Текст книги "Лондон"

Июнь 1191 года

Кошмар начался. Выходило даже хуже, чем представлял Пентекост.

Принц Джон хорошо справился со своим делом. Силверсливз полагал, что к концу года в Англии не осталось барона, который был бы недоволен канцлером и стал Джону другом. А весной брат короля перешел к активным действиям.

Для начала он предъявил права на один из южных замков, затем видный северный шериф отказался подчиниться канцлеру, далее, в марте, гонец доставил в Лондон еще более зловещие новости: «Джон захватил замок Ноттингем». Тот числился среди самых неприступных цитаделей в центральных графствах Англии. «Охотится в Шервудском лесу, как будто уже король» – так о нем говорили. С тех пор слухи ползли непрерывно. Сам Джон объезжал королевство, обрастая сторонниками из половины шейров. Один барон собирал грозные силы на границах Уэльса. В городе звучали лишь два вопроса: «Склонится ли канцлер перед королевским братом?» и «Нападет ли Джон на Лондон?».

Силверсливз взирал на развернувшуюся перед ним сцену. У Тауэра трудился небольшой отряд. Территорию замка уже поспешно обнесли новой и весьма внушительной стеной. Снаружи выкопали также огромную канаву. Но Пентекост, наблюдая за этими работами, лишь ввергался в уныние. Лонгчамп был способным администратором, но «замки ему строить не по зубам» – так заявил клирику один из работяг. Даже Силверсливз видел, что основание стены слишком узко, а кладка слишком тонка, чтобы выдержать добрую атаку. Канаве же предстояло стать рвом с водой, но, когда Лонгчамп попробовал наполнить ее, случилась беда. Сейчас препятствие сводилось к паре дюймов грязи на дне. Всего неделей раньше в Ист-Чипе вспыхнуло небольшое восстание, показавшееся репетицией беспорядков более крупных. Его подавили достаточно быстро, но Пентекост подозревал, что за этим стояли люди Джона.

Останется ли Лондон верным канцлеру? Бог свидетель – тот дал лондонцам все, что они хотели. И был при этом по-прежнему бестактен. В прошлом месяце его спешные работы в Тауэре привели к уничтожению фруктового сада, принадлежавшего одному олдермену.

– А извиняться отправил меня, – сетовал Силверсливз.

– Лондонцы верны королю, нравится им Лонгчамп или нет, – утешил его Булл.

Но где в таком случае Ричард? Скитается ли в опасных морях или уже в Святой земле? И жив ли он вообще? Никто не знал. О, если бы Львиное Сердце передал хоть слово!

Странная выдалась та весна для Майкла. Весь мир полнился угрозой. Король-крестоносец был далеко. Кто знает, что держит на уме его брат Джон? И все-таки Майкл каким-то чудом был счастлив, ибо Дэвид Булл шел на поправку.

Теперь они с Идой часто брали мальчика на прогулку. Сначала Дэвид мог сделать всего несколько шагов. Но в конце марта уже так гонял на пару с жилистым монахом, что Ида со смехом говаривала:

– Мальчишки, вы слишком прыткие! Мне не угнаться за вами!

Однажды теплым днем в конце апреля, когда они проходили мимо Олдвича, где какие-то юные сорвиголовы ныряли с насыпи в Темзу, Дэвид вдруг удивил дядю: помчался вниз, на бегу сбрасывая одежду и тоже намереваясь нырнуть. Брат Майкл крикнул, чтобы тот остановился, но невольно обрадовался при виде его тела – хрупкого и изящного, но снова сильного и здорового. Боясь, однако, что тот простудится, монах старательно растер его и, выбранив, обнял одной рукой и так держал, пока они быстро шагали к дому.

Но, несмотря на эти вспышки хорошего настроения, Дэвид часто грустил. Он полюбил молиться с монахом и продолжал расспрашивать его о религии. Раз или два печально признал: «Бог пощадил мою жизнь, но я не пойму за что». В мае же, когда Ида и Булл отправились на месяц в Боктон, Дэвид остался с дядей, сославшись на то, что лондонская весна – пора веселых ярмарок.

