Текст книги "Среда обитания – Космос"

Да, таким он казался мне, когда я наблюдала за командой со стороны. Очевидно, другие свои качества он искусно прятал на протяжении трех лет. И не только от меня, но и от остального экипажа.

Спустя три месяца службы я готова была выть от одиночества. Я – интроверт с нотками социопатии, но всему есть предел. Девяносто два дня игнора кого угодно заставят умолять о задушевной беседе. Но вида не подавала. Любить все равно не полюбят, так еще и уважать перестанут. На каждой планетарной остановке изливала душу Максу – единственная соломинка, удерживающая мой разум на плаву.

И тут во время завтрака ко мне подсаживается сам Оливье Маршанн. Я была польщена и взволнована, словно ребенок. Все его мысли как на ладони – он поспорил с приятелями, что разговорит нелюдимую фройляйн Петерман. И даже влюбит в себя. Мне бы возмутиться и отшить его, но я так давно мечтала хоть о чьем-нибудь внимании. К тому же, его эмоции были теплыми. Приятными. Он симпатизировал мне. И тогда я поспорила сама с собой, что влюблю его в себя. И как теперь рассудить, проиграла или выиграла?..

ГЛОССАРИЙ №9

Канонир – (жарг.) специалист по вооружению и артиллерийскому делу.

Буурх – одна из колоний Соммера. Желтый сектор. Влажный тропический климат обусловлен маленьким диаметром планеты и огромной территорией серно-соленых морей. Развито рыболовство, машиностроение и добыча ископаемых. Аборигенов не обнаружено.

10

Девять лет назад

У тебя получается так легко

И естественно – быть грубым.

Ты не будешь давать обещаний,

Но этого тебе недостаточно

(пер. с англ.).

Doro – «Unholy love»

Ее тошнило. Тошнило всю ночь и утро, и во рту ощущался привкус кислятины. Но она стойко выдержала планерку, не дернувшись ни единым мускулом, а сейчас храбро сражалась с завтраком.

Гравитатор починили только вчера, но ее организм все еще помнил кувыркания по каюте и коридорам корабля. Еще раздражали сдавленные смешки, которыми сопровождался каждый такой ее полет. Плохое самочувствие достигло апогея во время отбоя. И до сих пор перед глазами мерещился унитаз.

«Фредерика» передернулась и отставила тарелку. Нет, на сегодня хватит. Еще ложка, и ее вырвет прямо здесь, на потеху окружающим. Надо было остаться в школе. Работала бы преподавателем. Их всегда не хватает. Если б не гребаная телепатия, так бы и сделала. Но слышать мысли детей, напуганных и недоумевающих, плачущих по дому, она больше не в состоянии. Хватило ровесников. Она первые два курса была жилеткой по меньшей мере для десяти сокурсниц. И даже сокурсников.

Наверное, именно это не позволило мне стать бездушной машиной для убийств – ощущение сопричастности. Я – такая же, как все. Нас много. И нам страшно.

Конечно, вторая пятилетка попыталась свести на нет все доброе и светлое, что еще оставалось в учениках, но лингвистка умудрилась спрятать мечты и надежды под толстой броней невозмутимости.

А что, симпатичная. Можно поспорить. Выглядит несчастной. Да ее уложить на лопатки – легче легкого…

«Фредерика» подняла голову. Рядом с ее столиком, распространяя вокруг себя нахальные мысли, стоял красавчик пилот и лучезарно скалился.

– Че надо? – одиночество одиночеством, но имиджа надо придерживаться.

Дурочка. Грубость тебя нисколько не портит.

– Хотел познакомиться поближе. Ты с нами уже три месяца, а мы до сих пор ничего о тебе не знаем.

– Фредерика Петерман. Капрал. Барракуда. Пятьсот двадцать третий год выпуска. Что-то еще?

– Это я и так знаю. Меня зовут Оливье, если помнишь. Присесть можно?

– Валяй.

– Можно звать тебя Рикки?

– Нет.

Какого черта ему надо? Рикки? А вилку в ухо не хочешь?

– Рикки, – наглый парень не обратил на ее ответ никакого внимания. – Приглашаю тебя завтра на прогулку по Саванне*. Делаем там остановку на двое суток. Что скажешь?

– Нет.

