Текст книги "Лондон"

– Но ты его знаешь! Ты приобрел у него Боктон. Его же убьют! – заспорил брат Майкл.

Булл был неумолим:

– Слишком рискованно. Прости. – И повернулся спиной.

К удивлению монаха, дело уладил Пентекост Силверсливз.

– Отведем его в Тауэр, – объявил он. – Там евреи находятся под защитой констебля. Идемте же!

И увлек их туда. Когда же брат Майкл попытался поблагодарить клирика Казначейства за проявленную гуманность, Силверсливз наградил его равнодушным взглядом.

– Ты не понимаешь, – ответил он холодно. – Я защищаю его, потому что евреи суть королевское имущество.

Не всякому королевскому имуществу еврейского происхождения так повезло. Многих перебили; чернь, естественно, подожгла и дома этих зажиточных чужеземцев. Прошло совсем немного времени, и новости о лондонской смуте разнеслись по стране. В других городах начались те же зверства, которые приняли наихудший оборот в Йорке, где многих сожгли заживо. Король Ричард пришел в бешенство и сурово наказал злодеев, но лондонский бунт 1189 года – первый подобный в Англии – знаменовал начало упадка еврейских общин, трагические последствия которого растянулись на сотню лет.

Однако брата Майкла с того дня преследовал образ не разъяренной толпы и даже не Абрахама.

Перед ним стояло гордое бледное лицо, большие карие глаза и длинная белая шея.

Сестра Мейбл сохраняла бодрость духа отчасти из-за того, что в начале года обременилась новой серьезной заботой. У нее появилось дитя.

Не свое, но близкое, сколь это было возможно.

Сестра Мейбл не бросала дела на полпути. Когда внезапно скончался оружейник Саймон, оставивший после себя вдову с младенцем, она не только утешила мать, но и буквально усыновила мальчонку. Поскольку у ее брата-рыботорговца были малые дети, однажды она явилась к нему с малюткой на руках.

– А вот и товарищ нашим крошкам, будут вместе играть, – сказала она.

Парнишку звали Адамом. За перепончатые кисти и белую прядку Барникели вскоре прозвали его Утенком, и он очень быстро превратился в Адама Дукета.

Мейбл была в восторге от того, как устроилось дело. И дня не проходило, чтобы она не изыскала повода навестить Адама с матерью. Вдова же была вполне довольна ее содействием.

– Две дочки от его первой жены, – объяснила она Мейбл, – обе замужем и к нам безразличны. Это уж точно.

Хотя в других отношениях вдове повезло. Многие лондонские мастеровые помельче владели чаще всего лишь орудиями труда, но если сама оружейная мастерская досталась новому хозяину, Саймон оставил вдове четырехкомнатный домик у Корнхилла. Она же, сдав две комнаты и будучи швеей, могла свести концы с концами.

А вот с другим наследством благодаря Мейбл было связано небольшое событие, которое имело совершенно непредвиденные последствия для семьи Дукет. Речь шла о маленьком земельном участке в Виндзоре.

Вдова не понимала, зачем Саймон цеплялся за эти несколько акров, толку от которых чуть, но для того не было достояния ценнее. «Они принадлежали моему отцу, – твердил он. – А прежде – его родителю. Сказывают, что мы жили там во времена славного короля Альфреда». Важность этой связи с пращурами была для него самоочевидной. Он ежегодно проезжал двадцать миль, чтобы заплатить ренту и договориться насчет возделывания земли с его уже далекими родичами – увы, все еще сервами. «Никогда не отдавай нашу землю. Сохрани ее для Адама».

– Но что мне с ней делать? – спросила она у Мейбл. – Как мне вообще туда добраться, чтобы уладить дела?

Ответ нашелся, когда однажды утром монахиня прибыла в Корнхилл с лошадкой и повозкой, принадлежавшими ее брату.

– Немного воняет рыбой, – отметила Мейбл, – но сойдет. Поезжай в Виндзор. Мы приглядим за малышом.

Так мать Адама отправилась спасать его наследство.

Она достигла деревушки на второй день. Там мало что изменилось со времен проведения описи Судного дня. Мужнину родню она признала без труда, ибо сразу же увидела на дороге малого с фамильной белой прядкой. И хоть тот выглядел пройдохой, ее страхи вскорости улеглись: он не только оказался главой семьи, но и тем же вечером предложил решение ее проблемы.

