Текст книги "Не плачь, палач"

Глава 4

Песня закончилась, и моя энергия вместе с ней. Я находилась во власти своих эмоций, преимущественно ненормальных, не способная контролировать своё психическое состояние, не знала, что ожидать от себя через час. Открыв шкаф с детскими вещами, я взяла в руки новые джинсы дочки, которые она умоляла купить ей на Новый год, но даже надеть их ни разу не успела из-за моих дурацких взглядов на прагматичность. До чего же это глупо! Всю жизнь говорила другим «надо жить сегодня, никогда не знаешь, когда твой день последний». А сама? Берегу красивые платья для особого случая, одеваясь как серая мышь, и дочку свою маленькую учила носить одежду с умом, а не с удовольствием. Это всего лишь тряпки, не имеющие ценности: купил, надел, если порвал, то выбросил. Откуда во мне взялось это мерзкое чувство чрезмерной бережливости и экономии? Не вещи беречь надо, а своих любимых. Что мне делать теперь с её красивыми вещами? А со своими платьями, ожидающими выхода в свет? Моё будущее отныне беспросветно. Было счастье, что каждый день смотрело на меня своими голубыми глазами, а я, дура, ничего не понимала, мне казалось, например, что для полноценной радости не хватало путешествия на море, ради которого я работала на износ, забыв про себя и ребёнка, и в итоге все сбережённые деньги ушли на похороны. Я обещала ей рай, но не тот, где она очутилась.

Я достала из моего шкафа самое дорогое платье, которое купила себе на 29 лет, и надела его. Тогда в мой день рождения Олег не смог устоять от моей красоты и сделал предложение стать его женой. Люба, давно заметив его в гардеробе, столько раз просила меня его померить, восторгаясь, как оно красиво блестит, а я, как обычно, объясняла, что нет повода наряжаться. Я смотрела на своё отражение в зеркале – в вечернем голубом платье, с перепачканным шоколадной пастой лицом, с красными опухшими глазами, в которые лезли небрежно свисающие сосульки грязных поседевших волос, – и презирала себя всем нутром. Вдруг послышался звук открывающейся входной двери.

– Маша! Маша! Что не встречаем мужа?! Сюда иди! Поговорить надо!

Я поняла по голосу, что он по-прежнему был пьян, и быстро спряталась в детский шкаф.

– Ты где, сука, прячешься! Ты ж дома! Боишься?! Правильно боишься. Правосудия все боятся! Убила мою дочь! Отправила ребёнка в кино! А сама что? Трахалась тут с кем-то, что дочь решила из дому выгнать?! Что молчишь?! Ты где, мразь?!

Олег ходил по квартире, громыхая дверьми в ванной, в кухне, в спальне, матерясь и выкрикивая угрозы в мой адрес:

– Что?! Счастлива теперь?! Дочь тебе больше не мешает жить? Да какая ты мать?! Ты проститутка деревенская! Жила в селе, жила, и вот она, приехала в город! Да я тебя ж с улицы подобрал, квартиру тебе купил! А ты, дрянь такая, всем недовольна, всё тебе мало! Одно бабло тебя волнует! Работала она! Знаю, как ты работала! Жопой ты своей работала! Где ты, дрянь?!

Олег зашел в Любину комнату. Я зажала руками лицо, но от страха и волнения не смогла затаить дыхание. Я слышу его шаги рядом со шкафом – двери распахнулись.

– Ты вообще очумела, дура! Ты что сидишь тут?! Ты что тут прячешься?! Вылезай отсюда, идиотка!

Я не выдержала и зарыдала. Олег вытаскивает меня за волосы и с дикой силой швыряет на пол, потом бросается на меня и хватает за горло:

– Ты что вырядилась?! Дочь убила и на блядки собралась?! У нас горе, а у тебя праздник?! Да ты конченная! А может, это ты поджёг устроила?! Да тебя убить мало! Ты за всех ответишь, сука!

Я вырвалась изо всех сил из его рук, побежав к входной двери, но Олег догоняет, резко дёрнув меня за шиворот платья и повалив меня на спину. Я ударилась сильно головой, от боли и слабости не могла больше встать и сопротивляться. Он начинает колотить меня ногами в живот и по бокам, и следующий мощный удар пришёлся мне по лицу – в ушах звон, в глазах темно – больше ничего не вижу, не слышу, улетая по спирали в чёрную дыру.

