Текст книги "Маркетолог от Бога"

Глава 2

– Бизнес при церкви? – раздельно переспросила Соня.

– Да, – подтвердила я. – Странно, что они вообще затеяли какой-то бизнес, ведь у них уже был самый выгодный из возможных.

Соня вслух подумала:

– Они и так гребут немерено.

– Знаю. Может, у них цель собрать алтарь из пачек денег, как в «Брейкинг Бэд»?

Мы сделали теплоактивную маску для волос, которую Соня украла в салоне красоты, за то что ее плохо постригли и обсчитали. Обмотали волосы пакетами и полотенцами и лежим головой к батарее.

– Короче, такой бизнес-план, – начала я. Такими словами мы частенько начинаем разговоры, с тех пор как обломались наши прежние планы. – Под Пасху строим бюджетный храм из веток. Туда набивается народ. Нанимаем актеров на роль священника. Собираем с людей деньги: крестим, венчаем, отпускаем грехи – профит.

Соня кивает:

– На Пасху точно окупится.

– Нет, правда. Почему я не могу так сделать, а кто-то может?

Она пожала плечами, я поняла это по звуку шуршащего пакета.

– Поеду завтра на второе собеседование, – говорю. – А прикинь, меня возьмут? Буду продвигать в интернете эту контору. Покупать рекламу у всяких пабликов типа «Родина. Царь. Православие».

– Такие существуют? – удивилась Соня.

– Да, я уже видела несколько. И за рекламу они просят немало, как будто сам царь будет ее публиковать.

– А что, если… – потянула Соня, – нам сделать паблик? Заработаем денег.

– Про царя?

– Нет. Ты ведь будешь лазить в этой своей конторе, а она, между прочим, одна из самых крупных, я посмотрела. Наверняка там полно говна всплывет. Интересный контент. Мы будем выгодно отличаться от других пабликов.

– То есть ты мне предлагаешь на работе продвигать бренд, а после работы его задвигать?

– Черный пиар – тоже пиар, – попыталась оправдаться Соня.

– Ладно, – говорю, – меня еще никуда не взяли. Но мне больше нравится идея с храмом.

На следующее утро я снова проснулась с похмелья – «Столичной» осталось полбутылки, нужно было что-то с этим сделать. Поэтому мы снова «дали рок». Снова с Никитой. Никита уехал в универ чуть ли не в семь утра. Я встала позже, меня немного штормило и мутило. Приготовила завтрак для Сони и поехала в Мытищи на электричке. Зачем я делаю завтраки для Сони, если она и сама может? Тут просто так не расскажешь – нужно лирическое отступление. Два года назад в Питере, когда мне было двадцать два, мы с друзьями поехали на Ладожское озеро, и там была Соня. Обычная девушка, похожая в профиль на Ахматову. Она мне сразу понравилась. Если бы мне тогда было что отдать, я бы отдала все, чтобы дружить с ней. Но все, что у меня было, – это съемная квартира, кеды-конверсы, стоптанные под плоскостопие, пачка сигарет и мои вечные панические атаки. Она плавала и играла в пляжный волейбол, такая красивая в черном купальнике, а я нырнула прямо в шортах, футболке и вернулась на берег. Зачем я на нее смотрю? Я стою на берегу, слежу за ней, думаю «какая же ты красивая» и боюсь о чем-то заговорить. Мокрая одежда аплодирует мне на ветру. Аплодирует моей смелости и браваде.

Соня дружила с ребятами из коммуны на Лиговском, где стены расписаны стихами и лозунгами. Акционисты, медиахудожники, активисты, социологи, философы. Поэты, которых вы никогда не узнаете, пока ваши внуки не станут учить их стихи на уроках литературы. Вот увидите, станут. А вы им будете помогать, потому что это, так скажем, не самые легкие для заучивания стихи. Ребята из коммуны участвовали во всех этих околополитических штуках: митинги, акции, хепенинги, перформансы, монстрации. Эти люди, о которых вы, может быть, слышали, но, скорее всего, они имеют полное право поприветствовать вас главным лозунгом оппозиции, фразой, которую придумал один из них: «ВЫ НАС ДАЖЕ НЕ ПРЕДСТАВЛЯЕТЕ».

