляет интереса, я покажу его другим клиентам.

– Мой дорогой Якоб… – Виконт обернулся к сыну. – Роланд, ты знаешь, что это такое?

Гобелен, разложенный перед ними, был примечателен во многих отношениях. Во-первых, у него не было каймы и каждый дюйм его яркого сине-зеленого фона покрывали фантастические цветы и растения, за которыми виднелись птицы, звери и люди. И тон картины, и одежды рыцарей и дам на ней предполагали, что относилась она к Средневековью.

– Гобелены, столь богато украшенные растительным орнаментом, известны как мильфлер – «тысяча цветов», – заметил отец.

– Эта шпалера похожа на сказку, – произнес Роланд.

– Кажется, что картина светится, – сказал месье Якоб. Он говорил так тихо, что Роланду приходилось напрягать слух, чтобы разобрать слова, и это раздражало подростка. – Сияние объясняется тем, что фоновый цвет – зеленый, к которому добавлен синий. – Он повернулся к виконту. – Как видите, угол потерт. Это можно исправить, если желаете. Также некоторые участки выцвели из-за сырости. Возможно, цвет удастся восстановить, хотя не ручаюсь. В целом же гобелен в прекрасном состоянии.

– Это больше напоминает живописное полотно, а не ковер, – сказал Роланд, тоже желая принять участие в беседе, как взрослый.

– Верное замечание, – похвалил месье Якоб. – Вы даже сами не знаете, насколько правы, юный друг. Перед началом работы обычно обращались к художнику, чтобы тот нарисовал на плотной бумаге эскиз. Такой эскиз называли картоном. Но в случае конкретно с этим гобеленом художник рисовал сюжет прямо на полотне основы, через которую вышивальщики продевали иголки с шерстяными и шелковыми нитями. Цвета подбирались с абсолютной точностью. – Он опять направил взгляд на виконта. – Однако я прошу вас обратить внимание на фигуры – они достойны особого изучения.

Роланд тоже всмотрелся. Среди ярких цветов и кустарников стояло несколько деревьев. Наверное, художник изображал лес или сад. На ветвях сидели птицы. На переднем плане шагали четверо – двое мужчин и две женщины с величавыми осанками, все богато одетые. Чуть дальше в гуще растительности виднелись разные животные.

– О боже! Единорог! – вдруг воскликнул виконт.

В верхнем правом углу между деревьями, там, где ожидаешь увидеть убегающего в глушь испуганного оленя, скакал бледный единорог. Композиция была задумана совершенно: взгляд, найдя это мифическое животное, скользил вокруг всей картины, чтобы вновь вернуться к изящному чарующему созданию.

– Существует два знаменитых цикла гобеленов с единорогами, – продолжал Якоб. – Во-первых, восхитительная серия «Дама с единорогом» на ярко-красном фоне, которую пять лет назад выставили в музее Клюни. Знакомы ли вы с этим музеем, юный месье Роланд? Он стоит на месте старых римских бань на левом берегу, совсем близко от вашего дома. И есть еще один цикл под названием «Охота на единорога», на зеленом фоне, и этими гобеленами владеет герцог де Ларошфуко. Оба этих цикла почти наверняка имеют фламандское происхождение и были произведены в той местности, которую мы сейчас называем Бельгия. Но эта шпалера французская. Ее возраст не такой почтенный, как у тех неповторимых шедевров: она датируется началом шестнадцатого века. Выполнена она в технике, принятой в бассейне Луары. Возможно, автор этого единорога был вдохновлен теми роскошными шпалерами, а может, совпадение сюжета случайно. Лично мне нравится то, что такая тема встречается на шпалерах редко, и то, что работа очень высокого качества.

Наконец-то он умолк, подумал Роланд. Когда Якоб назвал его «юным месье Роландом» и поинтересовался, знаком ли ему музей Клюни, куда мальчик ни разу не заглядывал, несмотря на то что от дома до музея несколько минут ходьбы, Роланду послышалось в тихом голосе антиквара порицание. Ему казалось, что Якоб хочет унизить его, и он проникся к торговцу неприязнью.

