Текст книги "Маятник птиц"

Маятник птиц
Татьяна Столбова

Дизайнер обложки Лада Климкович

© Татьяна Столбова, 2023

© Лада Климкович, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0059-8918-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1.

Третьего сентября, в четверг, я снова стояла на том месте, где семь месяцев назад пропал мой брат.

Все здесь было мне знакомо до деталей. Загородное шоссе. Проплешина у обочины, недалеко от отметки «63-й километр». По обеим сторонам дороги – смешанный лес. И молодая сосна, ствол которой с одной стороны ободран – бампером «мерседеса», за рулем которого был брат.

С тех пор я приезжала сюда два-три раза в месяц, снова и снова осматривая местность в поисках того, что могло бы дать мне подсказку: где его искать? Что с ним случилось? За это время я нашла две сломанных зажигалки, грязный носовой платок, винтовочный патрон, сапог, вязаную перчатку, дешевую заколку для волос и авторучку. Все это не имело никакого отношения к исчезновению моего брата. Он словно растворился в воздухе, – тогда, в начале февраля, холодном, сыром; от него здесь не осталось абсолютно ничего, при том что я точно знала: именно на этом месте он последний раз посмотрел на меня.

Было тихо, лишь вдалеке слышался гул приближающейся машины.

Эта дорога с ровным, словно шлифованным покрытием, использовалась нечасто, – она вела из нашего крупного города вглубь страны, к небольшим населенным пунктам. Автомобили неслись по ней на максимальной скорости, при этом, поскольку обгонять обычно было просто некого, аварии случались довольно редко. Последняя произошла семь месяцев назад, когда мы с братом возвращались домой из Невинска – города с населением около восьмидесяти тысяч человек.

Был пасмурный февральский день. Брат вел свой темно-вишневый «мерседес-бенц», старый, но надежный, доставшийся ему от нашего отца. Я сидела рядом. Шел мелкий тихий снег. Пустая дорога простиралась перед нами, посверкивая влажным гладким асфальтом. Полуголый лес по обеим сторонам мрачно замер в холодном безветрии. Темнело.

– Сбавь скорость, – сказала я, не отрывая взгляда от дороги.

– Я не превышаю, – мотнув головой, произнес он. – Так что будем делать?

Я помолчала. Наш спор с перерывами продолжался уже больше часа, что было непривычно для нас обоих. Чаще всего мы приходили к согласию после короткого обсуждения, а то и вовсе обходились без обсуждений. Мы всегда мыслили и действовали в унисон. Но на этот раз мы смотрели на проблему совершенно по-разному. Я не собиралась сдаваться и понимала: он тоже не желает уступать.

– Я не хочу войны, – наконец сказала я.

– Это не война. Это четкое следование той линии жизни, которую мы выбрали с самого начала. Вспомни…

В этот момент я увидела джип, с огромной скоростью мчащийся прямо на нас.

– Тюльпан! – закричала я.

Брат вывернул руль, пытаясь уйти от столкновения. «Мерседес» слетел с шоссе, проехался по обочине, чиркнув по стволу сосны, затем снова выехал к дороге и резко встал. В последнее мгновение перед тем, как потерять сознание от удара головой о раму бокового стекла, я заметила пронесшийся мимо джип.

Когда я пришла в себя, брата в машине не было. Его нигде не было. Я ждала и искала его до полных сумерек, пока не приехал Байер. Мы осмотрели все вокруг еще раз, уже вдвоем, в радиусе ста метров. Никаких следов.

Без сил, без сна я лежала в ту ночь в своей постели. Холодный ветер дул в приоткрытое окно. Я перебирала в уме варианты того, что могло случиться. Я продолжаю это делать до сих пор. Время тянется как жевательная резинка, давно потерявшая вкус.

Кто мы? Как мы появились здесь, на планете Земля? Зачем? Жизнь коротка, и лишь немногие успеют найти свои ответы на эти вопросы, а большинство даже не успеет их задать. Мы с братом пытались прорваться сквозь вязкую толщу непознанного, непонятного. Но в итоге наткнулись на неожиданное препятствие, поставленное перед нами обычными обстоятельствами жизни, без философии и размышлений. И сейчас я плыла по течению, по самой поверхности, не углубляясь, желая лишь одного…

Живых всегда меньше, чем мертвых. Я хотела понять, где находится мой брат – среди меньшинства или уже среди неизмеримого множества. И искала его – и там, и там.

