Текст книги "ВинАдельня. Беседы с духовными учителями о чувстве вины, кризисах и развитии"

– Но ведь есть и положительный опыт. Я прочла почти все книги Б. К. С. Айенгара, и он как раз говорил: лучше хорошая книга, чем плохой учитель. Ему пришлось прочувствовать все на собственном опыте. Айенгар упоминал, что с телом происходило всякое, и порой очень сложно было до всего доходить самостоятельно. Он писал, что если предоставляется возможность встретить учителя – замечательно. Но если наставника нет, а искреннее желание есть – необходимо изучать тексты и книги самостоятельно.

– Да, бывает по-разному. Однако о какой-то реальной тайной мудрости вряд ли кто-то напишет в книге. А тайная она лишь по одной простой причине – даже пишущий правильные вещи открывает ее сырому сознанию читателя. В результате человек прочтет не то, что автор написал, не то, что он хотел передать, а то, что сам сейчас ощущает, увидит в книжной мудрости только собственные ощущения. А раз нет учителя, скорректировать такое понимание невозможно, тут и таится серьезная опасность. Поэтому, на мой взгляд, книги наносят большой ущерб. Но согласен: если у вас плохой учитель, но есть хорошая книга, почитайте книгу.

– Вы как-то в другом интервью сказали, что благородный муж не должен общаться с теми, кто ему не ровня. В нынешних реалиях это значит, что нужно оградить себя от токсичных, хронически ноющих, угнетающих людей?

– Да. И это не мои слова. Так сказал Конфуций, а я с ним согласился. Иногда нам кажется, что кто бы к нам ни обращался, кто бы ни звонил, мы обязаны ответить, потому что так вежливо, так нужно, так строится социальное общение. Но однажды придется понять, что есть некая внутренняя нравственная гигиена, для ее соблюдения лучше избегать общения с кем-то. Да, по работе приходится контактировать с людьми, которые, может быть, вам не интересны, неприятны и вызывают скорее угнетение, чем радость, – с ними надо ограничивать общение. Наша душа – наша единственная реальная ценность, значит, ее необходимо держать в чистоте. Поэтому когда-то придется поставить определенные барьеры между собой и средой внешнего общения. Тогда мы сохраним чистоту сознания. Я упомянул в том интервью буддийскую поговорку: «Внешний мир создан лишь для того, чтобы мешать нам жить». Он нас все время испытывает новыми связями, знакомствами, ненужным общением. Важно понимать, что этот мир сбивает нас с пути, не позволяет замкнуться, уединиться внутри себя, хотя бы на час в день.

– Карл Лагерфельд говорил, что с некоторыми людьми иногда нужно просто поддерживать вежливое равнодушие. Это, наверное, о тех, кто угнетает на работе.

– Золотые слова.

– По словам Конфуция, в тридцать лет он испытывал сомнения и только к семидесяти начал слышать волю неба. У вас так же или нет? Только с возрастом мудрости стало больше или вы всегда были таким человеком?

– Конечно, с возрастом, потому что возраст – это опыт. Хотя ни в коем случае не соглашусь здесь с Конфуцием. Каждый, приходя к любым восточным практикам, начинает изучать их ради интереса, ради любопытства. Не может быть в двадцать лет того духовного опыта переживания разных состояний, который накапливается, например, к сорока годам или к пятидесяти-шестидесяти. Тут главное – уметь воспользоваться этим опытом, потому что многие пропускают опыт через себя и ничему не учатся. А значит, в какой-то момент необходимо наиграться образами внешнего мира. Наиграться статусами, состояниями, кому-то надо наиграться богатством, кому-то – бедностью, кому-то – святостью, ведь это тоже особый вид игры, такая наивная святость. И в конце концов придется понять: то, что все мы воспроизводим вокруг во внешнем мире, не имеет никакого отношения к внутренней жизни, и, следовательно, пора начать по-настоящему заглядывать внутрь себя. Этот опыт болезненный, и тут-то как раз и требуется возраст: необходимо пережить целый ряд состояний и понять, что они важны. Причем не обязательно достигать к семидесяти годам того, чего достиг Конфуций. Но очевидно, что нельзя требовать от юноши или девушки того же самого, что требуем от мудреца, человека с богатым опытом. Другими словами, каждому нужно наиграться с внешним миром.

