Текст книги "Психоаналитическая психотерапия подростков, страдающих тяжелыми расстройствами"

Глава вторая
Соединение внутренней и внешней реальности при создании терапевтических условий для подростков, страдающих серьезными поведенческими расстройствами
Филипп Жамме

Увеличение числа пациентов, характер заболевания которых не подпадает под определение невроза, а также случаев поведенческих расстройств как таковых, заставило терапевтов обратить особое внимание на нарциссические расстройства, особенно с признаками аутоэротизма, и выдвинуло эту проблематику на более приоритетное место по сравнению с классической патологией конфликта. Это не означает, что конфликты исчезли – они, как правило, остаются основным пусковым фактором и требуют тщательной проработки для обеспечения безопасности в будущем. Однако главная забота терапевтов состоит не столько в оказании пациенту помощи в осознании вытесненных состояний и поиске соответствующей интерпретации, сколько в том, чтобы сделать свои вмешательства безопасными для пациента. Это предполагает создание условий для установления терапевтического альянса и той обстановки, которая обеспечит возможность реализации эффективного терапевтического процесса.

При работе с обратившимися к нам подростками мы ставим перед собой двоякого рода цель:

• Ослабить отрицательное действие психиатрических симптомов.

В данном случае патология может рассматриваться как утрата пациентом свободы выбора и замыкание на повторяющихся формах поведения, которые, в конечном счете, всегда означают ограничение человеческого потенциала. В нашем арсенале есть ряд терапевтических методов, позволяющих справиться с этой проблемой.

• В то же время необходимо повысить эффективность психического аппарата и способность пациента регулировать конфликт таким образом, чтобы эти симптомы не возникали вновь.

Мы считаем, что эту двоякую цель необходимо иметь в виду на каждой стадии лечения и в соответствии с ней организовывать терапевтическое вмешательство. Что бы мы ни делали, мы должны демонстрировать пациенту, что верим в его способность нести ответственность за самого себя. Мы должны показать ему, что не считаем его патологию знаком судьбы, и убедить его, что он должен попробовать добиться успеха. Конечно, развитие внутренней способности пациента справляться с конфликтами и ограждать себя от них – процесс асимптоматический, но в то же время постоянный, а поэтому всегда сохраняется возможность рецидива.

Мы рассматриваем психический аппарат человека как внутренний инструментарий, позволяющий управлять состояниями удовольствия и тревоги и дающий возможность достигать поставленных целей. Он расположен где-то между внутренним миром инстинктов и потребностей и миром окружающей действительности. Этот инструментарий действует в качестве своеобразного «буфера» между этими двумя мирами и, в силу этого, осуществляет взаимодействие с обучающей средой в периоды младенчества и детства, т. е. прежде всего с родителями. Это жизненно важный инструментарий, поскольку он позволяет людям справляться с неблагоприятными обстоятельствами.

Поведенческое расстройство – это одна из основных форм дисфункциональности в подростковом возрасте, и в то же время это одна из наиболее трудных проблем, с которыми приходится сталкиваться терапевту. Более глубокое понимание психопатологии поведения может помочь нам в усовершенствовании методов терапевтического воздействия, которые, в свою очередь, тесно связаны с характером наших взаимоотношений с пациентами. Именно поэтому важно понимать, что происходит с этими взаимоотношениями в процессе терапии (Jeammet, 1994).

Нам бы хотелось привести несколько терапевтических примеров такого рода поведения. Прежде всего, мы обсудим особенности поведения подростков, проходящих лечение в амбулаторных или стационарных условиях. Несмотря на все различия, эти формы поведения имеют ряд общих черт: они всегда являются выражением неприятия самой обстановки, условий проведения терапии; агрессия пациентов направлена в основном на обслуживающий персонал, причем вне зависимости от личностных качеств тех или иных сотрудников.

