Текст книги "«Спартак» – наше всё. Откровения кумира красно-белых"

Человеческий фактор

Глава 9
Как безболезненно влиться в коллектив

Прекрасно помню тот сентябрьский день 1992 года, когда я, шестнадцатилетний юнец, попал в полноценный спартаковский коллектив со всеми его мегазвездами. Накануне Королев сказал мне: «Все, Егор, пора вступать во взрослую жизнь. Завтра начинаешь заниматься с дублем». Я, признаться, опешил. Раньше дубль и основа тренировались вместе и ездили в одном автобусе. И по мере того как приближалось время моей явки к всеобщему месту дислокации, волнение душило все сильнее и сильнее. Когда вышел из метро «Сокольники» и посмотрел на легендарные часы, под которыми традиционно собиралась команда, у меня колени ходуном заходили. Оставалось двадцать минут до отъезда, и я страстно желал, чтобы они истекли как можно быстрее. Я кружил кругами вокруг автобуса и ломал голову: ну как я поднимусь на ступеньки, что скажу: «Здрасьте, я Титов»?

И вот я все-таки собрался с духом и шагнул в распахнутую пасть этого огромного спартаковоза. Сердце колотилось как бешеное. Поздоровался со всеми и, опустив глазки, прошмыгнул в конец салона. Это же негласное правило: старики – в начале, молодежь – в конце. Сел, осмотрелся, выдохнул и стал ждать, когда появится мой приятель Андрюха Мовсесьян, который был в равном со мной положении. Вместе нам было уже полегче.

И все же мандраж перед клубным транспортным средством у меня сохранялся еще долго. Примерно через год-полтора после этой моей первой поездки меня официально перевели в основную обойму, и к дублю я уже не имел никакого отношения. Как на беду я заболел и за неделю отвык от такого морального напряжения. Когда поправился, примчался в Сокольники и обнаружил там два автобуса: дубль на этот раз ехал тренироваться в манеж, первая команда – на базу. Так я проявил инициативу и втихаря уселся к дублерам. Администраторы пытались спровадить меня в большой автобус, но я наотрез отказался. По прибытии на место возникла неприятная ситуация: мне напихали и в срочном порядке на электричке отправили в Тарасовку. Мне было жутко неудобно! Пока трясся по железной дороге, все думал: «Ну зачем мне эта основа? Я же там ни с кем не знаком. Мне рано туда. Еще бы в дубле поиграть» (туда уже перебралась треть выпускников нашего 1976 года). Мы ведь по всем ступенечкам сообща поднимались, а тут меня оторвали от всех и бросили на передовую. И чем ближе я подъезжал к Тарасовке, тем отчетливее у меня перед глазами всплывала картина того, насколько неожиданно все это произошло.

Незадолго до описываемых событий на одной половине поля тренировался дубль, на другой – основа. Я, как и все дублеры, не упускал возможности лишний раз кинуть взгляд на «стариков». И вот наставник дубля Виктор Зернов мне говорит: «Егор, иди туда, тебя Иваныч зовет». И я, перейдя центральную линию поля, фактически перешел во взрослую жизнь. Тогда-то я полагал: проведу двадцать-тридцать минут у Романцева и вернусь назад к своим пацанам. А оказалось, что мне уже было не суждено вернуться. Любопытно, что с тех пор во время занятий я стал озираться в обратном направлении: что там мои ребята делают? Чтобы описать то мое состояние, приведу фразу Василия Алибабаевича из культовых «Джентльменов удачи»: «А в тюрьме сейчас макароны…»

Сложности в большом «Спартаке» подстерегали на каждом шагу. Я еще со школы знал, что первый раз прийти в незнакомый коллектив и сесть за стол – проблема для многих. Я готовил себя к этому. Поэтому зашел в столовую и спросил: «Извините, куда можно сесть?» Мне кивнули на угол длинного стола, который предназначался для дублеров. И там, в углу, вместе с Саней Липко, Андрюхой Коноваловым и Димкой Хлестовым мы трапезничали несколько лет. Хлест не ел черную икру, и поэтому каждый из нашей троицы старался прийти пораньше, чтобы забрать Димкину порцию себе. Однако года через три Барези икру полюбил, и мне до сих пор любопытно: с чего это вдруг на него снизошло такое озарение?