Глава 5

Я пришла в сознание, почувствовав, как кто-то меня тряс за плечи. Не могу открыть глаза, будто веки склеены. Может, я ослепла? Ртом не могу пошевелить, губ не ощущаю, как во время анестезии при удалении зубов. Перманентное чувство боли для меня стало привычным состоянием. Я забыла, что значит быть в здоровом теле. Возможно, проснувшись без чувства боли, предположу, что смерть наступила, а я – это душа, которая покинула свою плоть.

– Господи! Маша! Ты слышишь меня? Да что ж это такое, господи?! Что же мне делать?! Что делать, боже мой?!

Узнаю голос мамы надо мной, чувствую, как она трогает моё тело, приподнимает за плечи, прижимается к груди. Я издаю мычащие звуки. Приподнимаю руки, пытаюсь нащупать её.

– Дочка! Жива! Дышишь! Ты очнулась! Это я, мама! Как же я испугалась, когда увидела тебя! Неужели это Олег с тобой такое сделал?! Господи!

Я держала маму за руку, пока она причитала, плакала и нашёптывала молитвы надо мной. Судьба её не жалела, бедную, испытывая на прочность всю жизнь. Настолько чуткий и добрый человек, как она, не заслуживала столько горя на своём пути. Только вера в Бога помогала ей пережить потери и невзгоды. Каждый день на протяжении многих лет она просыпается чуть свет и идёт в церковь, возвращаясь домой с блаженной улыбкой и успокоением, вылив там свои слёзы и помолившись за всех нас. Я не была воцерковлённым человеком, а после смерти Любы моя вера в Бога испарилась окончательно. Бытует мнение, что будто дети отвечают за грехи своих родителей. Что же я такого сделала, чтобы моя дочь заживо сгорела? Как так случилось, почему она, за что Всевышний так жесток?

– Доченька! Ты встать не можешь, да? У тебя кости, может, сломаны? Не могу смотреть на тебя в таком виде. Подожди, сейчас я тебя умою.

Мама принесла тёплой воды и начала протирать моё лицо, еле дотрагиваясь своей трясущейся рукой. Кровь запеклась на моих глазах и губах, как смола. Я наконец смогла приоткрыть глаза и рот.

– Мама, спасибо, – еле шевеля губами и языком, пыталась выговорить я.

– Ну тише, тише. Помолчи лучше. Давай попробуем приподняться? Может, я на помощь кого-нибудь позову? Скорую помощь вызвать? Я без твоего разрешения боялась позвонить.

– Не надо скорую, – мямлила я и замахала рукой в воздухе. – Никого не зови. Я смогу встать.

Зная меня, мама не стала настаивать и принялась помогать мне подняться. Превозмогая боль, опершись о стену одной рукой и на мамины плечи другой, мне удалось принять положение стоя, и мы с ней медленно заковыляли вдоль коридора в ванную.

– Дочка, а что ж ты в платье таком, боюсь спросить?

– Потом… скажу… – кряхтя от боли, произносила я слова с паузой.

– Как снять-то мне его с тебя?

– Разрежь его.

Мама быстро сбегала на кухню за ножницами и принялась кромсать на мне окровавленное платье. Какова ирония судьбы – два раза в жизни я его надела: первый, когда Олег попросил моей руки, и второй, когда он избил меня до полусмерти. Это было роковое платье, дважды сыгравшее со мной злую шутку. Если бы я знала, насколько дорого оно мне обойдётся в итоге, отдав за него когда-то бешеные деньги, я предпочла бы остаться голой.

Корчась от болевых прострелов в теле, стиснув зубы, старалась не кричать, чтобы не пугать маму, что помогала мне залезть и лечь в ванну. Тёплая вода приостановила немного мою дрожь. Когда ванна наполнилась почти полностью, я погрузилась с головой в воду, что окрасилась от крови в грязно-розовый цвет. Ощупывая себя, я пыталась оценить нанесённые мне увечья: рассечение левой брови, кровоточащие ссадины на скулах, лбе и ушах, разбитые губы, всё тело в ушибах и гематомах, при этом было ощущение, что все кости целы, избежав даже перелома носа и выбитых зубов. В зеркале я себя не видела и не хотела смотреть. Мама сидела рядом на табуретке, не сводя с меня глаз.

