Текст книги "Чернорабочий"

Глава шестая
Быт. Или не быт?

Посещение ульпана оказалось довольно приятным. Очутившись в нужном мне месте, я с удовлетворением обнаружил красивое белое здание с зелеными лужайками перед ним. Имелись даже небольшие аллеи и скамейки, а о вездесущих пальмах и говорить не приходится. Спросив у охранника, который был русскоговорящим, куда бы мне пройти, чтобы записаться на ульпан, и получив исчерпывающий ответ, я оказался в офисе у черноволосой худой израильтянки среднего возраста. Улыбнувшись и подождав, пока я непривычно растяну губы в ответной кривой усмешке (еще редкие советские «выездные» говорили, что главное отличие «их» от «нас» – в улыбках; Союз рухнул, отличие осталось), представилась. Выяснилось, что ее зовут Авива и она, как секретарь (если я правильно понял это слово) ульпана, сейчас проведет со мной тестирование, чтобы выяснить, какой у меня уровень иврита и в какую группу меня определят. Предложила отвести к русскоязычному секретарю, от чего я, естественно, отказался. Авива говорила медленно и четко, стараясь, чтобы ее слова были поняты мной точно, просила переспрашивать в случае чего, и параллельно вносила какие-то данные в компьютер, сверяясь с моими паспортом и ваучером на ульпан, которые я, по наущению охранника, положил перед ней на стол в самом начале нашей беседы. Хотя последнюю вполне можно было назвать монологом, изредка перемежаемым моим мычанием. Закончив клацать по клавишам и снова улыбнувшись, Авива сказала, чтобы я шел за ней, и углубилась в лабиринт коридоров, лестниц и переходов.

Ведомый секретаршей, новоиспеченный ученик через две минуты очутился в маленьком классе, стены в котором, слава богу, были выкрашены в темно-желтый цвет, да еще и увешаны различными таблицами с какими-то примерами слов и выражений. Авива предложила мне сесть за любую парту и немного подождать. С гордостью отметив про себя, что семьдесят процентов из всего сказанного (на иврите!) этой милой женщиной было мне понятно безо всяких вопросов, а остальные тридцать наверняка не особенно важны, я важно уселся на стул с пластиковым сиденьем и бросил взгляд на доску. Доска оказалась грязно-белой, блестящей, и на ней явно полагалось писать не мелом, а специальными фломастерами. Рядом с доской обнаружились телевизор на специальной подставке, видеомагнитофон и дивиди-плеер. Цивилизация! Спустя десять или пятнадцать минут ожидания, как раз когда я начал изучать таблицы и плакаты на стенах по второму разу, дверь открылась и в сопровождении мужчины лет сорока в рубашке, брюках и сандалиях, через которые ясно были видны салатовые носки, вошла Авива. В руках у нее были какие-то листы, ручки, фломастеры. Пригласив мужчину сесть, секретарша снова объяснила, что мы с ним должны написать тест, дабы выяснить наш уровень языка и распределиться по нужным нам группам. После чего она написала на доске время начала и окончания «экзамена», выдала каждому из нас по экземпляру теста, ручки и, пожелав удачи, удалилась.

Мужчина, вытерев платком потный лоб (конец октября 2004-го выдался, как говорили, непривычно жарким, мне-то сравнивать было не с чем), с опаской начал изучать свои задания. Сел он через две парты от меня, еще и через ряд, поэтому ни списывать, ни переговариваться не было возможности, да и не хотелось. Тем более раз в пять минут в класс обязательно кто-нибудь заглядывал, то ли по ошибке, то ли убедиться, что экзаменуемые не консультируются друг с другом. Углубившись в тест, я понял, что построен он хитро: начинался с самых легких заданий, где требовалось знать слова вроде «привет», «спасибо», «я», но постепенно усложнялся, так что, перевернув лист и попытавшись прочесть одно из предложений, которые надо было дополнить какими-то глаголами, я не понял ни одного слова. Пропыхтев с полчаса, с горем пополам мне удалось закончить примерно треть из всех предложенных заданий. Судя по обильно потевшему мужчине, который с самым несчастным видом грыз свою ручку, я понял, что у него дела обстоят не лучше, и, решив разрядить обстановку, дождался, пока тот поймает мой взгляд, и спросил:

– Ну как?

Тот посмотрел на меня глазами спаниеля, который уже третий день не может вспомнить, куда же он зарыл свою любимую косточку, и ответил неожиданно хриплым басом:

– Ниче. Сложно.

