Текст книги "Избранная по контракту"

Вот и сейчас Сосискин завел свою песню:

– Даш! Даша! Дарья! Дашка! Куда ты летишь как угорелая? Я устал! Давай отдохнем? Смотри, уже солнышко садится, давай уже искать место для ночлега?

Я со злостью бросила сумки, рывком скинула с плеч рюкзак и выдала речь, которая составила бы честь любому боцману. Скажем прямо, из приличного там были только предлоги. Пес растерянно посмотрел на меня и наивно поинтересовался, что это я так разошлась. Вторая фраза, по моему мнению, надолго должна была отбить охоту задавать мне дурацкие вопросы, но этот ушастый турист-недоучка невозмутимо фыркнул и заявил, что он так устал, что никакие колбасные изделия не заставят его сделать ни шагу. Поняв, что сил у меня терпеть этот скулеж больше нет, я плюнула и стала собирать ветки для костра. Увидев, что колыхание телесами по направлению к заданной позиции больше на сегодня не предвидится, разрушитель моих нервных клеток тут же вытащил из рюкзака свое персональное койко-место и, расстелив его с помощью носа, нахально завалился спать. Я же, как пчелка Майя, обустраивала наш ночлег, кипятила воду, готовила макароны с тушенкой и думала, как ночью буду защищаться от неведомых тварей. Ник мне говорил, что на Светлой территории шанс встретить нечисть мизерный, но не с моим еврейским счастьем надеяться на чудо. Оставив пса сторожить наш временный лагерь и удивившись, что он даже не испугался остаться один, пошла искать воду на завтра. Сегодня мне не повезло. Проплутав довольно долгое время, никакого водоема не обнаружила и, увидев, что солнце начинает клониться к закату, пошла назад. Настроение было отвратительное, воды оставалось мало, значит, придется обходиться без вечерних водных процедур. Из леса мы не вышли и, судя по тому, как пес передвигается, идти нам по нему очень долго. Как говорится, на повестке дня одна фигня. Вот с такими грустными мыслями я вернулась назад, и, как оказалось, во время. Еще пять минут блужданий, и осталась бы без ужина.

– Сосискин, сволочь, ты сожрал почти все макароны! – заорала я, когда увидела, что почти полный походный котелок был им съеден.

От моего вопля с деревьев посыпались листья, а этот троглодит даже ухом не повел.

– Ну и чего ты орешь? – невозмутимо поинтересовался он. – Вон возьми кипяточкуа и взорви бомж-пакет, – кивнул он на торчащую из сумки упаковку лапши «Доширак».

– Скотина ты мерзкая! Это наш НЗ! Что ты будешь жрать, когда кончатся макароны и тушенка?! – визжала я на весь лес.

– Дойдем до города и купим хавчик, – сыто икнул он в ответ.

– Да такими темпами мы сдохнем в этом лесу от голода, а коренья и грибы ты жрать у нас не приучен! Ты у нас исключительно мясо-молочные продукты потребляешь! – вопила моя обида, и ей вторил бурчащий от голода желудок.

– А кто-то слишком долго прохлаждался на морях – и у него отобрали возможность определять, что тут съедобное, а что нет, – огрызнулся он в ответ.

Не помня себя от злости, я подлетела и выхватила то, что оставалось от ужина.

– Подавись, куском уже испопрекалась! – зло тявкнул пес и лег спиной ко мне.

И без того поганое настроение было испорчено окончательно. С трудом впихнув в себя остатки еды, переодевшись в старые папины тренировочные штаны и тельняшку, моя пышущая злобой персона завалилась спать.

Я проснулась среди ночи от того, что почувствовала прикосновение чего-то мокрого и холодного к своей шее. Я испугано завизжала и при свете тлеющих углей увидела дрожащего Сосискина.

– Дашка! Тут кто-то ходит! – заикаясь, прошептал он и прижался ко мне, тихонько поскуливая.

Я прислушалась: в лесу царила тишина, и только деревья шелестели своими кронами.

– Кто тебе тут ходит, паникер несчастный, так и скажи, что боишься спать один.