– Останешься на корабле? – удивился парень. – Судя по твоему виду, ты его ненавидишь.

– Что, так заметно?

– Еще бы, – засмеялся Оливье, и сердце Сэм дрогнуло, начиная оттаивать.

На Саванну они сошли вместе.

Когда девушка вернулась из школы, ее организм переживал ломку. Ее раздражал дом, Герда, Макс, а уж про деда и говорить нечего. Именно поэтому она произвела на всех впечатление злой улитки – предпочитала замыкаться в своей раковине, а когда не получалось, грозно шевелила усиками.

Но тут появился Оливье. Потихоньку ввел ее в коллектив. Экипаж настолько любил Маршанна, что его подругу, невзирая на профессию, приняли в семью. Любить не любили, зато с бойкотами завязали. А потом даже начали симпатизировать, когда отношения с пилотом перешли на новую стадию.

«Фредерика» дала добро на выход из «френдзоны» спустя три месяца после начала общения. Когда в его мыслях появилась искренность и ушла игра. Как только Оливье получил статус бойфренда, она перестала тренировать на нем телепатию, заблокировав его радар. То же самое она проделала с членами ее семьи на Соммере после возращения из «Эриды».

Ей нет нужды читать мысли тех, кому она может доверять, кого не боится. Тех, кто имеет право на личное пространство. К таким людям был причислен и Оливье. И как показало время – напрасно.

Мы не говорили о прошлом. Не обсуждали наше будущее. Просто жили. Иногда нарушали Устав. Но офицерский состав не знал о нашем романе. Мы тщательно скрывали его от вышестоящих лиц. А круг тех, кто в курсе, был тщательно отобран Оливье – они не стали бы его сдавать ни при каких обстоятельствах. Глаза капитану открыла я, когда на меня одевали кандалы. Мне уже нечего было терять, и я отчаянно хотела, чтобы Оливье хоть чем-нибудь поплатился…

Лингвистка не придавала своим чувствам большого значения.

Подумаешь, секс. Подумаешь, любовь. Ну и что? Есть в мире вещи и поважнее. Например, работа. Друзья. Тот факт, что Оливье был мне и другом, и коллегой, и любовником, меня не волновал.

Она и глазом не успела моргнуть, как влюбилась по уши.

И как назло, у нее начали открываться глаза. Мсье Маршанн – не тот человек, которого стоит знакомить с дедом. Друзьями он пользовался направо и налево. Да само понятие «друг» для него достаточно растяжимое. Если ты перестаешь делать так, как выгодно ему, переступаешь черту и становишься врагом. А сам шел по головам, не задумываясь. Он никогда не чувствовал себя виноватым. Напортачил кто угодно, но только не он. Он замечательный. Он никогда не ошибается. Он все делает правильно.

Я закрывала глаза на его скулеж по поводу и без. На его меркантильность и лизоблюдство. Мой дед тоже не идеален. Но я же любила его. Или думала, что любила. Иногда эти понятия не различить. И даже оправдывала поступки, которым нет оправдания. Но всему есть предел. Предел моему терпению подкрался на Гаапте.

Но что было до?.. Я просто жила.

В то время «Бисмарк» колесил рядом с Рукавом Персея. Между ним и Рукавом Стрельца располагались цветущие Либерсия и Эль Параизо в компании своих субколоний. А совсем рядом, буквально в паре парсеков, начинается Абсолютная Пустота. Ну как абсолютная… По человеческим меркам, конечно. Здесь кончался Млечный Путь. И начиналось межгалактическое пространство, черное нечто, заполненное одинокими нейтрино. Чем дальше от галактики, тем гуще темнота. Еще древние земляне из двадцатого века обозвали эту пустоту Местным Войдом*.

Если вы внезапно окажетесь в центре войда, вы не увидите ничего. Вообще. Даже собственное тело. Так, наверное, выглядит ад в понимании астронавтов.

Между галактиками прыгают только мхуурры. Человеческим кораблям такие путешествия не под силу. Но тем не менее, выходить в войд на несколько парсеков отваживались крейсеры. Одним из таких и был «Бисмарк». В его задачи входило, помимо прочего, патрулирование этих пустынных территорий.