– Как же он мог с тобой сделать все это?! Живого места на тебе нет. Он ведь так и убить тебя мог!

– Да всё он правильно сделал. Он пришёл отомстить за Любу. Кто виноват в её смерти? Я. Каким бы Олег ни был отцом, он любил дочь. И лучше бы добил меня до конца.

– Господь с тобой, что ты несёшь такое!

– Я серьезно говорю. Была бы моя воля, я себя бы так же избила, даже ещё сильнее, чтоб до смерти.

– Хватит себя корить беспрестанно! Много кто виноват в том, что случилось, но вот только не ты!

– А кто виноват больше, чем я, скажи мне? Это я отпустила её в кино с чужими людьми одну! Я, вместо того чтобы быть с ней, осталась дома с этими грёбаными отчётами. У меня даже сердце не ёкнуло, когда я дверь за ней закрыла. Я должна была пойти с ней! Я должна была быть там рядом с ней… – слёзы покатились по моим рваным от побоев щекам. – Мы бы спаслись, если бы я была там… Либо умерли бы вместе… А она была одна… Совсем одна… в огне… – рыдала я навзрыд.

– Дочка, ну хватит… – плакала мама в ответ. – Нельзя ничего изменить.

– Я не могу, мама. Я не могу.

– Я тоже не могу. Никто не может. Но что делать теперь?

– Ничего. Сдохнуть мне только остаётся.

– Знаешь, дочка, вот верно в священных писаниях написано: Бог не посылает испытаний, которых мы не в силах вынести. На всё воля Божья, Маша. Ну может, для чего-то это нужно. Сходи в церковь, помолись Господу. Тебе легче станет, и душа Любочки порадуется. Молитва матери самая сильная! Я молюсь за тебя каждый день, и ты уже дважды за месяц жива осталась. Голос Бога ведёт меня к тебе, будто я слышу, как моё дитя плачет, страдает и просит о помощи.

– Мама, а я ничего не слышу, ни Бога твоего, ни как моё дитя плакало и просило о помощи… Умерла моя Любовь, а с ней и вера, и надежда, и всё остальное.

– Страшные вещи ты говоришь. Господь нас всех любит, мы все дети его, и Он будет ждать тебя в стенах Храма, когда ты вновь вернёшься ко Христу. Нет смысла в жизни без веры, любви и надежды. Не искушай судьбу свою, дочка, и не гневи Бога, пусть и утраченного тобой. Ты вспомнишь мои слова, когда это будет нужно. В церкви надо грехи слезами смывать, на исповеди, а не в ванной.

– Мама, хватит на сегодня твоих священных нравоучений. Не помогает мне это. Я не могу смириться, что Любы нет. Не могу. Никакими молитвами её не воскресить. Никто и ничто не в силах мне помочь.

Мама вздохнула, покачала головой, вытерла слёзы и молча смотрела на меня несчастными потухшими глазами. С её помощью я вылезла через несколько минут из ванной и выпила обезболивающее, она завернула меня в полотенце и довела до кресла в зале.

– Маша, в больницу тебе надо показаться, органы проверить, да и шрамы на лице могут остаться, красоту всю испортят. Тебе зашьют ранки аккуратненько, как там говорится, косметический шов наложат.

– Если поехать в таком виде в больницу, ментов придётся вызывать. В версию «упала» никто не поверит. Я по допросам замучаюсь ходить.

– А заявление на Олега ты писать, конечно, не хочешь? Жалеешь, что ль, его? Или любишь ещё, этого урода? Прости меня, Господи. Он тебя чуть не убил! А вдруг снова придёт?

– Смеёшься? Какая там любовь? История «бьёт – значит любит» не про нас. Не придёт, не бойся. Он трус! Всегда им был! Его нос больше не сунется в эту квартиру, увидишь, и замок я поменяю. Одно радует меня, что ты после моего звонка не сразу прибежала, а то бы тоже под раздачу попала.