– Боюсь, но я только что слышал, как тут кто-то ходил.

Я стала вслушиваться… Через пять минут работы локатором мои барабанные перепонки вынесли вердикт, что ему послышалось, а я обняла его и снова попыталась заснуть. Но сон не шел, слова Сосискина разбудили во мне страхи перед темнотой и ночным лесом. Он внезапно наполнился шорохами, скрипами, стал чудиться волчий вой и уханье совы. Сердце стало колотиться как бешеное, а по спине пополз холодный пот. Девятым валом накатывали ужас и паника. Мне казалось, что из соседних кустов на меня смотрит, как минимум, упырь, а как максимум – тираннозавр. Тут еще полезли мысли о вампирах, которые усыпляют своих жертв зовом, об извечных гурманах зомби и прочих любителях человеченки. Надо было срочно взять себя в руки и успокоиться, иначе ко мне с визитом придет товарищ Миокард. Я отстранила от себя испуганно вздрогнувшего пса и потянулась к рюкзаку за припасенной на всякий який водкой. Не успела я ее взять в трясущиеся руки, как вдруг справа от нас раздался оглушительный треск: с диким воем Сосискин рванул в темноту, а я застыла с бутылкой, перехваченной в руке за горлышко на манер гранаты. Со стороны я, наверное, смотрелась как какой-нибудь революционный матрос, отражающий атаку антантовцев. Для полноты картины не хватало патронташа крест-накрест, бескозырки и ленточки в зубах, но трясущиеся поджилки, вместо насвистывания залихватского Яблочка, используя в качестве радиста клацающие зубы, отстукивали: «Проверь на сухость папины штаны». Тельник рвало выпрыгивающее из груди сердце, мозг просчитывал комбинации по тактическому отступлению, ноги резко приготовились стартануть в ту сторону, куда по-спринтерски рванул Сосискин, как вдруг, на манер Анастасии Волочковой, на поляну выплыл наш знакомый единорог. Второй раз за день с деревьев посыпались листья, а интуиция подсказала, что во всех окрестных деревнях после моего сольного выступления перестанут нестись куры, ну или кто там у них отвечает за яичницы и омлеты.

Пока я орала, эта рогатая скотина совершено спокойно стояла и смотрела на меня, не делая никаких попыток сбежать, тем самым опровергая все сведения о своей пугливости. Наконец я иссякла и совершено спокойно брякнула:

– Пить будешь?

Единорог кивнул, а я открыла бутылку, глотнула из горла, в полной прострации плеснула в миску Сосискина грамм пятьдесят и сунула ему под нос. Единорог быстро наклонился и, шумно сопя, вылакал водку.

– Закусить? – деловито предложила почуявшая запах алкоголя печень.

– После первой не закусываю, – последовал ответ.

– Повторить? – потерло ручки компанейство.

– Наливай, – махнул гривой нахлебник.

Я налила: мне ради такого случая и водки не жалко. Что там! Подумаешь, единорог, жрущий хань! – Так, мелочи какие-то.

– Теперь закусим, – уточнила я после того, как мы с ним тяпнули по второй.

– Не откажусь, – втягивая ноздрями воздух, сообщил нежданный собутыльник.

– Ну, я, пожалуй, курятиной закушу, а тебе сейчас яблоко отроем.

Я полезла в рюкзак за закусью, попутно нашаривая сигареты. С пятой попытки нашлась витаминизированная зажорка, с десятой обнаружились сигареты, а с черт-те какой я смогла прикурить. Единорог аккуратно взял с моей протянутой ладошки яблоко и деликатно захрустел, а я светским тоном осведомилась, не мешает ли ему дым.

– Ничуть, – успокоил меня этот мерин-недоросток и покосился на бутылку.

– Одну минутку, третьего позову, а то, знаете ли, уважаемый, и так нарушаем традицию: пьем без плавленого сырка, так еще и на двоих. Сосискин! Вылезай из окопа: третьим будешь! – зычно гаркнула в темноту моя засыпающая осторожность.

– И как только алкаш алкаша находит? Мысли, что ли, улавливает? – раздалось откуда-то сзади, и к нашему обществу, осторожно ступая, просочился непьющий пес.