Но его отец стоял перед шпалерой в полном восторге.

– Мой дорогой Якоб, – сказал он наконец, – скажите, сколько вы хотите за нее.

Тот написал что-то на листе бумаги и показал виконту. Де Синь глянул и кивнул.

– Реставрация? – спросил он.

– Если вы доверите этот вопрос мне… – начал Якоб.

– Конечно.

Роланд редко видел отца таким довольным, как после визита в антикварную лавку.

– Гобелен отлично подойдет к нашему шато, – говорил виконт, когда они усаживались в фаэтон. – Он относится к тому же периоду, пропитан тем же духом. Каждое поколение, мой сын, должно приумножать красоту такого дома, как наш. Это будет моим вкладом.

Они поехали обратно по бульвару дю Тампль. Отец задумчиво смотрел вдаль.

– Якоб ведь мог поступить и по-другому, – внезапно сказал старший де Синь. – Он мог бы продать шпалеру одному из дюжины богатых коллекционеров, которые заплатили бы ему гораздо больше, чем я.

– Почему же он предложил ее тебе?

– Несколько лет назад я оказал ему услугу: порекомендовал его лавку графу де Ножану, и тот со временем стал одним из самых ценных клиентов Якоба. Должно быть, он ждал возможности отплатить мне за ту любезность. – Виконт одобрительно качнул головой. – И ничего лучшего, чем этот гобелен, он не смог бы придумать.

– Ты думаешь, антиквар действительно купил гобелен, как сказал?

– А в чем ты сомневаешься?

Роланд не ответил. Но он не сомневался, а был практически уверен: торговец с тихим голосом, пытавшийся унизить его, гобелен украл.

Вообразить такое ему не составило труда. Большинство мальчиков из его школы сказали бы то же самое – либо всерьез, либо в шутку, как и их родители. Таково было общее мнение: все евреи заодно и целью их сговора является обман честных христиан. Первое положение было бы встречено удивлением среди еврейской общины, а второе – отброшено как абсурдное.

Однако такое отношение объяснялось не логикой: его подсказывал голос крови. Евреи не принадлежат к племени французов, потому что у них свое племя. У них также есть своя религия. И следовательно, заявляет голос крови, доверять им нельзя ни в чем. Нельзя даже рассчитывать, что они станут соблюдать десять заповедей, которые сами же дали миру. Роланд думал, что это общеизвестный факт, и возмутился бы, если бы ему сказали, будто он находится во власти предрассудков. Ведь природа предрассудков такова, что всякий страдающий ими не догадывается об этом.

И потому на обратном пути домой, сидя в элегантном фаэтоне, Роланд в душе был разочарован и самим фактом общения отца с евреем, и тем, что его отец по причине морального легкомыслия допустил, чтобы Якоб его обманул. Это ли не очередное свидетельство того, что отец – несомненно, добрый человек – поверхностен и лишен духовного стержня?

И как ему в таких обстоятельствах добиться хоть какой-нибудь определенности? Сколько бы недостатков ни обнаружилось у отца, сам он, Роланд, по-прежнему является потомком крестоносцев и героического соратника самого Карла Великого. Что он должен совершить в жизни, чтобы стать достойным таких предков и, конечно же, матери? Да, служение Церкви стало бы достойным решением. Но на Роланда ложится ответственность за продолжение рода. Похоже, ему и в самом деле предначертано пойти тем же путем, который выпал его богобоязненному тезке во времена правления Людовика Святого, то есть посвятить себя поместью и семье. Может быть, это предназначение каким-то образом компенсирует моральную слабость отца?

Роланд все еще размышлял об этом, когда они достигли конца бульвара. Кучер задумал вернуться домой иным путем и потому направил лошадей прямиком на мост, ведущий на остров Сите. Когда фаэтон выкатился на площадь перед собором Нотр-Дам, мальчик повернулся к отцу и торжественно произнес:

– Папа, я решил, чем буду заниматься.

– А. Может, юриспруденцией?

– Нет, папа. Я хочу служить в армии.