Выходить в открытый космос запрещалось. Но мне, как лингвисту, позволялось многое. Я ненавидела вакуум и состояние невесомости. И сознательно отправляла свое тело на пытку космосом каждые третьи сутки.

Корабельная ночь. Внешние огни корабля погашены, дабы не привлекать лишнего внимания нечаянных гостей. И я, запаянная в скафандр с реактивным ранцем за плечами, парю в пустоте. Меня относит все дальше от корабля – я оттолкнулась от люка, чтобы не болтаться рядом с горячей обшивкой.

Впереди – Ничто. Нет неба, нет дна. Огромная нескончаемая пропасть. И ты не знаешь, что там, в темноте, и за ней – тоже. Тебя могут сожрать чужие. Или размажет в пыль шальной астероид. Или острый как бритва космический мусор пробьет твой костюм, и ты умрешь от гипоксии. Масса возможностей.

Я одна во Вселенной. Рядом только тишина, обволакивающая меня вязким коконом. И как только я начинаю в это верить, ощущаю, как покалывает кончики пальцев на руках и ногах – это приходит мой страх. Я приручаю его, загоняю обратно в клетку, прутья который сварены из глупого бесстрашия. И лечу дальше.

Однажды Оливье вызвался со мной. Я долго отпиралась. Отпирался и капитан. Меня потерять можно, а вот первого пилота жаль. Маршанн сделал вид, что смирился. И однажды не в свою вахту подкараулил меня у шлюза. Ему, видите ли, было жутко любопытно, чем это я там занимаюсь. Я милостиво допустила его до великой тайны. Он не понял.

Я думала, это будет романтично. Рука в руке, шлем к шлему, мы молчим и смотрим в никуда. И общий страх на двоих. Но я расслабилась и допустила ошибку – ослабила контроль над блокировкой его мыслей.

Господи, да она больная на всю голову! Как это может нравиться? Твою ж мать, да я сейчас в скафандр нагажу от ужаса…

Он не понял. Он вообще ничего не понял. Но я добрая. Я дала еще один шанс.

Долго плыть по безвоздушному пространству запрещается. Три месяца – предел, если нет внештатных ситуаций. Иначе может развиться синдром Беринга – болячка, которая в первой стадии похожа на обычную фобию.

Впервые с ним столкнулись колонисты, летящие сквозь года к новым землям, и он много народу положил. Сейчас каждый второй имеет к нему иммунитет, а не столь удачливый товарищ – аптечку под рукой. Нынешняя госпожа Президент давным-давно, в бытность свою обычным врачом-генетиком, нашла идеальное сочетание веществ, подавляющих синдром в зародыше. Своего рода успокоительное для больных анаблефобией*.

Такие пилюли есть на всех кораблях. Без них вас просто не отпустят с космодрома. Но корабельным уставом предписывается в обязательном порядке каждые три месяца припланечиваться. Хотя бы на какой-нибудь вшивый астероид.

Экипаж «Бисмарка» регулярно высаживался на субколониях Либерсии и Эль Параизо – сами планеты не любили принимать гостей в красных мундирах. Протестанты видели в любом крейсере и фрегате потенциальных захватчиков, а «зеленые» боялись, что каждый приземляющийся корабль все больше отравляет атмосферу и почву их драгоценной планеты. Что ж, у всех колонистов свои причуды.

Суровая ханжеская Либерсия допускала чужаков на свою соседку, Мист. Крошечная планета некоторыми астрономами считалась спутником Либерсии, настолько близки были их орбиты. Хоть Мист и попадала в зону Златовласки, все равно из-за бóльшей удаленности от звезды с грозным названием Крест Господень, климат на субколонии поселенцев не баловал.

А мне нравилась Мист.

Планета изобилует туманами. Год здесь равен восьми месяцам, и лишь на исходе последнего туманы расступаются, и на горизонте обитаемой части появляется Крест. Этот сезон зовется у местных Крещением.

Шел второй год моей службы на «Бисмарке», когда наш вынужденный отдых совпал с Крещением. Мистяне предупредили нас о предстоящем празднестве небес, и я предвкушала это событие.

