Текст книги "Крылья"

4

Медведь проснулся от чьих-то приглушенных всхлипываний. Сперва он не понял, откуда исходит звук. Единственным плачущим существом в их квартире могла оказаться Ангел (чтобы он плакал – да ни за что!), но ее не было в постели рядом с ним. Медведь потер рукой глаза и осмотрелся – да, подушка смята, простыня с ее стороны кровати сбита, будто бедняжка всю ночь с кем-то боролась, но Ангела на месте нет. Он приложил ладонь с отпечатку, оставленному ее телом в гнезде простыней – холодные… Ее уже давно нет на месте… И тут он увидел, как прямо перед ним, за спинкой в ногах кровати, мелькнула знакомая взъерошенная макушка. Медведь переполз ближе к тому краю и свесил голову вниз. Ангел сидела на ковре, обняв колени и прижавшись спиной к деревянному изножью.

– Родная моя, что случилось?

– Н-н-н-ичего, оставь меня в покооо-о-е…

Теперь, не боясь его разбудить, а отчасти, вероятно, и стыдясь того, что он стал свидетелем ее горя, Ангел плакала совсем как ребенок, некрасиво размазывая слезы и сопли по всему лицу, безудержно и потерянно, постанывая и задыхаясь, словно случилось что-то равнозначное концу света и ничего больше нельзя исправить, и никого больше нельзя спасти…

– Эй… – он осторожно протянул руку и тронул ее за левое плечо, – Ангел мой, ну успокойся… Я понимаю, поверь мне, прекрасно понимаю, каково тебе сейчас. Знаю, что тебе больно и страшно, но поверь – пожалуйста, поверь мне, сегодня мы точно выясним, что с тобой не так, я все сделаю, чтобы найти способ помочь тебе….

Все эти аргументы он приводил сотни раз за последние три дня, но вот только в них не то что Ангел – он и сам уже не верил. Опухоль на ее спине все росла и росла, буквально на глазах, и у него, при всем врачебном опыте, не осталось больше никаких предположений о ее происхождении…

Сегодня им предстояло УЗИ и, может быть, рентген. А может быть, и биопсия… Он боялся даже предполагать, что потребуется сделать, чтобы разобраться… Но точно знал, что сделает все, чтобы спасти ее. А договориться в больнице он всегда сможет. Конечно, он даже не глава отделения, да и еще не так много лет в этой клинике проработал… Но ради нее он все сделает. Будет умолять, подкупать, отрабатывать ночные смены – что угодно…

Однако сейчас он совершенно ничего не мог сделать, чтобы просто успокоить ее. И это бессилие мучило его, уничтожало, растирало в пыль, изводило сильнее, чем сам вид ее слез…

Казалось, прошла целая вечность, пока он собирался с духом для новой попытки:

– Родная, солнышко мое, ну пожалуйста, успокойся… Давай, поднимайся, – он уже встал с кровати и теперь пытался оторвать ее от пола. – Давай же, нам пора собираться, иначе мы сегодня вообще никуда не попадем, а нам ведь это не нужно, верно? Нам наоборот нужно как можно скорее поехать в клинику…

Последнее слово вызвало новый поток слез и завываний, начавшая было вставать Ангел снова рухнула на пол и сжалась в комочек, пряча от него и всего мира мокрое лицо.

– Любимая, ну давай…

– Н-н-е-е-е-е-е-ет….

– Да что же такое! – впервые за эти дни он перешел на крик. – Я не представляю уже, что мне делать! В больницу ехать ты отказываешься, то есть, помочь тебе не разрешаешь, а как утешить тебя, я просто не имею больше ни малейшего понятия!

Она испугалась его. Он редко кричал, особенно на нее… Плач слегка утих, но плечи все еще содрогались, а ее лица все еще не было видно за завесой всклокоченных темных волос. Вот только он чувствовал, что всем своим существом она только что отвернулась от него. Медведю стало стыдно.

– Прости, ну прости меня… – Он опустился на ковер рядом с ней. Теперь оба сидели лицом к окну, но она смотрела в пол, а он – в потолок.