Итак, я снова стояла здесь. Светило ясное сентябрьское солнце. Как обычно, шоссе было пусто – за полчаса лишь несколько машин промчались мимо меня в обе стороны. И как обычно, осмотрев окрестность, я не обнаружила ничего, что могло бы пролить свет на загадку исчезновения брата. Сев в машину, я включила радио – «небольшая облачность, без осадков, температура воздуха плюс восемнадцать…» – и поехала в город.

***

Прежде чем явиться в «Феникс», где мне предстояло подписать несколько важных документов, я проехалась по улицам, расклеила очередную партию листовок на остановках, столбах и стенах домов.

«ПОМОГИТЕ НАЙТИ ЧЕЛОВЕКА! 5 февраля 2020 года на 63-м километре Невинского шоссе пропал Аким Д. 37 лет. Рост 188 см. Волосы густые, прямые, светлые, глаза голубые, стройный. Был одет в короткое черное пальто, бежевые вельветовые брюки, белую водолазку, коричневые ботинки-дерби. Просьба ко всем, кто видел Акима или что-то знает о нем, позвонить его сестре Анне Д. по телефону +7…»

Я настаивала, чтобы в объявлении была указана сумма, которую я бы заплатила за любую информацию, даже за крупинку информации (а я была готова отдать все). Байер убедил меня не делать этого.

– Анна, если вы не хотите, чтобы вам звонили круглые сутки всякие сомнительные личности, вы вообще не должны упоминать о вознаграждении.

– Все равно будут звонить, – устало сказала я, махнув рукой.

– Да, но не столько.

– Будем надеяться на добрую волю, а не на корысть?

– Так точно.

Я усмехнулась. Байер – жесткий как подошва, крепкий как булыжник, призывал меня надеяться на добрую волю. Тот, кто всегда пытался уговорить меня и брата сделать шаг в сторону от «бескрайнего альтруизма» и попытаться посмотреть на окружающий мир без розовых очков. Тот, кто утверждал, что идеального мира не было, нет и не будет. Тот, кого выгнали из полиции за то, что сломал руку задержанному. Рослый, широкий, плотный, весь словно состоящий из литой стальной глыбы, немногословный, с широким сероватым лицом, покрытым оспенными вмятинами, с глубоко посаженными небольшими темными глазами, он наводил страх на людей одним своим видом.

– Ладно, Эдгар Максимович, – произнесла я. – Будь по-вашему. Печатайте так.

Он коротко наклонил голову – как всегда, у него получилось нечто среднее между учтивым поклоном и небрежным кивком – и взял свой смартфон.

С того дня я каждый месяц заезжала в офис «Феникса-1», забирала пачку листовок и расклеивала их по всему городу.

И вот сейчас я увидела, как невысокая женщина в цветастом платье, обтягивающем ее упругие округлые формы, сорвала такую листовку со стены остановки и читает ее, скептически поджав губы. Женщине летом исполнилось сорок лет. Ее волосы, крашенные хной, сверкали под солнцем. И золотой перстень на пухлом указательном пальце левой руки ловил и отражал солнечный луч. Это была Лена Кучерова. Моя двоюродная сестра.

Я остановила машину и кратким сигналом клаксона привлекла ее внимание. Она встрепенулась, помахала мне и проворно забралась в машину.

– Аннуся! Подбросишь до «Феникса»?

Я кивнула.

– А я в налоговую ездила. Круговорот документов в природе! Нескончаемое однообразие.

Лена работала в «Фениксе» главным бухгалтером. Там же, но в должности водителя, трудился ее муж Егор.

– Ты зачем объявление сорвала?

– Смотри, Аннуся… – Она потрясла объявлением. – Тут нет фотографии Акима. Это неправильно. Конечно, вы люди известные, но… Мало кто знает вас в лицо! Так только, фотки в интернете, все издалека или нечеткие, потому что их делали исподтишка, да случайные видео в новостях. А я ведь говорила!.. Известность надо использовать, иначе зачем она вообще нужна? Вот как теперь искать его?