В общем, Соня была из мира, который настолько же мне интересен, насколько незнаком. За два года я хорошо узнала ее, мы вместе ходили на открытые лекции, в бассейн и на концерты. Я никогда так близко ни с кем не дружила. Мы гуляли все белые ночи: наведывались в клубы на Думской и Лиговском, где разливают дешевый коктейль «Куба либре» и на входе вешают на руку бумажный браслет, знакомились с иностранцами, играли в кикер, давали рок. Утром мы, по локоть в этих бумажных браслетах, засыпали у нее на Маяковского, где сладко пахло корицей.

Когда Соня сказала: «Знаешь, я переезжаю в Москву учиться», я ответила: «Да? Мне тоже туда нужно» – и судорожно стала придумывать зачем. «А в Москве такая же валюта, как по всей России?» – «Да, – ответила она, – только курс четыре к одному». Я предложила: «Давай будем жить вместе, и тебе не нужно будет много платить за съемную квартиру. А я наконец-то буду учиться в Литературном институте. Давно хотела». Я очень люблю Соню. Так и случилось.

И вот я в Москве, еду на электричке в Мытищи.

Я на проходной советского завода. Охранник взял мой пропуск:

– Вы куда? На четвертый? Наверное, заказали себе новый крестик?

– Нет, я устраиваюсь.

– А вы молитвы знаете? Они там по три раза в день молятся. А еще перед праздниками вообще всегда. Как намолятся…

Он говорил так, будто вместо «молятся» он имеет в виду «пьют». Такая злая ирония была в его голосе. Вообще, мне этот тип не понравился, слишком советский, как и место, где он сидит.

Мария встретила меня, провела в планово-экономический отдел и предложила сесть на широкий кожаный диван. Сказала, что коммерческий директор скоро освободится. О’кей, говорю. Диван был удобным, и я совсем не против подождать. Сижу, смотрю по сторонам. Обычный офис: светлые фальшпанели (назовем это так) и панорамный плакат с Москвой-рекой, стеллажи с толстыми папками и учебниками по 1С. Три иконы на полке и один православный календарь. Девушки за компьютерами одеты как обычные офисные чики: джинсы, блузка, поверх нее вязаная жилетка. На одной из девушек была юбка в пол, шерстяная, довольно-таки православная юбка. Но в принципе, такую можно увидеть в любом другом месте – обычная офисная мышка, довольно милая.

Икон мало. Удивительно мало. На этом все. Я просидела там сорок минут. Потом Мария пришла за мной и отвела в кабинет коммерческого директора. Там я просидела еще сорок минут. Что за свинство? Уйти, нет?

Кабинет открыт, и мимо ходит красивая блондинка в фиолетовой кофте и черной узкой юбке до колен. Она смотрит на меня с сочувствием, когда проходит мимо в пятнадцатый раз. Я хочу пожаловаться ей: «Ваш коммерческий директор – вонючка». «Москва – златые купола…» у кого-то на рингтоне. Москва – звонят колокола. Москва. Верчу шариковую ручку. От нечего делать я стала изучать листы на столе. Если это секретные бумаги – сами виноваты, нечего так долго где-то гулять. На самом деле это письмо на английском от итальянцев, которые просят прайс-лист, и стопка анкет. Маркетинговые анкеты для продавцов из розничных магазинов, там были такие фразы, как: «Девочки, для управления ассортиментом икон, напишите, пожалуйста, какие святые пользуются наибольшим спросом?» и другие перлы православного маркетинга. На популярных святых можно сделать наценку побольше, ну вы поняли.