Долгое время они молчали. Это было даже приятно – молчать вместе. Тишина лучше любого разговора способствовала примирению. Чем наговорить лишнего и ранящего, лучше просто сесть рядом и помолчать. И постепенно все встанет на свои места, сердца успокоятся, гнев уйдет, боль отпустит. И снова сидящий рядом человек будет для тебя самым родным и близким, самым дорогим и хрупким, которому ты ни за что на свете не причинишь боль.

Так случилось и теперь. В последний раз вытерев нос тыльной стороной ладони, она порывисто вздохнула и повернулась к Медведю. Даже такая, как в тот момент – с мокрыми щеками, липкими руками, распухшими красными глазами и носом, спутанными волосами – даже такая она была самой красивой на свете. И Медведь разорвал бы в клочья любого, кто посмел бы на это возразить хоть слово.

– Прости меня… Просто мне страшно… Ты себе просто представить не можешь, до чего же мне страшно…

– Родная…

– Подожди! Дай мне договорить… Посмотри на меня… Я же просто горбун… Я уродец, и я не знаю, что это, почему это со мной случилось… Оно ведь растет и растет, и однажды раздавит меня, или взорвется, или я не знаю даже, что еще… Я ведь умру-у-у-у-у-у…

Медведю ничего не оставалось, как прижать к себе вновь зашедшееся плачем растрепанное и измятое создание, он гладил ее по голове, покачивая из стороны в сторону, пытаясь успокоить, как маленького ребенка. Ведь никакие логические доводы взрослого человека не могли бы сейчас на нее подействовать. Она уткнулась носом в его правое плечо, так что прямо перед его глазами лежала причина всех этих слез и страданий. Красное пятно на ее спине перестало быть просто пятном. За последние пару дней оно неимоверно выросло и теперь сильно выпирало наружу. Потому она и назвала себя горбуном. А ему было все равно. Пусть даже это останется навсегда, он ни за что не оставит ее. Главное, чтобы она была здорова. А для этого необходимо было прежде всего отвезти ее на обследование.

Медведь подождал, пока она снова затихнет, приподнял ее подбородок так, чтобы она смотрела ему в глаза, и со спокойствием гипнотизера сказал:

– Пора, любимая. Давай собираться. А то так и клиника закроется.

Слишком изможденная слезами, чтобы возражать, Ангел кивнула.

5

Ангел сидела на больничной кушетке и смотрела в окно. В клинике они находились уже часа четыре, наверное… Она не считала, она не взяла с собой часы. Ей было все равно. Слишком много причин для расстройства у нее сегодня было, чтобы еще ко всему переживать об утекающем времени.

Утреннюю истерику она не хотела даже вспоминать, ей было слишком стыдно перед Медведем – и перед самой собой – за свою слабость. Ведь ей нужно быть сильной, смелой, ее не должны выводить из себя такие пустяки… А это совершенно определенно были пустяки, раз Медведь сказал, что все будет в порядке… Он обещал ей, что все будет хорошо, а он всегда выполнял свои обещания. У нее не было никаких причин ему не верить.

Но почему-то не верилось…

На выходе из дома она не смогла одеть куртку. Во-первых, было больно, а во-вторых, куртка просто не налезала на чудовищно деформированную спину. Но так просто идти она никак не могла… В итоге, лишь чудом не разрыдавшись снова, она обмоталась ярким летним шарфиком. Она не могла показаться на людях с таким уродством… Хотя и сквозь тонкую ткань все равно все было видно – эта гора ведь торчала наружу, а шарф не мог вдавить ее обратно в спину…

Закусив губу и едва переставляя ноги, она вслед за Медведем добралась до машины, которую он несколькими минутами раньше пригнал со стоянки. Внутри было невыносимо жарко, но уже прогретый солнцем, несмотря на утренний час, корпус автомобиля хоть как-то скрывал ее от любопытных глаз.

Ненормальная… Ну кто на тебя смотрит? Никто ведь не знает ни тебя саму, ни что там у тебя на спине.

Но все равно казалось, что каждый прохожий пристально на нее смотрит, буравит взглядом несчастный идиотский шарфик и знает все про ее страхи и кошмары…

Она помотала головой, пытаясь отогнать гнетущие мысли. Но они были липкие, и так просто от ее сознания не отклеивались. Тогда она открыла бардачок и стала изучать его содержимое. Кроме очков и давно растаявших прямо внутри упаковки леденцов от кашля там ничего не было. Но и другого занятия у нее тоже не было.

