Текст книги "Взрослеем с подростком. Воспитание родителей"

Нужно хорошо понимать, что беспорядок вашего ребенка идет от комплексов. Но это не о возрасте 10 лет. Это о времени активного взросления. «Тараканы» собственного ребенка нужно пытаться узнать.

Каждый из нас наверняка может привести собственные примеры тех зон, в которые ребенок не терпит вмешательства.

Собеседник: Телефон.

Екатерина: Не запаролен?

Собеседник: Запаролен.

Екатерина: Он запаролен из своих собственных соображений или вы пытались залезать?

Собеседник: Я никогда не пыталась залезать, но ребенок настолько часто им пользуется, что иногда мне хочется его изъять. Он физически не может с ним расстаться. Это абсолютно его территория.

Екатерина: Это страшно раздражает. Нужно понять, что он там делает. Если машинки гоняет, то это, скорее всего, зависимость от гаджета. Если он постоянно проверяет, что ему написали «ВКонтакте» или в скайпе, то это, скорее, касается общения. И действительно невозможно его отнять, только в крайних случаях, если нарушены азы, можно пытаться покуситься на телефон ребенка или его планшет. Это вызывает огромное отторжение.

Собеседник: Ребенок говорит: «Я не хочу ничего читать». Да, зачем убираться, если есть планшет и в нем все: и музыка, и общение. Сел на кучку грязного белья – и тебе хорошо.

Собеседник: Это относится ко времени. Когда ты залезаешь в пространство и оно бескрайнее, все остальное поплыло.

Собеседник: Может, нам не нужно учить аккуратности? Может, они будут жить как-то по-другому?

Екатерина: Все должно делаться без истерики. Если это сделано спокойно, в хорошей эмоциональной обстановке, если у вас посыл не уничтожить ребенка и рассказать ему, какой он эмоциональный урод, потому что ничего на место не раскладывает, то это может стать одной из традиций совместного наведения порядка. Если не пойдет, то не пойдет.

Собеседник: То есть вы считаете, что подростку не нужна уютная обстановка для того, чтобы с этого началась его внутренняя работа?

Екатерина: Как мы уже обсуждали, нужны какие-то идеи для порядка, и нужно помочь ему «расхламиться». И конечно, понять, возможно ли на ваших метрах создать уютную обстановку. Но элементы, например лампа, плед и шторы, создадут уют даже при очень захламленной комнате. Можно договориться и поставить бельевую корзину для хлама, пусть туда все сваливает, если убирать не хочет, и сказать: «Если ты меня очень попросишь, я тебе помогу разобрать». Это полумеры, это паллиативная помощь, но они могут перевести всю ситуацию в другое русло.

Подготовка сезонных вещей тоже может быть обыграна как семейная традиция. Стало минус двадцать, а было плюс пять – нужно доставать другие куртки, шапки. Сами вы это делаете или подключаете подросших детей, чтобы они помогли достать-убрать? Как у вас устроено приобретение новых вещей или доставание старых? Какая-то культура круговорота вещей может быть передана ребенку, это даст порядок. Как убирают летние вещи? Как у вас организована система хранения? Как вы храните босоножки, письма, фотографии? По идее, ребенок берет как основу структуру, которая есть дома. Если в доме структуры нет, а мы хотим ее создать у ребенка, скорее всего, усилия будут бесполезными.

Важно, чтобы было время для наведения порядка в пространстве и чтобы оно было украшено традициями. Удалось заструктурировать какой-то кусок – поместили туда что-то красивое и приятное. Удалось расхламить стол – поставили какую-нибудь штучечку: ракушку, подсвечник, машинку, копилку – то, что ребенок давно хотел. Сейчас столько канцелярии, которая нравится даже мальчикам. Это небольшие затраты, и это не

покупка. Облагораживание пространства должно иметь для человека смысл – даже не выгоду. Ребенок думает: «Убираешь, убираешь, через неделю опять будет ерунда какая-то!» Порядок у ребенка не в фокусе, также возникает большой вопрос – зачем? И если у вас нет ответа на вопрос «зачем», может, вам действительно и незачем, может, у вас другие приоритеты.

Порядок связан с ответственностью. Важно, чтобы приходящая к вам помощница не убирала территорию ребенка. И не потому, что вам жалко своих денег или ее времени, а потому, что если ребенок не отвечает за свои вещи, то ему очень сложно будет отвечать за свою активность. Это можно делать только по личной просьбе, в качестве исключения.