– Тебе не с руки приезжать ежегодно, – объяснил он. – Да и незачем. Мы возделываем землю, как обычно. Но из дохода будем выплачивать ренту господскому управляющему, а следом кто-нибудь из нас будет привозить тебе остаток. – Он усмехнулся. – У меня два сына и дочь, все мечтают повидать Лондон. Ты окажешь мне услугу, если приютишь их на несколько дней.

К утру с управляющим договорились, и вдова смогла вернуться, донельзя довольная легкостью, с которой было снято с ее плеч это бремя.

И для Иды сентябрь оказался вполне приятным. Дом, где она стала хозяйкой, за последние десятилетия разросся и ныне представлял собой внушительное здание. Как большинство купеческих домов, он был из дерева и штукатурки. Булл вел дела в цокольном этаже; выше располагались зал и опочивальня; в чердачном этаже спали Дэвид и слуги. Однако дух этому месту сообщали еще две особенности, типичные для большинства лондонских построек.

Первая заключалась в конструкции этажей. Закончив цокольный, строители не надстраивали здание вровень. Верхний этаж оказывался больше нижнего и на несколько футов выступал над дорогой поверх голов прохожих. Пока еще мало какие дома были выше двух этажей, но там, где имелся третий, он выступал еще дальше, превращая узкие улочки чуть ли не в туннели.

Второй особенностью было то, что нависавшие фасад и торцы дома Булла поддерживались горизонтальными балками, которые являлись не чем иным, как толстыми дубовыми ветками. Последние обычно использовались необработанными, местами даже сохранялась кора, из-за чего они, пусть и неимоверно прочные, ни в коей мере не бывали прямыми и ровными. В итоге все эти бревенчатые дома казались кривобокими, как бы готовыми рухнуть, хотя в действительности могли простоять века, если не сгорали.

Пожароопасность оставалась их уязвимым местом. Огонь распространялся стремительно. В тот самый год вышел указ, в соответствии с которым горожане были обязаны перестраивать цокольные этажи в кирпичные или каменные, а соломенные крыши заменять черепичными или делать их из какого-нибудь другого, не столь горючего материала. Но Сампсон Булл заявил: «Забери меня черти, если я сделаю это в спешке! Расход колоссальный».

Ида привыкла управлять поместьем, но обнаружила, что дел у нее прорва. Если не требовалось присматривать за сервами, считалось, что ей все же нужно посильно участвовать в делах супруга. Через считаные дни она уже поймала себя на внимательном изучении тюков шерсти, кип сукна и скаток заграничного шелка – точно так же, как в прошлом проверяла зерно и корм для скота. Слуги, хвала Господу, были настроены дружелюбно. Две кухонные девушки пришли в восторг, вновь обретя хозяйку, а в первую же субботу Булл взял ее в Смитфилд, где они купили отличную кобылу.

Но главной отрадой стал юный Дэвид. Они быстро сдружились. Днем он посещал школу в соседнем соборе Святого Павла, но вечерами с ним находилась она. Очевидно, что мальчику давно не с кем было поговорить дома. Ей оставалось лишь доброжелательно внимать, и очень скоро он уже делился с ней всеми секретами. Ида понимала его огорчение из-за невозможности отправиться в Крестовый поход. Мачеха обещала ему, что дела обернутся к лучшему. Она никогда не была матерью, и ей нравилась эта роль.

И был, конечно, брат Майкл. По ее настоянию он раз в неделю приходил на обед. Втайне Ида желала, чтобы это случалось чаще.

Увы, через две недели после коронации сей новый уклад нарушился неожиданным заявлением Булла: «Мы уезжаем на несколько дней в Боктон».

Они прибыли в сумерках, но место ей сразу понравилось. Рыцарь, там проживавший, оставил после себя скромный каменный особняк с красивым двором и большими деревянными служебными постройками. Все это мало отличалось от ее прежнего поместья. Но черед удивляться пришел утром, когда она вскоре после рассвета поднялась, выглянула и узрела великолепный вид, открывавшийся на кентский Уилд. Зрелище было столь прекрасным, что у нее перехватило дыхание.

– Это место всегда было нашим, – негромко заметил Булл, – пока не явился король Вильгельм.

И пусть на секунду, но Ида ощутила с ним некоторое родство.

Ее пребывание в Боктоне вышло приятным, хотя и недолгим, однако чувства она испытывала смешанные. Иду радовало наличие у Булла такого поместья, и все же это являлось горьким напоминанием о жизни, которой она лишилась. Может быть, именно это чувство потери побудило ее вскоре по возвращении в Лондон совершить первую ошибку после своего замужества.