– Да мне ведь Вера Ивановна и позвонила. Говорит, что возвращалась домой из магазина и Олега видела, выходящего из подъезда, и ручка двери была испачкана – будто в крови. Она говорит, поднялась сюда, к твоей квартире, увидела тоже кровь на двери. Постучала – тишина. Она сразу мне позвонила. Я запасные ключи от вашей квартиры найти не могла, так разволновалась. А потом вспомнила, что они у меня в кармане пальто, в котором я была, когда тебя почти бездыханную месяц назад тут нашла. Приехала на такси, а тут такое.

– Молодец – Вера Ивановна! Вечно она меня раздражала, что свой нос везде суёт, и, наконец, хоть какая-то польза от этого. Удивляюсь, как она сразу полицию и скорую не вызвала.

– Так она и хотела. Но не знала, как с сотового вызвать. Я ей сказала, что разберусь сама.

– Спасибо, мам!

Всегда удивлялась спортсменам смешенных единоборств. Они до мяса колотят друг друга голыми руками, но адреналин и жажда битвы ради победы их заряжают изнутри, и бойцы не только словно не чувствуют боли, но получают удовольствие, нанося удар и получая его от соперника. Всю жизнь я боялась драк – любых. Не участвовала никогда в разборках, даже в форме игры в детстве, когда была мода выходить группами подростков стенка на стенку, доказывая свой дворовый авторитет в глазах сверстников. Но сейчас абсолютно непонятные эмоции клубились во мне, словно во мне зарождалась новая энергия. Сложно сказать, она негативная, разрушающая или, наоборот, как сказал Ницше, «всё что нас не убивает, делает нас сильнее».

Глава 6

Почувствовав действие обезболивающих, я вернулась самостоятельно в ванную, чтобы обработать йодом раны на лице. Пришлось смотреть в зеркало – я выглядела чудовищно. На раковине лежала коробочка с Любиными заколочками и резинками, расчёска с её волосами. Закрываю глаза и вспоминаю, как расчёсывала дочку маленькой и чистила ей зубы, а уже с первого класса она начала ухаживать за собой сама. Она с детства была чересчур самостоятельная, будто хотела успеть изучить больше вещей, чем принято в её возрасте, познать этот мир, выйдя за пределы родительской опеки. Может, она чувствовала, что ей отмерена совсем коротенькая жизнь, желая ежедневно достичь новых лично ею поставленных перед собой целей. Я прижимаю к губам её щетку, вдыхаю запах её земляничной зубной пасты из тюбика. Одни воспоминания сменяли другие, как работающая киноплёнка – 24 кадра в секунду.

– Маша! Ты что так пугаешь! Зову тебя, зову – не откликаешься! – резко открыв дверь ванной, взволнованно закричала мама.

– Всё нормально, не волнуйся. Я не слышала. Красоту наводила, видишь, – иронично добавила я, показав ей ватные палочки в крови и йоде.

– Я уж испугалась, что ты что-нибудь успела сделать с собой за 10 минут, пока я тебя оставила одну!

– Не переживай, мам, правда. У меня сейчас нет суицидального настроения.

– Пошли на кухню, тебе поесть надо. Я гречку нашла, поставила варить. И в морозилке нашла куриные окорочка. Супчик куриный на вечер сварю, как ты любишь. Ты ж ничего не ела наверняка за эти 2 дня. Столько сил и крови потеряла, а стресс какой.

– Почему ничего не ела? Я шоколадную пасту ела с чаем.

– Машка, да ну тебя! Хуже ребёнка, в самом деле! Молчала б лучше! Через 5 минут будем есть.