– А если Аким сейчас выглядит иначе? С бородой и усами, например. Борода меняет внешность.

– Ладно, ладно… Но про вознаграждение надо было написать! Народ же у нас алчный, забесплатно пальцем для другого не шевельнет! Хотя… Кому я это говорю… Слушай, а могло быть так, что ты что-то забыла? А? Ты же тогда головой сильно стукнулась… А к врачу не пошла. Вдруг у тебя был провал в памяти?

Я молча покачала головой.

– Ну, значит, его кто-то похитил прямо из машины, когда он тоже был без сознания.

– Так зачем ты сорвала объявление?

– А вообще, я уже сообщала следователю о своих предположениях…

– Лена, ты мне не ответила.

Она захлопала густо накрашенными ресницами, с виноватым видом глядя на меня.

– Ну сорвала… Ну прости… Эти объявления на каждом шагу. Тебе жалко, что ли? – Виноватого вида хватило ненадолго. Лена поерзала на сиденье, деловито устраиваясь поудобнее. – Давай уже поедем, а? У меня куча работы!

Я вздохнула. Лена была неисправима. С детства от нее было невозможно добиться прямого ответа, а ее поступки выходили за рамки логики, даже самой простой. Как внешне, так и по характеру, она была совершенно непохожа на свою младшую сестру Настю. Та была молчаливая, худая и довольно высокая, чуть выше меня. Одевалась Настя в основном в скромную одежду темных тонов. Она тоже работала в «Фениксе» – занимала небольшую должность в отделе учета.

Под неумолкающую болтовню кузины я проехала несколько кварталов, свернула в тихий проулок в центре города и остановилась возле серого каменного здания постройки начала пятидесятых. Все его три этажа занимал «Феникс». Как он, так и само здание, принадлежали мне и моему брату.

***

Подписав бумаги, я зашла к дяде Арику – Аристарху Ивановичу Трофимову, директору «Феникса», отцу моих кузин Лены и Насти. Но его секретарь сказала, что он уехал на объект за полчаса до моего появления.

Теперь мне предстояло еще одно важное дело. Вчера я узнала, что следователь, который вел дело об исчезновении моего брата, вышел на пенсию. Все материалы передали другому следователю. Вот к нему я и собиралась сейчас отправиться.

Я вышла из «Феникса», доставая связку ключей. Нажала на кнопку брелока и моя «Ауди» отозвалась приветственным пиканьем. Я открыла дверцу и только собралась сесть, как тонкий срывающийся голосок позвал меня.

– Анна Николаевна!

Из дверей «Феникса» выбежала маленькая хрупкая девушка лет двадцати в светло-голубом сарафане. Я узнала ее – она работала в бухгалтерии, – но имени не помнила. Она приблизилась к машине и остановилась в нерешительности.

– Я Зоя. Зоя Новикова… – проговорила она.

Зоя была сильно взволнована. У нее даже слегка подрагивали губы.

– Здравствуй, Зоя, – сказала я, улыбнувшись. – Все нормально?

– Ой… Да… Здравствуйте… Анна Николаевна, мне надо с вами поговорить.

Я внимательно посмотрела на нее. Поговорить? Здесь? Впрочем, я давно привыкла к тому, что ко мне и к брату постоянно обращались какие-то люди. Одним была нужна помощь «Феникса», другим – конкретно моя или конкретно моего брата.

– Садись в машину, – предложила я.

Зоя неловко, стукнувшись коленкой о дверцу, а потом локтем о бардачок, залезла в салон.

Я видела, что ей непросто начать разговор, и молча ждала. Обычно я не помогаю людям в этом – когда человек хочет сказать нечто важное, он должен про себя подобрать нужные слова, именно те, которые максимально точно передадут его мысли и настроение. Перебивать его на этом этапе ободряющим вопросом – значит, возможно, сбить с выбранного направления.

– Извините, что я… Я задерживаю вас. Я только хотела сказать… Анна Николаевна… В «Фениксе» пропадают деньги!