Дело было в Михайлов день. Она вернулась домой и, еще не войдя, услышала разговор на повышенных тонах. А через несколько секунд удивленно застала троих: Сампсона Булла, раскрасневшегося, за дубовым столом, брата Майкла и бледного, чуть презрительного Пентекоста Силверсливза. Но это не шло ни в какое сравнение с шоком, последовавшим от речей мужа.

– Если таково правление короля Ричарда, то пусть отправляется в ад! – бушевал купец. И далее, к ее ужасу, добавил: – Лондон обзаведется другим королем.

Несчастная Ида побелела: измена!

Однако причина оказалась довольно проста. Все дело в налогах. Напряженность между монархом и городом существовала издревле, однако границы определялись четко. Ежегодный налог с города назывался откупом. При слабом монархе город мог оговорить его снижение и выбрать для сбора собственных шерифов. Если же король был силен, откуп возрастал, а шерифов назначал монарх, хотя не без учета мнения горожан. Что до сбора, то он осуществлялся так, как считали лучшим отцы города. Договоренности оглашались в Михайлов день.

– Известно ли вам, что учинил этот треклятый Ричард? – гремел Булл. – Никаких шерифов! Он просто взял и разослал своих откупщиков, вроде этой твари! – Купец указал на носатого клирика Казначейства. – Не затруднившись извинениями! Они высосут из нас кровь до последней капли! Это вопиющая несправедливость!

Оценка полностью соответствовала действительности. Силверсливз, прибегнув к старому правилу, только что стребовал с купца возмутительную сумму. «Начнем с большего, – сошлись в Казначействе, – и дадим им сбавить». В конце концов, за королевский Крестовый поход приходилось платить.

Но изменнические речи не подобали представительнице рыцарского сословия, и Ида спокойно осадила мужа:

– Поосторожнее высказывайся о короле.

В последующие месяцы брат Майкл часто корил себя и думал: «Если бы я вывел ее из комнаты, она бы ничего не услышала. Я должен был сообразить, чем это закончится». Но ему самому было любопытно послушать. Что до Иды, то жизнь всяко не подготовила ее к дальнейшему.

Ибо супруг ее совершенно хладнокровно обратился к клирику:

– Король – болван. С лондонскими баронами шутки плохи.

Ида знала, что богатые лондонцы любили именовать себя баронами, но всегда считала это дурной претенциозностью. Однако если она ожидала от королевского представителя резкой реакции, то ее не последовало. Пентекосту было виднее. Сильный монарх, вроде Вильгельма Завоевателя или Генриха II, мог подмять под себя город, но в период анархии до воцарения короля Генриха лондонцы, окруженные высокими стенами, сумели сохранить баланс власти в королевстве. К тому же осмотрительный гонец Казначейства хотя и хотел выполнить поручение повелителя, но в неменьшей степени не хотел наживать себе врагов в эти смутные времена. А потому он, к удивлению Иды, сел за дубовый стол против Булла и произнес голосом чуть ли не виноватым:

– Ты должен понимать, что Ричард ничего не знает об Англии и знать не хочет.

– Город восстанет.

– Сейчас король могуществен, – возразил Силверсливз. – По-моему, тебе придется заплатить.

– В этом году – да. А в следующем, глядишь, и нет. Время покажет, – вперился в него взглядом Булл и пожал плечами. – Если чуток повезет, его прикончат в походе, и мы от него избавимся.

Ида ахнула. Но Силверсливз, вопреки ее ожиданиям, и тут не стал возражать. Он подался вперед и доверительно осведомился:

– Нам всем понятно, что это ошибка, но ответь мне честно: насколько серьезной будет реакция Лондона?

Булл немного подумал, прежде чем вынести вердикт. Когда же заговорил, тон его был мрачен.

– Если король не будет играть по правилам и наплюет на традиции, мы этого не потерпим. – Он пристально посмотрел Силверсливзу в глаза.

Иде его слова показались довольно глупыми. Пентекоста они испугали. Традиции в Англии существовали повсюду. Возможно, старый «общий закон»,[28]28
  Первоначально юридическая система в Англии была основана на общепринятых обычаях, привычках и обрядах и законы не были нигде записаны. Споры между гражданами и преступниками решались согласно местной интерпретации «общего закона». С XV столетия судебные дела решались по прецеденту, и мало-помалу вошли в обиход законы, написанные парламентом, statute law (статутное право).