Именно тогда брат Майкл понял, что делать, однако впоследствии сомневался. Возможно, он что-то уловил в ночь после того, как Дэвид нырнул в Темзу, а может быть, через несколько ночей после отъезда Иды и Булла, когда явился в дом и застал мальчика за молитвой. Но одно понял наверняка: он не допустит, чтобы тот погубил свою душу. Если Бог вернул Дэвида из мира теней, то сделал это с особой целью. Не важно, какой разлад воспоследует между ним и братом, он должен исполнить свой долг. «Я спасу его», – постановил монах.

А далее постиг и другое. Если таково было намерение Господа, то Провидение вручило ему все средства к осуществлению замысла: материнское наследство. Обстоятельства полностью соответствовали условиям. Деньги должны пойти на укрепление веры в семье. «Ты поймешь, что делать», – сказала она. И ныне он не сомневался, что осознал.

В середине июня Майкл спокойно отправился в Вестминстерское аббатство, испросил встречи с аббатом и обо всем договорился.

Его вполне устроили условия. Какие бы претензии он ни имел к аббатству по молодости, сейчас они казались не столь важными. Монах был уверен, что Ида одобрит это место как достаточно аристократическое. Что до него, то, проведя полжизни в служении святому Варфоломею, он полагал, что заслужил покой. Присматривать за Дэвидом – меньшее, что он мог сделать. Их поступление и безоблачное пребывание в аббатстве будут обеспечены щедрым пожертвованием, на которое никогда не пошел бы Сампсон Булл. А потому, заключил он, в том участвовал высший промысел.

Так и вышло, что теплым майским вечером, когда стояла почти полная луна, брат Майкл с чистой совестью и ликующим сердцем пришел к племяннику со словами:

– Я наблюдаю в тебе склонность к религиозной жизни. Как ты считаешь сам?

На эти слова святого человека, которым он столь восхищался, не будучи крепок собственным молодым умом, Дэвид мог ответить лишь довольным румянцем и благодарным возгласом:

– О да, это так!

Сердце доброго брата Майкла затопило неизведанной доселе любовью, и он предложил:

– Если ты поступишь в великое Вестминстерское аббатство, я тоже пойду и стану тебе наставником.

В счастливом сознании этих событий и ни с кем более не делясь планами, Майкл ждал возвращения Булла и Иды. В том, что брат рассвирепеет, сомневаться не приходилось. Но помня, как тот горевал, полагая, что потерял сына, монах надеялся, что даже на склоне лет неверующее сердце купца могло смягчиться. Он собирался сказать, что Буллу, по крайней мере, можно радоваться тому, что сын живой, здоровый и обретается в монастыре по соседству, где, Бог свидетель, его не сложно навестить.

Что касалось Иды, монах был уверен: та будет рада и благодарна видеть пасынка в лоне Церкви. Когда пришло известие, что они вернутся в июне, он принялся ждать их наполовину в нетерпении, наполовину в тревоге, чтобы сообщить замечательные новости.

– Что ты наделал?

Такой он ее прежде не видел. Бледное благородное лицо стало по-рыцарски суровым. Большие карие глаза смотрели уничтожающе, как будто он был дерзкой деревенщиной.

– Служение Господу… – начал он.

– Дэвида в монахи? Как же он заведет детей?

– Мы все дети Господа, – произнес он в замешательстве.

– Господь не имеет нужды в моем пасынке, – парировала она с высокомерным презрением. – Он женится и войдет в благородную семью.

Монах уставился на нее сперва в ужасе, потом в некотором гневе.

– Ты ставишь семейную гордыню выше Бога и счастья сына?

Но она резко оборвала его, вскричав внезапно:

– Предоставь судить об этом другим и не суйся не в свое дело, старый девственник! Убирайся из этого дома к своим полоумным калекам, в свою келью!