Какое-то время я подглядываю в анкеты, но когда кто-то проходит у двери – сижу прямо, как девочка с персиками. Зашел мужчина, сказал: «Еще пять минут» – и убежал.

Было уже четыре часа дня, я не ела со вчера, а всю прошлую ночь я пила водку на морозе и бегала по сугробам. Какие разговоры о святых? О чем вы? Еще полчаса, и я сама умру смертью мученицы. Он думает: Иисус терпел, и вы потерпите? Нет уж… Я уже думала уйти, сослаться на то, что у меня еще одно собеседование сегодня, но тут он наконец пришел.

Коммерческий директор оказался красивым худым мужчиной с седыми волосами и невероятными голубыми глазами, легкий загар, печать доброты и спокойствия на лице – он походил на святого с иконы, которая стояла рядом на полке. На хорошо одетого святого.

Он сказал «простите за ожидание» с улыбкой, и это было так честно, что я сразу все простила. Мы поговорили немного и, когда он понял, что я адекватная, перешли в соседний кабинет, где сидела женщина – генеральный директор, похожая на Рину Зеленую. Такая же пожилая и непосредственная. Мы сидели втроем, беседовали. Я чувствовала, что сейчас будут вопросы вроде «ты веришь в Бога?» Но я еще не знала точно, сколько за это будут платить. Мария сказала, что должность новая. У меня было два ответа: «Православие или смерть», если зарплата будет ожидаемой, и «Бог умер», если меньше раза в два.

Но гендиректор задала вопрос, ответ на который я не приготовила:

– Ты ходишь в церковь вообще?

– Нет.

– А че так? Некрещеная?

Я опешила, но потом собралась:

– Крещеная, но с возрастом я поняла, что не хочу привязываться к конфессии.

– Это кто тебя научил?

– Никто не научил, – говорю я и добродушно улыбаюсь. – Сама пришла к этому. Я просто понимаю, что религия – это личный выбор каждого, но тот, кто уважает чужой выбор, и сам достоин уважения.

Это были заготовленные слова. Я видела их в блоге про путешествия. Шикарная фраза, да?

– Красиво, но неправильно, – сказал коммерческий директор, и они рассмеялись. И смеялись долго, я уже подумала, не перестанут.

– А почему, вы считаете, неправильно? – спросила я аккуратно. Мне хотелось вывести их на кровавый религиозный спор.

– Это расхожее мнение, – сказал он.

– И оно совсем неоригинальное, – добавила она.

«Не оригинальности ради я выбираю себе жизненную позицию», – подумала я, но решила помолчать.

– Многие так говорят, – продолжала она, – я тоже так думала, но на самом деле… на самом деле все приходит с опытом. К тому же ты крещена в православной вере, так почему бы не изучить этот вопрос.

– Мне это интересно, да, есть такое.

Тут вмешался он:

– И если говорить откровенно, при работе с нашими изделиями не получится быть отстраненным – либо в одну сторону качнет, либо в другую.

– Да, это точно, – подтвердила она. – Во-первых: наше предприятие неотделимо от епархии – все мы являемся детьми Церкви и каждое воскресенье ходим в храм, причащаемся, исповедуемся. Все в порядке в этом отношении.

«Опа, ничего себе, – думаю, – я попала в самую настоящую живую коммерческо-религиозную структуру. Интересно».

– Поэтому не получится работать, не пропуская через себя содержание. Тебе сколько лет?

– Двадцать четыре.

Она махнула рукой: «А, ну ясно все с тобой».

– Думаете, все еще впереди? – улыбнулась я.

– Ага.

Потом были вопросы, обычные для любого собеседования: «Почему ушла с прошлой работы?», «Что там делала?», «Ничего себе», «И по рекламе можешь? Хорошо», «И статьи пишешь?».