Только представьте – клубы розоватого тумана извиваются в причудливом танце эросианки и медленно тают, распадаются клочьями. Перед вами плоская равнина, утопающая в фиолетовой траве, цветущей кроваво-красными звездами. И над ней – ультрамариновое небо, чистейшее, в котором хочется утонуть. Внизу, у горизонта, кажущегося таким близким, вспухает амарантовый бутон. Теперь небо влюбленно-сиреневое. Меньше чем за час красный карлик повисает над вашей головой, одаривая кожу рассеянным теплом. Планета преображается, словно омытый дождем грязный камень, превращается в сапфир с терракотовыми прожилками.

Красиво. Да ради таких моментов только и стоит жить. Поневоле поверишь в бога… поворачиваю голову, смотрю на Оливье. Выражение моего лица – как у счастливой ихтиондры*. Я ведь искренне полагаю, что мой мужчина разделяет мои чувства и эмоции. Как бы не так.

– До чего же мерзкая планета, – морщится первый пилот. – Аж зубы сводит. Круглый год сырость, холод, ни хрена не видно. И солнце еще это дебильное. Вот скажи, греет оно тебя хоть чуть-чуть?

У «Фредерики» вытягивается лицо, но усилием воли она отворачивается и поднимает глаза к Кресту.

– Меня не нужно греть. Я – теплокровная, – тихо-тихо произносит девушка, подавив вздох.

– Пойдем на борт. Аборигены нас за идиотов считают, видимо. Разрекламировали, словно тут Эдем. Еще и про отпуск заикались. Им повезло, что денег с нас не взяли.

А я бы заплатила.

Зеленый сектор – вторая остановка. Паразиты, как в шутку называла жителей основной планеты лингвистка, рекомендовали для посещения Тринидад, спутник Эль Параизо. Тот же самый рай, только в миниатюре.

Здесь прохладней, чем на материнской планете, и не столь живописная флора, зато вместо неба – вид на одну из самых шикарных планет обитаемого космоса.

Тринидад также славилась огородными комплексами. Здесь выращивалась десятая часть всего пропитания СПЕКТРа. Также здесь располагались санатории с грязевыми морями, туристические пляжи с прозрачнейшей водой и парочка геронтохаузов – по-простому, домов для престарелых богатеев, большей частью с Обители.

Здесь Оливье расцвел. Команду «Бисмарка» разместили на территории санатория для средней прослойки общества. Застиранные простыни, песок на полу, местная живность, бегающая по стенам. Особенно в санузлах. Но для бледнокожих косможителей это мелочи, недостойные их внимания. Главное – теплое солнце, теплое море и СПА-процедуры.

– Я бы мог здесь жить, – благостно улыбаясь, вещал Оливье. Его спортивная тушка покоилась в мраморной ванне, заполненной целебной грязью. «Фредерика» в это время восседала на деревянной скамье, вдыхая раскаленный пар. Она не любила сауны, но сознавала их пользу для организма и прилежно терпела временные неудобства.

– А я думала, ты вернешься на Ла Мер, когда выйдешь в отставку.

– Шутишь? Ненавижу это болото. Благодать и то лучше, хоть и принадлежит язычникам.

– Не полностью, – возразила девушка, лучше француза ориентирующаяся во внутренних особенностях планет. – Там есть православие.

– Одна фигня. Они слишком правильные все какие-то.

– По-моему, слишком правильные живут на Либерсии.

– Не, там вообще уроды. Короче, перееду сюда, как завяжу со службой. Присоединяйся.

– Не уверена, что ты захочешь жить со мной. Лингвисты не уживаются с другими. Только с себе подобными.

– А мы попробуем, – хмыкнул Оливье, одаривая «Рикки» взглядом прожженного мартовского кота. – Сейчас ведь ладим. Очень даже неплохо.

– Я бесплодна.

– Да на кой черт мне сдались дети? Я тебе развлекаться предлагаю, а не хоронить себя раньше времени.

Дети. Слабое место. Лингвистки стерильны. Побочный эффект кремниевого надмышечного слоя. Он прорастает в фаллопиевых трубах. Мужчины по-прежнему могли плодиться направо и налево, а вот сестринство «Эриды» лишалось радости материнства после первой же инъекции.

Я не любила детей. Даже в детстве мои ровесники наводили тоску и тихий ужас. Поэтому, когда нас предупредили о побочке, даже обрадовалась. Дед не станет требовать продолжать династию.

Но фраза Оливье ее задела. Сильнее, чем она могла предположить.

Или вот еще один случай.