И бедный брат Майкл, близкий к обмороку, обнаружил себя ковыляющим восвояси. Часом позже, после недолгой беседы с мужем, в ходе которой они полностью сошлись во мнении, Ида вновь отбыла в Боктон, забрав с собой Дэвида.

Но подлинное унижение брата Майкла состоялось днем, когда он, ошеломленно сидевший в монастыре, поделился невзгодами с Мейбл.

– Не понимаю, – пробормотал он, качая головой.

Монахиня посочувствовала ему, но тоже осталась тверда.

– Я пыталась предостеречь тебя насчет противоестественной любви, – заявила она.

Подумав о полных упрека глазах Иды, он печально ответил:

– Не думаю, что сохранил к ней любовь.

Мейбл нахмурилась:

– К ней? Ты имеешь в виду Иду?

– А кого же? – удивился он, вскидывая глаза.

– Да нет же, Дэвида! Мальчика. Разве ты не влюбился в мальчика, грязный старик? – И она хохотнула, словно это было смешно.

Предположение оказалось столь возмутительным и мерзким, что брат Майкл на пару секунд онемел. Затем в нем поднялась великая ярость, но прежде, чем он сумел облечь ее в слова, перед ним как будто разверзлась холодная пропасть, в которой сгинула не только волна гнева, но и неожиданно вся его жизнь: брат Майкл осознал чудовищную правду услышанного. В своей невинности он ничего не понимал.

Согнувшись от стыда и боли, он встал и покинул Мейбл, старчески зашаркав в келью.

В Боктоне к юному Дэвиду полностью вернулись силы. Он полюбил старый особняк с его широкими видами и долгие прогулки с отцом по лесам и полям. С Идой, бывшей на высоте в роли хозяйки, он читал рыцарские легенды. Наверное, часть силы передалась духами предков по линии Булла. Ему никогда не было так хорошо.

То же можно было сказать об Иде и его отце. Их явно сплотили кризис, вызванный болезнью Дэвида, и гнев Иды на несчастного брата Майкла. За обсуждением благоустройства старинного поместья, осмотром фруктового сада или обычным праздным сидением на скамье и созерцанием Уилда казалось, что они наконец впервые стали мужем и женой. О торгашеских замашках отца речь больше не заходила – разве лишь косвенно, когда Ида обещала Дэвиду жену-аристократку, и это не столько раздражало олдермена, сколько забавляло. А в мире тем летом происходило такое множество событий, что о монастыре практически забыли.

Смута, вызванная вероломным принцем Джоном, как будто сошла на нет. В июле архиепископ Руанский заключил между Джоном и Лонгчампом мир. В Англии вновь воцарился покой. И мало что был жив и здоров король-крестоносец Ричард – в августе объявили, что он женился на прекрасной принцессе. Кто мог усомниться, что она подарит ему наследника, столь нужного его верному королевству?

Однажды из Лондона прибыл Силверсливз переговорить с купцом. Дэвид прислушивался к беседе с величайшим интересом.

– Мудро ли поступил Ричард, женившись на принцессе? – спросил Булл.

– В целом – да, – ответил Силверсливз. – По-моему. Она, знаете ли, из Наварры, что сразу на юг от его родной Аквитании, и этим союзом Ричард снижает опасность атаки французского короля с того направления. Мне кажется, это сильный ход.

Дэвид был несколько озадачен. Не будучи дураком, мальчик все же любил ясность, как его саксонские предки. Человек либо друг, либо враг. Он не мог быть тем и другим.

– Но как же? – пристал он к клирику Казначейства. – Разве король Ричард и король Франции не поклялись в дружбе? Они братья по Крестовому походу.

Силверсливз грустно усмехнулся. Учитывая, что огромная империя Плантагенета угрожала Франции с западного фланга, их короли могли быть друзьями лишь временными.

– Он не навеки друг Ричарду, – ответил Пентекост.

Дэвид огорчился.

– Я умру за короля Ричарда, – просто сказал он. – А вы?