Так вот, в столовой я всегда старался украдкой наблюдать за основой, игроки которой сидели за изящными столиками по четыре человека. Люди себя чувствовали очень раскованно: шутки текли рекой. Тогда там были собраны лучшие футболисты страны, и неудивительно, что я ловил каждое их движение. Правда, всегда опасался, что кто-то поймает мой взгляд. Боялся попасть в неприятное положение и стать объектом подколок. Тот «курс молодого бойца» мне здорово помог. Я же изучил все изнутри, и когда пробил мой час, мне оказалось гораздо проще перебраться в иной статус, хотя эта процедура и заняла немало времени.

В 1993 году мой первый матч за дубль проходил на резиновом покрытии «Лужников» с командой «Траско». И мне посчастливилось сыграть в паре с Черенковым. Федору Федоровичу тогда уже было почти тридцать четыре года, а он по-свойски со мной общался, как с равным. Я, окрыленный, забил два гола, причем один с передачи своего кумира. Эмоции непередаваемые! Видимо, Олег Иванович почувствовал, что я готов выйти на новый уровень, и решил подпустить меня к основному составу. Мы встречались со сборной Ирана. Я был в запасе и стоял за воротами. Так Федор Федорович сам подошел ко мне и сказал: «А ты молодец, голова светлая». Клянусь, счастливее Егора Титова в ту минуту никого на земле не было! Меня похвалил не просто великий мастер, а человек, на игре которого я вырос. Наверное, неделю я, преисполненный гордости, всем своим друзьям беспрерывно рассказывал фантастическую историю о том, что на меня обратил внимание сам Черенков.

Через какое-то время я настолько обнаглел, что даже попросил Маэстро довезти меня до Сокольников. Мне не хотелось ждать двадцать минут, оставшиеся до отправления автобуса с базы, вот я и увязался за Федором Федорычем. И вновь мне трудно было совладать с эмоциями. Представьте только, меня на своих «жигулях» шестой модели везет сам Черенков! Я открыл окошко, положил на дверцу руку. Сижу, свечусь, как кокарда на папахе, и от этого слабо чего соображаю. Когда Федор Федорович закурил, я по-свойски попросил у него сигаретку. И он очень спокойно, тактично (!) сказал: «Моя карьера уже заканчивается, а у тебя вся жизнь впереди. Тебе это навредит. Я начал курить уже на излете. Мне осталось-то играть сезон – максимум два, и сейчас я могу себе позволить не думать о своем здоровье. А ты себя береги». К тому моменту я уже год баловался сигаретами и не ощущал от них никакого вреда. В общем, тогда всерьез мудрый совет не воспринял. Но через какое-то время все же стал прислушиваться к своему организму. И вскоре, во многом благодаря влиянию отца, твердо решил с никотином покончить. С тех пор не курю.

* * *

К слову, звезды того последнего советского поколения шокировали меня своей простотой, своей душевностью. Они вдыхали в меня силы, добавляли уверенности.

В 1995 году меня включили в заявку на выездной матч Лиги чемпионов с «Блэкберном». Это был первый мой выезд подобного масштаба, и я совершенно не представлял, как мне себя вести. В холле гостиницы Салих Хаджи раздавал всем ключи, а я приткнулся в уголочке и с нетерпением ждал своей очереди: с кем же меня поселят? И вот другой мой любимый футболист, легендарный Сергей Родионов, улыбается и говорит: «Ну, пошли!» Иду вслед за ним по коридору и поверить не могу: мне предстоит делить номер с самим Родионовым! В памяти всплывает, как в «Олимпийском» Сергей забивает в ворота ненавистного ЦСКА победный гол, и я, мальчишка, схожу с ума от радости. А теперь… Теперь: вот он я – тот самый мальчишка, а вот тот самый Родионов дает мне ненавязчивые практичные советы. У меня тогда планку натуральным образом снесло от сказочности всего происходящего. Настолько, что я боялся уходить из номера. Думал, вот появится Родионов, а ключ-то у меня. Что, он за мной бегать будет по всему отелю? В общем, в свободное время я наши четыре стены не покидал ни на секунду и… много говорил по телефону.