Обычно, если родители не комментируют, ничего не говорят, откликаются на просьбы о помощи (если ребенок позвал), у ребенка в какой-то момент тоже срабатывает: ну, вообще пройти нельзя, что-то стухло, и надо все лишнее выкинуть. И он поворачивается к своим авгиевым конюшням. Но если приходит Марья Ивановна раз в неделю, которая все это распихивает, этот момент не настанет никогда. Подходит ли это вам? Если 11 класс, высокая загрузка, уборка не в приоритете, ребенок абсолютно хаотичен, возможно, и это хороший вариант.

В завершение темы, еще раз хочу напомнить, что порядок в пространстве взрослеющего ребенка ни в коем случае не должен стать поводом для ухудшения отношений. Формы уборки могут быть любые – самостоятельно, вместе, Марья Ивановна в качестве исключения, но если вы из-за этого ругаетесь и если вы из-за этого выдвигаете требования, которые ребенок не выполняет, и нарастает ком взаимного недовольства, надо останавливаться. Фоновые вещи запоминаются надолго. Запоминается зудеж из-за времени и зудеж из-за порядка.

Помимо всего вышесказанного, нельзя забывать, что есть мы сами со своим собственным отношением к порядку. И у нас есть мощнейший инструмент – утверждение в форме «я-сообщения»: «Мне важно, чтобы здесь не было мусора. Я очень сержусь, когда нахожу ботинки под журнальным столиком», – и т. д. Не «ты дебил, зачем принес сюда ботинки» (это «ты-сообщение»), а что «мне это важно». И если вы на это не имеете права и не можете таким образом обозначить свои потребности относительно порядка, это может означать, что отношения вы строите неправильно. В ваших отношениях участвуют два человека: подростку важно бардачить, а маме важен относительный порядок. И если вы говорите не «ты – плохой человек, опять не убрал за собой», а «мне важно, чтобы банановая кожура находилась не здесь», это должно работать. Также надо учитывать степень запроса и степень вашего невроза, потому что именно порядок может быть огромной областью невроза, так же, как и достижения ребенка. Получается, что достижения ребенка – это одна область невроза, а если у нас порядок, то мы хорошие хозяйки (по классическим «спискам»). Но если нет классического невроза с большим списком, можно сказать: мне важно, чтобы вы здесь не оставляли свои вещи, это – моя территория. На это дети реагируют. И если им что-то от вас надо, то они все, что вы хотите, сделают: вы приходите, а в доме подозрительно чисто там, где вам важно.

Собеседник: Как относиться к тому, что подросток «огрызается»?

Екатерина: Я бы не употребляла выражение «огрызаться», как излишне эмоционально окрашенное, причем негативно. Сразу вносится некоторый негативный эмоциональный компонент. Более точно определяют ситуацию нейтральные понятия: «выражение своего мнения», «формирование собственной позиции», «несогласие с чем-то», «неприятие чего-то». Такое состояние может протекать всплесками и длиться несколько месяцев, интенсивность его зависит от темперамента ребенка (чем более эмоциональный, тем более бурными будут проявления). Как правило, это состояние сопутствует гормональному созреванию как мальчиков, так и девочек, начинается примерно за год и может продолжаться довольно долго. Именно гормональное созревание провоцирует скачки настроения, эмоциональную нестабильность, которую можно сравнить разве что с пьяным человеком или беременной женщиной – кому как понятнее.

В подростковом возрасте необходимо возражать старшим, но не «огрызаться». В этом суть этого возраста, явления сравнительно молодого, которому, по наблюдению психологов, не так много лет – всего 150. Именно столько лет психологи понимают (может быть, и неправильно) переходный возраст как формирование собственной жизненной позиции, происходящее часто в антагонизме с семьей. Родительская позиция выступает стартовой площадкой, от которой отталкиваются дети, чтобы «найти себя». И по завершении этого процесса, ближе к юности, обычно происходит сближение. В одной семье четверо девочек-подростков чертили мелом на полу границы личного пространства, причем когда выросли, это все прошло, и отношения остались замечательными.