– Давайте представимся и выпьем за знакомство, – быстро предложила я. – Дарья.

– Шерри-Матадор, – решил козырнуть Сосискин, но под моим взглядом быстро добавил: – Можете меня называть партийной кличкой Сосискин.

Единорог горделиво тряхнул гривой, окинул нас снисходительным взглядом и представился:

– Первый луч утреней зари, восходящей на небосвод перед светилом, вечный соперник ветра на просторах, верховный удостоверитель невинности дев, стоящий на страже нравственности и целомудрия у подножия трона императора, оплот добродетели и покровитель девственниц в седьмом поколении, воспитывающихся при монастырях, ведущий серебряного крыла Вечного леса, быстроногий и долгогривый любимец богов Сфэвертаиль.

– Охренеть, – выдал Сосискин и рухнул в обморок.

Я молча поддержала его неслабым глотком.

Глава седьмая

Чтобы перезагрузить себе мозги, зависшие после прослушивания имени длиною с автобан, я начала кидать ветки в тлеющие угли костра и прикидывать, сколько смогу выделить сырокопченой колбасы, чтобы вывести из прострации Сосискина. Мозги взяли тайм-аут, а память наотрез отказалась записать в подкорку все услышанное. Скосив взгляд на единорога, я увидела, как тот явно наслаждается произведенным фурором. Во мне вскипела кровь бабки по материнской линии, которая всю жизнь проработала на рынке в палатке сельхозкооперации и знала толк в том, как поставить на место гнилую интеллигенцию, посмевшую заикнуться о недовесе и степени испорченности товара.

– Мой дивный друг, только из уважения к вашему редкому виду и дабы не травмировать моего бывшего до сего момента воспитанным пса, я предлагаю вам на выбор с этой минуты откликаться на Сивку-Бурку или Серебряное Копытце.

– А другие имена есть? – нервно прядая ушами, спросил целкомудренный хранитель монарших поясов верности.

– Есть, но они вряд ли тебе понравятся, велеречивый ты мой, – неспешно кивнула я.

– И все-таки я настаиваю, – стукнул копытом в ответ кошмар Пржевальского.

– Гляди какой хрен горбатый нарисовался – не сотрешь. Приперся незваный, напугал практически до конфуза в штанах, водку нашу пил и на чем-то там еще и настаивает. Да что б ты знал, козел однорогий, настаивают спирт на клюкве, – отмер Сосискин.

Я не привыкла заставлять себя ждать и выдала тираду, по длине не уступающую его оперативному псевдониму.

– Даже не зная этого языка, предполагаю, что это ругательство, и поэтому отказываюсь откликаться на него, – гордо вскинул гриву верховный мустанг местных прерий.

– Тогда только Сивка, даже без Бурки, за детские капризы право именоваться Серебряным Копытцем вы утеряли, – царственно изрекла моя стервозность.

– Но как же так… я же у трона… – запинаясь, как водитель «запорожца», въехавшего в зад «лексусу», оправдывается перед хозяином пострадавшей тачки, начал лепетать коник.

Примерно так же бубнил и корчил жалостливые рожи один товарищ в налоговой инспекции, куда я раз заглянула по просьбе главного бухгалтера свой конторы. Продавец фиалок специально к Восьмому марта открыл на тот момент единственную палатку с цветами в районе новостроек, а потом представил декларацию, согласно которой ему еще и государство должно было приплатить за хлопоты. Так что меня этим сиротским блеяньем не пронять, зря Сивка из копыт выпрыгивает.

– Больше не налью, – сказала как отрезала и демонстративно стала убирать бутылку в рюкзак.

Решив помочь мне окончательно деморализовать копытного, голос подал Сосискин:

– Кстати, я тут интересуюсь, как ты девственность-то у девиц невинных проверял, копытом на ощупь или как? – И мерзко заржал.

Мне стало жалко коняшку. Как показала практика, выдержать нас вдвоем с обретшим способность говорить Сосискиным не удавалось еще никому. Глядя, как единорог обиженно на нас смотрит, я, вздохнув, вытянула назад водку, чтобы процесс адаптации к новому имени прошел наименее безболезненно.