Хвастался самым примитивным образом: звонил родителям и рассказывал: «Я с Серегой Родионовым соседствую». Я же тогда не предполагал, что за эти телефонные переговоры нужно будет еще и деньги платить. И вот когда мы уезжали, на наш номер выставили какой-то гигантский счет. Я как увидел, у меня глаза на лоб – денег-то нет. Стою красный как рак. Сергей посмотрел: «Егор, я оплачу, не забивай голову».

Я так уж устроен, делаю выводы практически из всего. И после того случая перестал пользоваться гостиничными телефонами. Но куда важнее то, что я во взрослом коллективе почувствовал себя уютнее. Уже в самолете по дороге в Москву ощущал себя составляющей частью этой выдающейся команды. Вскоре я перестал бояться собственной тени и гипотетических косых взглядов. Еще крепче сблизился с Андреем Ивановым, который регулярно подвозил меня на своей «пятерке». У Андрея всегда в машине лежал блок жвачки «белая стрелка», и он постоянно эту жвачку жевал. Как сегодня – Моуринью. Я всегда с особым вниманием слушал рассказы Андрея об особенностях жизни профессионального спортсмена, да и вообще мне с ним было чертовски легко. Разницы в девять лет не улавливалось.

Когда по какой-то причине не удавалось «сесть на хвост» Иванову, я просился в попутчики к другому Андрею – Афанасьеву. И те поездки мне тоже многое дали. Я часто в такие минуты представлял себя на месте своих старших товарищей. Размышлял, как буду себя вести, когда достигну таких же высот, как они, во что я буду одеваться, как расставлять приоритеты. Единственное, на что не хватало моей фантазии, так это представить себя «в шкуре» Коли Писарева. Коля казался мне посланником иной галактики, и я всякий раз слушал его с раскрытым ртом. Николай был близким другом Андрея Иванова, и тот через знакомых доставал ему какие-то западные шмотки, которые в России можно было увидеть разве что по телевизору. Коля был заправским модником, одевался, как голливудская знаменитость, ездил на огромном длиннющем «мерседесе», который также ассоциировался у меня с богатой Америкой. Писарев часто делился впечатлениями о том, как он отобедал в таком-то ресторане за сто долларов. У меня волосы вставали дыбом: как так можно? Сто долларов за обед? У меня-то по тем временам одна задача была – потренироваться да найти кого-нибудь, кто меня из Тарасовки вывезет. То есть контраст в мировоззрении существовал ошеломительный.

* * *

Минула всего-то пара месяцев после вояжа в Англию, как основа ко мне привыкла. И я даже стал одним из первых, кому Онопко сообщил о своем отъезде в Испанию. Витя подвозил меня с клуба на базу и по дороге признался: устал, все, уезжаю. Вите действительно тогда было тяжело, вдобавок у него угнали машину. В общем, я его понял, но воспринял услышанное с огромным сожалением. Для меня Витя был человеком, который съел с потрохами Гуллита и Раша.

И получилось, что идол спартаковской современности не просто меня подвез, но и поделился сокровенным. К счастью, свои первые шишки по неадекватности восприятия я себе уже набил, поэтому, несмотря на охвативший меня восторг, твердую почву под ногами сохранил. Я четко уловил границы, которые переходить нельзя. «Старики» звали друг друга по прозвищам: Пята. Ника. Цыля и так далее. Но если бы я попытался проделать то же самое, мне бы быстро закрыли рот. Мне еще предстояло заслужить право подобного обращения к основным игрокам. Тут важно чувствовать эту самую разумную дистанцию. Нельзя быть излишне застенчивым, но и в панибратство впадать тоже не стоит.

Я лично к прозвищам отношусь спокойно. Как только я попал в дубль, меня стали называть Тит. Теперь это будто мое второе имя. Мне даже иногда бывает непривычно, когда в команде кто-то называет меня Егором. Поэтому, если кто-то из молодых себе и позволит обратиться ко мне «Тит», я его за это в бараний рог скручивать не буду. Те же, с кем мы не раз вместе выходили на поле, переделывают мое футбольное имя на все лады. Титовский, Титушка, Титуля. Вариаций десять-двенадцать. Я, как собака, откликаюсь на все. И меня это совсем не задевает.