– Да, мне тоже тяжело, – подхватил я, надеясь, что беседа завязалась, но мужчина уткнулся в свои листки и глаз больше не поднимал. Ну и ладно.

Пролистав оставшиеся задания, я определил, что ничего из того, что осталось, сделать мне явно не светит, а потому придется скучать до конца отведенного нам времени, то есть – я глянул на часы, висевшие над доской, – еще минут сорок. Но секунд через двадцать дверь открылась и вошла Авива, на этот раз с другой израильтянкой, маленькой и кудрявой, лет пятидесяти на вид, державшей под мышкой черную кожаную папку. Глянув на меня, они, как по команде, заулыбались. Осведомившись, не хочу ли я сдать написанное, и получив от меня утвердительный ответ, Авива передала мой тест второй израильтянке и сообщила, что я должен пойти с ней. Мы вышли. Моя спутница сказала, что зовут ее Шломит, что сейчас мы перейдем в другой класс, где она проверит мой тест, и мы немного пообщаемся, чтобы выяснить мой уровень и, соответственно, группу, в которой мне предстоит заниматься. Говорила она чуть быстрее, чем Авива, но почти так же четко. Пройдя немного по коридору, мы зашли в класс немного больше, чем был тот, где мы оставили потного мужчину. Шломит села за парту, жестом предложила сесть напротив и попросила рассказать о себе. С моим, прямо скажем, небольшим словарным запасом это было довольно затруднительно, но пришлось кое-как попытаться связать в единое целое те немногие слова, которые застряли в моей памяти благодаря урокам, любезно предоставленным мне «Сохнутом», да и четыре недели, проведенные в Израиле, помогли. Слушая и кивая в такт моим словам, изредка поправляя и подсказывая, Шломит довольно шустро водила ручкой по строкам теста, делала какие-то пометки, поднимала на меня взгляд, улыбалась, продолжала проверять. Рассказ мой не слишком затянулся: и незнание языка помешало, да и жизнь у меня пока была не очень длинная, о чем тут рассказывать? Видя, что я безуспешно пытаюсь закончить какую-то особенно заковыристую свою фразу, Шломит отложила мой тест в сторону и сказала, что хочет задать мне несколько вопросов. Она спросила какие-то банальности, о которых я уже рассказывал, вроде «откуда ты?» и «где ты живешь?», но уже не исправляла и не подсказывала. Наконец, достав из своей папки какой-то бланк, Шломит начала его заполнять, попутно объясняя, что тестирование я закончил, прошел его успешно, но, чтобы мне было понятно, она должна рассказать мне о различных уровнях иврита, которые доступны в ульпане «Гордон». Оказалось, что группы делятся на пять уровней, по первым пяти буквам ивритского алфавита: «алеф», «бэт», «гимель», «далет», «hэй». Уровень «алеф» совсем для новичков, там начинают изучения языка с азов, и он подходит для тех, кто никогда раньше с ивритом не сталкивался. А я написал хоть что-то, и это доказывает, что «алеф» мне никак не подходит. Вопрос в том, продолжала Шломит, чтобы правильно определить, на какой уровень мне идти, «бэт» или «гимель», ведь мне не должно быть слишком легко или слишком тяжело. Она видит, что говорю я лучше, чем пишу, поэтому больше склоняется к уровню «гимель», но только при том условии, что мне придется перед началом занятий потренироваться в написании хотя бы тех слов, что я уже знаю, потому что – она развела руками – самых элементарных ошибок у меня уж слишком много. Готов ли я к тому, что мне придется много и усердно работать, чтобы мне не пришлось слишком тяжело на уровне «гимель»? Или мне лучше все же пойти на «бэт», где работать мне тоже придется, но будет явно легче?

Я задумался. Уже сейчас ясно, что, сколько бы ни длились смены у Марка (и почему же я, дурак, не спросил об этом!), совмещать работу с ульпаном мне будет ой как тяжело. Домашние задания вкупе с отсутствием времени на сон меня добьют довольно скоро, а если на уровне «гимель» мне, по словам Шломит, будет тяжелей, чем на «бэт», выбор очевиден.

– Я хочу… иду на… «гимель»! – выпалил я на ломаном иврите. В последнюю секунду мне вспомнился аэропорт, О. Стольник и всплыло в памяти некое обещание, данное самому себе в бен-гурионовской суете. И, глядя на улыбающуюся Шломит, я повторил:

– «Гимель»!