Мир и покой были восстановлены, и мне до жути захотелось узнать, что он тут делает, вместо того чтобы отираться возле высокопоставленных девственниц.

– Скажи мне, Сивка, а что это ты один, да еще ночью по лесу шастаешь? Не боишься, что кто-нибудь откусит твое главное достоинство?

Глаза единорога стали размером с колесо от МАЗа. Такие глаза я видела всего один раз в жизни. Они были у моего папы, когда он все дни отпуска в Египте методично осушал мини-бар, а по выписке из отеля ему принесли счет. М-дя, видимо, местный электорат еще не был готов к моим откровениям, и я кинулась его разубеждать:

– Да не то, о чем ты подумал, я рог имела в виду. Что ты там ножками-то засучил, ты никак подумал, что я интересуюсь твоим фамильным Фаберже?

Через пару минут он перестал хватать ртом воздух и с налетом печали произнес:

– А меня из табуна наш вожак выгнал.

– О как! Политический эмигрант, он же неблагонадежный элемент, значится, – делано посочувствовал пес.

– За что выперли соплеменники, монашек пугал аль с девицами бесчинствовал? Ты не стесняйся, мы тут все свои, – в свою очередь поинтересовалась я.

Сивка отрицательно махнул в ответ гривой. Как следовало из его запутанного повествования, этот ночной сомелье пострадал за любовь. Если раньше табун снисходительно смотрел на то, как он отказывался просыпаться на заре и носиться по росе, закрывал до поры до времени глаза на его выбраки в виде местного матерка в присутствии монарха, заминал перед духовенством его нежелание являться под окна монастырей в строго отведенные дни, то его любовь к русалке стала последней каплей.

– Дельфин русалку отлюбил глубокой трепетной любовью, – коверкая текст и безбожно фальшивя, попытался спеть пес, но я его сурово одернула:

– Кто бы говорил… А кто три недели в том году грыз обувь по соседской сенбернарше? Послушай, Сивка, а разве у вас тут нет предубеждений против межрасовых браков?

– Нет, Дариа, – отрицательно отозвался он. – Дело совершенно в другом.

– Стой, – замахала я руками, как лопастями винта, – дай отгадаю. У вас с ней разные места обитания да детишек не могло быть, а вашим родителям хотелось до аллергии и диатеза обкормить сладостями рогато-хвостатых внуков?

– Места обитания тут ни при чем, да и потом, ты что, думаешь, русалки беременеют от того, что об их хвост святой дух потрется? – огорошил меня Сивка.

– А разве они не икру откладывают, и у тебя что-то я плавников не заметил, – некстати влез настырный пес.

– Русалка на берегу может принять любой образ, – просветил нас любитель нетрадиционной любви. И продолжил: – Она мне изменила с оборотнем, а он забыл выпить специальный отвар – и через положенное время эта упырица родила. Я, как благородный, хотел прикрыть ее позор, но мой папа не оценил попыток и сказал: «Дураков надо учить». А я, как жеребенок безрогий, хотел у себя на крупе попросить художника нарисовать ее портрет. – Сивка горестно вздохнул и нацелился пролить слезы по поруганной любви.

– А как же теперь эта гнида речная наказана, что с ней сделали? – решил не дать впасть в пучину отчаянья Сосискин.

– Ничего, после скандала в двух семействах ее выдали замуж за оборотня, и у их сына вторая ипостась не волк и не русалка, а волк с рыбьим хвостом. Да и пошла она в троллью задницу, коряга водоплавающая, – подвел итог мелодраме Сивка.

На Сосискина этот «бразильский сериал» не произвел никакого впечатления.

– Слышь, Дашка, – весело затявкал он мне на ухо, – я теперь понял, почему у него один рог.

– Ну и почему? – заинтересовался мой скептицизм, свято не верящий, что в голову Сосискина могут прийти хоть какие-то умные мысли.

– Если бы ему изменила жирафа, то их было бы два, а так как ему их наставила полурыба-полубаба, то он у него один.