– Во время нашего знакомства вы сказали, что история – это драма. Мы привыкли жить в драме. Обычно все фильмы, книги связаны с ней: что-то случается, главный герой страдает. Это укоренилось благодаря западной культуре или на Востоке все так же?

– История на той и другой стороне одинаковая, только состояние разное. На Западе драма идет от западного представления о развитии мира, от времен Аристофана, когда требуется не монотонное течение истории, а какие-то значимые события. Так сегодня СМИ подают любое событие. Обычная жизнь человека мало кого интересует, необходимо, чтобы что-то взорвалось, упало, кто-то с кем-то развелся, кто-то кого-то застрелил. Нужен информационный повод, так выглядит современная история. Древняя история сохранила понятие драматизма развития. Следом в наш мир, в наше сознание пришло христианство, представляющее всю священную историю как чудовищную драму, трагедию, которая в конце концов разрешится торжеством второго прихода мессии. И по-другому вы никак не воспринимаете: то же включается при изучении истории, просмотре кинофильмов, чтении книг – обязательно должно что-то происходить. На Востоке по-другому. В Китае нет понятия падения героя. В некоторых романах, кинофильмах, конечно, это встречается, но чтобы герой принес себя в жертву ради других, такого нет. Жертвенность и мучения в восточной культуре отсутствуют, ни одна из восточных религий – ни индуизм, ни буддизм – не чествуют мученичества. Он в почете только в христианстве и в исламе. Поэтому в восточной культуре нет того отшельничества и аскетизма, что присутствует на Западе. Некоторые, конечно, уходят в аскетизм, но это узкие течения. Дело в том, что для Востока история – долгосрочная система самосовершенствования человека, а для Запада – прежде всего драма, которая должна закончиться либо трагедией, либо каким-то мессией. Поэтому финал любых американских кинокартин – хэппи-энд, иначе фильм просто не пройдет внутреннюю цензуру. В любом русском романе, возьмите хотя бы Достоевского, наоборот, плохой исход, чего требует трагедия русской души – кто-то должен умереть и через смерть очиститься, иными словами, должна произойти трансформация человека. Цель трансформации в Европе – возрождение, перерождение или умирание. В Китае же мы не видим трансформации, здесь скорее рассказ о трансцендентности, показывающей святость.

– Трансформация через служение – быть полезным людям – есть на Востоке?

– Да. Главный персонаж буддизма в Китае – богиня Гуаньинь. Она может быть в нирване, при этом специально оставаться на земле, чтобы помогать людям, спасать и страдать вместе с ними. Однако это не подвиг, а правильное поведение. На Западе мы видим другое: там подвиг – любовь к ближнему, любовь к человеку. Когда кто-то, например, пытался артикулировать идею о том, что человека надо любить не меньше, чем бога, их далеко не все поняли. Почему? Абстрактного бога любить просто – мы его боимся, не понимаем, как он ведет себя, и все время пытаемся договориться с ним. А теперь представьте, что никакого материального присутствия, с которым можно договориться, нет. В буддизме его нет, в индуизме его нет. В Индии есть священный сакральный мир, но вы с ним тоже не договоритесь. Вы не можете молиться, не можете исправить. Можно попытаться исправить, но это ухудшит карму при неверном поступке. Ведь многое зависит от того, насколько вы правильно понимаете, как эту карму надо очищать. Иначе говоря, все заключается не в какой-то книге – типа Библии или Корана, – которую надо прочитать и следовать написанному в ней, а в чистоте вашего сознания. Если оно у вас загрязнено, что ни делайте, какие оправдания ни находите, все получится плохо. В этом и заключена суть происходящего. Если вы на Востоке занимаетесь какими-то практиками, вы базируетесь на собственной ответственности, на Западе эту ответственность берет на себя либо священник, либо церковь.