Ребенок выстраивает границы иногда очень жесткие: «не смейте входить в мою комнату», «не открывайте мой шкаф», «мое дело, что лежит под моей кроватью». Причем неважно, сколько места у ребенка есть. «Выкрутасы» могут доставлять неприятности, но важно продолжать проявлять терпимость, лояльность к личности ребенка, потому что даже поступая так, «кусаясь», он любит родителей. Четкость границ зависит от того, что принято и уважается в семье. Если родители всегда стремятся контролировать, читать дневники, лазить в сумки, то это ведет к отчуждению и еще большему сопротивлению, стремлению начать отстреливаться из-за крепостной стены со рвом, опустить железный занавес или воздвигнуть китайскую стену. Задача родителей – помочь подростку построить европейские границы, с визами и вежливыми таможенниками, показать гибкость этих границ.

Отсутствие проявлений подросткового возраста свидетельствует, скорее, о том, что ребенок боится проявлять их открыто, либо об отсутствии отделения от родителей. Это часто приводит к тому, что уже взрослые люди не могут создать семью, продолжают жить с родителями, находятся под их активным влиянием, в коконе их мировоззрения.

О том, как вести себя родителям, написаны тома. Но если кратко, то важно эмоционально не включаться, делать так, чтобы позиция взрослого оставалась неуязвимой, «непробиваемой» эмоционально. Нельзя отвечать подростку в том же тоне, переходить на его неадекватную волну, потому что таким образом вы действуете на равных. Нужно стремиться всеми силами сохранять спокойствие, пытаясь сменить его волну, объяснить, достучаться. Возможно, это получится только на 101 или даже на 1001 раз, поскольку это очень сложно. Гормоны подталкивают орать, а если в семье это и раньше было принятым тоном общения, то усилия будут менее эффективны. Чем более расшатан эмоциональный фон, чем больше люди кричат, тем сильнее им хочется кричать. Жестким папам, особенно начальникам, чтобы не потерять контакт с ребенком, придется перестраиваться. Поскольку именно в этот период происходит перезаключение договора на всю жизнь. Нужно понять, что ребенок уже вышел из статуса подчиненного, что он ищет партнерских отношений, поэтому командный тон неуместен, ребенок начинает ощущать себя взрослым. Помогает чтение литературы (см. список в конце книги), воспоминания собственного детства, беседы с друзьями, дети которых выросли и контакт с ними потерян. Только тогда станет понятным, ради чего эти усилия и что можно потерять.

2.3. Формирование воли и профессиональное самоопределение

Формирование воли подростка обычно ярко проявляется лет в 15–16, а начало формирования происходит около 10–12 лет. Это проявление воли бывает таким, что всерьез мешает обычной жизни семьи. Если в 15–16 лет ребенок ничего не хочет: не хочет учиться, не представляет себе, кем он хочет быть, конечно, эту ситуацию можно и нужно решать, она не безнадежная, но уже очень запущенная. Таких историй все больше и больше. Но, к сожалению, это широко не озвучивается, про это не пишут издания, которые читают родители, хотя давно уже пора. Мне кажется, эта ситуация не психологическая, а психосоциальная.

С начала 90-х годов в нашей стране произошли большие перемены. Нынешнее поколение родителей относится к тем, кто успел сформироваться до начала этих процессов или в самом начале 90-х. И нынешние подростки – дети безвременья, эпохи социальных катаклизмов. Как бы мы ни старались создать детям тепличные условия дома, все равно воздух перемен проникает в их жизнь.

Подростки так устроены – им интересно все, что происходит вокруг. Им часто интересно то, что нельзя, то, что отличается от точек зрения родителей. А общественная ситуация – как пруд, в котором все взбаламучено: старые конструкции разрушены, а новые не возникли. У детей отсутствует положительный образ страны, в которой они живут, национальности, к которой они относятся, они не видят положительных перспектив, динамики развития российского общества. Например, кто сейчас герой современного российского сериала, даже если подростки его не смотрят? Бандит, мент, офисный планктон, что-то среднее между жуликом и менеджером и т. д.

Подростки растут в обществе, где профориентация отсутствует. У нынешних подростков нет идеи, что профессия важна, и они больше думают не о профессии, а о заработке. Это то, что сильно поменялось за последние десятилетия. И если в советские годы концентрация на заработках считалась чем-то недостойным, то нынешние дети говорят: неважно, кем я буду работать, главное – сколько денег заработаю.