[Закрыть] которым руководствовались в каждом поместье и деревушке, оставался неписаным, но норманнские завоеватели были достаточно мудры, чтобы никогда на него не посягать. Таким же образом и лондонские законы могли не быть обнародованы, но их уважали все короли со времен Вильгельма. По этому кодексу жили горожане скандинавских и саксонских кровей. В его границах они могли действовать гибко. Нарушишь этот кодекс – и сотрудничеству конец. Ида лишь смутно догадывалась об этом, а Пентекост знал с колыбели.

Тут Булл добавил нечто, показавшееся Иде еще более странным, хотя со временем употребленному им словечку суждено было сделаться для нее как знакомым, так и омерзительным.

– Откровенно говоря, – бросил он, – не удивлюсь, если дело кончится коммуной.

Силверсливз побледнел.

Женщина имела самое отдаленное представление о коммуне, хотя последнюю знали с давних пор. В древнем нормандском городе Руане коммуна существовала полвека, а в других европейских центрах имелись ее подобия. Лондонские бароны же в прошлом время от времени выступали с такой идеей, но без особого успеха.

Ибо коммуна была мечтой всякого горожанина. По сути, она означала городское самоуправление почти без вмешательства монарха. Королевство в королевстве, с собственным правителем, которого обычно называли на французский манер мэром. Но материковая коммуна имела еще одну особенность, и Силверсливз отлично о ней знал.

Король мог собрать свою дань тремя основными способами. Первым был ежегодный откуп графств. Остальные сводились к сбору произвольных налогов, идущих на те или иные цели по усмотрению короля и его советников. Это была либо субсидия, теоретически – дар, приносившийся монарху всеми его баронами; либо пошлина – фиксированный подушный налог со всех полноправных подданных, особенно в городах.

В феодальной Европе коммуна рассматривалась как самостоятельный барон. Откуп королю выплачивал мэр, который собирал его, как считал нужным; субсидию платили так же. Но поскольку коммуна являлась феодальным бароном, пошлина, когда до нее доходило дело, бывала такой, словно все многочисленное собрание полноправных граждан за городскими стенами вдруг испарилось. Они принадлежали уже не королю, а барону по имени Лондон. То есть пошлины вообще не существовало. На деле коммуна была налоговым раем не для богатых, но для обычных горожан. Потому неудивительно, что клирик Казначейства отнесся к ней с паникой.

– Ты поддержишь коммуну? – спросил он.

– Поддержу, – ворчливо ответил Булл.

Внимая этой предательской беседе, Ида приходила все в больший ужас. Кем себя возомнили эти спесивые торгаши? Возможно, не напомни ей столь остро посещение Боктона о былом ее положении, она промолчала бы. Будь она женой вельможи, знакомого с могуществом больших европейских городов, она разобралась бы в деле лучше. Но Ида была лишь вдовой захолустного рыцаря, да и великим умом не отличалась. Поэтому, не имея в свою поддержку ничего, кроме сословных предрассудков, Ида презрительно обратилась к мужу:

– Ты говоришь о короле! Мы обязаны повиноваться монарху! – При виде их удивления она взорвалась: – Баронами себя называете? Да вы обычные торговцы! Поговариваете о коммуне? Это наглость. Король растопчет вас и правильно сделает! Платите налоги и делайте, как вам велено. – И в конце добавила: – Вы забываете свое место.

Вложив в сию тираду всю боль личной униженности, Ида напомнила им, что пусть делают с ней что угодно – она останется леди. Злая и раскрасневшаяся, Ида ощутила немалую гордость. До нее не дошло, что каждое произнесенное ею слово было нелепицей.

С секунду Булл не издавал ни звука, бесстрастно таращась на дубовую столешницу. Затем заговорил:

– Вижу, моя леди, что я совершил ошибку, когда женился на тебе. Не думал, что ты настолько глупа. Но раз ты моя жена, то, полагаю, должна меня слушаться, а потому пошла вон.

Трясущаяся и бледная Ида повернулась и увидела в дверях Дэвида, уставившегося на нее.

В последующие недели отношения Иды и Булла оставались холодными. Оба втайне затаили обиду и, как многие супруги, вдруг открывшие в себе обоюдное презрение, отступили и перешли в состояние вооруженного нейтралитета.