– Известная фраза Экхарта Толле, духовного наставника многих американских селебрити, звучит так: «Свету сознания легче сиять через угасающую форму». Это как раз о мудрости, приходящей со временем?

– Я думаю, он имел в виду не саму мудрость. Я бы сказал немного иначе: не нужно дожидаться пожилого возраста, следует дождаться, когда внешняя форма начнет угасать. Когда придет понимание, что наши идеи, чаяния, например моя мечта стать крупным, уважаемым лидером, вообще неважны. Я сейчас расскажу историю без фамилий, потому что люди в ней – до сих пор живущие и работающие. Как-то мы с одним крупным российским политиком оказались в доме известного буддийского учителя в Пекине. Мой спутник обратился к наставнику: «Я делаю все возможное, чтобы помочь людям конкретного города, с утра до ночи этим занимаюсь, но обо мне все равно пускают дурацкие сплетни. Я же иду с добром, а получаю только зло. Почему наверх в управлении страной, миром поднимаются только гадливые люди, а честные, чистые остаются где-то внизу?» И буддист ответил, что тот на самом деле пока не понимает: миром управляют не те, кто на вершине государственной или административной машины. Правят миром люди с другим сознанием. Не финансисты, не политики, а те, кто наконец понял, что все их внешние статусы не нужны, чтобы помогать людям и управлять миром. Вы должны тащить внешнюю форму, должны наиграться с ней, потому что на пальцах это не объяснишь. Наш политик не понял мысли, ее действительно сложно осознать. Но идея правильная: внешняя форма должна истощиться, однажды нам придется понять, что она не приносит ничего, кроме проблем. Внешняя форма не обязательно плотская, не обязательно связана с физическим телом, это может быть и ваша профессия, и ваш статус, и ваши чаяния, надежды. Вот когда они истощатся, тогда и начнется реальная работа над собой.

– Давайте обсудим один из ваших любимых фильмов «Общество мертвых поэтов». Герой Робина Уильямса позволяет студентам озвучивать их собственное мнение, приучает молодых людей думать, чтобы не выискивать в книгах, что такое поэзия, а чувствовать ее. Вы тоже учите своих студентов думать и чувствовать самостоятельно?

– Да, и не только. Важно, обращаясь к поэзии или философии, не просто читать строки, а входить в образ человека, написавшего их. Герой Робина Уильямса обучает студентов переживать мысли и чувства тех людей, которые для них всего лишь мертвые поэты. Этих авторов уже нет, и все, что от них осталось, – слепок сознания. Нельзя видеть в нем простой набор информации – необходимо проникнуть внутрь образа, слов, увидеть по-настоящему лицо поэта и переболеть тем, что он делал. В этом и состоит настоящее обучение. В фильме заложена важная идея: пока мы не войдем в образ тех, кого изучаем, неважно, поэты это или философы, историки, великие мудрецы или исторические фигуры, мы никогда не поймем, почему и как они думали. Это всегда связано с внутренней ломкой: тяжело выходить из собственного образа. И сам фильм во многом очень трагичен.

– Да. Такая несправедливость в конце.

– Абсолютно точно. В этом колледже обучают формально, его профессиональные преподаватели безлики, они ничего не дают студентам. Не дают и современные университеты, к сожалению. Но прийти к этому можно не через разработки новых методик, а личными усилиями преподавателя, работой наставника с учениками. Как только учитель готов пожертвовать собой, чтобы хоть один из подопечных начал сопереживать тому, что изучает, начинается движение вперед.

– Вы делитесь со студентами знаниями о восточных духовных практиках, о ритуалах, даете им такие подсказки?