Я ожидала чего угодно, но только не этого.

– Что?

– Деньги… Пропадают. И возвращаются. Но тут я точно не могу сказать, просто не понимаю. Все как-то странно…

– С чего ты взяла?

– Я давно заметила. Еще зимой, когда только устроилась на работу. Но сначала хотела убедиться.

– И теперь ты уверена в этом?

Зоя быстро закивала.

– Я уверена. И там, кажется, большие суммы. Уже три раза было… Мама говорит – «Не твое дело, не вмешивайся», но я так не могу.

– У тебя есть какие-то доказательства?

– Есть несколько документов. Я сделала копии. – Она покраснела. – Тайком…

– Принесешь их в мой кабинет – там всегда открыто. Положишь в средний ящик стола. Завтра я их посмотрю. И не говори никому об этом.

Посмотреть бумаги я, конечно, могла, но толку от этого не ожидала. Я плохо разбираюсь в бухгалтерии. Поэтому после того, как Зоя вышла из машины и скрылась в здании «Феникса», я позвонила Байеру и назначила с ним встречу на завтра.

***

Неяркий солнечный свет проникал сквозь давно немытое оконное стекло, освещая часть небольшого кабинета с его скудной стандартной обстановкой. В воздухе парили пылинки, медленно оседая на поверхности.

Следователь Роман Петрович Тамраев оказался привлекательным крепким мужчиной лет сорока, темноволосым и синеглазым. Он с любопытством смотрел на меня, пока я со всеми подробностями излагала события того давнего февральского дня.

– Значит, – произнес он, когда я закончила свой рассказ, – вы увидели джип и крикнули брату… Что вы крикнули?

– «Опасность».

– Да. Вы крикнули брату – «Опасность!». После чего он резко свернул с дороги, машина ударилась о дерево, а потом вновь выехала на шоссе.

– Не совсем на шоссе. На край. Левые колеса стояли точно на краю дороги.

– Хм-м… Понятно. Номер джипа вы, конечно, не заметили?

– Нет.

– А когда вы осматривали местность, там были какие-то следы? Зима, снег… Если ваш брат ушел в лес, он должен был оставить следы.

– Нет, никаких следов. Но ведь был снегопад. Небольшой, и все же.

– Тоже верно. Снег мог припорошить следы… Что ж, Анна…

– Николаевна, но отчество необязательно.

– Хорошо. Анна. Я пока не успел ознакомиться с материалами дела, но могу обещать, что займусь этим в ближайшие дни.

– Спасибо, Роман Петрович. Вот… – Я достала из сумки лист бумаги. – Список примет моего брата.

Тамраев взял листок, пробежал текст глазами.

– Хм-м… Слишком подробный… Это лишнее: «широкие плечи». Кто его по плечам будет опознавать? Достаточно роста, цвета глаз и волос. А особые приметы у него есть?

– Большая родинка в форме несимметричного сердца, на шее слева, почти у ключицы. Она в середине списка.

– Да, вижу… Татуировки?

– Никаких.

– Ясно… А это что?

– Фотографии того места, где произошла авария. Поначалу я делала их каждый раз, когда приезжала туда.

– Зачем?

Я пожала плечами.

– Надеялась разглядеть то, что не увидела в реальности. Какой-нибудь след… Может, зацепку… Но ничего не нашла.

Тамраев задумчиво покивал и убрал пачку фотографий в папку.

– Анна, ну а какие у вас предположения? Что могло случиться?

– У меня множество вариантов, но ни один из них не в приоритете. Я не знаю, что произошло.

– Могло так быть, что вы были без сознания дольше, чем думаете?

– Могло. Я вычислила примерно время аварии – зная, когда мы выехали из Невинска. Но когда я очнулась, то не посмотрела на часы. Поэтому я только предполагаю, что была без сознания минут двадцать. А сколько на самом деле – неизвестно. Но в любом случае не больше часа.

– Ясно. Ладно, будем работать. А пока…

Он неожиданно смутился.

– Анна… Одна моя знакомая недавно спрашивала про вас. Понимаете, у нее в жизни такая история приключилась… Довольно тяжелая. Не могли бы вы…

– Конечно, – ответила я. – Пусть приходит.