* * *

Задумчивый, я ехал домой. Хотелось курить. Четвертый автобус, чистый, с кондиционированным воздухом, в этот послеобеденный час был полупустым. Авива, окончательно оформившая все бумаги, дала мне расписание занятий, сообщила, что учительницу мою зовут Ципи и заниматься мы будем в кабинете номер 207 с воскресенья, 14 ноября, пожелала мне удачи, и мы распрощались. И вот, раздумывая, не совершил ли я ошибку, взвалив на себя неведомый (и оттого страшный!) уровень «гимель», не забывая с интересом глядеть на проплывающий за окном Тель-Авив, я приближался к своему, обретенному этим утром, дому, а вместе с ним к дверце шкафа, которую каким-то образом надо было починить, к сумкам, ожидающим, чтобы их разобрали, и к прочим радостям. Вспомнив, что мне надо бы заскочить в магазин, я заерзал на сиденье. Учитывая сегодняшние и предполагаемые поездки, сумма, оставшаяся в моем распоряжении, не поражала своей величиной. Еще и магазин! Ладно, зайду в супермаркет на Тахане, на третьем (если считать из-под земли) этаже, там, судя по отзывам Уток, должны были быть неплохие цены.

Успешно доехав и пройдя через не слишком бдительного охранника, я на эскалаторе спустился на нужный мне уровень и, заблудившись, попытался выяснить дорогу у какого-то эфиопа, мирно идущего с бутылкой воды в руках. Не знаю, благодаря ли моим лингвистическим способностям, врожденному чутью или просто удаче, но искомый супермаркет я нашел очень быстро, несмотря на то, что практически ничего не понял из объяснений дружелюбного эфиопа из-за жуткого акцента и неправдоподобной быстроты речи.

Магазин, куда я уже заглядывал во времена своих мотаний по Тель-Авиву в поисках квартиры, был большим, светлым, полным народу – в общем, супермаркет. Многочисленные ценники и таблички обещали невиданные скидки, нереальные снижения цен и неправдоподобную дешевизну, из встроенных в навесной потолок колонок звучала тихая музыка, жизнь вокруг кипела. Мысленно составляя список покупок, я два раза обошел ряды полок, заваленных всевозможными товарами, присмотрелся к ценам, запоминая, где что находится, – судя по всему, здесь я буду довольно частым посетителем. Затем надо было отправиться на поиски корзины для покупок, мне казалось логичным увидеть несколько стопок с оными возле входа, но логикой тут и не пахло. Оглядываясь, я бродил по супермаркету, натыкаясь на людей с тележками и корзинами, и не мог обнаружить места, где покупатели находят последние (тележки стояли снаружи у входа, однако, чтобы ими воспользоваться, надо было просунуть монету в 5 шекелей в специальную щель на поручне, такой монеты у меня не было, а разменять я стеснялся из-за неумения объяснить, что мне надо). Наконец, проходя мимо одной из касс, я заметил, что люди, которые выкладывают свои покупки из корзины, небрежно засовывают последнюю под кассу, откуда ее подхватывают наиболее резвые из покупателей. Отметив про себя определенную гениальность этой системы, я дождался своей очереди, схватил пустую корзину и, торжествуя, отправился за покупками.

Оказалось, что цены здесь и в самом деле были невысокими – во всяком случае, можно было найти любой интересующий меня товар от никому не известного производителя, – и он оказывался дешевым. В моем положении особо выбирать не приходилось, потому моя корзина начала наполняться блеклыми, неинтересными тюбиками и баночками, а их яркие, но более дорогие аналоги оставались на полках. Я купил средство для мытья посуды (которой у меня практически не было), средство для мытья полов, шампунь, мыло, зубную пасту, прихватил швабру, щетку (вместо веника, о котором здесь, похоже, никто и не слыхивал) и совок. Прикинув, сколько примерно у меня должно остаться на дорогу, я двинулся за продуктами. Макароны, растительное масло, рис, яйца, соль, молоко, перец, хлеб, сливочное масло, картошка, морковь, лук, бульонные кубики, кофе, сахар. Вздохнув, прошел мимо сыра, колбасы, мяса, рыбы и пообещал себе, что, как только получу деньги, закуплюсь всем этим по максимуму. По дороге к кассе взял первые попавшиеся чашку, вилку, тарелку, ложку – кастрюля и сковородка у меня были, спасибо Мишке, который настоял, чтобы я их взял из дому. Ведь не хотел брать и думал выложить из сумки, когда тот уйдет, но забыл. Помялся, выбирая кухонный нож, хорошие были очень (по моим меркам) дорогими, но и плохой брать не было смысла, а придя к компромиссу, взял еще и разделочную доску. Из пластика. В последний момент вспомнил про спички, но перевод этого слова на иврит я, естественно, не знал, а объяснять кассиру на пальцах было стыдно. Пришлось взять зажигалку на кассе со специальной подставки.