– Нет, это совсем разные направления. Духовная практика – отдельная жизнь. Если кто-то спросит о ней и будет готов общаться, я скрывать не буду. Но наша задача в университете – добиться, чтобы студенты вошли в материал и в профессию, начали понимать, ради чего мы это изучаем. Проблема современных университетов, хороших и плохих, в том, что там обезличивают человека работой по единой программе, с единым чтением лекций. Когда преподаватели годами читают один и тот же курс, а некоторые занимаются этим по тридцать-сорок лет, для них обучение превращается в рутину. И это не только в России, по всему миру. Моя задача – сделать так, чтобы лекция стала диалогом, чтобы началось двустороннее общение, и неважно, говорим мы об истории Китая или о философии. Если человек по-настоящему задумается, почему китайцы именно так поступали, а не иначе, значит, мы сдвинулись с мертвой точки, дальше студент справится сам.

– Что для вас означает «лови момент»? Вам удается в повседневной жизни себя ловить в моменте или вы как-то по-своему к этому относитесь?

– Не могу сказать, что следую такому правилу. Но в чем-то это очень правильная вещь. Мы все время мыслями в будущем или в прошлом и не переживаем настоящее. А например, тот же самый дзэн-буддизм говорит, что есть лишь вечно длящееся настоящее, и мы должны в нем присутствовать, а не жить только мыслями о будущем. Многие религиозные традиции предлагают простить настоящее – некрасивое, болезненное и жалкое – и думать о прекрасном будущем в загробном мире, когда этот мир переродится. Такой подход, конечно, должен облегчать жизнь, снимать любую головную боль, но ничего не лечит. Мы живем только тогда, когда осознаем современную жизнь, не давая при этом сознанию залипнуть в ней. Другими словами, живем здесь, но не позволяем существующей действительности изменить наше сознание. Иначе начнем зависеть от ощущений и переживаний, как алкоголик зависит от бутылки. Индустрия переживаний, прыжков с парашютом, с одной стороны, дарит новые впечатления, а с другой – делает человека буквально наркотически зависимым от каких-то внешних воздействий, и он пробует все новый и новый наркотик. Необходимо прийти к развитию сознания не под воздействием наркотика внешних событий, а только под воздействием медитативного созерцания каждого момента настоящей жизни.

– Главный герой «Общества мертвых поэтов» говорит: «Великая пьеса продолжается, и ты все еще можешь вписать свою строку». Какую строку вы бы вписали?

– Это гениальная фраза. Думаю, нужно четко понимать, что та история, которой вы занимаетесь, не закончилась перед вами, она закончится после вас. Вы стоите на плечах тех гигантов, поэтов, художников, философов, историков, которые шли до вас. Единственная строка, которую мы можем вписать, – передавайте чистоту знания, не дайте ему умереть. Собственно, фильм построен на том, что все изучение классических и очень ярких британских поэтов до этого преподавателя заключалось в заучивании студентами строк и цитировании их. Еще требовалось знать, когда поэт родился, о чем писал. Такой метод убивал поэзию. А герой Робина Уильямса сказал, что при желании каждый может вписать свою строку в эту поэзию, может стать таким же, но потребуется достичь того же уровня созерцания и переживания, только тогда это станет возможным.

– Получается, время и путь связаны. Время показывает, куда нас приводит выбранный путь, если говорить о будущем?