– Слушай, зоолог ты мой, тебя послушать, если бы их ему наставила какая-нибудь лосиха, то они бы у него торчали на голове, как кактус-лепешечник. Уймись, Дроздов-недоучка, во всех сказках рог у них один, и вообще хорош шептаться, вон, видишь, Сивка собрался пьяные слезы выдавливать, а у меня водки не хватит его утешать. – И добавила шепотом: – Знаешь, меня терзают подозрения, никакой он не диссидент, а просто бичующий элемент, страдающий алкоголизмом и заскочивший к нам на опохмелку. Ладно, – махнула я рукой, – разберемся, но если я узнаю, что весь этот бред про селедку с сиськами, грешащую в камышах с каким-нибудь блохастым Бобиком, он придумал, чтобы развести меня на бутылку, то я найду способ попортить ему гриву.

Сивка вытер выступающие слезы длиннющим хвостом и покосился на остатки водки. Я решила временно закодироваться и выплеснула ему все, что оставалось в бутылке. Благодушно вздохнув после опустошения миски, Сивка вдруг выдал:

– Дариа, а почему у вас такие странные имена и вы иногда говорите на непонятном языке? Что такое, – спросил он, жутко коверкая слова на манер того, как наши за границей спьяну пытаются на ломаном английском узнать, где промышляют проститутки, – «диатез», «аллергия» и что значит имя Сосискин?

Я растерялась и непонимающе уставилась на пса:

– Ты все понимаешь, что я говорю?

Кивок.

– Тогда почему он то понимает, то нет?

– Ну, ты еще спроси у меня, кто убил Джона Кеннеди. Я тебе что, Вассерман, чтоб все знать? – проворчал пес.

И тут моя память, простимулированная выпитой водкой, услужливо напомнила мне о том, как демиурги объясняли функционирование моего дара в области лингвистики. Судя по их малопонятным объяснениям, в мою голову не вкладывались знания этих самых языков, потому что человеческий мозг просто бы взорвался от количества знаний. Поэтому я говорила на родном русском, но окружающим казалось, что я говорю на их языке, а мне, наоборот, казалось, что они говорят на русском. Но демиурги как-то не упоминали, что если в нашем языке было слово, которого не существовало ни в одном из языков на Лабуде, то оно для собеседника звучало как иностранное. И судя по всему, Ник явно случайно проговорился, что их гшерды – это наши лошади. И впереди меня ждет еще много интересных открытий не только во флоре и фауне, но и в повседневном быту. На этом фоне вспомнился знакомый иностранец, которому я до упора объясняла, что такое борщ, и спинным мозгом прочувствовала, что эти манипуляторы однозначно не дали мне знаний еще о куче вещей.

«Ты, мать, еще от испуга не обратила внимания, как он произносит твое имя», – некстати напомнил о себе мозг.

«Делай вывод, что тут Иванами да Марьями никого не называют», – припечатала логика.

Это стало последней каплей. Я взвыла не хуже злостного неплательщика алиментов, получившего исполнительный лист с пенями за все годы неплатежей.

– Сукины дети, Сосискин, эти… (вырезано цензурой) сделали так, что, стоит мне открыть рот, и любой узнает, что мы тут гастарбайтеры-нелегалы.

Пес вопрошающе уставился на меня. Я продолжила:

– Смотри, стоит мне или тебе выдать слово, аналога которому тут нет, как наша малина сразу запаливается.

До пса пока не доходил весь ужас нашей ситуации.

– Ну и что в этом криминального? Подумаешь, иномиряне мы. Не расстреляют нас на месте за это, а может, даже окажут посильную помощь, светлым это вроде как по статусу положено.

«На положено до хрена наложено», – истерически выкрикнул дрожащий за свою шкуру организм.