Заплатив, я горестно сложил сдачу в свой потрепанный матерчатый кошелек на липучке и отправился домой, держа по два пакета в каждой руке. Дурацкая швабра цеплялась за все окружающее, яйца постоянно норовили удариться о то же, толкались многочисленные посетители Таханы, затем прохожие, орала музыка, мне было тяжело, жарко, неудобно и хотелось пить. Идти было недалеко, хоть это радовало. Дверь в так называемый подъезд (на что особенно напирал Рувим, расписывая достоинства моей квартиры) отпиралась ключом – то есть безопасность была «на уровне». Учитывая, что замок, запросто открываемый шпилькой, пилочкой для ногтей и пинком, был вделан в нечто прямоугольное и фанерное, с квадратиками мутного непрозрачного стекла по углам, особого смысла в нем не наблюдалось. Правда, в устах маклера сие безобразие позиционировалось как минимум первой из трех цепей обороны моего жилища. Да-да, проходя свой недолгий путь от входа в подъезд до входа в квартиру, я должен был открыть ключом три двери, что никак не могло повысить моего настроения (вот как сейчас, например, когда после ужасно длинного дня мне, идущему с пакетами в обеих руках, приходилось копаться различными ключами в трех различных замках). Хорошо еще, первая дверь была на пружине и захлопывалась сама, вторую приходилось закрывать и поворачивать ручку, а уж третью, «надежно» (скоро узнаю, до какой степени!) перекрывавшую доступ в мою вотчину, я, зайдя, должен был запирать на ключ.

Сдувая капли пота, поминутно скатывавшиеся по носу, я проделал все вышеперечисленные процедуры и, в лучших традициях клоунов, склеротиков и идиотов, повалился на кровать прямо с пакетами; уже во время падения обозрев четыре скорбные буквы, загоревшиеся перед моим мысленным взором. Яйца! Блядь! БЛЯДЬ!! Боюсь, если бы стены умели краснеть, цвет моей комнаты немедленно сменился. С белого на ярко-алый.

Пока одна (надеюсь, отнюдь не лучшая!) часть меня вслух выплескивала скопившиеся эмоции, другая отстраненно и брезгливо анализировала причины такой несдержанности. Подождав, пока восстановится относительная тишина, мне была предъявлена следующая логическая цепочка: похмелье – переезд – дверца шкафа – Марк – Герцлия – экзамен – отсутствие денег – и, как апофеоз, омлет из дюжины яиц, приправленный скорлупой, целлофаном и картоном. Стиснув зубы, я аккуратно свалил пакеты на пол, рядом с сумками, перекатился к раковине на кухне и попил воды из-под крана: забыл купить питьевую, а по уверениям всех израильтян, они с детства пьют проточную водичку, и ничего, живут. Правда, у большинства из них стоят специальные фильтры, кулеры или вообще аппараты, охлаждающие или подогревающие драгоценную воду, но мы не гордые, для нас и так сойдет.

От мыслей о воде я перешел к неприглядной действительности, покосившись на свои покупки, лежащие на полу. Для полного счастья не хватало, чтобы открылось какое-нибудь моющее средство или растительное масло, вытекло и изгваздало мне все вокруг. Но (вот счастье-то!) ничего подобного не произошло; я довольно удачно разобрал покупки, сложив все, что этого требовало (включая хлеб – здесь все его так хранят), в свой гигантский холодильник, а остальное пристроил на нем, благо доска, обитая клеенкой, лежавшая на этом агрегате, доходившем мне до пупка, вполне могла сойти за кухонный стол. Кстати, яиц я разбил всего лишь семь, а это, согласитесь, неплохой результат! Овощи уютно улеглись в своих пакетах в крохотном закутке между раковиной и холодильником. Средство для мытья посуды гордо устроилось на видавшей виды раковине, а мыло для полов и совок прекрасно разместились под ней, в шкафчике. Швабра вместе со щеткой встали в углу за шкафом, зубная паста, шампунь и мыло для рук отправились в душ. Донельзя гордый собой, я обозрел плоды трудов своих и увидел, что это хорошо. Гораздо меньше оптимизма внушали мне предстоящая уборка (зачем только, интересно, я расставил и разложил все по местам, если в моих планах были мытье полов, раковин, шкафчика и шкафа изнутри, клеенки на доске и прочих поверхностей?) и разбор поле… сумок. Я перекатился к последним, поднял их на кровать – все равно матрас не отличался особенной чистотой – и сделал себе мысленную зарубку купить что-то типа покрывала или пледа.