Брат Майкл приходил, как и прежде. Он всячески старался придать им бодрости и возносил за них молитвы, но сомневался в успехе. Ида гадала о выводах, которые Дэвид сделал из перепалки, но вскоре те стали ясны, ибо всего через несколько дней он, спокойно сидя возле нее, спросил:

– Мой отец – злой человек?

Когда она ответила, что конечно же нет, мальчик уперся:

– Но он же не должен выступать против короля?

– Нет, – откровенно признала Ида, – не должен.

От дальнейшего же обсуждения она решительно отказалась.

За это время только одно принесло ей некоторое удовлетворение. Она не оставила надежд обозначить родство с лордом Фицуолтером, несмотря на провальные попытки заинтересовать его до замужества. Однажды, с умом подкараулив его после мессы в соборе Святого Павла, она заставила его признать ее существование. Между тем, исправно именуя его своим родственником, Ида видела, что произвела впечатление на друзей мужа, которые испытывали в ее присутствии известную социальную неловкость, и это, в свою очередь, доставило ей величайшее удовольствие.

Так осень постепенно перешла в зиму. В начале декабря король Ричард пересек пролив, вступил в Нормандию, и в Англии воцарилось спокойствие.

Одной зимней ночью сестра Мейбл едва не толкнула брата Майкла на верную погибель. А может быть, ей нравилось так думать годы спустя.

Зимнее солнцестояние принесло в Лондон стужу, и весь мир жаждал тепла. В больнице Святого Варфоломея праздновали Рождество. Пала тьма, была четверть луны. На крышу приорства лег снежный покров; квадратное пространство монастыря наполнилось бледным светом. Каноники, отслужившие вечернюю службу, пировали. Подали лебедя, рыбу трех видов и фрукты в сахаре. Толика перепала даже больничным постояльцам, которых кормили при свете коптивших ламп, и все заведение исполнилось благодушия.

Поэтому, наверное, неудивительно, что сестра Мейбл, выпившая больше, чем сознавала, слегка разогрелась; не было странным и то, что, проходя мимо жаровни, она предложила брату Майклу устроиться в тепле и побеседовать.

Они мирно сидели, глядя на мерцающие угли. Брат Майкл тоже пребывал в расслабленности. Говорили о своих семьях, и шажок за шажком дошло до того, что она спросила, любил ли он когда-нибудь женщину.

– Да, – ответил монах, полагая, что это так. – Но я дал обет. – Он указал на длинную арочную галерею их религиозной обители.

– Меня никто не брал замуж, – призналась она.

И тут, издав смешок, сестра Мейбл сделала свой ход. Подтянув рясу чуть выше колена, она лукаво улыбнулась ему и вытянула ногу:

– Мне казалось, что ноги у меня в порядке. Как по-твоему?

Нога была крепкая, полная, с веснушчатой кожей и удивительно гладкой – всего несколько волосков, да и те такие светлые, что едва различались. Довольно милая ножка, сказали бы многие. Брат Майкл уставился на нее.

Хоть намерения Мейбл угадывались безошибочно, но он не был шокирован. Наоборот, тронут. Поняв, что это первая и единственная похотливая выходка Мейбл за всю ее жизнь, брат Майкл ласково поцеловал ее в лоб со словами:

– И в самом деле, сестра Мейбл, замечательная нога для служения Господу.

Затем он спокойно встал и устремился по галереям прочь из обители на широкую пустошь Смитфилда.

Спустя два дня, утешившись мыслью, что на сей раз дьявол, если охотился за братом Майклом, был посрамлен, она воодушевленно сообщила духовнику:

– Я пропала. Теперь отправлюсь в ад, и с этим ничего не поделать. Но Майкл остался неколебим.

В последний вечер декабря состоялось тайное собрание.

Семь человек, раздельно и неприметно прибывших в дом близ Лондонского камня, были все олдерменами. В ходе часовой дискуссии они не только условились о желаемом, но и разработали стратегию и тактику.

– Первое, чем надлежит заняться, – воззвал предводитель к общему согласию, – так это откупом.

Но предстояло обсудить и другие, более глубокие материи.

Уже в конце совещания, когда кто-то заговорил о надобности в осведомителе, олдермен Булл после недолгих раздумий заявил:

– Я знаю такого человека. Предоставьте это мне.

Будучи же спрошен, о ком идет речь, он улыбнулся:

– Это Силверсливз.

И не было простой случайностью то, что через считаные дни гонцы принесли в Лондон новости важные и пугающие.

На берега Англии прибыл брат короля – Джон.