После всех моих ответов она сказала ему: «Эта девочка нам нужна. Запиши ее телефон. Обязательно». Это «обязательно» она сказала так, как будто это их кодовое слово и значить оно может все, вплоть до полного отрицания. Меня смутило.

Они обещали позвонить.

Я ехала обратно в электричке, глубоко задумавшись. Сдается мне, что меня не возьмут в эту православную фирму. Какая жалость, послушаю «Кровосток».

Короче, меня взяли. Тем же вечером позвонила Мария и сказала: «Что вы там им наговорили?» Я присела. Неужели все так плохо. «Они в восторге»…

Деньги, которые они предложили, мне понравились.

Прощай, родная мебель! Теперь я буду работать на православие!

Глава 3

Первый день на работе потрачен. Я прошлась по сайту компании, написала три текста на тысячу знаков каждый, поела постной еды. Потом меня еще отпустили на час раньше, потому что стажировка. Я довольна. День был классный. Мне понравилось с самого начала. Утром я спросила Марию, во сколько приходить завтра. Она ответила: «А завтра приходить не надо. Завтра Сретение».

Ах да. Сретение. Не знаю, что это, но мне уже нравится. Оказалось, Сретение – это праздник. Организация настолько православная, что живет по православному календарю и каждый Великий праздник – выходной.

С детства я хорошо помню только один православный праздник – Сороки (с ударением на первую «О»). В этот день мама пекла булочки в виде птичек с глазами из изюма. Помню, я всегда первым делом отковыривала изюм. Еще в моем детстве была Пасха, когда все приезжали на кладбище и напивались в дрова. Ну и Рождество, хотя это последнее, что приходит на ум. Больше я праздников не знаю.

И вот их, оказывается, целых двенадцать. Пасха и Сороки туда, кстати, не входят. Девять из них «непереходящие», три – с плавающей датой, но все равно я буду отдыхать еще дополнительно 12 дней в году. Это успех. Придется запомнить разные Преображение, Успение. Чувствую себя гимназисткой в дореволюционной России.

Прочитала море статей о житиях святых. Каждая вторая заканчивалась словами «все вокруг уверовали, происходили многие чудеса и четыре ближайшие деревни крестились».

Этим всем я занималась до обеда, пока не отведала постной еды.

Постная еда – отдельная тема. На первом этаже есть небольшая теплая комнатка (к слову, в этой постройке напротив храма, где я работаю, все помещения небольшие и скромные). Узкая, с длинным обеденным столом, в одном конце – «красный угол» с иконами, в другом – окошко, через которое две милые женщины подают еду. Там можно хорошо пообедать почти бесплатно, за пятьдесят рублей. Теперь про саму еду. Представьте безвкусные вареные овощи в пресном бульоне без масла. Представили? Хорошо. Так вот, это совсем другое. Я не понимаю почему, но это очень вкусно. Хотя всего-то простая картошка с морковкой, каша и овощная нарезка.

В трапезной я впервые и прокололась. Дело было так.

Я вошла, пожелала всем приятного аппетита, взяла еду, приборы и села за стол. Пока все нормально. За мной вошла женщина, перекрестилась, пошептала тихо и села есть. За ней другая – тоже перекрестилась.

Когда зашел четвертый человек и перекрестился, я поняла, что у них тут такой порядок. В какой-то момент мне захотелось перекреститься, но сразу расхотелось. Это зеркальный нейрон работает, тут все ясно. Я не понимаю, зачем они это делают, и если я вдруг начну креститься перед обедом, то буду чувствовать себя заводной обезьянкой. Это не нужно ни мне, ни кому-то еще.

Я смотрела в свою тарелку, когда кто-то строго сказал мне:

– Так, девушка!

Ну вот, сейчас начнется: поняли, что я не православная, будут коситься, претензии предъявлять. Да не умею я в православие! Ну давайте, кто первый?