– Наше физическое тело, конечно, связано со временем – в физическом теле мы живем конкретное количество лет. В этом теле испытываем целый ряд переживаний, состояний и учимся их преодолевать. Значит, надо научиться пользоваться грамотно телом и физическим состоянием. В нем мы можем испытывать страх, боль, переживания, любовь, отрицание этой любви, и необходимо научиться правильно реагировать на такие состояния. Собственно, это – одна из форм медитации. Но не стоит привязываться к телу, которое определит ваш путь, потому что оно через какое-то время, хотите вы того или нет, отпадет. Вы останетесь без него, и путь станет совсем другим. Машина не определяет, куда ехать, это решает водитель, поэтому важно спокойно относиться к факту смерти, болезни, умирания и отсутствия тела. Нет ничего хуже, чем истязать тело или держаться за него в попытках пожить на годик подольше, поскольку многого не успели. Это романтично звучит, но, может быть, ты не тем занимаешься, чтобы успеть. Мы вообще многое не успеем в этой жизни. Если хватит времени хоть немного потренировать себя настоящего внутри собственного тела, то считайте, что оно свое дело сделало.

– Это, наверное, как раз как в фильме «Пока не сыграл в ящик». Там главные герои, вспомнив о том, что их тело смертно, в последний момент пытаются сделать все, что откладывали на потом. Второй ваш любимый фильм – «Знакомьтесь, Джо Блэк». Здесь, как я понимаю, мы видим героя, у которого в материальном мире все есть, он суперуспешный, однако на одну встречу он должен прийти рано или поздно. Все мы там будем, но он даже здесь пытается торговаться, как-то оттянуть время. Как вы к этому относитесь? Есть ли у вас страх смерти? Возможно, вы часто думаете об этом, анализируете?

– Есть ли у меня страх смерти? Думаю, нет. Не могу сказать, что прям завтра готов и хочу избавиться от физического тела, но к самому факту смерти отношусь спокойно и с пониманием того, что в любом случае это произойдет. В фильме «Знакомьтесь, Джо Блэк» мне нравится мысль о готовности к тому, что все закончится. Каждый пытается, особенно в зрелом и пожилом возрасте, понять, для чего продолжает жить. И каждый находит свой ответ: ради детей, чтобы помогать окружающим, потому что нужен кому-то. Это правильное оправдание: человеку важно осмыслять, зачем он живет. Но люди редко понимают, что должны жить в том числе и для себя, чтобы все-таки очистить собственное сознание. В конце концов, старея, мы не можем делать то же, что делали в молодости: физически не можем помогать, зарабатывать деньги. Значит, что, пора умереть? Нет, наступает период мудрости, когда нам становится по силам по-настоящему помогать людям – советами, воспитанием, и это уже происходит совсем иначе. Обратите внимание: идея фильма в том, что даже богач, у которого все есть и который прекрасно понимает, что однажды придется расстаться с жизнью, все равно оказывается внутренне не готов. Для него рациональность ухода из жизни – внутренняя трагедия. Здесь есть и другой момент: смерть не понимает, чем живут люди, она не осознает наших переживаний в мире, она просто абстрактна. В фильме смерть пытается понять, ради чего мы все здесь суетимся. Это хороший вопрос. Посмотрите на свою жизнь с точки зрения смерти, с точки зрения той вечности, в которой живет смерть, и вы поймете, что ваши взгляды демонстрируют абсолютно разное понимание себя самого.

– Может быть, есть восточные духовные практики, помогающие людям, потерявшим близкого? Ведь если уходит любимый человек, все равно наступает удушающая скорбь, и ты не можешь сразу отнестись к этому со светлой памятью, благодарностью и любовью. Ты страдаешь: это необратимое событие, ничего сделать уже нельзя, а смириться пока не получается. Есть ли какие-то техники, помогающие человеку в таком состоянии? Вы сами сталкивались с этим?