* * *

Когда человек пытается утвердиться в коллективе, он не должен быть «гуттаперчевым мальчиком». Он обязан вести себя так, чтобы окружающие чувствовали наличие у него своего «я», при этом ни в коем случае не нужно это самое свое «я» выпячивать. У меня всегда на все происходящее было свое внутреннее мнение. И «что такое хорошо и что такое плохо», я тоже знал. Но понимал, что молчание – золото. Сам к «дедушкам» с разговорами не лез. Когда меня что-то спрашивали, отвечал кратко: да или нет. Все-таки в поговорке «Молчи – за умного сойдешь» достаточно мудрости. Вот я играл и молчал. Как в армии!

К тому же я был спартаковским воспитанником. В ту пору это звучало особенно гордо. Даже в трудные периоды не сомневался: мое время непременно наступит. Это придавало хладнокровия. Николай Петрович Старостин любил доморощенных игроков. У него была цель, чтобы в «Спартаке» выступали только свои воспитанники. Ему пытались доказать, что это из области фантастики, но патриарх был уверен, что «Спартак» рано или поздно придет к этому. Я тоже надеюсь, что когда-нибудь мечта Николая Петровича сбудется. Признаться, очень хотелось бы вывести на поле команду, игроки которой выросли в тех же условиях, впитали в себя те же традиции, что и ты сам. Это будет торжество спартаковской идеи.

Ничего не имею против легионеров, но в них другая кровь, иной дух. Раньше мы собирались все вместе. Травили байки, чего-то изобретали, спорили, докапывались до истины. Мы были одним целым. А теперь, и это не только в «Спартаке», а во всех российских командах: потренировались, поели молча и по номерам разбежались. Человеческого контакта нет. Мы не ощущаем себя одной семьей. Впрочем, в 2007 году появились предпосылки к изменению ситуации в лучшую сторону.

И все же я на месте спартаковского руководства сократил бы функции нашего переводчика Жоры Чавдаря. А то он с этими варягами носится как с грудными детьми. А так им оставалось бы надеяться прежде всего на себя. Захотели бы выжить – выучили бы язык, прониклись русским менталитетом, пошли в народ, к нам – старожилам.

Ведь удалось же в свое время Робсону, а потом и Войцеху Ковалевски стать своими. Этих ребят я никогда не считал чужаками. Они такие же, как мы. Родные. И у каждого из них есть харизма.

Вот, кстати, наверное, тот ключевой компонент, которым должен обладать игрок, получивший приглашение в «Спартак». Оглядываюсь назад и понимаю: я с первых же дней появления человека в команде чувствовал – закрепится он у нас или нет. Люди с харизмой сразу бросались в глаза и без проблем вливались в наши ряды.

Помню, как появился Вася Баранов – никому не известный полузащитник из «Балтики». Вальяжный. На вид несерьезный. На поле разгильдяй, но мужик до мозга костей. Пахарь. Яркая личность. Мы его сразу же признали: этот нам поможет.

А Юрка Ковтун? Угловатенький. Представлений о спартаковском футболе – ноль. Но у Юрки сразу же проглядывалась его душа – добрая, надежная. Он хотел учиться, постигать незнакомый для себя футбол. Мы ему тут же доверились. И для меня на стыке тысячелетий лучшего левого защитника в России не существовало.

Дима Парфенов вообще с первого же дня своего появления в Тарасовке сделался равным среди равных. Во-первых, одессит. Это изначально гарантировало успех. Цыля взял над земляком шефство, представил нам Парфешу: «Тоша, свой человек!» Раз Цыля сказал, что свой, – значит свой. Да это и так было ясно, без представлений.

И перечислять можно долго.

До сих пор не смогу объяснить, в чем изюминка всех этих людей. Но то, что она у каждого из тех, кто надолго закрепился в «Спартаке», была и есть – это бесспорно.