– Ты уверен, что тут соблюдается классика жанра, все светленькие белые и пушистые и среди них нет продавшихся Темному диктатору? Если с сегодняшнего утра эта долбанная игра началась, то каждая нечисть и примкнувшие к ней Павлики Морозовы моментом нас вычислят и сочтут своим долгом заложить двух иностранцев с рюкзаком в местное НКВД. Скажу тебе больше: первое же отделение партии светлых нас тут же отконвоирует к императору или пинками под зад погонит на штурм Цитадели. Лично ты готов прям сейчас кинуться на амбразуру?! – Мой голос сорвался на крик. – Но что еще хуже, мы можем нарваться на светлых фанатиков, которые жаждут славы и мировой справедливости и непременно сядут к нам сначала на хвост, а потом на шею. Вот при таких делах классика жанра будет соблюдена. Потому что светлый окажется полным идиотом, требующим нашей опеки, которому я буду вытирать патриотические сопли и развлекать песнями про калинку-малинку. И еще, мой пока еще живой дружок, в застенках нас будут ждать наручники, всякие медицинские инструменты, кожаные плетки и прочие девайсы, но я не поклонница садомазоигр, не Зоя Космодемьянская и не выдержу такие ролевые игры.

– А если будет другая раздача? – спросил наконец-то въехавший в засаду пес.

– При благоприятном раскладе нас всего лишь под почетным конвоем поставят пред светлые очи императора. Он произнесет патриотично-благодарственную речь и лично депортирует нас на Темную сторону, и хорошо, если хоть перед этим даст в туалет сходить на дорожку. А потом его императорство, смахнув суровую слезу, отправится служить молебен местному божеству за то, что тот внял его молитвам и так быстро откомандировал в его распоряжение команду камикадзе.

Я делала жалкие попытки взять себя в руки, но вместо этого еще больше распалялась:

– Как специалист, по роду службы почитывающий специальную литературу, могу проинформировать: сейчас не в моде добродушные мудрые Гэндальфы с голубыми вертолетами. Времена давно изменились, на сцену вышли колдуны с кровавыми мальчиками в глазах, которые, вместо того чтобы вести переписку с такими же заслуженными пенсионерами на тему народных средств по борьбе с простатитом, грешат расчлененкой. Эти Чикатилы Крюгеровичи приложат все свои силы, чтобы заполучить наши тушки в свои лаборатории, и, поверь мне, простым анализом мочи они не ограничатся.

Пес в ужасе смотрел на меня, а я продолжала верещать как потерпевшая:

– Нет, ты не думай, я не дура и сразу поняла, что наш внешний вид отличается от местных. Я все это знала, но по плану должна была прикопать наши вещи в кустах, а потом под покровом ночи упереть с забора какой-нибудь половик, замотаться в него и прикинуться жертвой местных разбойников. Но все мои планы накрылись медным тазом. Даже если я буду выглядеть как местная пастушка, чудом избежавшая группового секса, то стоит мне открыть рот – и меня возьмут за жабры. Эти небесные мрази не дают ни минуты на подготовку, только и делают, что осложняют нам жизнь. Я своим начинающимся циррозом печени чувствую – изначально планировалось, что никто нам помогать не будет. Никаких народных ополчений не собирается, а все сидят и ждут, когда же придет обещанный Терминатор и надерет задницу диктатору, окопавшемуся в Цитадели.

– Ну, может, все не так и плохо, они же вроде как на нас ставили, – сделал жалкую попытку меня успокоить пес.

– Ха, на нас, но только не забывай, что они еще ставят на то, как мы будем выпутываться из любой непредвиденной ситуации. Это такая многоплановая развлекуха у них и стабильный источник дохода – сам понимаешь, создание миров не оплачивается, надо же на что-то жить. Нет, нам не дадут погибнуть в первые пару недель, но чем больше мы будем лажаться, тем больше кто-то заработает и получит удовольствия от шоу «Два лоха»! – Мой голос дрожал от неконтролируемого бешенства. – И вот еще что: я не уверена, будто эта троица ставила на нас, а не на Темного лорда, слишком много нестыковок. Но самое дерьмовое во всем даже не это, а то, что первый, кого мы тут встретили, сдаст нас по пьянке любому, кто ему нальет. У таких, как он, свистунов-задушевников, вода в одном месте не держится!

– Дашка, не истерии, что реально делать будем? – утробно рыкнул Сосискин.