Силверсливз колебался не дольше секунды и улыбнулся:

– Разумеется. Я верный подданный короля.

Но через несколько дней, когда мальчик готовился к возвращению в Лондон, даже эта беседа истерлась из его памяти. Прибыли новости поистине замечательные – безусловное доказательство того, что в этот год Третьего крестового похода Бог посылал весть доброй надежды англичанам и их славному королю-рыцарю.

Из западного аббатства Гластонбери сообщили, что в древних его угодьях монахами найдены гробница и останки короля Артура и королевы Гвиневры. Могло ли быть явлено знамение более наглядное и чудесное?

Времени не осталось. Пентекост Силверсливз уже много лет не испытывал паники, но нынче, в полдень 5 октября, был близок к ней. В левой руке он держал срочную повестку, присланную его господином и покровителем; в правой – другой пергаментный лист. Оба документа были равно страшны. И оба порождали ужасный вопрос: на чью сторону встать? Он все еще колебался.

Кризис грянул совершенно неожиданно в середине сентября. Сессию Казначейства, назначенную на Михайлов день, пришлось переместить на пятьдесят миль по Темзе – в Оксфорд. Но Силверсливз не обрел покоя даже в этом тихом замковом городке, населенном небольшой ученой общиной.

Причиной переполоха был бастард, проблемой – то, что его сделали архиепископом Йоркским.

Конечно, королевские бастарды довольно часто становились епископами – это предоставляло им доход и некую занятость. Назначение епископом одного из многочисленных побочных сыновей короля Генриха II осталось бы незамеченным, не будь тот известным союзником Джона. Король Ричард категорически запретил ему показываться в Англии.

А потому, когда в прошлом месяце он высадился в Кенте, канцлер с полным правом потребовал от него присяги на верность. Хитрец отказался, и Лонгчамп совершил ошибку: бросил его в тюрьму.

«Вся история от начала и до конца – ловушка», – рассудил Силверсливз. Если так, его хозяин в нее угодил. К восторгу Джона, поднялся шум. Архиепископа, хотя и быстро выпущенного, объявили мучеником, как самого Бекета. Джон и его братия выразили протест, и вот большой совет, собравшийся между Оксфордом и Лондоном, призвал Лонгчампа объясниться. «На сей раз ему не выкрутиться», – простонал Силверсливз.

Однако ничто еще не решилось. Многие члены совета подозрительно относились к Джону. Канцлер по-прежнему обладал несколькими замками, в том числе Виндзором. Ключом ко всему, как обычно, будет Лондон. Как поступит город? Силверсливз не удивился, когда получил от господина письмо с требованием немедленно явиться.

Но как быть с пергаментом в другой руке?

Тот на первый взгляд ничем не отличался от прочих казначейских бумаг, пока Силверсливз не присмотрелся к уголку. Ибо там в большую заглавную букву была аккуратно вставлена карикатура на канцлера. Произведение искусства, причем порочное и злое. Тяжелые черты лица Лонгчампа были подчеркнуты так, что тот превратился в непристойного мясистого урода, напоминавшего горгулью. Изо рта текло, как будто он съел больше, чем мог вместить. Не просто шарж – глумление и оскорбление. И это сам канцлер! В Казначействе ни один писец не посмел бы оставить в записях такую штуку, не будь он глубоко, наверняка уверен, что канцлер обречен.

– Так что же такое известно этому писцу, чего не знаю я? – недоумевал Силверсливз вслух.

Пергамент содержал и кое-что похуже. На краю, возле заглавной буквы, красовалась вторая карикатура – собака, которую канцлер держал на поводке. Увы, ее хищную, жадную морду, слюнявую пасть и длинный нос ни с чем не спутаешь. То был он сам.