* * *

Не бывает команд, где царит идиллия. Это бред! У нас тоже хватало разногласий. В «Спартаке» все были людьми амбициозными, с непростыми характерами. Щекотливых ситуаций, при которых эти характеры могли столкнуться, возникало в избытке. Но в 1990-х годах крупных конфликтов у нас никогда не происходило. Если и выясняли отношения, то «под подушкой», чтобы никто не слышал и не видел. В «Спартаке» был один человек, который решал абсолютно все. Это Романцев! И что бы ты ни делал, как бы ты ни возмущался, все это не имело значения, потому что повлиять на Олега Ивановича было невозможно. Вдобавок в «Спартаке», впрочем, как и в любой другой команде, были своя иерархия и свои негласные законы, которые никто никогда не нарушал. Если кто-то не хотел принимать «устав нашего монастыря», то он «выдавливался» из Тарасовки. Причем не кем-то, а самой жизнью. Да у нас тогда, за редким исключением, почти и не было случайных людей. Даже личности с гонором – и те рано или поздно начинали приносить пользу. Обычно отваливались как раз такие, кому не хватало спортивной наглости. Был у нас нападающий Серега Лутовинов – парень приятный, не без таланта. Но он психологически так и не смог перестроиться с Коломны на «Спартак», даже на поле боялся кого-то из нас с голом поздравить. Подбегал, смотрел и убегал назад. Так и убежал в безвестность. В спортивном коллективе лучше быть более ярким, более твердым, порой и наглым.

Хотя я-то наглым никогда не был и быть не мог. На этапе вхождения в коллектив я не перепрыгнул ни через одну ступеньку. Даже некого подобия «травли» не миновал.

В межсезонье 1995–1996 годов меня «прихватил» Юра Никифоров. А началось все на турнире Хазарова. В полуфинале с «Аланией» и в финале с «Локомотивом» я выполнял функции опорника. Хлестов и Мамедов по краям защиты. Онопко и Никифоров цементировали оборону. И вот Ника меня «поймал». У меня уже трясун дикий. Мяч идет ко мне – я не знаю, что делать. Ошибусь – Ника кричит: «Ты что творишь?» Зато психологическую обкатку прошел и обид никаких на Юру, естественно, не держу. Спустя годы мы с Никифоровым в сборной много общались, и я ему как-то сказал: «Помнишь, ты меня чуть не задушил?» Юра удивился.

В футболе есть негласное правило, с которым я, кстати, не очень-то согласен: «Молодой бегать должен больше. И напихать ему можно за что угодно – только злее будет. А свою злость пускай на поле вымещает». В таких условиях молодому главное не дрогнуть.

Сам я никогда не орал на партнеров и орать не собираюсь. Не такой я человек. Если и заставляю себя кому-то напихать, то делаю это очень мягко. Все это напоминает сюжет фильма «Джентльмены удачи», когда добрый директор детсада вынужден был играть роль кровожадного рецидивиста. Ну, не способен я быть злым уголовником!

Вообще-то не так уж плохо, когда в команде есть человек, который умеет повышать голос. Бывают моменты, когда кто-то должен не просто повести за собой партнеров, но и гаркнуть при этом. Разумная дедовщина никогда не помешает. Когда мы, девятнадцати-двадцатилетние пацаны, начинали свой путь в большом спорте, такие люди, как Пятницкий, а позднее – Горлукович, нам принесли немало пользы. От нас не требовалось творить чудеса, но мы не имели права навредить. Перекусил соперника – отнял – отдал ближнему. Как угорелые носились по девяносто минут и ноги в стыках не убирали. Потому что за такие вещи с нас тот же Серега просто спустил бы три шкуры. Но мне в общем-то повезло. Дед меня не трогал. С Пятницким же я играл недолго. Он тогда как раз после травмы восстанавливался, а у меня все получалось. Андрюха был потрясающий лидер. Он, не подбирая выражений, мог предъявить претензии любому, и всегда это приносило нужный результат.

Валера Карпин – очень конкретный. В «Спартаке» я не успел под него попасть. Когда же мы встретились в сборной, я уже был твердым игроком основного состава и Карп замечаний мне не делал. Валера вообще был разумным футболистом, у него шел деловой подсказ. Еще по идее мне мог что-то высказать Мостовой, но Саня партнеров не касался. Всю свою агрессию он обрушивал на судей. Так что в профессиональной жизни мои отношения с так называемыми ветеранами складывались совсем неплохо.