Я очень люблю рассказывать историю, произошедшую на празднике окончания детского сада. Детям была предложена игра – нарисован цветок, на лепестках написаны названия разных профессий, отдельные цветки для девочек и мальчиков, каждому ребенку нужно взять один лепесток. Список профессий составляли воспитатели. Каких профессий не оказалось на цветке для мальчиков? Военный, космонавт, ученый, учитель, инженер, доктор, строитель, тракторист… В списке вообще не было никаких созидательных профессий! А какие профессии были? Ди-джей, топ-менеджер, юрист, академик, банкир, бизнесмен, мотогонщик, спортсмен, президент… Такая же история была и у девочек. Им предлагались профессии: модель, актриса, дизайнер, домохозяйка, стилист… Это хорошо отражает рейтинг нынешних профессий.

Профориентация – это реакция родителей на выбор профессии ребенка. Если он скажет, что хочет быть учителем, родители наверняка скажут: «О, нет. У учителей очень маленькая зарплата». Профориентация и в том, кто постоянно мелькает в телевизоре, у кого берут интервью, кто постоянно участвует в разных передачах. Реальной, настоящей профориентацией никто не занимается. И статус созидательных профессий сильно упал. Конечно, рейтинговые профессии описываются с лучших сторон, но никто не говорит о конкурентности, психологических кризисах, о тоске, которая постигает тех же топ-менеджеров на десятом году работы.

В советское время в школе был предмет – УПК (учебно-производственный комбинат). Пусть он был далек от совершенства, но дети осваивали разные профессии-повара, швеи, декоратора, реставратора, шофера, переплетчика. Сейчас ребенок может выбрать профессии согласно диапазону возможностей большого города. А что ребенок видит в мегаполисе? Дворников-таджиков, которые получают копейки, продавцов-молдаван, водителей-армян, тетенек в метро, задерганных учителей. Это, конечно, утрированное представление, но в целом так и есть. В стране отсутствует инвестирование в науку, отсутствуют структуры, поддерживающие промышленность и сельское хозяйство.

У нынешних детей не может не быть проблем с выбором профессии. Сейчас только семья реально может помочь подростку определиться. При этом именно в семье могут «обломать крылья» детской мечте. И родители, как правило, не дают детям право на ошибку в выборе профессии. Да и как дети сделают ошибки или хоть какой-то выбор в жизни и профессии, если родители до десятого класса везде детей сопровождают?

Несамостоятельность закладывается в системе образования с начальных классов. Часто родителям приходится делать уроки с ребенком и в первом классе, и в пятом, причем это очень поощряется учителями. Потом родители или возят ребенка к репетиторам, или репетиторы приезжают к ребенку. Это очень важно – от кого исходит волевая интенция. Наше общество и наше образование устроены таким образом, что волевая интенция исходит от родителей в течение очень долгого времени. Вот цитата с родительского собрания в 8-м классе: «Мамаша, вы недорабатываете, у вас по физике две самостоятельные на тройки».

Ребенок сейчас воспринимается как некий резервуар, который нужно наполнить информацией – качественнее, быстрее, больше. Он воспринимается как реципиент, как получатель знаний. Он не активен в этом процессе. И уже в подростковом возрасте начинается протест – кто-то делает пирсинг на все части тела, кто-то кует железные доспехи и уходит в ролевые игры, кто-то находит более жесткие формы протеста.

Как всего этого избежать? Мое мнение – хотя бы не делать с ребенком уроки, насколько позволяет его психотип. Научить делать уроки нужно в начальной школе. Стараться не сидеть с ребенком и ни в коем случае ничего не делать за него. Проверять – по требованию, когда ребенок просит проверять.

И школа не должна быть единственной областью функционирования ребенка. У ребенка должны быть впечатления помимо потребления информации. Хотя бы футбол после школы, а не только английский язык. Необходимы впечатления, связанные с деятельностью руками, телом, с социальными отношениями помимо потребления информации от педагогов разных заведений.

Мне кажется, мегаполис – очень узкий мир, он очень фрагментирован, мы не видим полной картины. У детей при огромном потоке информации крайне сужена социальная среда. В советское время было принято возить школьников на фабрики, заводы, сейчас этого нет. Поэтому задача родителей – расширять опыт ребенка, и социальный, и созидательный, умение работать руками. Ведь ребенок очень долго помнит что-то сделанное им самим, например испеченное печенье, сваренное мыло.