Итак, все полагали, что обречен и он. Если они правы, ему надлежало немедленно покинуть покровителя. Быстро и без сожалений. Упражнения ради Пентекост спешно пересмотрел все поступки канцлера. Имелись ли тайные преступления, о которых он мог бы сообщить, переметнувшись к недругам Лонгчампа? Были ли такие, куда не был замешан он сам? Всего два или три, но в случае острой надобности зачтутся. С другой стороны, если Лонгчамп устоит, а он бросит его, Пентекост лишится всякой надежды на вознаграждение, и, вероятно, навсегда. В течение нескольких мучительных минут он обдумывал свое будущее.

Затем аккуратно отрезал ножом возмутительный уголок пергамента и снялся с места. К вечеру он уже держал путь в Лондон.

7 октября Ида отдыхала в своем доме под знаком Быка. Было около полудня. Она с удовольствием отрешилась от треволнений двух последних дней.

Во-первых, днем раньше из Виндзора прибыл канцлер Лонгчамп с отрядом. Сейчас он находился в Тауэре и укреплял фортификации. Его люди патрулировали улицы. Затем, нынешним утром, пришли известия о том, что к Лондону выступили совет, принц Джон, рыцари и тяжеловооруженные всадники. Их ожидали к вечеру. «Они намерены низложить канцлера», – сообщил гонец.

Но это могло оказаться не так легко. Совет мало что сделает, если город останется верен наместнику Ричарда и затворит ворота. Не то чтобы Ида сильно переживала за Лонгчампа, но он был предан Ричарду.

– И всяко лучше, чем этот изменник Джон, – заметила она мужу.

Сам Булл ушел два часа назад. Олдермены и знатные горожане созывались, чтобы определиться с позицией по отношению к совету. Ида тревожно ждала.

И было еще одно обстоятельство, о котором она пока ему не сказала.

Поэтому, услышав, что кто-то вошел во двор, Ида подумала на мужа. Спустя же секунду удивленно узрела совсем другое лицо.

Это был Силверсливз. Ей еще не доводилось видеть его таким.

Булл быстро шагал мимо собора Святого Павла. На нем был темно-синий плащ, подбитый у ворота горностаем. На широком лице застыло грубовато-добродушное выражение, мало что выдававшее, но сердце его пело. Все шло по плану.

Собрание олдерменов состоялось за закрытыми дверями. Дискуссия, понятно, получилась обстоятельной, приняли несколько стратегических решений. Но семерка подготовилась хорошо. Многомесячное тайное влияние на умы коллег теперь принесло плоды. Ее доводы оказались убедительными. Эти семеро знали, что делать и как. В итоге собрание согласилось поручить все им, и в этот момент через ворота Ладгейт тихо проскользнул гонец.

В прочем же договорились лишь об одном. Стратегия семерки понуждала к секретности. Собрание следовало держать в абсолютной тайне.

– Тогда и пробьет наш час, – буркнул Булл с глубоким удовлетворением.

Придя домой, он удивился, застав там Силверсливза. Ему хватило взгляда, чтобы понять: клирик Казначейства пребывал в плачевном состоянии. Он уже битый час мерил шагами внутренний дворик. Метнувшись к купцу, Силверсливз взмолился о новостях.

Тот сообразил быстро, хотя на лице не отразилось ничего.

– Идешь к Лонгчампу? – (Силверсливз кивнул.) – Тогда можешь передать, что Лондон верен, – сказал Булл осторожно.

Через несколько минут клирик с облегчением направился в Тауэр, оставив купца наедине с его думами.

«Солгал ли я?» – прикинул Булл.

Нет. Буллы не лгали.

– Я лишь сказал, что Лондон верен, – заметил он вслух.

Но не уточнил чему.

Едва стемнело, юный Дэвид Булл увидел небольшую странную процессию. Весь день он проторчал у ворот Ладгейт, высматривая приближавшиеся войска, но ничего не увидел, хотя прошел слух, что те стояли неподалеку от Вестминстера. В сумерках ворота закрыли.