* * *

Параллельно налаживались отношения и вне поля. В «Спартаке» была мощная, практически легендарная четверка картежников: Никифоров – Цымбаларь – Пятницкий – Мамедов. Мамед как-то травмировался, и его место стало вакантным. Так Ника с Цылей позвали меня. Буквально за шкирку притащили. Думаю: вот попал! Одна партия в джокер длится примерно полтора часа, а спартаковские монстры укладывались в сорок минут. Игра такая же скоростная, как у Романцева в квадрате. Взял. Посмотрел. Бросил. Подставил этого. Посмеялись. Раздали. Дальше поехали. Темп сумасшедший. У меня навыков нет, правила знаю плохо, а эта великолепная троица меня еще постоянно подгоняет: «Молодой, давай быстрей». Я впопыхах первую попавшуюся карту бросаю. Весь мокрый от напряжения. Мозги кипят. Когда все закончилось и я проиграл самую малость, испытал сказочное облегчение: кошмар остался в прошлом! Я справился. Такие ситуации все же сближают. Они полезны. Старики меня нормально восприняли, признали. После этого я мог с ними где-то парой фраз переброситься.

А в 1996 году уже сам прилично разбирался в картах. С приходом в команду Горлуковича у нас тоже образовался свой квартет: Дед, я, Аленичев и Евсеев. Сергей был заядлым картежником и неформальным лидером нашего «клуба по интересам». Играли всегда на деньги. У Горлуковича было любимое выражение, которое он повторял по сто раз за партию: «Эй… кидай быстрей». На место многоточия он каждый раз ставил забавные слова. И как-то незаметно для себя мы, салаги, перешли с ним на тот уровень общения, который допускается только среди равных. Мы втроем, обращаясь к Сереге, стали его копировать: «Эй… кидай быстрей». Нам с Вадиком по двадцать лет. Горлуковичу – тридцать четыре. Сейчас не представляю, как такое могло быть. Но ведь было! Сергей – он незаурядный, потрясающий, о нем книги нужно писать! А еще Дед – очень обязательный человек. Он проигрывал и тут же уходил за деньгами. Принесет, отдаст, себя вычеркнет: он никому не должен. Великая черта! Но в то же время, если выиграет, будет бегать за человеком по всей базе. Даже из-за рубля. Он тебя с потрохами съест, если ему выигрыш не отдашь. Необычайно харизматическая личность!

В «Спартаке» вообще были обязательные люди, и почти все были способны на поступок. Но карты на деньги на базе являлись чуть ли не единственным прегрешением. Все «подвиги» совершали за пределами Тарасовки. Меня почему-то больше всего позабавила вот эта история. Имена главных действующих лиц, хоть и давно они покинули «Спартак», по вполне очевидным причинам оглашать не буду. Два наших игрока, назовем их Первый и Второй, вместе жили в Ясенево. Где-то в центре «отдохнули» до такой степени, что Первый отключился. Второй положил его спать на заднее сиденье, а сам, тоже «подуставший», сел за руль. Едет. Ночь. Темнота. До дома оставалось совсем чуть-чуть, когда на горизонте появился гаишник. Второй не растерялся, метров на двести назад отъехал, перепрыгнул на пассажирское сиденье и сидит как ни в чем не бывало. Милиционер заглядывает в окошко и с удивлением обнаруживает, что водителя нет. «Кто за рулем?» – спрашивает служитель порядка. Второй показывает на мирно сопящего приятеля: он! Гаишник приходит в еще большее замешательство: «А как же он ехал?» – «А вы у него спросите. Он хозяин машины». Автоинспектор минут пятнадцать пытался разбудить загадочного владельца транспортного средства, потом столько же времени пытался добиться от него каких-нибудь слов – бесполезно. Дали служителю какие-то копейки, и все. Парни сухими из воды вышли. Очень у нас все изобретательные подобрались, в жизни плели кружева не хуже, чем на поле. Только не подумайте, что с режимом в «Спартаке» были проблемы. Если у кого-то и возникала потребность расслабиться, то человек всегда знал время и место. Впрочем, раз в несколько лет кто-то мог выбиться из тренировочного графика, но люди быстро брались за ум и на поле выкладывались так, что все их нарушения тут же забывались.