Меня её реакция даже заставила немного улыбнуться. Узнаю свою маму в такие моменты. Мне 40 лет, но в её компании я порой чувствую себя маленькой девочкой. Мне спокойно, когда она рядом. Мама – мой лучший друг, самый верный соратник, который бок о бок проходит со мною все горести и радости, чью роль должен был взять на себя муж, что подло предал меня. Она же настоящая некрасовская женщина, что «коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт», мудра, добра и в меру малословна. Мама была из поколения детей времён Второй мировой войны, которые отличаются умением моментально взять себя в руки при столкновении с любой бедой, стойко проходя испытания с верой и любовью в сердце, сохраняя чистоту души. Современные женщины не сравнятся с ещё живыми нашими бабушками, какими бы успешными руководителями и лидерами своей жизни они ни были. Как часто мы говорим, что старики невозможны, вечно жалуются и занудствуют. А может, они имеют на это право? Мы восхищаемся вымышленными супергероями из комиксов, с упоением смотрим про них фильмы и следим за жизнью актёров, исполнивших их роли. Но в реальности мир спасён в середине ХХ века не «железным человеком» и не «бэтменом», а нашими родителями, совершившими неимоверные подвиги во имя светлого будущего. Мы живём в эпоху абсолютного эгоцентризма человека в гонке за бесконечными удовольствиями, где правят алчность и царит беззаконие. Когда ты на коне – люди стелются перед тобой, а столкнувшись с несчастьем – ты одинок, на помощь готовы прийти только психологи и адвокаты за энную сумму денег. Вспоминаю отца… Я его так любила, он умер 15 лет назад… Надо беречь маму…

– Маша! Ну сколько можно? Остынет! Иди уже кушать.

Сидя в тишине, еле просовывая ложку в изувеченный рот, меня перекашивало от ноющей боли. Даже ложку держать было сложно, руки также были отбиты.

– Спасибо, мам. Очень вкусно.

– Да брось ты! Гречка на воде с солью, вкусно ей. У тебя холодильник «зацвёл». Всё выкинула. Всё в плесени, ты его, видать, с того дня и не открывала.

– Не открывала… Спасибо, что пришла меня снова спасать. Жаль, мне твои материнские способности не передались. Калечная я у тебя. Замороженная дура.

– Не хочу слушать, как ты себя оскорбляешь. Думай про себя, что хочешь. Но мы с отцом твоим – царство ему небесное – воспитывали тебя, как полагается. Мы вырастили тебя хорошим человеком, образованным, всё что могли, вложили в тебя. Неблагодарно с твоей стороны грязью себя поливать. Я это вижу, как если ты меня в этом обвиняешь.

– Мама, ни в коем случае! Я не это имела в виду.

– Ешь молча и лучше послушай меня. Я долго молчала, а сейчас хочу сказать. Значит так, Маша, бери себя в руки. Люба смотрит на тебя оттуда, – показывает пальцем в потолок, – и душа её страдает, поверь мне. Не хочешь в больницу – отлеживайся дома, но я буду здесь, помогу тебе пока. Не хочешь заявление в полицию писать на своего муженька – не пиши, но подай на развод, нет смысла больше тянуть этот бестолковый брак. Позвони на работу, попроси начальника дать тебе ещё пару недель за свой счёт и возвращайся в офис. Жить ты на что будешь? Долго на мою пенсию мы не проживём. Уже долг за квартиру повис. Тебя в суд вызывают как потерпевшую по делу пожара. Твой долг явиться, написать заявление на выплату компенсации семьям погибших. Надо шевелиться, дочка. Ты должна…

– Мама. Остановись. Я никому ничего не должна. И я никуда не пойду. Я не могу на людей смотреть спокойно! Я презираю сам факт участвовать в этих разбирательствах по делу пожара. Нет нигде справедливости и человечности. Никому не верю. Помнишь, как папа говорил, когда злился, люди – говно на блюде. Вот правильно говорил. Я тебе дам все документы, ты хочешь – делай всё, что считаешь нужным. Я не запрещаю, главное, чтобы меня никто не трогал. А про работу я даже вспоминать не хочу, если бы начальник мой, сволочь такая, не загружал меня работой на выходных, ничего этого, может, и не было бы. И я, как дура, слушалась, горбилась над этими финансовыми отчётами круглосуточно. Фу! Не хочу даже думать об этом!

Мама глубоко вздохнула и замолчала, как обычно. Она меня хорошо знала, спорить и доказывать нет смысла, но и я её тоже знала – через пару дней она вернётся к этому разговору. Доела гречку и еле волоча ноги пошла в комнату к Любе. Следом за мной пришла и мама.

– Дочка, почему ты здесь? В Любиной кровати, что ль, спать собралась? Дай я хоть бельё поменяю.