Но кем тогда были двадцать всадников в клобуках, которых спешно вели по тихим улицам люди с факелами и фонарями? Он обнаружил их у собора Святого Павла и, любопытствуя, пустился следом по склону к Уолбруку. Возле Лондонского камня шествие задержалось. Три всадника отправились на соседнюю улочку; некоторые из оставшихся спешились. Горя интересом, Дэвид подобрался ближе. На улице больше не было никого. Всадники сгрудились, и он не смел приблизиться, но через секунду заметил, что от группы отделился крупный человек с фонарем и пошел к темному проулку. Дэвид побежал за ним, тронул за руку и тихо спросил:

– Сударь, кто эти люди?

И был потрясен, когда фигура развернулась и при свете фонаря он увидел большое, с крупными чертами, лицо отца.

– А ну, домой! – зашипел Булл на опешившего отпрыска. Затем, уже тише, добавил: – Потом расскажу.

Дэвид послушно развернулся, однако не удержался, помедлил и прошептал:

– Но кто они?

Он был искренне поражен, когда отец бросил:

– Принц Джон, болван ты этакий. Ступай!

Для Иды стало облегчением услышать, что муж и его друзья-купцы сохранили верность. Тем же днем, оставшись одна, она даже тайком поздравила себя. Очевидно, ее влияние шло на пользу. Булл неотесан, но не лишен благопристойности. Вечером она выразит ему свое одобрение.

Ида подумала, что им предстоит обсудить еще одно дело. Хорошо бы потолковать и о нем.

Поэтому, когда тем же вечером Дэвид вернулся и рассказал об увиденном, она не поверила ушам и лишь сказала:

– Ты, видно, неправильно понял.

Но вот прошел час-другой, и она стала недоумевать. Что это значило? Чем занимался ее муж? По мере размышления об олдерменах, связавшихся с вероломным принцем, она все больше бледнела и каменела лицом. Когда Булл наконец явился, Ида вперила в него свои карие глазищи и голосом тихим и ледяным задала единственный вопрос:

– Чем ты занимался?

Он не смутился, глянул сперва на нее, потом на Дэвида.

– Сделкой, – ответил он хладнокровно.

– Какой сделкой?

– Лучшей в истории Лондона, – отозвался он жизнерадостно.

– Ты общался с предателем Джоном?

– Да, с Джоном.

Скрывалось ли презрение в его невозмутимости?

– То есть с врагом короля. Что за дело?

Булл проигнорировал тон жены, как будто был настолько удовлетворен содеянным, что мало заботился о ее мнении, и ответил довольно легко:

– Завтра, мадам, принц Джон официально вступит в город заодно с королевским советом. Мы откроем врата и явим ему гостеприимство. Затем город окажет принцу и совету полную поддержку в смещении Лонгчампа. Если понадобится, мы возьмем штурмом Тауэр.

– А потом?

– Присоединимся к совету и поклянемся признать Джона наследником короля Ричарда вместо Артура.

– Но это чудовищно! – вскричала Ида. – По сути, вы разом вручаете Джону Англию!

– Не по закону. Правит совет. Но если на практике, то ты, возможно, права.

– Зачем ты это сделал? – Ее голос осип от смятения.

– Ты о сделке? О, она превосходна, – улыбнулся он. – Видишь ли, в обмен на содействие Лондона в сей трудный час принц Джон гарантировал нам то, что мы по праву заслуживаем!

– Что же это?

– Ну как же, моя дорогая, конечно, коммуну! Отныне Лондон – коммуна! Завтра мы выберем мэра. – Он просиял, взирая на обоих. – Лондон свободен!

На какой-то миг Ида лишилась дара речи. Услышанное было хуже, циничнее, коварнее любой ее фантазии. Счастливые летние недели в Боктоне канули в небытие. Она взорвалась:

– Значит, Лондон – коммуна! Получается, что вы, торгаши, вправе надуться, назваться баронами и прикинуться, будто ваш мэр и есть король? За то, что продали Англию этому дьяволу Джону? – Она в ярости уставилась на него и выкрикнула: – Предатель!