– Да ничего, млять. Будем косить под слепоглухонемых больных проказой пилигримов, а пока будем думать, куда этого бомжа девать. – Я кивнула в сторону обалдевшего от моих воплей Сивки и принялась лихорадочно метаться у костра. – У меня же были идеи по ведению партизанской войны, планы по вливанию в общество в качестве эксцентричной эмигрантки с Темной стороны, почти готовые комбинации по военной кампании, а сейчас все это рухнуло как карточный домик!

К моим метаниям присоединился и пес.

– Даша, а может, нам поменьше говорить? Ты уж прости, но немым еще сложнее быть, чем Джамшудом, да и писать не умеем на их языке. Мы даже спросить не сможем ничего.

– Как поменьше говорить, запас ты мой словарный, как? Даже если я буду фильтровать весь свой базар, то как я узнаю, есть тут такое слово или нет? Запомни, а лучше запиши за мной: над Ником, Димоном и Абрашей сначала цинично надругаться, желательно с привлечением гамадрилов, а потом казнить с особой жестокостью.

– А Эдика? – деловито уточнил мой соучастник в предстоящих репрессиях.

– А Эдика сначала материально наказать, гамадрилов заменить на агрессивно настроенных гомосексуалистов, а потом казнить.

– Дашка, может, просто убить? Что ты зверствуешь-то? – некстати проявил мужскую солидарность пес.

Чтобы задушить ее на корню, я медовым голоском пропела:

– А меня в детстве из гестапо за жестокость выгнали, так что пусть наслаждаются жизнью, пока они еще в состоянии это делать.

Я еще бы долго расписывала предстоящие демиургам ужасы, но на самой высокой ноте меня прервали.

– Кхм-кхм, простите, что прерываю ваш разговор, но я не понимаю, что вы так всполошились, – привлек к себе внимание Сивка. – Я уже давно понял, что вы не из нашего мира, и просто ждал удобного момента, чтобы предложить вам пойти к Ковену магов.

Мы злобно переглянулись и, не сговариваясь, пошли в наступление на единорога.

– Знаешь, что в нашем мире делают с такими вот птичками-говорунами? – сказала я и полезла в рюкзак за тупым кухонным ножом.

– Ты, Даш, давай кончай его, а я пойду ямку вырою, чтоб потом прикопать его по-тихому, – кивнул Сосискин.

– Не надо меня убивать, я ничего никому не скажу, – глядя на наши зверские лица, пролепетал Сивка.

– Конечно, не скажешь, мертвые не говорят, – осклабилась я в ответ.

Увидев, что пес воспринял мои слова о ямке буквально и начал усилено рыть лапами землю, я взвизгнула:

– Сосискин, отставить копать яму! Мы его кремировать будем – чтоб уж наверняка. А то у них, по сведениям, некроманты водятся.

Единорог отскочил от нас, как сексуальный маньяк от старой девы, и угрожающе нацелил в нашу сторону ярко засветившийся рог.

– Давайте успокоимся и поговорим, я вам не враг, – попытался образумить нас Сивка.

– Дашка, смотри, у него рог светится, радиацию на нас конь педальный напускает! – заорал Сосискин.

– Сейчас мы ему этот рог обломаем, мы не таких обламывали, – отмахнулась я и пошла прям на эту фару. Перед глазами вспыхнул свет, и я, моментально ослепнув, провалилась в темноту. Когда спустя какое-то время я пришла в себя, то первым делом проверила, как мой верный пес. К счастью, он был жив, лежал рядом со мной и тоже приходил в себя. Долбаный рогоносец никуда не делся и, стоя напротив, виновато смотрел на нас.

– Дариа, ну зачем ты так? Мы же вместе пили. Ты что, думаешь, я бы после этого тебя предал?

Я с отвращением кивнула, а он в ответ осуждающе покачал головой.

– Дариа, почему ты решила, что я тебе враг?

– Жизнь научила никому не доверять, – зло выплюнула я в ответ.