– Да, мне приходилось с таким сталкиваться. Есть различные психологические методы для снятия стресса. Но событие уже произошло, и это – главное, что приходится объяснять. Ничего уже не вернуть, и, соответственно, придется жить по-новому. Важно понимать, что человек живет в разных рекреационных состояниях: в теле и вне его. Как только мы осознаем это, приходит понимание, что с исчезновением тела жизнь человека не заканчивается. Она продолжается, просто с ним теперь сложнее общаться: уровень слов, ощущений, прикосновений становится недоступен. Значит, необходимо научиться налаживать духовный контакт, что значительно сложнее. Да, у человека больше нет тела, но он может продолжать общение. Как только мы принимаем мысль, что за пределами нашей черепной коробки есть другой мир и наш разум может туда сползать, поскольку не привязан к телу, становится гораздо легче. Тело умирает безвозвратно, никто никогда не вернется в то же самое тело, но душевная энергетика остается. И этому переживанию следует учиться заранее. Многие буддисты и индуисты, теряя родных, спокойно относятся к факту смерти, потому что для них тело не является полным воплощением человека, человек находится за пределами своего тела. Этому надо обучаться заранее, а не когда кто-то уже навсегда покинул телесную оболочку.

– Вы абсолютно правы! На съемках я как-то общалась с одной известной актрисой, прожившей с супругом пятьдесят или даже больше лет. И вот его не стало. Она сказала, что счастлив тот, кто уходит первым, потому что ей пришлось учиться жить заново без него.

– Да, это понятно. Актер привязан к своей профессии, к своему телу. Хороший актер привязан к собственному образу. Вряд ли зрителям понравится актер, часами медитирующий на сцене. Поэтому для него тело и тактильность образа – самое главное. Но уход кого-то из нашего окружения – важный повод задуматься. Те, кто не сталкивался со смертью по-настоящему близкого человека, не испытывали такой стресс никогда. У них первая реакция – трагедия безвозвратности. Есть и другая реакция: человек пытается максимально отрешиться от события, будто ничего не случилось. На самом деле и то, и другое состояние – реакция правильная. Примите это как возможность для медитации. Сложно сразу осознать, что и как делать, но можно, этому надо специально обучаться.

– Это значит, что не следует слишком привязываться к близким, чтобы некая отрешенность все-таки оставалась?

– Понимаете, нужен советник, человек, который объяснит. Например, в Гонконге я знаю целую медитативную группу. Это профессионалы, обучающие пожилые пары правильно воспринимать уход мужа или жены. С одной стороны, это юнгианская теория и вполне официальные курсы, с другой – занятия ведут обычные люди-буддисты, миряне, не монахи, они учат принятию смерти. Сложный момент. Но я посмотрел, как они играют с образами, как объясняют, что такое переживание души, переживание человека, и увидел большую эффективность этого обучения. Вспомните, во всех культурах, от древнеегипетской до тибетской, людей учили умирать и принимать смерть. В нашей современной культуре этого нет: боязнь и отрицание смерти, бегство от нее мирского человека – нормативное поведение. Люди в одиночку с этим не справляются, а никто не обучает. В итоге проблема смерти получает чисто коммерческое решение: потеряв близкого, вы нанимаете психологов, и они пытаются объяснить ваше состояние. В других культурах всегда встраивали это, как ни странно, в религиозную, государственную, социальную машину, ведь все мы переживаем уход близких, и каждый нуждается в помощи.

– Один кантри-исполнитель пел: «I’m still learning to be human». Вы согласны, что каждый из нас продолжает все время учиться быть человеком? Вы, как человек, а не как профессор, чему продолжаете учиться каждый день? Может быть, осваиваете умение пребывать в состоянии абсолютного спокойствия, к которому стремитесь?

– Во-первых, учусь реально быть здесь, во-вторых, быть осознанным, потому что понимание того, что мы делаем, – очень важный момент. Самое главное в обучении – осознавать, но не привязываться к этой действительности. Это сложно, потому что действительность хочет сделать тебя абсолютно своим. Она стремится коррумпировать твое сознание не деньгами, а состояниями, радостями, ощущением, как приятно и как удобно здесь жить. Если человеку становится уютно во внешнем мире, значит, он утратил внутренний комфорт. Я каждый раз учусь преодолевать внешний комфорт и обращаться внутрь себя. Необходимо все время заглядывать внутрь себя и спрашивать, не залип ли я во внешних образах, если залип – все наши практики, все проживания можно просто списать в утиль, возвращаться к начальной точке и заново себя прорабатывать.