Булл пожал плечами и отвернулся. И потому не увидел, как юный Дэвид смотрел на отца сквозь слезы не только в потрясении, но и впервые в жизни – с ненавистью, после чего пулей вылетел из дому.

Пентекост ехал по темным улицам с четырьмя всадниками. Он решил присоединиться к патрулю, чтобы разузнать новости, но все было тихо.

Встреча с Лонгчампом воодушевила его. Канцлер мог быть человеком не самым приятным, грубым, но его хладнокровная решимость заслуживала восхищения. Пентекост узнал, что все замки отменно защищены. Боевые порядки в Тауэре – лучше некуда.

– С утра, на рассвете, тебе надлежит проверить, чтобы все лондонские ворота были заперты, как я приказал, – поручил он Силверсливзу.

Клирик помог ему также с началом письма к королю Ричарду, где подробно расписывалась предательская игра Джона.

– Если город, как ты говоришь, будет тверд, нам, может быть, удастся спугнуть Джона, – заметил Лонгчамп и, осклабясь, добавил: – Тогда подыщем тебе новое поместье, мой друг Силверсливз.

Такая перспектива чрезвычайно приободрила клирика.

Патруль достиг подножия Корнхилла и приготовился вернуться в Тауэр, когда натолкнулся на трех рыцарей, ехавших от реки. Гадая, кто они такие, Пентекост праздно прислушивался, пока начальник патруля, обрадованный тем, что наконец-то нашлось ему дело, велел им назваться. Он удивился, когда после легкого замешательства один из рыцарей отозвался:

– А вы кто такие?

– Слуги канцлера. Назовитесь.

Очередная заминка. Пентекост услышал, как другой рыцарь что-то пробормотал, а третий рассмеялся. И вот последовал ответ:

– Я сэр Уильям де Монван, дружок. А твой господин – собака!

Люди Джона. Что это значит? Времени на размышления не было. Звук извлекаемых мечей, холодный блеск стали в ночи – и вот уже рыцари направляют на них лошадей.

Дальнейшее произошло так быстро, что Пентекост потом не мог восстановить последовательность событий. Когда трое рыцарей снялись с места, он инстинктивно попытался развернуть коня, чтобы умчаться. Но под копытами был булыжник. Паника понудила Силверсливза действовать столь внезапно, что лошадь поскользнулась и рухнула. Ему повезло удачно упасть на твердую землю.

Когда же он приподнялся, два рыцаря из трех находились уже в сотне ярдах. Пентекост услышал лязг стали. Он поднял глаза. Третий рыцарь холодно взирал на него с обнаженным мечом. Затем рассмеялся.

– Позабавимся? – спросил он. – Маленький поединок! Я готов спешиться.

И стал неторопливо слезать со своего скакуна.

Устрашенному Пентекосту некогда было думать. Он встал и обнажил меч. И тут спешивавшийся рыцарь буквально на миг повернулся к нему спиной. Клирик сделал выпад и, хранимый удачей, глубоко вонзил клинок ему в бок. Смертельный удар.

Рыцарь с криком упал. Пентекост ошарашенно уставился на него. Тот смотрел с земли, тихо стеная и крайне бледный. Он огляделся, не зная, что делать. Остальные уже скрылись из виду за углом.

Именно в эту секунду со стороны Уэст-Чипа показалась одинокая понурая фигура, во мраке направлявшаяся к нему. Пентекост заполошно присмотрелся и пришел в удивление. Это был Дэвид Булл. Силверсливз колебался. Спрятаться? Слишком поздно. Мальчик узнал его и прибавил шагу. Подойдя ближе и увидев лежавшего рыцаря, Дэвид ахнул.

– Он напал на меня, – быстро сказал Силверсливз.

И мальчик произнес слова, которые заставили Пентекоста побледнеть сильнее умиравшего рыцаря.

– Ах, сударь! – воскликнул он. – Вы знаете, что случилось? Отец с олдерменами продали Лондон принцу Джону!

Силверсливз уставился на него:

– Ты уверен?