Внутри готовлюсь к перепалке, поднимаю глаза, вижу недовольного седого мужчину, похожего на Санта-Клауса, который сердито спрашивает: «А почему вы наши ложки взяли?» Я говорю: «Позвольте?» – таким тоном, которого я от себя не ожидала – максимально вежливым.

И через секунду я вижу, как он расплывается в улыбке, вижу добродушного дедушку, который сильно постарался, чтобы сыграть строгость.

– Да вот же! Здесь тоже стоит корзинка с ложками и вилками, а вы весь стол обошли.

Он начинает задорно смеяться. И он такой добрячок, что вся моя оборона рассыпается, как щит из подсохшего песка.

– Мне ваши ложки больше понравились, – улыбаюсь я. – На самом деле я просто не заметила.

– Вы первый раз здесь, да?

– Да, я пока на стажировке.

– На стажировке? Ну, Божией помощи вам.

Не знаю, что принято отвечать на такую фразу и что она вообще значит. Вряд ли он так пожелал мне смерти, поэтому я ответила «спасибо». Хотела добавить «и вам», но постеснялась. Я вообще частенько стесняюсь, когда трезвая.

Ем дальше и слушаю разговор Санта-Клауса и другого бородатого мужчины, похожего в своем шерстяном свитере на лесоруба. Они сидят прямо напротив, все отлично слышно.

Санта-Клаус:

– Сколько у батюшки Сергия детей? Четверо?

Лесоруб:

– Теперь пятеро.

– Уже пятеро? Вот умница!

«Пятеро детей – ничего себе», – думаю я, смотрю на стол и понимаю, о чем они. В тарелках лежит зефир, печенье курабье и прочие сладости, а рядом «записочки»: «Во здравие Сергия, Маргариты и млад. Алексея». Это, видимо, угощение от Сергия и его супруги Маргариты в честь рождения у них младенца, которого назвали Алексеем. Элементарно.

Пока думаю, насколько я крутая, немного упускаю диалог и возвращаюсь, когда Лесоруб говорит:

– Это уже седьмая пара венчается. Все после этого началось – после чаепитий с батюшкой.

Так, это я помню. «Приглашаем молодежь на чаепитие с батюшкой» – надпись на доске возле храма.

– Их там человек восемьдесят всего. Седьмая свадьба за год. А сейчас февраль. Седьмое венчание!

– Так, может, ему медаль сообразить за заслуги?

– Да его вообще, это, качать надо! – говорит Санта и хохочет.

Теперь мне становится ясно: вот кто ходит пить чай с батюшкой – это клуб православных знакомств. Наверное, забавное зрелище.

В разговор вступает женщина справа от меня:

– Скажу своей старшенькой; может, тоже захочет сходить. Все жду, жду, когда ее выдам. Хорошая она, да только никто ей не нравится.

– Знаете, – говорит Лесоруб, – как старец Тихон сказал: «Ад полон гордых девственников». По всем правилам живут, все соблюдают, но гордость их губит.

Ну и разговоры за бизнес-ланчем. Женщина справа придвигает ко мне большую миску:

– Девушка, попробуйте винегрет.

– Нет-нет, спасибо.

– Ну смотрите, я из дома взяла побольше, думала, поделюсь.

Что-то необычное есть в ее интонации. Она говорит с теплотой, которую разве что от родной бабушки услышишь, и то когда у нее хорошее настроение. Сложно отклонить такую атаку. Сижу, ем винегрет. Вкусно. Лесоруб наклоняется ко мне и тихо говорит:

– Ангел за трапезой.

Я киваю ему, улыбаюсь, делаю вид, что жую винегрет и поэтому не могу ответить, а сама думаю: «???» А это что такое было? Таких комплиментов мне еще не отвешивали. Да он просто пикап-мастер, старый негодник.

Тут заходит девушка, крестится и говорит всем машинально: «Ангел за трапезой». Ах вот оно что. Это значит «приятного аппетита» на их языке. Понятненько. Кто-то отвечает: «Невидимо предстоит». Вот это и скажу в следующий раз.