Зеленый сектор богат на колонии. В другой солнечной системе есть некая Евангелиста. Небольшая планета с засушливым климатом и дурным нравом, однако, плотно заселенная. У Евы есть свои плюсы – плодородная почва. Дожди тут радуют население раза три за год, но многочисленные подводные источники питают посевы и колонистов. Водичка чудесная: чуть ли не продлевает жизнь. Именно за ней выстраиваются в очередь туристы, нагруженные пустой тарой. И за ее счет живут припеваючи поселенцы.

Но евчане совершили несколько лет назад глупость – приобрели сотню-другую детенышей иглоплювов. А когда с них схлынули детские мордашки и открылись зубастые ядовитые пасти, половина населения сразу переселилась под почву. В весьма мертвом виде. Вызвался отряд лингвистов. Но перестрелять успели не всех, как оказалось. Звери ушли в экваторные джунгли. И вот пять лет назад это случилось. Повторное нападение на колонистов.

Когда космическую пустоту разбередил сигнал СОС, мы как раз вылетали с Тринидад. Капитан хотел уклониться, ведь для таких операций одного лингвиста недостаточно. Да собственно, как и для патрулирования окраин. Как будто при внешней, хорошо спланированной интервенции, я смогла бы помочь. Тем не менее, сейчас я настояла на приземлении, пригрозив подать рапорт о нарушении устава. В любой другой ситуации я бы ухватилась за возможность избежать схватки руками и ногами. Но иглоплювов я ненавидела всем сердцем. Этих тварей надо искоренить подчистую.

«Бисмарк» повернул к системе Бьянка, названной так в честь бело-желтой звезды-хозяйки. Оливье бесновался. «Фредерика» с равнодушным видом жевала морковные палочки. Корабль был загружен ими доверху – спасибо Тринидад. Другую провизию они продавать отказались наотрез, сославшись на неурожайный год.

– Ты не справишься. Они тебя сожрут, ты и пикнуть не успеешь.

– Успею. И не только пикнуть. Я нахожусь здесь не только для того, чтобы слушать твое нытье.

– А еще капитану разоблачением пригрозила. Ты посмотри, какой хренью они нас кормят! Они обязаны нас снабжать провизией бесплатно, а не продавать за баснословную цену морковные палки! Почему мы должны их защищать, если они нас кормить даже не хотят? И вечно в какую-нибудь дыру пихнут…

– Между прочим, очень вкусно. И полезно.

– Я тебе не кролик*!

А похож…

– «Бисмарк» вызывает Еву. Ева, ответьте, – покосившись на «Рикки», начал бубнить в коммутатор первый пилот. Сегодня его очередь сажать корабль, и девушка решила составить ему компанию.

– Молчат? – задумчиво поинтересовалась лингвистка.

– Молчат, – буркнул Оливье. – Ева, ответьте. «Бисмарк» вызывает Еву. «Бисмарк» вызывает Еву. Уснули вы там, что ли? Мы садимся! Ева, мы садимся. Разрешите посадку! Ева, твою мать! Вы там сдохли все?!

– Сажай корабль, – в рубку заглянул капитан Доусон, вечно молодой, загорелый и подтянутый выходец с Обители. Истинный янки. – Нет времени кружить над ними.

– Они могут открыть огонь по неопознанному кораблю, – засунув в рот очередную палочку из моркови, спокойно парировала Сэм. – Вполне возможно, их система связи нарушена.

– И что вы предлагаете, лингвист?

– Десантная капсула. Позвольте мне спуститься на планету.

– Одной? Это сумасшествие, капрал.

– Они и шлюпку подбить могут, – с кислой миной заметил Оливье.

– Не смогут. Я говорю об айсботе. Один-то остался. Его оболочка выполнена изо льда. Когда войдет в атмосферу – начнет таять. Ни один прибор не поймет, что это творение человеческих рук.

– Люди вас может и не тронут, – нахмурился Доусон. – Но иглоплювы разорвут в клочья.

– Это мы еще посмотрим, – оскалила зубы в лингвистической улыбке «Фредерика». – Вы же ничем не рискуете. Убьют одного человека, а не весь экипаж.

– Хорошо, – сдался капитан. А кому охота рисковать подчиненными? За каждую голову – свой спрос у начальства. А если весь корабль сгинет, вообще печаль-тоска.