Огромный поток информации только дезориентирует ребенка, он не понимает, зачем учить, например, химию или физику.

Следует отметить, что и в обществе, и в образовании дети ориентированы не на процесс, а на результат. Средний результат никого не интересует. Детей заставляют играть не на своем уровне. Дети, особенно старшие в семье, часто находятся под большим прессингом родительских ожиданий. Они должны реализовать все, что не реализовали родители, а также, возможно, бабушки и дедушки.

По ожиданиям семей примерно 27 из 30 детей в классе должны быть первыми. Это очень сложно, и это подогревается в обществе – рейтинги, конкурсы и т. и. И дети часто теряют мотивацию, понимая, что они не могут быть первыми.

На своих консультациях подросткам я в числе прочих задаю вопрос: «В вашей школе учиться модно?» Как правило, говорят, что учатся несколько человек, а большинству на все наплевать.

Мне бы хотелось, чтобы родители не ждали готовых ответов на вопросы профориентации, а сами составили набор вопросов – себе, друг другу в родительской паре, педагогам ребенка, ребенку. Следует понять, на какие вопросы недостает ответов.

И еще хочу напомнить один из прочно укоренившихся мифов, что школа профориентирует и ребенок может сам разобраться с выбором профессии. Это, увы, не так. Ребенок может профориентироваться только в семье, общаясь с родителями и другими взрослыми. Иначе родители эту тему передают непонятно кому – или медийной среде, или друзьям-подросткам, или просто чужому дяде. Это родители должны знать.

Главное, чтобы дети чувствовали интерес родителей к теме их будущей профессии. Хорошо, если дети включатся в диалог, или даже полифонию мнений, или даже отчасти в спор.

2.4. Профессиональная ориентация
(по материалам семинаров и тренингов Е. Бурмистровой для родителей и всех желающих)

Каковы ваши основные надежды, опасения, размышления, связанные с профориентацией ребенка?

Собеседник: У меня дети еще не очень большие, но у них есть уже какая-то направленность, интерес. Хотелось бы, чтобы они выбрали не такую работу, на которую нужно ездить с девяти до шести пять дней в неделю.

Собеседник: Дочке – 17,5 лет, она учится в колледже. В какой-то момент, когда она задурила в девятом классе, я немножко поднажала и сказала: «Ты хорошо поешь. Давай ты пойдешь в музыкальное», – и приложила усилия, чтобы ее подтолкнуть, потому что она вообще ничего не хотела. Она сейчас учится шатковалко, и я задаю себе вопрос: надо ли было это делать?

Мальчику сейчас 14. Я понимаю, что какая-то направленность у него должна быть, но ярких увлечений не вижу. Возвращаясь в свою юность, помню, что после десятого класса не знала, куда хочу, и пошла абы куда – в технический вуз, а потом поняла, что мне нравится педагогический, и поступила туда. Хочу понять, насколько родители должны направлять ребенка, а что нужно детям. Боишься их совсем отпустить, потому что компьютерный мир поглощает.

Собеседник: Моему старшему сыну 12 лет. В моей родительской семье дети всё выбирали сами, но не рано, поэтому у меня внутреннее несоответствие. Сейчас все мое окружение уже с самого детства ребенка представляют, где бы они хотели, чтобы он себя нашел. Я не понимаю, нужна ли такая позиция. Мне, скорее, не нужна – я хочу, чтобы он сам определился. Хотя ему трудно сейчас выбирать, потому что он уже шестой год в музыкальной школе, а сейчас второй год увлекается футболом, и школу музыкальную ему бросить жалко. Я не хочу давить.

Собеседник: В нашей семье все математики, а дочка (14 лет) далеко не математик – она рисует. Сын растет тоже не совсем математиком – хорошо пишет сочинения, любит стихи. Мне кажется, сейчас главное – мозги поставить на место.

Екатерина: Перечислю тезисно, что нужно знать вообще о подростках.