Вообще все, с кем я сегодня познакомилась, мне понравились. Первым был парень Рома, похожий на молодого Олега Табакова в фильме «Шумный день». Такой же веселый, звонкий – разве что не черно-белый. Он отыскал меня и спросил:

– Это тебе можно сказать, если нашел ошибку на сайте?

– Да, мне.

– Ты знаешь, что у нас там образок «Иверская» бракованный?

– Знаю, – говорю гордо. – Мало того – я уже все исправила.

Там и правда была царапина на фото. Я подумала: «Так не пойдет» – и быстренько все потерла в фотошопе, залила на сайт и осталась довольна собой.

– А ты знаешь, что он раньше был нормальный, а теперь бракованный?

Черт. Оказалось, по легенде, в девятом веке один из иконоборцев ударил копьем по образу – и потекла кровь. Воин пал ниц, все вокруг уверовали, происходили многие чудеса и четыре ближайшие деревни крестились. С тех пор Иверскую изображают с небольшой раной на щеке, которую я, по доброте душевной, удалила.

– Ладно, – говорю, – сейчас нарисую обратно.

Рома смеется. Сложно не отметить, что он симпатичный.

– Ты, значит, тут недавно? И как тебе?

– Круто, – говорю, – двенадцать лишних выходных, кому не понравится?

Он стал серьезней:

– Ты, значит, еще не знаешь главный здешний секрет?

– Какой?

– Да так, – он помотал головой, – в другой раз, – и заторопился.

Познакомилась с Ксенией, оптовым менеджером, она сидит слева от меня в кабинете. Все ее разговоры по телефону звучат примерно так: «Здравствуйте! У вас долг двести тысяч, нужно до первого числа оплатить. Храни вас Бог!» Ксения угостила меня коврижкой.

Познакомилась с Мариной, оператором интернет-магазина, которая ничем меня не угостила, кроме холодного взгляда. Марина сидит справа от меня, и она какая-то надутая. А когда я подошла к принтеру сзади нее, вообще недружелюбно спросила, долго ли я собираюсь там стоять. Ну и пошла бы она в принципе.

В остальном приятные люди. С утра они заинтриговали меня словом «чернь». Утром кто-то обронил, и все чаще они так кого-то обзывали. Я не могла разгадать кого. Кого они так называют? Конкурентов? Гомосексуалистов? Конкурентов-гомосексуалистов?

– Кто звонил?

– Да, чернь.

Или:

– На выставке в Питере слева и справа от нас была чернь, окружили.

Чернь должна была приехать к двум, я ждала. И чернь приехала. Это были два молодых человека. Я искала в них признаки гомосексуальности, но не нашла. Потом случайно увидела их фирменную печать ООО «Северная чернь». Они оказались питерским производителем изделий из серебра с чернением.

Короче, знакомилась, общалась, неплохо проводила время, пока не выкинула икону. Кто же мог подумать, что нельзя? Я не родилась со знанием семьдесят третьего правила шестого Вселенского собора. Напечатала для дела страницы сайта на принтере, а потом выкинула и была спокойна. Пока Ксюша не сказала мне:

– Ты клади такое в коробочку на сжигание. Там, где иконы напечатаны, – это можно только сжигать, чтобы в мусор не попало.

Коробка на сжигание, оказывается, есть во всех кабинетах. Довольно странно, но мне это понятно. Я лично до сих пор не могу выкинуть пыльные желтые семейные фотографии, хотя электронный архив сделан еще пять лет назад. Мне как-то некомфортно думать, что фотографии лучших моментов моей семьи будут валяться где-то на помойке. Моментов этих было так мало, что в будущем мне нужны будут реальные доказательства, чтобы их помнить. Поэтому нежелание кидать рядом с банановой кожурой то, что дорого, – это не диагноз, как мне кажется.