Атмосфера в команде царила непосредственная. Друг друга мы прекрасно понимали.

Сами создавали тот мир. Жили на широкую ногу, праздники вместе отмечали. С подругами, с женами. Собиралось до полусотни человек.

Но самые благодатные времена для меня настали, когда ощутил себя лидером. Вместе с этим ощущением пришло осознание: тебе что-то можно. Ты уже не задумываешься, как себя вести.

Душа непрерывно поет.

* * *

На днях разбирался в домашнем архиве, который моя супруга начала собирать с того момента, как мы с ней только стали встречаться. И в одном из интервью в глаза бросилось такое мое «рассуждение на тему», датированное осенью 2000 года. Процитирую его дословно.

«Раньше я радовался каждому голу. Сидел и всю неделю собой восхищался: «Ах, какой я молодец, что гол забил». А с некоторых пор стал понимать, что радоваться особо нечему, я обязан это делать. Просто обязан. Каждый игрок должен вложить в команду максимум энергии. В нынешнем сезоне я вкладываю его голами. Другие ребята делают что-то иное. Один отбирает, другой выигрывает воздух, кто-то раздает передачи. Мы не дублируем друг друга – мы дополняем. Получается прекрасно отлаженная машина. Мы действительно стали командой! Раньше что-то было не так, а сейчас каждый делает все для роста имиджа коллектива. Мы сильны. И приятно, что нам отдают за это должное».

…Чувство единства на поле, романтика победы! Они возможны только в том случае, если отношения между игроками выстроены. Причем не просто выстроены, а приближены к родственным. Я вспоминаю свои тогдашние мысли – у меня ведь действительно не было такого, чтобы я сказал себе: «Ну, вот сегодня я был в порядке, а… Васька (Юрка, Витька) нас подвел». Это было исключено. Никто из нас не отделял свою собственную игру от игры партнеров. Мы жили по принципу «один за всех и все за одного».

Мне безумно досадно от того, что, наверное, ничего подобного больше не будет. Сказки не повторяются. Они просто часто всплывают в памяти и заставляют горько улыбнуться из-за того, что возврата былому нет.

Причем отношения в том, еще не начавшем разрушаться романцевском «Спартаке» были настолько настоящими, что любой из нас мог поделиться с любым своими проблемами. Другое дело, так поступать было не принято. Мы все-таки мужчины, люди со стальной психикой, привыкшие все переваривать в себе. Тем не менее, когда возникали ситуации, в которых кому-то позарез была нужна помощь, решали их сообща, моментально. И деньгами друг друга выручали неоднократно.

И еще что я никогда не забуду: окружающий мир, потихоньку сходящий с ума, уже стал жестким и циничным, но человеческий такт в «Спартаке» сохранялся на прежнем высоком уровне. Здесь никто никогда не сыпал тебе соль на раны, не сочувствовал ради сочувствия, не говорил пустых фраз. Я даже не представляю, как это: у одного что-то не клеится в игре, или в состав он не попадает, или ошибку какую-то досадную совершил, а другой сидит и на мозги ему капает: да ты классный футболист, у тебя все наладится. Или, еще хуже, рассказывает о своих профессиональных достижениях. Ну глупость же несусветная! Так, никто из нас не лез в душу к Сане Филимонову в связи с роковым голом, который он пропустил от сборной Украины. Мы этой темы не касались, как будто и не участвовал Фил в том отборочном матче.

За пределами базы в подобных неприятных обстоятельствах для меня футбол вообще исчезал. Помимо всего прочего, я с детства не умею сочувствовать. Переживаю за человека, нутром впитываю его горе, но не знаю, как все это выразить, как себя вести. Поэтому просто молчу. Иной раз такое молчание дороже пафосных слов.

Наверное, не стоит откровенничать на эту тему, но все же скажу: я настолько не умею сочувствовать, что даже не появляюсь на похоронах. Близкий человек уходит – пусть лучше я этого не увижу и он останется для меня живым. Я запомню его таким, каким он был при нашей последней встрече, а не лежащим в гробу. Смерть тех людей, которыми ты дорожишь, – самое страшное испытание. Меня охватывает ужас, когда я задумываюсь, что могу кого-то из своих родных потерять…