Когда мы попытались реконструировать (по дням и часам) события, предшествовавшие проявлению со стороны пациентов актов насилия, регулярно случающихся в лечебных учреждениях подобного рода, мы с удивлением обнаружили, что такое поведение имело место сразу после ситуаций, которые персонал описывал как «близость» или «моменты близости». Персонал обычно рассказывал примерно следующее: «Мы не понимаем, почему он повел себя так агрессивно, ведь вчера он был более открыт, чем обычно. Он начал рассказывать о себе». Мы слышали подобные описания снова и снова: «Он казался радостным и счастливым, мы видели, как он общался с другими людьми». Поскольку агрессивному поведению почти всегда предшествовало состояние открытости пациента, нам стало ясно, что агрессивность проявлялась именно в те моменты, когда пациент начинал чувствовать себя лучше в психологическом плане и особенно когда он становился более открытым (в психоаналитическом смысле) по отношению к другим. Именно эта открытость и нарушала психологическое равновесие пациента – она воспринималась им как угроза «вторжения» в его личное пространство и покушение на его независимость, а потому отыгрывалась им в форме внешней агрессии.

Мы обнаружили, что реакции подобного рода характерны для любых форм подростковых поведенческих расстройств. Оставляя в стороне индивидуальные различия и важность выбора того или иного стиля поведения, следует признать, что имеются определенные типичные характеристики отыгрывающего поведения подростков, страдающих различными видами расстройств, такими, как нарушение пищевого поведения, употребление наркотиков, суицидальный синдром, некоторые виды отвержения, неприятие школы и так называемая «активная пассивность». Во всех этих случаях поведенческие и психомоторные расстройства предшествуют нарушениям интрапсихических умственных и репрезентативных процессов.

• Нередко у одной и той же личности могут быть обнаружены сразу несколько из этих расстройств, которые проявляются либо одновременно, либо последовательно.

• За последние тридцать лет подобные расстройства получили большое распространение в западном обществе, но еще сильнее этот процесс заметен в странах, постепенно переходящих к западному образу жизни. Этот социальный феномен может пролить свет на то, в какой степени индивидуальная патология обусловлена социокультурными изменениями, во взаимосвязи которых немалая роль принадлежит семье.

• В подавляющем большинстве случаев эти формы поведения нельзя отнести к какому-либо определенному психическому заболеванию. Они не сводимы к конкретным диагностическим категориям. Трудности, с которыми сталкиваются клиницисты в этой области, можно продемонстрировать на примере того, насколько разнообразными могут быть проявления того или иного заболевания (например, нервной анорексии) или насколько широк спектр диагностических категорий, к которым могут быть отнесены такие формы поведения, как попытки самоубийства или употребление наркотиков. При этом специалисты не задаются наиболее важным вопросом: почему данная неприятность возникла именно на этом этапе развития, в подростковом возрасте, и почему ее проявления не укладываются в рамки обычной симптоматики хорошо изученных психических заболеваний.

Например, как может обращение к симптоматике истерии, навязчивых состояний, перверсивных или даже пограничных синдромов помочь нам понять возникновение анорексии или попыток самоубийства? Очевидно, что мы должны принимать эти феномены во внимание при разработке программы лечения и составлении прогноза, однако на самом деле они очень слабо представлены в поведенческих нарушениях. Почему подростки переступают границы этих категорий? Рассматриваемые поведенческие проявления с очевидностью демонстрируют не только ограниченность психиатрической нозологии, но и трудности психодинамического подхода в целом, связанные в основном с чрезмерной жесткостью его структурных рамок. То же относится и к способам, посредством которых эти подростки регулируют свои взаимоотношения с другими людьми. Можно отметить следующие их особенности:

1) переходы от острой потребности в социальных контактах к желанию уединиться и самоизолироваться, при непереносимости как одиночества, так и близости;

2) предельное внимание к установкам и мнениям других людей, зачастую превышающее всякую разумную меру;

3) трудности в регуляции взаимоотношений с окружающими, в нахождении и выборе оптимальной социальной дистанции; болезненные колебания между идеализированной привязанностью и полным разрывом отношений и связей; мстительность и даже открытая враждебность при столкновении с малейшими признаками отвержения или снисходительности;