В кабинете уютно. Здание старое, никакого тебе бетона и пластика, свежо, как в музее. Красивый плакат на вон той стене с молитвой… «Живый в помощи Вышняго…» И эта табличка с цитатой возле меня. Из чего она? Из дерева? Мне нравится. «Выше Закона может быть только Любовь. Выше Права – лишь Милость, и выше Справедливости – лишь Прощение». Это сказал Алексий Второй, прошлый патриарх. С ним здесь, видимо, знались – на сайте я прочитала, что это он дал благословение на создание ювелирной мастерской.

В кабинет часто заходят священники, кто-то в простой черной рясе, а кто-то в полностью прокачанном облачении. Вот заглянул лысоватый мужчина с черной бородой и блестящими глазами. На нем что-то вроде голубого плаща с белыми узорами и нечто похожее на серебристый шарф, двумя концами вперед. Сегодня я прочитала, что этот шарф называется «епитрахиль» (ударение на последний слог, а не на букву «а», как я сначала подумала). Мужчина сказал «здравствуйте», осмотрелся вокруг и убежал. Это напоминает мне артистов за кулисами: священники, кто-то ходит взволнованный, кто-то сидит расслабленный, совсем не такие серьезные, какими должны быть в храме. А я смотрю в окно на тающий снег и думаю, что когда девочек из «Пусси Райот» поймали, тоже был конец зимы, как сейчас. Помню, мы тогда с Соней сидели на Пушкинской 10, в ГЭЗе, и ждали перформанс каких-то питерских художников. Сначала выступали панки, потом пришел Рома и сказал, что девчонок из «Войны» задержали. И хотя всем было пофиг, он сказал, что не будет сдаваться и споет в знак солидарности новую песню «Иисус спасает, Патриарх карает». Выступал он в одних семейных трусах и носках (он всегда так поет). Забавная песня, но все-таки мне было немного грустно. Мне всегда грустно, когда кого-нибудь сажают. Плюс я думала, что если бы я занялась акционизмом, а не прозой пару лет назад, то вполне могла бы стать какой-нибудь пятой Пусси Райот. Но нет! Я продала душу дьяволу за литературный дар и, как вы уже успели догадаться, проиграла.

Но сейчас не об этом. Все эти разбирательства, плевки и ругань в сторону не православных как будто отнесли меня на десять световых лет от православия, на противоположную сторону, к тем, кто тоже не прочь поставить церковь на место. И вот у меня даже есть шансы. Этим и займусь. Но не прямо сейчас, конечно, сейчас мне пора домой – рабочий день закончился.

В коридоре я наткнулась на двух попов. Один повыше, другой потолще, и тот, что потолще, был совсем как из детской книжки «Сказка о попе и работнике его Балде». Рыжий, в черной рясе, с массивной золотой цепью и крестом. Я сказала им «здрасте». Они не отреагировали. Никак. Просто молча посмотрели на меня. Странно. Ну ладно.

Это все, что смутило меня за первый день. Еще микроволновка с надписью, назвавшей меня сестрой. «Братья и сестры! По окончании рабочего дня, пожалуйста, отключайте печь от электросети, т. е. вынимайте вилку питающего электрошнура из розетки». Я посмотрела на это и подумала: «О’кей». Сфоткала, выключила и пошла домой.

Суть этого дня пока в том, что я так и не поняла, почему постная еда такая вкусная. Но я чувствую, скоро будет интереснее. Вот вам мой прогноз: начинается что-то новое и заканчивается что-то старое. Еще вспомните мои слова.

Метро. Три остановки. Что бы вам рассказать, пока еду в метро? Начнем с того, что я неудачница.