– Да! Он сам мне сказал. Будет коммуна. – Дэвид был настолько удручен, что чуть не заплакал опять. Жалобно взглянув на Силверсливза, он спросил: – Значит, все кончено?

Теперь Пентекосту предстояло соображать очень быстро. Глянув вниз, он с облегчением обнаружил, что рыцарь мертв. Окинул взором улицу. Рыцари скоро вернутся за товарищем. Видел ли кто-нибудь убийство? Он решил, что вряд ли.

– Нет, потеряно не все, – сказал он мальчику. – Канцлер здесь. У нас есть люди.

– Вы все еще сопротивляетесь принцу Джону? – просветлел мальчик. – Вы сражаетесь за Львиное Сердце?

– Разумеется, – отозвался Пентекост. – А ты разве нет?

– О да! – воскликнул Дэвид Булл. – Я тоже!

– Хорошо. Бери мой меч. – Силверсливз вручил ему клинок. – Я возьму его.

Наклонившись, он подобрал оружие павшего рыцаря. Огляделся – вокруг тишина.

Затем одним ударом вонзил меч убитого в сердце Дэвида Булла.

Через несколько секунд, вложив меч обратно в руку мертвого рыцаря и сомкнув пальцы, он пошел за лошадью. Животное, к счастью, было цело и невредимо. Сделав небольшой круг, Пентекост затаился в соседнем переулке.

Все вышло, как он рассчитал. Спустя какие-то минуты остальные рыцари, гнавшие патруль в Тауэр, вернулись за товарищем. Из своего укрытия Пентекост слышал их голоса.

– Клянусь Богом, его убил мальчишка! – вскричал один.

– Напал на него сзади, взгляни.

– Но ему удалось прикончить звереныша перед смертью.

Они забрали тело рыцаря и уехали.

Вскоре после этого Пентекост прибыл в дом олдермена Сампсона Булла.

– Я прошу об услуге, – заявил он. – Я покинул Лонгчампа. Ему конец. Нельзя ли замолвить за меня слово перед Джоном и советом? После всего, что я сделал для вас?

И Булл, испытывая чувство некоторой вины за то, что вводил его в заблуждение, ворчливо согласился:

– Хорошо. Я сделаю, что могу.

– Ты настоящий друг, – сказал Силверсливз.

– Кстати, – обронил Булл, – мой малец смылся на улицу. Не видел его?

– Нет, не встречал.

7 октября 1191 года от Рождества Господа нашего в истории Лондона свершилось важное событие. Будучи созван в церковный двор большим колоколом собора Святого Павла, древний фолькмот граждан Лондона собрался внимать совету, который в присутствии многочисленной городской знати и, разумеется, принца Джона намеревался сместить канцлера Лонгчампа. На этом собрании принца провозгласили наследником престола. Но самым замечательным стало то, что Лондон – это подлежало утверждению королем Ричардом, если тот вообще вернется, – объявили коммуной. С мэром во главе.

Во время этой радостной церемонии краснолицый олдермен Сампсон Булл стоял чуть поодаль от своих товарищей, которые старались не смотреть на то, как его туша почти непрерывно сотрясалась от безмолвных рыданий.

Когда прошлой ночью вскрылась трагедия и он вернулся домой с телом Дэвида, не приходилось, наверное, удивляться тому, что он во всем обвинил Иду.

– Это ты настроила его против меня и забила голову всякой чушью! – в горе кричал он. – Теперь гляди, что натворила! Проваливай из моего дома, навсегда! – взревел купец.

Когда Ида отказалась, он ударил ее. Она снесла, настолько виноватой себя чувствовала – потрясенная и сострадавшая купцу при виде его невыносимой муки. Ида промолчала. Тогда он ударил ее вновь, выбив два зуба.

А перед третьим ударом она взмолилась:

– Не бей меня больше!

Купец помедлил, и она сделала признание чуть раньше, чем собиралась:

– Я беременна.

Странно, но Булл отправился за утешением к брату Майклу.