– Получается, важно чувствовать разницу между привязанностью к комфорту и привычкой к нему? Ведь когда человек практикует, к нему часто приходит материальное благополучие, чтобы он не отвлекался от духовной практики и ни в чем не нуждался.

– Да. Мы все с возрастом привыкаем к состояниям, привыкаем работать на одном месте, жить в одной квартире, путешествовать в одни и те же места, общаться с одними и теми же людьми. В первой половине жизни мы выстраиваем некую комфортную среду и, как только достигаем какого-то равновесия, успокаиваемся. Кажется, что это и было нашей целью. Но можно ли жить и не задумываться, ради чего я выстраивал это все? Чтобы было спокойно моему телу? Вопрос здесь в том, насколько я внутри согласен с тем, что делаю. Важно спрашивать себя критически: я согласен с поведением того человека, которым являюсь в этом мире? И часто человек разумный начинает не соглашаться.

– Вы читали книгу Махатмы Ганди «Моя жизнь»? Для меня книга о том, что он всегда чувствовал поддержку Вселенной во всем, чем бы ни занимался и где бы ни оказался. И попадая в сложную жизненную ситуацию, Махатма Ганди тоже ощущал поддержку извне. Однажды я улетела не в тот город. Мне 18 лет, английский знаю очень слабо. И встречаю там людей, которые мне просто помогли. Я тогда, конечно, не практиковала, ничего об этом даже не знала. Но эти люди оказались настолько участливы! Выяснилось, что они – воцерковленные католики, очень верующие. Они сказали, что Бог на нас сейчас смотрит и обязательно поможет, когда нам эта самая помощь понадобится. Я тогда не очень поняла, что они имеют в виду, но поблагодарила и подумала, какие милые люди. И сейчас, связывая выводы Ганди с той ситуацией, понимаю, что в сложные моменты что-то волшебное случалось или появлялся человек, приходивший меня поддержать. Вы сталкивались в жизни с тем, что в непростые моменты возникали нужные люди?

– Эту книгу я тоже читал. Каждый человек может сказать, что ему однажды кто-то просто по доброте душевной помог. Каждый. Так нам легче воспринимать происходящее. У меня есть сотни примеров. Однажды во время первой поездки в Китай я остался без копейки и оказался в буддистской общине, где меня подкармливали, чтобы не умер от голода. Я там начал обучаться многим практикам. Но, на мой взгляд, обманываются те, кто считает, будто мир особенно к нам благоволит. Он благоволит абсолютно ко всем. Просто человеку надо самому себе объяснить, что произошло. Мир не жесток, он, на самом деле, очень добр, очень хорош и определяется исключительно нашим сознанием. Однажды, столкнувшись с этой истиной, мы настолько восхищаемся, что видим в ней какой-то мистический подтекст. Но забываем, скольким людям сами помогаем, кому-то даже случайно, и только потом об этом узнаем. Мир всегда открыт для доброты, просто многие не хотят принимать помощь, им страшно, много времени теряется на преодоление этого. Так что, я думаю, любой человек скажет, что ему кто-то когда-то мистическим образом помог, но это особенность мира, а не людей.

– Получается, Дэвид Линч абсолютно прав, написав, что «мир подобен тебе, и подобное притягивает подобное».

– Да, потому что мир воплощает образ того, что мы о нем думаем. И как мы действуем по отношению к миру, так он и реагирует. Мир – зеркало нашего сознания.

– Расскажите немного о том, как вы жили в монастырях Китая и Тибета.