Бешенство медленно отступало. Проснулась совесть и проинформировала о наличии у меня наклонностей к убийству. Стало безумно стыдно: еще минуту назад я действительно была готова убить это волшебное существо. И что самое поганое, если бы не его рог, сработавший как световая ракета, то я бы завалила его. Пусть не профессионально, одним ударом оружия или, как киллер, хладнокровно, но лишила бы его жизни невзирая на тупость ножа. В крайнем случае, я бы использовала свои ногти. А потом действительно бы постаралась избавиться от трупа, предварительно выломав рог. В том, что оборотистый Сосискин найдет способ его реализовать, я даже не сомневалась.

Сивка настороженно молчал, демонстрируя всем своим видом униженного и оскорбленного. Делать было нечего, я попыталась неуклюже принести свои извинения:

– Ладно, ты извини нас за то, что накинулись на тебя. Просто слишком многое идет не так, как мы думали, и я подозреваю, что дальше будет еще хуже.

Я отвернулась от Сивки и села на матрас. В голове не было ни одной мысли: после демонстрации действия рога при опасности, думать о том, какими талантами к смертоубийству тут обладают остальные, мне попросту не хотелось. Ко мне на коленки заполз Сосискин и попытался свернуться клубочком. Бедный пес всегда так делал, когда ему было плохо, а мне до зубовного скрежета захотелось удавить трех уродов, которые втравили домашнее существо в это дерьмо. Я и не заметила, как сзади подошел Сивка и, фыркая мне в волосы, положил голову на плечо. Меня вдруг охватило тепло, как будто теплый ветер ласково коснулся моей головы и унес остатки злобы. Откуда-то возникло спокойствие и умиротворение, на коленках, распрямляясь, завозился Сосискин, и я вдруг поняла, что единорог хочет мне только добра.

– Дариа, знаешь, а ты ведь не первая, кто к нам приходит, – решил, пользуясь моим молчанием, привлечь нас к сотрудничеству с местными властями Сивка.

Мы с бравым псом осторожно попросили поподробнее рассказать нам о судьбе других собратьев по несчастью. Судя по рассказу, таких дураков, как мы, было не так уж и много, но они периодически случались, причем это были не всегда люди. Сосискин предположил, что это инопланетяне, и даже разъяснил Сивке, кто это такие. Единорог задумчиво покивал и порекомендовал для интереса зайти в Императорский зверинец, где содержатся те из них, кто оказался неспособным выучить местный язык и на этом основании был отнесен к животным. А вот с точки зрения здешних властей разумные, по закону подлости попавшие сюда, как правило, покоятся либо после пышных похорон под помпезными памятниками на местных кладбищах, либо под скромными холмиками вдоль дорог. Резко захотелось удавиться на ближайшем дереве, потому как наши шансы на победу после всего услышанного были так же далеки, как российскому уровню жизни до уровня жизни в Швейцарии. И никто тут явно ради нас не правил древние тексты – все давно было записано и подогнано под таких же припадочных, как я. Чтобы как-то отвлечься от суицидальных мыслей и увести разговор о Ковене магов в сторону, я поинтересовалась, правда ли то, что он нам рассказал про любовь к русалке. И оказалось, что я в своих подозрениях почти была права: выгнали его не за любовь, а за сети разврата, в которые он втягивал половозрелых дам.

– А про рисунок на своей тушке зачем врал? – с укоризной спросила женская солидарность.

– А вот про рисунок не наврал, я такой видел у орка, только там не русалка была нарисована, а эльфийка, – ушел в несознанку Сивка.

– Типа такого портрет был? – Я приспустила с плеча тельняшку и показала своего дракона.

– Ой, твой гораздо красивее, – восторженно проговорил он.

– Ну, это мой самый первый рисунок, – нашла замену слову «татуировка» я. – Смотри на мой любимый, мне его полдня наносили.

Я встала и, повернувшись спиной, стала стаскивать тельняшку.

– Нравится? – поводя плечиком на манер цыганки, спросило мое кокетство. – Погоди, ты еще не видел мою сережку в пупке и один прикол, сейчас покажу.

Ответом мне была тишина.

– Эй, Сосискин! Что это с ним? Прыщ, что ль, вулканического вида на спине вскочил и оскорбил его эстетический вкус или у меня шея грязная? – всполошилась я.