– Нет! Нельзя! – гневно среагировала я, но быстро сменила тон. – Я ничего не хочу менять. Здесь запах моей дочери. Здесь я чувствую её. Я не готова пока отпустить её до конца, распрощаться навсегда. Пожалуйста, ничего не трогай здесь. Я сама всё уберу, когда буду готова… А ты ложись у нас в спальне. Кровать большая, тебе будет хорошо там. Я всё равно туда больше не прилягу. Я поменяю кровать вместе с замком в двери.

– Совсем с ума сходишь, – пробубнила под нос мама и вышла из детской комнаты.

Я улеглась в розовую в сердечках постель, вдохнула всей грудью еле ощутимый запах дочки. Может, его уже нет, и мне лишь он мерещился. Я закрыла глаза, обняла подушку и одеяло, представив, что обнимаю Любочку, и заснула, по обыкновению, со слезами на глазах.

Глава 7

Прошло 3 дня.

Я нашла свой телефон после долгих поисков во всех возможных местах в квартире. Подключив его заряжаться, ужасно разволновалась – на заставке экрана фото Любы… Душераздирающе… Больше месяца мой телефон был отключён, и вот я решилась возобновить связь с прошлым и настоящим. Звук посыпавшихся СМС нарушил мою социальную отрешённость. Не очень хотелось читать, но пересилив себя, я всё же открыла входящие сообщения.

Ира Бурова: «Дорогая Маша… Я только узнала о случившемся. Какое горе! Прими мои соболезнования. Позвони, как сможешь говорить».

П. В. Леонов: «Выражаем искренние соболезнования всей нашей семьёй. Помним… Любим… Скорбим…»

Неизвестный номер: «Уважаемая Мария Юрьевна, пытались с Вами связаться. Прошу позвонить нам в управление по Чрезвычайным ситуациям по этому номеру, как только сможете. Старший сержант Данилов А. А.»

Тётя Оля: «Маша и Олег, примите наши соболезнования! Пусть земля Любочке будет пухом».

Директор: «Мария, здравствуйте. Я и все коллеги выражаем Вам соболезнования. Мы предоставляем Вам 2 недели отпуска за счёт компании, чтобы Вы могли прийти в себя. До свидания».

Ира Бурова: «Маша, не могу до тебя дозвониться. Я волнуюсь. Позвони мне».

Директор: «Мария, здравствуйте! Мы понимаем, как Вам сложно, но прошло 3 недели с момента нашего последнего разговора, от Вас нет никаких новостей. Не можем до Вас дозвониться. Перезвоните мне, пожалуйста. Нам надо понимать, планируете ли Вы возвращаться на работу. До свидания».

Банк: «VISA7894 16:22 Поступление средств 56000 руб. Баланс: 99345.84».

Директор: «Мария, здравствуйте. В течение месяца мы ожидали Вашего звонка. К сожалению, не получив обратной связи, я вынужден был принимать меры. Я понимаю Вашу сложную ситуацию, но поймите и меня тоже, дела не могут стоять на месте. Мы временно отстранили Вас от должности. На вашу позицию уже наняли нового человека. Если пожелаете обсудить ситуацию, жду Вас в офисе в любой из рабочих дней. Бухгалтер перевёл Вам расчётные по увольнению. До свидания».

Зашла в папку «Фото». 1214 фотографий, самое ценное, что у меня осталось, – память. Начинаю листать фото с дочкой, улетаю мыслями в прекрасное прошлое, заливаясь слезами. Не могу насмотреться, глажу пальцами экран, целую Любочку на каждом кадре. Входит мама.

– Маша… Опять ты плачешь. Боже мой, я, так как ты, не плакала никогда. И откуда жидкость-то в тебе ещё есть. Сухая как ветка. Бедная ты моя… Вот – на, выпей, я тебе принесла специально. До дна!

– Что это?

– Пей, говорю. Вода… (Я пью.) Святая вода.

– Мама, ты дьявола из меня изгонять решила?! Может, сеанс экзорцизма ещё проведём?

– Что за богохульство! Собирайся – и пошли в церковь. Веру она потеряла… Заново обретёшь. Самое время. Я не могу смотреть, как ты себя изводишь уже почти два месяца. Всем больно. Ты не одна, кто потерял ребёнка в этом пожаре. Собирайся.

– Меня уволили!

– Кто бы сомневался. Вечно тебя ждать никто не будет, дорогая моя. Горькая, но правда.