– Мой опыт пребывания в Китае на раннем этапе, в 1990-е годы, – это жизнь в основном в развитых даосских и тибетских общинах. Они очень разные. Большинство из нас приходит в такие религиозные сообщества с огромным любопытством и твердой уверенностью, что прямо завтра нам откроется мудрость. Будет великий учитель, как в кино, с седой бородкой. Поглаживая ее, он станет нам объяснять какие-то премудрости, рассказывать притчи. Иностранцы приезжают в этот мир именно с такими стереотипами. У меня были те же представления. Придя первый раз в буддистский монастырь, это было в 1990 или 1989 году, я был уверен, что мной восхитятся, что меня примут. На самом деле я был никому там не нужен. Поговорил с какими-то странными учителями, меня накормили. В 1990-е годы эти общины только-только начали открывать, но уже тогда туда приезжало множество людей, желавших обучаться духовным практикам, боевым искусствам, китайской медицине. Старому поколению монахов это было совсем не нужно, потому что их мало. Какой-то иностранец, пусть даже знающий китайский язык, им тоже ни к чему. Так ко мне пришло первое осознание: ты не должен приходить и просить, чтобы тебя взяли. Надо принести что-то, чтобы заинтересовать этих учителей. И это не деньги, не какой-то материальный объект. Во время второй встречи с учителями я понял: единственное, что можно принести, – свою искренность, интерес к этой жизни, потому что его подделать невозможно. Так получилось, что через год на юге Китая я увидел в маленькой деревушке в ресторанчике двух монахов. Я к ним подсел, извинился, спросил, можно ли с ними поговорить. Монахи сказали: как хорошо, что я говорю на китайском. Это стандартная фраза. Потом я узнал, что они из местного маленького монастыря. Рассказал, как первый раз приехал в общину и был там никому не нужен. Монахи подтвердили: да, ты никому не нужен, и никто не нужен, это уже такая внутренняя традиция. Но все-таки пригласили заехать к ним. Через полгода я отправился к этим двум людям, один из них, кстати, позднее стал руководителем общины Шаолиньского монастыря. Меня поселили при монастыре, но не в самом монастыре. И я начал жить как китайцы. Это совсем не то, что мы представляем. Монотонная работа, невероятное количество дел по хозяйству, масса медитаций, постоянные беседы с учителем – все довольно сложно. В конце концов перед тобой встает выбор: либо твое сознание ломается и ты устаешь, либо становишься догматиком, либо бросаешь все. Или вдруг начинаешь переживать это внутренне. Ко мне пришло это внутреннее переживание, и тогда уже сам учитель предложил пройти буддистское посвящение. Что такое посвящение, кроме красивого ритуала? Ты вступаешь в общину как таковую: получаешь другой уровень информации и другой уровень общения, потому что внутри совершенно иной мир. И это многое мне дало. Пришло понимание того, что, став частью общины, ты берешь на себя определенные обязательства: когда надо делать, что надо делать, что не надо делать, что не надо рассказывать. Именно тогда я осознал: не стоит пытаться всем рассказать, как надо практиковать, как надо медитировать, как это здорово – человек сам должен дойти до всего. Если ты человеку нравишься как собеседник, сообщающий какие-то неординарные вещи, он сам однажды тебя спросит, что нужно делать, тогда и расскажешь. Эта реклама, которая во мне, человеке западных традиций, жила когда-то – давайте мы их обучим, давайте откроем тайны Шаолиньского монастыря – не характерна для восточной культуры. Потом у меня был опыт в даосских монастырях, в даосской общине. И чем больше ты обучаешься, тем меньше хочешь раскрывать это на людях, потому что вреда от такого раскрытия будет больше, чем пользы. Я как-то спросил своего учителя: почему в Китае масса школ ушу, медитаций, ведь жулики же занимаются этим? Он ответил поговоркой: «Прекрасно, когда собаки грызутся из-за кости, покажи им мясо, они и мясо изгадят». Кому-то достаточно получить красивый дипломчик, говорить, что он ушу-мастер, руководить большими клубами. Прекрасно. Такой человек как бы выбывает из истинной внутренней традиции и больше не мешает. А тот, кому нужно в ней обучаться, идет до конца, идет довольно долго в монастыре, в какой-то общине.