Спустя сорок минут мой мозг, должно быть, напоминал колоду, над которой вволю покуражились пьяные лесорубы с очень острыми топорами. Оказалось, что мне нужно было купить лавку скобяных товаров вместе с приказчиком и мальчишкой-посыльным для солидности. С детства окруженный привычными и могущими понадобиться вещами, я как-то привык, что они просто есть, не задумываясь, каково это – жить одному и помнить о каждой мелочи. Причем начинать с нуля. Среди моих зарубок были напоминания о покупках исключительной важности, как то: губка, сильное чистящее средство и такая железная штука (я начал уборку с попытки оттереть раковину на кухне), отвертка (обнаружил, что розетка, в которую воткнут шнур от холодильника, практически вывалилась из стены), новая клеенка для доски, ой, и новая доска, мусорное ведро (хотел выбросить остатки яиц, клеенки и доски), другая отвертка (дверца шкафчика разболталась, нужна была крестовая), кухонное полотенце, молоток и гвозди (повесить хоть что-то на голую стену, на которую я глянул, направляясь в душ). Здесь зарубки начали появляться еще быстрее. Занавеска для душа, дрель, чопики и шурупы, крючки, зеркало (можно и небольшое, но хотя бы одно зеркало в квартире быть должно!), мыльница, стаканчик для зубной щетки (как оказалось позже, и сама зубная щетка тоже). Тут, наконец, я повернулся и повнимательней глянул в противоположный от раковины угол. О-хо-хо… кольцо с крышкой и ершик. Вернувшись в комнату (для чего я высунул голову из душа) и окинув ее придирчивым взглядом, мне пришлось убедиться, что список на этом не закончен. Половой тряпкой послужила одна из моих старых маек (которую пришлось выуживать с самого дна второй по счету сумки), но за неимением ведра пришлось пробираться к раковине и обратно, держа тряпку на весу, что не способствовало улучшению внешнего вида матраса на кровати. Когда с полами было покончено, я обнаружил, что у меня совсем нет сил разбирать сумки, но, пересилив себя и подойдя к шкафу, понял, что вещи, кажется, подождут. Полки, эти криво лежащие, поеденные жуками-древоточцами (или кто там их ест в Израиле), темные от впитавшейся грязи доски вызывали содрогание и жалость ко всему, что теоретически может на них оказаться. Очередная зарубка (непрозрачная клеенка, или моющиеся обои, или глянцевая самоклеющаяся бумага – что-то, чем можно обить этот ужас) – и вселенское наведение порядка было окончено.

Неприязненно поглядывая на шкаф, ощерившийся провалом вместо дверцы, в котором угадывались жуткие полки, я порылся в сумках, убедившись, что зубной щетки не наблюдается. Так же, как и места «на кухне» для сковородки и кастрюли, которые, на мое счастье, обретались на самом верху (я уложил их в самый последний момент, потому что маниакальное желание вынести эти предметы первой необходимости на помойку продолжало меня обуревать и в Израиле). Хорош бы я был, поддавшись этим абсолютно непонятным мне самому порывам! Зато сейчас смогу приготовить себе ужин, поесть, как человек, да завалиться спать. Что у нас на ужин?

Опасливо покрутив рукоятки у переносной двухконфорочной газовой плитки, примостившейся сбоку от холодильника, на каком-то подобии полки, привинченной к стене болтами толщиной в мой палец, я, наконец, отважился зажечь огонь. Синее пламя горело ровно и приветливо, будто приглашало поскорее приступить к таинствам кулинарии. Ладно, для первого раза сойдет и омлет. Приготовив освободившийся пакет в качестве мусорки, я порезал полукольцами лук, взболтал три яйца с молоком, солью и перцем в чашке, и через секунду все это очутилось на сковородке и зашкворчало на предварительно разогретом растительном масле. Мне захотелось кофе, и новой зарубкой оказался чайник. Пришлось вскипятить воду в кастрюле. Поев и с наслаждением выпив кофе (из той самой единственной чашки, в которой смешивались ингредиенты для омлета – я ее вымыл, разумеется), мне пришлось решать непростой вопрос, касающийся посуды. Решив его положительно для себя, то есть оставив посуду в раковине на завтра, умылся, почистил зубы пальцем, вытащил из сумки постельное белье и…

Слава богу, она была последней на сегодня. Затолкав в наволочку два своих батника, я с ненавистью сделал мысленную зарубку: купить подушку. Выключил свет. И уснул, как в детстве, почти сразу.