***

Этих людей мой брат прозвал «визиторами». С ударением на первый слог, без всякого «правильного английского произношения», просто и с четким выговариванием каждой буквы. Брату было тогда лет восемнадцать и он шутил. Но постепенно это название прижилось – сначала в нашей семье, а потом и среди посвященных, которых с каждым годом становилось все больше.

Визиторы приходили только ко мне. Мы закрывались в моей комнате, я брала тетрадь, открывала ее на чистой странице, заносила на верхнюю строчку инициалы визитора, а затем записывала его/ее рассказ. Это не были биографии или истории жизни. Это были лишь эпизоды, которые произошли в жизни моего визитора, больно ранив его. Все знали – а если не знали, я предупреждала, – что я не психотерапевт, я не обсуждаю, что стряслось, не даю советов. Я только записываю. Некоторые приходили ко мне, чтобы просто поведать кому-то о своей беде, выговориться, сбросить груз, давящий на душу, мешающий жить; другие хотели, чтобы их беда не была забыта; третьи надеялись, что, будучи как бы «зарегистрированной», их скорбь будет замечена высшими силами и тогда справедливость, возможно, восторжествует – если не здесь, то потом, в другом мире. Но я, собственно, никогда не выясняла причин, заставивших людей прийти ко мне и поделиться своими несчастьями. Я знала только, зачем я это делаю.

В моих правилах был, естественно, важный пункт: конфиденциальность. Чаще всего я не знала (и не хотела знать) ни имен, ни фамилий. Только инициалы. Мне не приходилось кого-либо дешифровать. Я лишь записывала то, что мне рассказывали, редактируя по ходу записи.

Еще один пункт – категорический – я не фиксировала совершенных преступлений. Только беды, только скорбные ошибки, только глубокие обиды.

Также я не хотела брать на себя груз сотен «я», их личный груз, поэтому делала синхронный перевод первого лица в третье. Поначалу было сложно, но вскоре я привыкла и после очередной записи порой даже про саму себя думала отстраненно: «Она пойдет…», «Она прочитает…».

Первую сознательную запись (в том смысле, что я намеренно перенесла на бумагу чужую историю) я сделала в тринадцать лет. Я ехала с мамой и братом к морю, в поезде, в купейном вагоне.

Мама разговорилась с нашей попутчицей, занимавшей второе нижнее место. К обеду они, почти ровесницы, уже были на «ты» и беседовали как давние подруги. Вечером за чаем их разговор вдруг вышел на тему одиночества и предательства, и женщина рассказала свою историю, довольно мрачную (возможно, этим объяснялось то, что она ехала на юг не в отпуск, а переезжала туда насовсем), в конце упомянув, что все ее усилия были напрасны, все ее мысли, надежды и мечты развеялись и оказалось, что они не имели никакого значения, и сама она, по всей видимости, не имеет никакого значения в этом мире, а после смерти будет забыта, как вся ее жизнь будет забыта, и ей совершенно непонятно, зачем она вообще жила, зачем появилась на свет. Помню, что эти слова задели меня. Я тоже думала о чем-то таком, но мои мысли тогда еще были блуждающими и призрачными, я делала выводы и тут же в них сомневалась, затем делала противоположные выводы и тут же в них сомневалась… Наша попутчица пережила действительно трудный и даже трагичный период, тянущийся с ранней юности и до сих пор, и ее заключение о смысле жизни было конкретным и решительным.

Я сказала: «А если все это записать?». Она с недоумением посмотрела на меня: «Зачем?». Я пожала плечами – тогда я еще не сформулировала свою идею. Брат ответил за меня: «Чтобы зафиксировать вашу жизнь. Описать именно те события, которые происходили с вами, а не с кем-то другим. Это будет только про вас».