– Сейчас, послушай, подожди с церковью. Ты помнишь дом наш в деревне? Мне он снится последнее время. Мы же его так и не продали?

– Вспомнила! Да он сгнил, наверно, уже. 15 лет прошло! Кому он нужен, в глуши?

– Мне сейчас нужен. Я хочу уехать туда.

– Ты в своём уме?

– В своём! Я три дня думала и считаю это правильным решением. Мне надо прийти в себя. Ты ключи сможешь найти?

– Глупости какие! Там ни воды, ни электричества! Три дома стояло посреди леса ещё тогда. Там нет в живых-то уже никого, небось.

– Ты что так завелась? Дом у нас кирпичный, с основательной толстенной дверью, на окнах решётки были, как я помню. Там колодец посреди двора стоял, и электричество было проведено. Сейчас тепло, май месяц, разберусь. Наверняка и люди где-то в близлежащих деревнях есть – найду электрика или муниципальное управление какое-нибудь. Мне не нужен ни телевизор, ни другие прелести цивилизации. Будет совсем тяжко – вернусь. На данный момент единственное моё желание – уехать подальше из этого города и побыть одной, в уединении с природой. Там речка, помнишь, как мы с папой там в детстве на берегу часами сидели. Он говорил, эта река целебная, она лечит. Вот и мне, может, легче станет. Я не могу больше сидеть взаперти в четырёх стенах, мне дышать уже нечем, я сдохну здесь иначе. А мысль снова оказаться среди людей, где все смеются и радуются жизни, наблюдать на улицах счастливых матерей в обнимку с их детьми – это выше моих сил.

– А на что жить-то ты будешь?

– Сейчас у меня есть почти 100 000 рублей на счёте. Мне перевели зарплату за последний месяц, отпускные и расчётные, кое-что накопилось ранее. В деревне на эти деньги можно полгода прожить. Квартиру эту сдам.

– Ну конечно! Ты вернёшься через два дня! Сдавать она собралась! Не забывай, что это квартира и Олега тоже, если уж на то пошло.

– Олег к этой квартире не имеет никакого отношения по факту. Ипотека изначально была оформлена на меня, и как собственник я одна записана. На эту ипотеку я 8 лет горбатилась на работах разных, он ни копейки не внёс. Он тут только прописан. Пусть к чёрту катится, если претензии предъявит.

– А ты мне никогда не рассказывала! Надо же! А я-то думала.

– Олег кредиты за бытовую технику, за машину выплачивал. Пусть всё это и забирает, если захочет. И потом, я хотела, чтобы ты думала, что у меня счастливый брак.

– Дурёха! Мать слепая, думаешь? Я знала, что вы вместе толком не жили уже полгода. Ты мне говорила, что все долги по ипотеке уже давно погашены или тоже врала?

– Выплатила я всё, зачем мне врать тебе. Поэтому мы никуда на отдых не ездили всё это время. В этом году хотела море Любе показать, ты знаешь…

– Всё равно, поехать в деревню в тот старый дом – плохая идея, Маша. Сердцем чую, не к добру.

– Мама, я не отступлюсь. Может, и вернусь на следующий день, не знаю. Я поеду туда однозначно. Где могут быть ключи, подумай.

– Да там открывать нечего будет – увидишь.

– Да ладно уже одно и то же повторять. Вот поеду и посмотрю.

– Ладно, Бог с тобой. Взрослая баба. Хочешь – езжай. Всегда бесполезно с тобой было бороться. Страшно за тебя мне, конечно, но всё лучше, чем валяться в постели и рыдать целыми днями.

У мамы всегда всё на своих местах, она, конечно, знала, где ключи, просто не хотела признаваться, но хранила этот дом как память об отце – он его построил. Мы были там счастливы при его жизни, ездили часто, особенно летом. Огород был большой. Отец днями напролёт что-то мастерил, достраивал, переделывал, всю душу и силы в него вложил, а мама копалась на грядках себе на радость. Но с тех пор, как папы не стало, мне было уже не до поездок в деревню, а мама в одиночку то ли не хотела, то ли боялась там бывать.

Но сейчас что-то зовёт меня в это место. Во снах вижу, как Люба с папой ведут меня туда. Надо ехать. Мне нечего было бояться. Всё самое страшное уже произошло.