4) колебания между тревожностью, обусловленной страхом сепарации, и тревожностью, обусловленной страхом перед вторжением других в их внутренний мир;

5) чрезмерные ожидания по отношению к значимым другим, сосуществующие с уязвимостью по отношению к внешним влияниям, склонностью к противоречиям, упрямым неприятием каких-либо изменений;

6) сверхчувствительность к тому факту, что к ним проявляется интерес со стороны психотерапевтов и что исход лечения зависит от степени уверенности терапевта в применяемых им методах лечения. (Стоит отметить, что любой новый метод сначала дает положительный результат с точки зрения ослабления симптоматики заболевания, но его результативность будет снижаться по мере того, как лечение становится рутинной процедурой; аналогичным образом какой-то конкретный способ лечения теряет свою эффективность, когда повторно применяется при обострениях заболевания);

7) во всех случаях имеет место самоуничижение, когда подросток критикует свое собственное тело, принижает свои навыки, умения или способности, лишая себя таким образом части собственного потенциала и зачастую именно тех его составляющих, которые ранее он ценил наиболее высоко.

Итак, что же является общим знаменателем, той нитью, которая связала бы воедино эти явления и помогла бы нам понять специфические особенности периода полового созревания, обуславливающие появление таких своеобразных форм поведения? Ответ на этот вопрос может дать понятие зависимости. Субъект, психическое равновесие которого существенно зависит от его взаимоотношений с внешними объектами и от специфических установок этих объектов, может рассматриваться как зависимый.

Расстройство поведения нередко служит способом защиты от аффективной зависимости, особенно когда последняя воспринимается субъектом как угроза его идентичности, отчуждающая его от объектов его привязанности. В такой системе субъект стремится заменить аффективные взаимосвязи, которые переживаются им как угрожающие именно потому, что они так важны для него, на связи, основанные на контроле и доминировании. Цель субъекта – посредством своего поведения или тех объектов, которые, как он полагает, находятся под его контролем, воздвигнуть барьер между самим собой и возможными объектами своей привязанности: это могут быть наркотики, еда при булимии, отказ от принятия пищи при нервной анорексии и т. д.

При подобном поведении становится понятна контролирующая функция дистанцирования во взаимоотношениях. Она помогает субъекту поддерживать устраивающие его взаимоотношения и вести разнообразную социальную жизнь. Однако цена, которую он платит за это – расщепление собственного Эго. Отыгрывающее поведение и аддиктивные взаимоотношения являются проявлением наиболее конфликтных, но в то же время и наиболее либидинозных аспектов потребности в общении и оставляют мало возможностей для взаимодействия с другими людьми, которое начинает принимать искусственный, предопределенный характер. Любое напоминание об эмоциональной связи отвергается. Отыгрывающее поведение становится все более делибидинизированным и абсолютно машинальным, как будто вся присущая ему фантазийность исчезла без следа. Аутоэротизм теряет свой эротический приятный аспект. Переживание удовольствия замещается потребностью в сильных ощущениях, благодаря которым субъект чувствует, что существует. Поиск острых ощущений, таким образом, служит для сокрытия страха перед эмоциональными переживаниями, поскольку последние являются неоспоримым свидетельством связи с объектом.

Понятие зависимости может привести к лучшему пониманию тонкой диалектической взаимосвязи между внутренней и внешней реальностью. Несмотря на то, что понятие зависимости не принадлежит, строго говоря, к классической психоаналитической терминологии, оно используется многими психоаналитиками. Возможно, наиболее часто это понятие использует Малер (Mahler, Pine & Bergman, 1975) при описании процесса сепарации/индивидуации как важнейшей стадии развития в раннем детстве. Подростковый возраст, который Блос (Blos, 1967) рассматривает как повторение процесса сепарации/индивидуации, может считаться конечной стадией, или кульминацией борьбы за автономию. Даже во Франции, где большинство психоаналитиков считают подход Малер и ее последователей чересчур описательным (в традиции Хартмановского автономного Эго) и слишком отдалившимся от рассмотрения актуальных конфликтов, инстинктов и сексуальности, до сих пор не могут полностью отказаться от понятия зависимости.