Женщина замерла на пару секунд, глядя попеременно то на брата, то на меня. А потом тихо проговорила: «Может, тогда все мое, все пережитое, быстрее дойдет…». Она подняла глаза к потолку. Я посмотрела туда же. Это был обычный потолок купе поезда. Но я, конечно, поняла, что она имеет в виду. «И может, – продолжала она, – так я и оставлю что-то после себя? И все, что было со мной, не исчезнет бесследно?» Я качнула головой – я не знала ответа на эти вопросы. «Но я ужасно пишу… – смущенно проговорила женщина. – В школе я получала за сочинения только тройки, и то лишь потому, что наша учительница жалела меня». Она вздохнула, посмотрела в окно, за которым проносились зеленые поля и маленькие рощи. «Значит, – подумала я, – пришла очередь кого-то еще пожалеть вас». Я порылась в сумке и достала блокнот с отрывными листами. Мы взяли его с собой для того, чтобы писать письма папе. Мама молча протянула мне ручку.

Официально, как потом говорил брат, наша попутчица не могла считаться моим первым визитором, так как не приходила ко мне и вообще не имела намерения быть вписанной в историю человеческих судеб. Первым визитором он считал мою одноклассницу и лучшую подругу Олю Тишкину. Но и тут был нюанс: не Оля приходила ко мне, а я к ней.

В четырнадцать лет Оля умерла от лейкемии. Все скрывали от нее истинный диагноз. Родители говорили ей, что это осложнения после гриппа. Но на самом деле она все знала и, в свою очередь, скрывала это знание от всех. Кроме меня. Однажды, когда я пришла к ней в больницу, она тихо сказала: «Помнишь, что я рассказывала тебе в прошлом году?». Я сразу поняла, о чем она. Это случилось летом на даче. Была яркая, внезапно вспыхнувшая первая любовь, а потом обида и горькое разочарование. В эти несколько слов не вместить, конечно, всей глубины и всего спектра событий и чувств, которые довелось тогда испытать моей подруге. Вот об этой своей «дачной» любви и напомнила мне слабым голосом Оля, лежащая на больничной койке – бледная, тонкая, полупрозрачная, полуземная. «Помню», – ответила я. «Все это уйдет вместе со мной. Все мои чувства… Разве это справедливо?»

Не знаю, что меня дернуло ответить: «Ничего не уйдет. Я запишу, хочешь?». Она молча смотрела на меня. В ее взгляде я прочитала вопрос: «Зачем?». Про попутчицу из поезда я к тому времени давно и прочно забыла, несмотря на то, что блокнот с описанием ее жизни хранился в старом портфеле на антресолях. Однако тут вдруг вспомнила, ярко и подробно, в том числе вспомнила слова брата, сказанные тогда, и добавила: «Чтобы это осталось после тебя». (Следующей мыслью было, и ее я не произнесла вслух, – «Чтобы зафиксировать твое несчастье; о нем никто не узнает, но будет действительно несправедливо, если то, что тебе пришлось пережить, исчезнет вместе с тобой». Именно эта мысль впоследствии стала основным мотивом всех моих подобных записей – во имя справедливости.) Оля подумала и сказала: «Если ты запишешь, то, наверное, останется».

Через три дня она умерла. А на следующий день после похорон я купила новую толстую тетрадь и записала туда историю моей подруги во всех подробностях, которые помнила. Все последующие записи были в той же тетради – после Олиной, – пока она не закончилась, так что можно считать, что моим первым визитором все-таки была она. Хотя…

***

Выйдя из отделения, я увидела молодого полицейского в форме, со спущенной под подбородок одноразовой маской, который, заложив руки за спину, прохаживался у моей машины, сосредоточенно разглядывая ее. Приблизившись, я сказала:

– Добрый день, лейтенант. Что-то не так?

Он быстро обернулся. Его симпатичное лицо с легким румянцем на гладких щеках было строгим и серьезным. Пару секунд он изучающе смотрел на меня, потом вдруг виновато улыбнулся.

– Да я смотрю – машинка ваша… «Ауди» ку семь. Синяя.

– И?

– В угоне такая числится.

– Ищите дальше, – сказала я, открывая переднюю дверцу. – Моя «ауди» вполне легальная.

– Я уже понял. У той царапина на капоте. Извините…

Я улыбнулась ему и села в машину.

По дороге домой я сделала небольшой крюк, заехала в «Детский мир» и купила ярко-желтого резинового утенка для ванной.