– Я постараюсь высадиться в зоне космопорта. Дам знать, если удастся связаться со служащими.

– Добро.

Как только капитан оказался по ту сторону двери, Оливье взвился над приборами и уперев руки в бока, с негодованием в каждой черточке лица уставился на девушку.

– Ты рехнулась. Решила покончить с собой? Так лучше б выбросилась в открытый космос. Я не отпущу тебя одну.

– А кто тебя спросит? Капитан? Он уже все решил. И правильно сделал. Олли, ты не боец. Ты пилот.

– И что?.. – с глубокой обидой протянул парень. – Я не смогу постоять за свою девушку?

– Не сможешь, – жестко, зато действенно. – Пора бы тебе смириться с тем, что в нашей паре защитник – я.

Я упаковалась в коробку из спрессованного льда. Оливье суетился вокруг, предлагал матрасы и термос с горячим кофе, но я махнула рукой и попросила капитана занять своего первого пилота чем-нибудь посущественнее, чем давать ценные указания ассасину. Доусон утащил Маршанна в рубку.

Я не чувствовала холод. Броня прекрасно защищает тело от температурных воздействий. Я еще раз пробежалась пальцами по внешней оболочке из неопрена*, проверяя, на месте ли стилеты и лучевик. Не люблю огнестрельное и плазменное оружие – оно может подвести. А вот руки – никогда.

До входа в атмосферу полет переносится легко. Когда капсула соприкасается с куполом из разной степени разреженного воздуха, начинается карусель. Естественно, тошноту сдержать не удается. И как же хорошо, что завтрак был уйму часов назад…

Время потеряло свою ценность. В ушах свистело, перед глазами плясали тошнотворные пятна. Я не знаю, где я, кто я, когда я. И лишь когда глухой треск на пару ударов сердца лишил меня зрения, мы остановились.

Стены капсулы легко развалились от прикосновений, наполовину обгорев в атмосфере. От гермошлема я сразу избавилась. В нем у меня плохо работает боковое зрение. И дышать тяжело. Я пока здесь с разведкой. А там будем посмотреть…

Космопорт с красивым женским именем оказался пуст, как войд рядом с галактикой. Лингвистку это не удивило. Девушка бесшумно пробежалась по территории, оценивая обстановку. Ни души. Все двери нараспашку. Красные разводы на стенах. «Фредерика» прикоснулась к одному из них и поднесла палец к губам. Кровь. И не иглоплювская.

Как эти твари могли попасть на столь защищенную территорию? Или эти идиоты пренебрегали всеми правилами безопасности? Проклятье, это же военный объект!

Что и почему действительно тут случилось, сказать сложно. Но после того, как девушка доложила капитану обстановку, ей удалось выяснить, куда делись те, кто не умер. Судя по следам, иглоплювы погнали своих жертв в глубь джунглей, которые стеной простирались на западе от взлетной площадки. Тех, кто не успел убежать вперед, надеясь на призрачный шанс затеряться среди гигантских папоротников, они тащили за собой.

И это меня напрягло. Никогда раньше они так не поступали. Жрали на месте, да и дело с концом. А тут они решили вдруг сделать запасы на голодный год?

Лингвистка попыталась расслабиться и закрыла глаза. Прислушалась к ощущениям. Тихо. Ни осмысленных мыслей, ни животных эмоций. Только тоненький писк в голове. Который становился все громче. Она распахнула глаза и обвела взглядом лес. Никого. Иглоплювов она бы почувствовала, как и любое другое зверье.

Девушка сделала шаг вперед, к деревьям. Писк стал еще сильнее. Так пищат детеныши ихтиондры, когда их мать уходит за пропитанием. Но эти звуки она не слышала, она их ощущала шестым чувством. Тело вибрировало.

С каждым ее шагом тропа становилась все шире, словно опутанные лианами стволы пальм отодвигаются от нее. Поймав на отлете промелькнувшую мысль, она метнулась к одному из деревьев. Несчастное, оно вместе с корнями шарахнулось от девушки на добрых пять метров.

Они разумны!

Писк стал отчетливее, и я смогла различить речитатив.