Андрэ Грин в своей статье L’apchaique [Архаика] (Green, 1982) также рассматривает зависимость-автономию как пару противоположностей. Его подход объясняет смысл всех форм поведения, которые иначе трудно было бы согласовать между собой. Самое интересное, что этот подход связывает шкалу зависимость-автономия с понятием архаики, описанной в терминах разрушения границ и запутанных отношений между самим желанием, объектом желания и Эго. Действительно, борьба со всяческими барьерами, безуспешные попытки разграничения внутренних образов и недифференцированные состояния, к которым особенно склонны все подростки, – все это позволяет выдвинуть проблему зависимости на передний план (Jeammet & Chabert, 1998).

Таким образом, с точки зрения психического функционирования, зависимость может быть описана как защитное использование внешней, перцептивно-моторной реальности, как контркатексис для истощенной или угрожающей внутренней психической реальности. При таком ракурсе рассмотрения зависимость становится потенциальной или постоянной характеристикой психического функционирования, поскольку всегда существует диалектическое взаимодействие катексиса и контркатексиса, внутренней психической реальности и реальности внешнего, перцептивно-моторного мира.

Следуя в этом направлении, мы должны признать определяющую роль как безопасных взаимоотношений с окружающей средой, так и связи между характером этих отношений и спецификой удовольствия, которое субъект способен получать от своей собственной деятельности. Переживания, связанные с процессом сепарации в период детства, дают представление о качестве и надежности детских привязанностей и позволяют нам провести различие между детьми, обращение которых к аутоэтотизму эффективно компенсирует отсутствие значимых фигур и привязанностей, и детьми, которые вынуждены замещать отсутствие этих фигур либо за счет перцептивно-моторного катексиса, направленного на окружающую среду, либо посредством формирования устойчивых форм аутостимуляции. Поведение, относящееся к последнему типу, принимает более громоздкие, автоматические, болезненные формы и может нанести субъекту ущерб, если его связи с внешней средой слабы, а деятельность не приносит ему удовлетворения.

Если сепарация переживается именно таким образом, то необходимо провести разграничение между объектом и субъектом, аналогичное разграничению между символом и объектом символизации. Однако в данном случае нужно предположить наличие у субъекта не только специфических взаимоотношений с объектом, но также и стабильной системы внутренних критериев, позволяющих достаточно надежно выделять объект из окружающей среды. Такой тип функционирования аналогичен использованию переходного объекта, но без той перцептивной поддержки, которую предоставляет реальный переходный объект.

Система внутренних критериев, о которой идет речь, формируется за счет аутоэротизма, основанного на нарциссизме. Аутоэротизм заключается в повторяющейся реактивизации следов памяти о прошлых удовольствиях, которая становится особой формой проявления первоначальной потребности. Таким образом, можно предположить, что объект оставляет свой характерный отпечаток на аутоэротической деятельности и что в эту деятельность вовлекаются не одни только эрогенные зоны (рот, анус, гениталии), даже несмотря на то, что последние по самому своему устройству являются зонами перехода между внутренней и внешней средой и потому именно на них по большей части фокусируются переживания удовольствия и неудовольствия. Вся деятельность ребенка – как психомоторная, так и физиологическая – в той или иной степени является способом получения удовольствия, заложенного в самом характере взаимоотношений с объектом катексиса (в данном случае речь идет о матери или о ком-либо другом, выполняющем материнские функции), который, в свою очередь, накладывает определенный отпечаток на деятельность ребенка как таковую. В результате может возникнуть целый спектр переживаний и состояний – от безмолвного удовлетворения деятельностью до бурной эротизации.