День к вечеру становился все теплее, солнце разгоралось ярче. Улицы были полны людей, одетых еще по-летнему. Но в воздухе и в легком ветерке едва уловимо чувствовалась осенняя прохлада.

Дома я заварила чай, сделала бутерброд и устроилась на диване. Вместо телевизора, которого у меня не было уже много лет, я смотрела в окно. Моя квартира находится в большом каменном сталинском доме, на последнем, пятом этаже. Окна гостиной, кухни, кабинета отца и самой маленькой комнаты выходят на центральный проспект. Все многоэтажные новостройки стоят далеко, отсюда видны только их одинаковые серые макушки, торчащие из чрева города. А когда я сижу на диване, я вижу в окно лишь небо. И сейчас мой взгляд разом охватил огромное светло-голубое пространство, освещенное солнцем, а потом замер на одной точке, ничем не обозначенной.

«Кто мы? – снова вспомнила я. – Как мы оказались здесь, на этой планете, в космической тьме?» Постижение реальности давалось нам с братом непросто, потому что мы хотели понять всё, во всех тонкостях, во всех подробностях. Но сейчас мои мысли были просты и однозначны: я хотела знать, где мой брат…

***

Интернет-ресурс «!Hello!». 28 августа 2020 г.

«Кто поможет Анне Д. в поисках ее брата?

…Она идет по улице, вглядываясь своими горящими глазами в прохожих. Она ищет того, рядом с кем прошла вся ее жизнь. Где он? Что с ним случилось? Возможно, произошла трагедия? И главный вопрос: неужели даже великие А. Д. не избавлены Вселенной от несчастий? Много вопросов и ни одного ответа…»

Можно ли назвать горящими глаза темно-голубого цвета? Я повернула голову и посмотрела в зеркало старого трюмо, увидев там отражение почти незнакомой женщины со взглядом, наоборот, потухшим. Под нижними веками пролегли голубоватые тени. Каштановые волнистые волосы до плеч, довольно светлые, с рыжинкой, спутаны. Тонкая, от бледности отливающая синевой рука держит большую чашку… Худощавая и в зеркальном воссоздании словно изломанная фигура. Это я. Анна Д. Мне почти тридцать пять. И я одна в этом мире. Последний месяц я питаюсь бутербродами, пью кофе и иногда чай. Ко мне неумолимо подступает моя проблема – апатия. Но я знаю, что должна держаться. Если бы он был здесь…

Эта заметка появилась в соцсетях несколько дней назад. После публикации мой второй смартфон (у меня было два, один – для своих, второй, с двумя симками, – для всех остальных) трезвонил без перерыва. Бывшие визиторы, бывшие одноклассники и бывшие знакомые хотели знать: как это случилось? Почему? Что делает полиция? Хожу ли я по моргам? Звоню ли я в больницы? Словно несколько строк в интернете дали людям знак: теперь можно прервать вежливое ожидание новостей и обрушить на Анну Д. шквал вопросов и сочувственных возгласов.

Откуда автор взял эти «горящие глаза»? Да и не ходила я по улицам. В основном я езжу на машине. И по утрам бегаю. Мне нравится тишина и пустота большого города в половине шестого утра. Когда солнечный свет только брезжит на горизонте, а воздух еще чист и свеж.

Из коридора донесся звук ключа, проворачиваемого в замке. Я не пошевелилась. Я знала, кто это.

– Аннушка, – ласково сказала Тамара, заходя в комнату.

Я не двигалась. Мой взгляд по-прежнему был прикован к невидимой точке на небе.

– Ты опять не стала обедать? Я же курочку потушила…

Я очнулась.

– Курочку?

– Да! – обрадованно произнесла Тамара. – Подогреть?

– Не надо… Я там утенка купила резинового, для Котика.

– Ты моя умничка, добрая девочка моя…

Не выношу, когда Тамара начинает сюсюкать. Но ничего с этим поделать нельзя. Она знает меня с восьми лет и все эти годы я борюсь с ее пришепётыванием и умилительными взглядами. Вернее, уже не борюсь. Во-первых, бесполезно, во-вторых, это ее единственный недостаток.