Не убивай, не убивай, не убивай…

Девушка вздохнула. Как бы их успокоить? Такими темпами они заглушат другие ментальные звуки в радиусе пары километров. А это чревато неприятностями.

Тише, я вас не трону. Мне нужны розовые плюшики с острыми зубами. Я не причиню вам вреда…

Не убивай, не убивай, не убивай…

Бесполезно. Придется идти на контакт третьей степени. Короче говоря, обменяться верхним слоем эпидермиса.

«Фредерика» подошла ближе и очень медленно протянула руку к стволу. Дерево задрожало, словно охваченный ужасом маленький зверек при встрече с хищником. Но с места не двинулось. То ли поняло, что бесполезно, то ли решило довериться. Пальцы лингвистки осторожно коснулись коры, погладили ее нежно-нежно, словно это щека любимого человека. И через секунду лиана доверчиво переплела ее локоть. Девушку захлестнуло волной горячей признательности.

А затем в ее мозг ворвался импульс тревоги и разрушил все очарование.

Обернулась она уже в прыжке. Вытянулась в боевую стойку. Ноги на ширине плеч, слегка согнуты в коленях для маневренности, руки отведены от туловища под углом сорок пять градусов. Незаметным движением вытащила из ножен стилеты.

Выглядит это лучше, чем звучит. Честно. А вот то, что открылось моему взгляду – наоборот. Перед нами стояли иглоплювы. Я насчитала девять особей. И судя по звукам, минимум столько же продирается сквозь лес.

Иглоплювы настороженно смотрели на нее. Первая тварь, покрупнее, очевидно вожак, шагнула к лингвистке. И начался смертоносный танец. Девушка кружилась юлой между плюшевыми хищниками, нанося точные удары по незащищенным участкам. Она слышала их эмоции, понимала каждое движение, знала, что они предпримут. Ее стилеты мелькали тут и там, расцвечивая воздух титановыми молниями.

– Рикки, ты как? – раздалось по рации.

– Жить буду…

Лингвистка тяжело дышала, опираясь на одно колено. А вокруг нее лежали розовые тушки. Последнего иглоплюва задушила плетью взметнувшаяся из зарослей лиана. Девушка послала лесу эмоцию горячей признательности.

– Я переживал, – сообщил первый пилот, когда она вернулась на борт «Бисмарка».

Но, вопреки своим запретам, копнув поглубже в его мысли, я выяснила, что переживал он в основном, как бы его не заставили пилотировать следующий челнок с группой зачистки на борту. И очень радовался. Нет, не моему возвращению. А тому, что все закончилось, наконец. Не важно, как. Главное, что опасность миновала.

Почему я проигнорировала этот звоночек?

ГЛОССАРИЙ №10

Войд — пространство между галактическими нитями и стенами, свободное от скоплений галактик и звёзд.

Местный Войд – большая пустота, расположенная рядом с Местной Группой галактик, в которую входит и Млечный Путь.

Центр Войда расположен примерно в 23 мегапарсек.

Точные размеры войда неизвестны, но это по крайней мере 150 миллионов световых лет в ширину и может иметь размер по длине до 70 Мегапарсек (230 млн. световых лет).

Анаблефобия – боязнь бесконечности.

Ихтиондра — маленький шестилапый зверек, обитающий на Благодати. Похож на земную выдру, только шкурка покрыта темно-синим пухом.

Кролик — этот земной вид млекопитающих до сих пор не вымер. Их разводят на Мисте. Под влиянием климата и радиации Креста Господня животные слегка мутировали, и теперь размером с крупную собаку.

Неопрен – разновидность синтетического каучука, хлоропреновый каучук. Изначально – патентованная торговая марка компании DuPont. Водонепроницаем, эластичен. Мягкий, пористый материал. Цвет – обычно черный, реже – темно-коричневый или серый.

Имеет множество вариантов применения, например, из него изготавливают гидрокостюмы, защитные аксессуары для мелкой электроники, а также чехлы для чемоданов. Кроме того, неопрен применялся при изготовлении Transit Habitation Module (транспортируемого жилищного модуля), разрабатываемого специалистами NASA для международной космической станции.

Неопрен может использоваться при температурах от -55° C до +90° C, однако реальный температурный диапазон зависит от конкретного химического состава материала. Неопрен стоек к воздействиям солнечного света и химически активным нефтепродуктам.