Сейчас я вам поведаю историю. Однажды в Питере, на Восьмой линии Васильевского острова, ко мне подошла старая цыганка. Она посмотрела на меня и сказала: «Я знаю твою судьбу». А я ей: «Пф, да я и сама знаю». Она чуть не присела от удивления, а я такая: «Моя судьба – тусить». Был бы у меня кассетный мафон, я бы включила The Bee Gees – Staying Alive и станцевала у нее перед носом победный танец. Но у меня не было мафона. Цыганка ничего не ответила, а только стрельнула мелочь на метро и ушла. История закончилась. Но эта встреча не была случайной. Ведь тогда я поняла, что считаю своей судьбой.

И было так. Сейчас мне моя жизнь в Питере кажется одной большой тусовкой. Питер, где каждая вторая дверь – это вход в бар, просто создан для веселья. Как я тусила! Какие это были тусовки, полный трэш. Не то чтобы просыпаешься в курятнике и первого встречного человека спрашиваешь: «Какая это страна?» – но вроде того.

Теперь я в Москве, и последние полгода у меня был трудный день. Я приходила домой со склада после вечерних отгрузок и падала на кровать лицом вниз, вытянув руки вдоль туловища не для того, чтобы сделать фото в стиле планкинг, а потому… потому что… тише, я сплю.

Более ста тысяч москвичей за два года переехало в Питер, какого черта я забыла в Москве? Так я думала, когда шла пешком мимо пятикилометровых пробок.

Все должно было быть круто. Но я слишком серьезно относилась к работе, а Соня поступила в магистратуру РЭШ, в этот шаолиньский монастырь для экономистов. Последние полгода я прожила как в школе пифагорейцев. Подъем, зарядка, работа, бобы, вечерний моцион, сублимация. Разве что от имущества не отказалась, но это потому, что у меня никогда, кроме зубной щетки, ничего не было своего.

Сейчас я вам расскажу, что такое магистратура РЭШ. Туда поступают только умные, а выпускаются самые упертые. Из ста человек после второй сессии остается шестьдесят. Не успеешь с кем-то познакомиться, а он уже отчислен. А ты только вчера запомнил его имя. А он уже собирает вещи и едет обратно в республику Коми, например.

РЭШ – это когда ты приносишь домашнюю работу, препод говорит «спасибо», смотрит на часы, кладет ее в урну с мусором и добавляет: «Это – ноль баллов». Потому, что ты опоздал на две минуты. А ты эту домашку делал пятнадцать часов, ты не спал, не ел, на тебя смотрит вся аудитория…

Нужно вычеркнуть два года своей жизни, чтобы закончить РЭШ. И кто-то зачеркивает. Ведь так ты сможешь устроиться в крутейшую консалтинговую фирму и, работая по двадцать часов в сутки, через десяток-другой лет такой вот своей-не-своей жизни заработать денег столько, что хватит переехать на виллу в Калифорнию и до конца дней покупать кокаин и женщин, курить сигары. Кто-то сразу понимает, что это не для него. Как друг Сони, который однажды на вопрос «Ты сделал вторую задачу?» ответил: «Я хочу ездить на велосипеде по полям и лугам» – и забрал документы.

В общем, тут нужно очень захотеть, как, впрочем, в любом деле. Когда Соня уставала ботать, она садилась на диван и просила меня замотивировать ее. Она укладывала голову мне на колени, и я начинала рассказывать:

– Ты закончишь РЭШку, тебя пригласят в Голдман Сакс…

– Не хочу в Голдман Сакс, хочу в Блумберг.

– Хорошо. Ты уедешь Лондон, будешь огребать там бешеные деньги. Снимешь квартиру-студию в центре, и у тебя появится парень рок-музыкант, который будет таскать тебя по андеграундным тусовкам.

– О да, продолжай!

– Хах. А дальше я не знаю.

Вот так мы полгода просидели дома. Я расстроена, что Соня вылетела из РЭШ? Очень, да. Но как бы… нет. Потому что моя судьба – тусить, а делать это вдвоем всегда веселее. И теперь не держите меня. Я буду гулять и бить стаканы.

«Белорусская». Наша остановка, выходим.