Младенец интернализирует эти взаимоотношения, и именно в процессе интернализации у него постепенно формируется способность к ожиданию, или, другими словами, определенная независимость от сиюминутного обязательного присутствия внешнего объекта. Помимо этого, посредством интернализации формируются предпосылки внутренней психической репрезентации объекта как такового.

Те приятные переживания ребенка, которые в процессе интернализации перешли в его внутренний мир, послужат фундаментом его самоощущения целостности. В этом первичном аутоэротизме можно разглядеть некую внутреннюю структуру, необходимое основание, на которую впоследствии будут накладываться образы тех или иных значимых для ребенка людей и от которой они будут постепенно отделяться. Позднее на этом неконфликтном базисе и на этих интернализированных переживаниях разовьются вторичные идентификации, в которых будет тем больше гармонии и нарциссизма, чем более надежной будет эта первичная структура.

В отличие от такого сценария гармоничного развития, ситуация, заставляющая ребенка слишком рано ощущать давление со стороны объекта или собственную беспомощность перед ним (из-за неадекватности объекта, либо из-за его постоянного присутствия), способствует формированию антагонизма между субъектом и значимыми для него объектами. Базисные нарциссические структуры формируются уже не совместно и не с помощью объекта, не в атмосфере тесных взаимоотношений субъекта и объекта, а в их противодействии.

Когда речь идет о качестве базисных нарциссических структур, то следует учитывать еще один фактор, который оказывает существенное влияние на способность субъекта к автономному существованию и сдерживанию внутрипсихических конфликтов, а именно: степень дифференциации внутренних структур психики. Эта дифференциация, по-видимому, тесно коррелирует с функциональностью психического аппарата. Последний до тех пор не сможет в полной мере выполнять свою задачу по координации внутренних давлений и внешних ограничений, пока сам не создаст пространство внутрипсихической деятельности, позволяющее успешно работать с элементами репрезентаций (аффектами и образами представлений) посредством последовательных замещений, в результате которых появляются «небольшие отличия» (по Фрейду), крайне существенные для нормального психического функционирования. Посредством таких замещений осуществляются трансформации, которые позволяют избежать как прямой разрядки (в форме либо галлюцинаций, либо перцептивно-моторных ответов, а также короткого замыкания в контуре «стимул-реакция». Эти дифференцированные структуры соответствуют двум топографическим моделям Фрейда (во-первых, топографии сознательного, предсознательного и бессознательного, и во вторых – топографии Ид, Эго и Супер-Эго), к которым можно добавить существование целостных и дифференцированных образов родителей, а также все то, что было сказано выше в отношении строения базисных нарциссических структур. Существование таких образов предполагает, что эдипов комплекс сыграл свою роль в структурировании представлений о двоякого рода различиях между поколениями и полами.

Мы используем выражение «базисные нарциссические структуры» для описания всего того, что обеспечивает субъекту ощущение собственной целостности, непрерывности своего функционирования и постоянный катексис себя. Эти структуры опираются именно на те внутренние процессы, которые находятся в диалектической оппозиции по отношению ко всему, что может быть доступно для объектного катексиса. Однако такая диалектическая оппозиция построена на двойном парадоксе – с одной стороны, базисные нарциссические структуры могут быть сформированы только на основе объектных отношений (хотя в этом случае вопрос о противопоставлении субъекта и объекта даже не поднимается), с другой стороны, чем прочнее сформированы эти базисные нарциссические структуры, тем в меньшей степени процесс поиска объекта будет переживаться как антинарциссический.

Таким образом, возникает вопрос – какие изменения могут нарушить этот баланс взаимодействия катексиса и контркатексиса? Очевидно, это те изменения, которые ведут к увеличению степени привлекательности тех или иных объектов и усилению их значимости. Некоторые формы катексиса менее приемлемы, чем другие. Речь идет о случаях катексиса таких объектов, чье взаимоотношение с субъектом, часто неосознанное, строится на ожидании какой-либо выгоды от объекта или желании подчинить его себе. Сексуальная окрашенность этих отношений, проявляющаяся как во взаимоотношениях инцестуозного характера, так и в пассивных гомосексуальных фантазиях, приводит к появлению у субъекта страха зависимости. Гомосексуальные побуждения объединяют в себе как нарциссические, так и сексуальные аспекты взаимоотношений. Фантазии, связанные с анальным проникновением, являются одним из основных источников так называемой «тревоги вторжения».