1. Сейчас более позднее волевое взросление. Современные дети физиологически взрослеют раньше (то, что у нас было в 12 лет, у них может быть в 10), и в 6 классе, например, это могут быть люди, обладающие всеми вторичными половыми признаками. Это оболочка, это внешнее. Внутренне они взрослеют позже. Причины изучаются, и, скорее всего, они социокультурные. Дело не в воспитании, а в общем подходе. Мы с ключом на шее прекрасно проводили время, начиная с 1–2 класса. «Ключ на шее» – условное понятие самостоятельности, когда ребенок сам за собой смотрел и отвечал за свои выборы довольно рано; в начальной школе уже, наверное, отвечал. Сейчас если вы увидите пятиклассника с ключом на шее, вы будете удерживаться от желания позвать милицию или позвонить родителям. Если вы увидите семиклассника, который возвращается домой сам, то проявите заботу, тревогу и узнаете, доехал ли он до дома. Это сдвинулось не только в наших головах – это сдвинулось в социуме, по крайней мере, в Москве и других больших городах, у семей плюс-минус обеспеченных.

Благополучная семья дольше бережет детей: дольше водит за ручку, дольше сопровождает, оберегает. Все боятся разного, и многие опасения оправданы. Очень тяжело отпускать ребенка во взросление. В результате дети теряют 4–5 лет волевого созревания. Для своего возраста они очень умные, развиты интеллектуально, внешне, но волевые компоненты – то, что имеет непосредственное отношение к выбору профессии, у них в большинстве случаев задержаны. Бывает, что жесткая ситуация в семье: многодетность или передряги, делают ребенка более взрослым. Есть дети очень самостоятельные, но они находятся в зоне глубокого риска.

Собеседник: Насколько задержка?

Екатерина: Я считаю, задержка – 4–5 лет. Нынешний восемнадцатилетний – как четырнадцатилетний раньше по волевым показателям, по уровню оценки того, что происходит вокруг, по уровню социальной реальности. Они очень много времени проводят в экранах. Они смотрят много – либо нашу ерунду, либо американские фильмы. Реальность они вообще видят мало, не сталкиваются с разными сценами на улице, потому что мы их в основном возим. У них отложенное взросление. Так бывает не у всех, конечно, однако есть семьи, где детей могут защищать вообще от всего.

2. У большинства детей вообще отсутствует финансовая тревога.

Собеседник: Ее надо искусственно создавать?

Екатерина: Ее не создашь искусственно, для этого нужно очень сильно стараться. Дети умные – они прекрасно понимают, сколько стоит то, что вы покупаете: сколько стоит продуктовая тележка, сколько стоит обувь, сколько тратится на отдых. Если эта сумма есть, то ребенок рано или поздно начнет ее видеть при всей своей задержанности. Финансовую тревогу очень сложно создать искусственно. Можно поменять стиль жизни, чтобы обеспеченность, по крайней мере, детей не развращала.

Собеседник: Финансовая тревога мамы, пусть даже необоснованная, имеет значение или они видят только факты? Например, продуктовая корзина стоит столько-то, а мама все равно тревожится.

Екатерина: Сложный вопрос. Скорее всего, тревожность они переймут, но будут понимать, что папа новый телефончик все равно купит: один утопят – другой появится. У нас, у большинства современных родителей, уровень защищенности в период нашего взросления был другой. Был узкий кластер граждан, которые росли в новопартийной и дипломатической прослойке, – у них тоже не было уровня тревоги, и у них будет второе поколение. У большинства простых людей примерно нашего возраста – от 30 до 45, живших в России, – взросление пришлось на значительный уровень социальной тревоги родителей. Сначала тревоги, потом финансовые усилия – это были живые темы для родителей. Мы понимали, что сейчас, может быть, физически не хватает денег – их может просто не быть или их не бывает достаточно. Это, с одной стороны, плохо, и может сделать людей нервными, запасливыми, склонными все покупать и складировать. С другой стороны, это запускает механизм глубокого размышления: кем же я буду, как я буду жить. Не только как я буду работать и как буду себя развлекать, но как я буду жить.

Люди осмысливают это по-разному. Сейчас появились дети, очень способные, которые учатся до 30–35 лет. Они заканчивают прекрасные школы с прекрасными результатами, выигрывают олимпиады, поступают, получают одно образование, потом они получают другое образование, потом они где-нибудь учатся за границей – они вообще не стремятся работать. В целом таких «задержанных» детей очень много.