Ее сын Константин, или Котик, был умственно отсталым, а помимо того имел еще целый букет неизлечимых болезней, в том числе неврологических. Ему требовался постоянный уход. Поэтому, когда в девяносто четвертом Тамара осталась одна с несчастным младенцем, одновременно потеряв мужа и работу, мои родители предложили ей свою помощь. То еще были бедные, почти нищие годы. Все, что было у нас – эта большая четырехкомнатная квартира, доставшаяся отцу по наследству от его отца, генерал-майора артиллерии. Все, что было у Тамары – тоже квартира, но однокомнатная, на нашей же лестничной клетке, и тоже доставшаяся ей по наследству. Родители делились с ней всем – едой, деньгами, одеждой. Если удавалось что-то из этого списка добыть… Папа – инженер-конструктор на заводе, месяцами не получал зарплату и подрабатывал, таская ящики в соседнем винном магазине. Мама – учитель младших классов в школе, продавала на стихийном рынке рядом с метро некоторые книги из обширной дедушкиной библиотеки. Мы с братом собирали бутылки и лом и сдавали их.

Котику было около года, когда все внезапно изменилось. У нас появились деньги. А следовательно, жизнь Тамары тоже стала легче. И тогда она, постоянно переживавшая от того, что ничем не может отплатить моим родителям за поддержку, выдвинула предложение: «Я возьму на себя ваше хозяйство». Мама смущалась и отнекивалась, но она в самом деле ничего не успевала – помимо ее второклассников у нее была еще группа продленного дня, а единственный выходной – воскресенье – почти полностью уходил на стирку, уборку и приготовление обедов на два дня вперед, так что помощь Тамары была очень кстати.

С тех пор прошло двадцать пять лет. Родителей давно нет. Тамара уверенной рукой ведет все мое жалкое одинокое хозяйство. Котик вырос и растолстел, годам к шестнадцати научился сам мыться в ванной, но до этого желал играть там с резиновым утенком. Последнему утенку он отгрыз голову и теперь вообще отказывался залезать в ванну. Хорошо, что я вспомнила сегодня об этом, когда ехала домой.

Тамара – полная, плотная, среднего роста, пахла плюшками с корицей, которые обожал Котик, поэтому она пекла их почти каждый день, и была воплощением домашнего уюта. Ее круглые щеки были румяны, а кончик короткого широкого носа чуть вздернут. Кажется, она ничуть не изменилась за эти годы, разве что плотные кудряшки, всегда кокетливо уложенные с помощью щипцов для волос, стали седыми. Я всегда считала ее частью своей семьи. Той семьи, от которой ныне остались только мы с ней да Котик, существующий в вечном блаженстве в своем маленьком королевстве плюшек и мультиков.

Она погладила меня по плечу.

– Так подогреть курочку?

Я машинально кивнула и она, довольно приговаривая очередные милые глупости, устремилась на кухню. А я подумала, что мне надо пересилить себя и поесть. Сил оставалось довольно мало.

***

– Еще кусочек возьми.

– Не хочу.

– Возьми, вон какая худенькая, скоро одна тень от тебя останется.

– Не хочу.

– И что бы сказала Надежда Ивановна, если б увидела своего ребенка в таком весе?

– Тамара, иди домой, тебя Котик заждался.

– Он спит. Значит, не будешь больше курочку?

– Нет.

– Ну я уберу тогда в холодильник. Завтра поешь.

Когда Тамара ушла, я снова переместилась на диван и устремила взгляд в небо. Оно уже потемнело до сумрачной синевы. К вечеру похолодало; в открытое окно залетал легкий ветерок, шевеля занавески. Уличные звуки постепенно становились реже и тише.

В детстве, я помню, на месте этого большого дивана стоял маленький, односпальный. И перед сном, лежа на нем, подложив кулаки под подушку, я так же смотрела в темнеющие небеса, постепенно погружаясь в сладкую детскую дрему. За стеной находилась кухня, я часто слышала приглушенные голоса родителей, их тихий смех, джазовую музыку из радиоприемника. Эти звуки давали мне ощущение полного покоя. Я знала тогда, что живу в прекрасном и безопасном мире. Здесь, рядом, мои родители. А в нескольких шагах, через коридор, комната брата.