Взаимоотношения, инициирующие процессы идентификации, характеризуются тем, что они соединяют в себе все описанные выше факторы, как это и происходит в подростковом возрасте. Существуют и другие формы взаимоотношений, которые препятствуют проявлению защитных механизмов, рассмотренных ранее, например, в том случае, если прежде благополучные отношения внезапно де-идеализируются или приобретают сексуальную окраску. Фактически мы подразумеваем любой источник нарушения баланса во взаимоотношениях с объектом, приводящий к возникновению чувства зависти в результате приписывания этому объекту большей власти, влияния и привлекательности. Такой сдвиг может быть обусловлен как спецификой самого объекта, так и какими-либо особенностями внутреннего мира субъекта – например, внезапно возникшим непреодолимым стремлением к идентификации с тем или иным объектом.

В подростковом возрасте все эти факторы проявляются одновременно. В результате их воздействия подросток сталкивается с трудностями интернализации, уходящими корнями в раннее детство, и с проблемами зависимости, которые до этого времени пребывали в латентном состоянии. Последствия скрытой зависимости, физиологических изменений в организме подростка, сексуальной окрашенности его взаимоотношений, а также «возрождения» Эдипова комплекса накладываются друг на друга, многократно усиливая травмирующее воздействие каждого отдельного фактора. Таким образом, представляется, что отсроченный результат полового созревания имеет две отличительные черты. Во-первых, подросток обнаруживает, что его детские переживания и фантазии имеют сексуальную природу. Во-вторых, он внезапно осознает, что до сих пор находится в зависимом положении, и начинает понимать, какую власть это дает ему над теми объектами, которые «оказывают на него влияние», ощущая при этом исходящую от этих объектов угрозу своей независимости. Этот двойственный эффект вполне может объяснить потенциальную травматичность подросткового возраста. Зависимость от внешних объектов может придавать инцестуозным фантазиям ореол реалистичности, и эти связанные между собой процессы зависимости и сексуализации оказывают мощное влияние на формирование идентичности подростка. В результате процессы идентификации никак не могут завершиться, так как из-за конкретизации фантазий они лишаются своего символического смысла. Идентификация с кем-либо предполагает не стремление стать похожим на другого человека, а желание реально занять его место. Таким образом, фантазии, связанные с инцестом и отцеубийством, приобретают реальный характер, что делает их крайне опасными (Sprince, 1988).

Угроза нарциссической автономии, выраженная в пробуждении потребности в объекте, с легкостью может быть перенесена на потребность как таковую, т. е. на ее инстинктивную первопричину. Потребность начинает восприниматься не как проявление собственного побуждения субъекта и источник потенциального «обогащения» его Эго, а как угроза. Таким образом, субъект начинает чувствовать свою зависимость от объекта удовлетворения потребности и вследствие этого начинает воспринимать собственные побуждения и инстинкты как некие внешние объекты и применять по отношению к ним соответствующие защитные реакции.

Многие подростки сталкиваются с ситуацией, которая на самом деле парадоксальна, когда их эмоциональная зависимость входит в прямое противоречие с потребностью отстаивать свою автономию. Этот парадокс можно сформулировать следующим образом: «То, что я хочу, является угрозой моей автономии именно потому, что я хочу этого. Чем сильнее желание, тем больше угроза». Такая ситуация приводит подростков к отказу от собственной потребности и усугубляет их зависимость, поскольку происходит задержка процесса интернализации, необходимого для завершения идентификации. Этот процесс имеет тенденцию к повторению, создавая своего рода «порочный круг» и все более отягощая ситуацию.