3. У нас в стране сложная ситуация в долгосрочной перспективе. Все направленное на будущее, то, что должно делать государство: долгосрочные стратегии развития общества, экономики, социальной сферы, образования, – сейчас далеко не в лучшем виде. И дети, не зная того, что знаем мы, чувствуют это как отсутствие перспектив. Если поговорить с учениками приличных заведений, которые хорошо учатся, то потрясает процент желающих уехать (они не обязательно уедут – это желание может рассосаться). Есть и патриоты, которые не уедут ни за что (среди детей много патриотов – мы их воспитываем тщательно), но и они тоже понимают отсутствие перспективы. Ситуация в обществе такая, что экономические и профессиональные перспективы человека, который выберет нормальную профессию, станет ее осваивать и работать, очень туманны, потому что такой период развития у страны, такой период в экономике. Целевая экономика либо будет уничтожена окончательно, либо должна быть сильно диверсифицирована. Все структуры, связанные с советской империей, разрушены, новые не возникли. У нас была развитая сфера услуг потребления, которая постоянно росла, а сейчас будет сильно сжиматься, поскольку падает уровень жизни в обществе. Дети это чувствуют. Перспективы развития непонятны.

Это транслируется детям через разные источники. Предположим, придет к вам ребенок и скажет: «Мама, я хочу в медицинский», – вы хотели бы этого?

Собеседник: Да. Перспективная профессия – военный врач.

Екатерина: Да, эти социальные лифты работают: военные, милиция, госуправление. Но это может не совпасть с ценностями какой-то семьи. А просто врач – это немного иначе, здесь нет перспективы, потому что представить своего ребенка просто врачом в обычных структурах сложно. И те, кто заканчивает медицинский институт, говорят, что в поликлинику идут только те, которые ничего не могут или плохо учатся. В социальных государственных заведениях работает очень большой процент не москвичей, потому что люди с возможностью выбора выбирают другое. Это то, что ребенка путает.

Например, ребенок скажет: «Я хочу быть учителем». Что вы ему скажете? Каким будет ваш ответ, если вы его не отфильтруете?

Собеседник: «Школу откроем».

Екатерина: Хорошо, если так. Кстати говоря, образование – это не закрытое окно. В образование люди могут пойти. Те, кто действительно любит учить, пойдут не в государственный образовательный проект, а в проект, может быть, имеющий финансирование, но, на самом деле, альтернативный по своей начинке. Однако мы понимаем, что это выбор, не связанный со стабильностью, с заработком. Очень сложно в России найти сочетание, чтобы было интересно, осмысленно, полезно для других и для себя не вредно и чтобы была гарантирована обеспеченность среднего уровня. Назовите мне такие профессии.

Собеседник: Преподаватель.

Екатерина: Только частный.

Собеседник: Госкорпорации.

Екатерина: Да, возможно. Если ребенок в 14–17 лет хочет идти в госкорпорацию из спокойной среды, где не нужно всех поднимать, доучивать и долечивать, возникает вопрос, что у него с целеполаганием. По сути, это очень скучная работа, административная, возможно, связанная с некоторым количеством моральных компромиссов. И ребенок, который говорит: «Я пойду на госуправление», – возможно, и правда далеко пойдет.

Ориентировать детей на такой выбор, может быть, кто-то и может.

У детей в возрасте 13–15 лет, когда они выбирают профессию, душа очень чуткая и настроена на осмысленные действия. Если это не так, то это гораздо более тревожная ситуация, чем та, при которой им вообще ничего не надо. Если человек думает пойти и заработать денег любой ценой и ему не 9 – 10 лет, а он уже подросток, то это должно вызывать тревогу.

Собеседник: Если хочет в Суворовское?

Екатерина: Думаю, что ему нравится форма. Он еще не вошел в тот возраст, когда думают о смысле. Плюс есть какая-то романтизация профессии, и этот социальный лифт работает. Надо понять, сочетается ли конституция ребенка с этим видом учебы, – насколько он режимный, стеничный, способный выносить какое-то давление. Также имеет значение, насколько это совпадает с понятиями семьи. Если да, то замечательно.

Собеседник: Моему старшему сыну около 16 лет. Школа самая обычная, и нужно определяться самому, а он пока никак этого не делает. Те ребята, которые знают, чего хотят, уходят в колледж, а мы сидим. Мне кажется, дети сейчас универсальные – они равноудалены от всего, равно как и могут все. Боюсь, что они рано начнут работать.

Екатерина: Почему боитесь?

Собеседник: Мне кажется, сейчас еще рано, и это потеря качества жизни.

Екатерина: С вами можно поспорить.