Мы считаем, что ситуации подобного рода, когда подросток считает, что его потребность во взаимоотношениях создает угрозу его идентичности, приводят к возникновению защитных реакций в форме отыгрывания и поведенческих расстройств. По-видимому, этот аспект присутствует у всех подростков с нарушением поведения, и потому его необходимо учитывать при разработке терапевтических процедур. Действительно, чем более значимы для подростка взаимоотношения, тем более болезненно он их переживает. Поэтому поведенческие расстройства можно рассматривать как средства поддержания внутреннего равновесия подростка, устанавливающие дистанцию в его взаимоотношениях с другими людьми.

Например, насильственные действия, по-видимому, позволяют личности собраться и мобилизоваться в тех ситуациях, которые, как ей кажется, несут в себе угрозу потери идентичности или утраты внутренних границ. Даже предельно грубые формы поведения не возникают случайно. Насилие всегда имеет своей целью поддержание психической структуры и, я полагаю, играет важную роль в защите Я. Оно ослабляет внутреннее психическое напряжение субъекта, когда оно достигает критической точки, и в то же время позволяет субъекту осуществлять контроль над объектом, принижая его и тем самым освобождая себя от его влияния.

Любой акт агрессии укрепляет внутренние границы между Я и объектом. Хорошим тому примером является физическое насилие. Когда вы наносите человеку удар, вы не только вступаете с ним в физический контакт, но и отграничиваете себя от него, входите в оппозицию с ним. Физическое столкновение – это не просто контакт, но одновременно и отрицание желания контактировать.

Мы можем наблюдать, как подростки иногда смягчают свой кризис деперсонализации, осуществляя мазохистские действия (например, прижигая себя горящей сигаретой). Эти действия помогают им вновь обрести свое Я. Удовольствие, особенно сексуальное, может провоцировать деперсонализацию, поскольку индивид теряет ощущение границ собственного Я. И, наоборот, боль – если она не слишком сильная – может восстановить ощущение границ и таким образом помогает субъекту вновь обрести себя.

Такой способ приведения себя в чувство можно сравнить с ночным кошмаром, от которого человек пробуждается и говорит себе: «Подожди – это был просто сон». Человек обычно просыпается именно в тот момент, когда объект «овладевает» им во сне, а он не может вырваться и избежать этой ситуации. Объект и ситуация олицетворяют собой нечто, к чему человек стремится, но в то же время от чего он хочет убежать. Такое «вторжение» угрожает способности личности справляться со своими переживаниями и сохранять контроль над ситуацией. Пробуждение от кошмарного сна – это форма отреагирования. Она похожа на уход от психотерапевтической ситуации, с которой пациенту трудно справиться самому. Спящий человек просыпается, и его сознание стремиться вытеснить все происшедшее с ним во сне: «Это не я, это не мое. Это не имеет ко мне никакого отношения». Самим актом пробуждения субъект переориентирует свою психическую энергию с внутренних переживаний на восприятие внешней реальности.

Угроза, которую пробуждающаяся потребность в объекте представляет для нарциссической автономии, может распространиться на саму потребность и, следовательно, на инстинкты. Инстинктивное побуждение к сближению с объектом начинает восприниматься не как потенциальное средство обогащения личности, а скорее как угроза, делающая личность зависимой от объекта. Поэтому индивиду приходится теми или иными способами справляться со своими побуждениями и импульсами к сближению с внешними объектами и использовать различные защитные стратегии.

Можно показать, насколько на самом деле противоречива и малоэффективна эта псевдо-защитная функция девиантного поведения. С одной стороны, такое поведение действительно защищает наиболее значимые отношения с объектом, предохраняя от любой возможности конфликта с субъектом. Оно предлагает защиту на нарциссическом уровне, беря на себя функцию противостояния объекту.

Однако, в конечном счете, девиантное поведение начинает выполнять прямо противоположную функцию – работать на разрыв отношений с объектом и на подрыв нарциссической автономии. К этому необходимо добавить, что со временем страх потенциальной зависимости от объекта сменяется совершенно реальной зависимостью от поведения.