Так и прошла вся дорога до больницы. Маленькое ссутулившееся на переднем сидении создание, подтянувшее к себе ноги и упирающееся в колени подбородком, сосредоточенно изучало месиво леденцов от кашля…

Медведь молчал. Она была ему за это даже благодарна, и так слишком много лишнего и незначительного они сегодня уже друг другу наговорили. Если он снова начнет ее утешать, она разрыдается, а он должен считать, что она сильная.

Машина остановилась. Медведь вышел и открыл дверь с ее стороны. Ангел помедлила минуту, потом левой рукой схватила пачку леденцов, захлопнула бардачок и выползла из машины. Поправила шарфик на плечах и выбросила упаковку в ближайшую урну. Так стало легче. Хоть что-то в жизни стало правильнее.

Сперва, как и планировалось, они отправились на УЗИ. Медведь как-то договорился, их уже ждали и пропустили без очереди. Что, конечно же, вовсе не понравилось сидящим, наверное, не первый час в коридоре людям. Медведь просто протолкнул ее в дверь кабинета, не позволяя задерживаться и хоть минуту выслушивать гневные тирады возмущенных пациентов. А ей было все равно. Никакие слова сейчас не вывели бы ее из себя.

Ангел не запомнила, как звали того врача, что делал ей УЗИ. Ей это было не важно. Она помнила только, как приятной прохладой гель разлился по пылающему горбу, как больно было, когда напомнивший ей пистолет датчик вдавился в кожу, как она изо всех сил сжалась в комок, чтобы не закричать – и как Медведь держал ее за руку.

Хотя ей многое сегодня было безразлично, чувства к нему казались сильнее, чем когда бы то ни было.

Все мучения оказались напрасными – ни Медведь, ни этот его безымянный коллега ничего не поняли. На экране мельтешили какие-то полосы, вертикальные, горизонтальные, диагональные, как помехи на экране телевизора. Белый шум. Ей виделись лишь смутные очертания чего-то неправильного. Словно в спине были рассыпаны зубочистки, или палочки для счета, или еще что-нибудь подобное… Причем прямо под кожей, всего в сантиметре или меньше от поверхности… Она поняла еще меньше двух врачей, потому что почти не смотрела – ей лишь хотелось как можно скорее остановить эту пытку. Датчик вдавливался в плоть и будто упирался прямо в эти зубочистки, вызывая резкую боль. Боль, похожую на зубную. Словно зуб мудрости рвался наружу и упорно давил изнутри на воспаленную десну. Только масштаб значительно отличался. Если зубная боль поражала голову, максимум отдавая в шею, то нынешнее ощущение отзывалось в каждой клеточке ее тела, сковывало все неимоверной тяжестью и напряжением.

Медведь стер остатки геля, помог снова завернуться в шарф и вывел ее в коридор. Сам же вернулся в кабинет, оставив ее одну минуты на две. Одну на виду у озлобленных людей. Она отошла к противоположной стене, но ядовитые взгляды и замечания и там ее настигали. Что же Медведь там делает? Судя по тому, как прячет в карман кошелек, закрывая за собой дверь, заплатил этому своему знакомому с адской машиной сверх тарифа… Здорово, он сам оплачивает страдания Любимой. Хотя зачем она иронизирует, он же хотел как лучше… Медведь всегда старается делать все, чтобы ей было как можно лучше.

И вот он взял ее под руку и провел на третий этаж по каким-то боковым, вероятно, служебным, лестницам.

Забавно, на дверях написано, что по вторникам рентген-кабинет не работает, а он просто дернул за ручку, и пропустил ее вперед.

Ангелу не понравилось, как здешний врач пожал руку Медведю и покосился на ее шарф. Он явно тоже ждал немалой оплаты за работу, которую, по идее, делать не должен. Она почувствовала себя униженной. Ангел не понимала, почему, но вся эта история с больницей заставляла ее чувствовать себя пустым местом. Припомнились некоторые слова людей из очереди двумя этажами ниже… Кто-то из них, вроде бы, говорил что-то о богатеньком Буратино, приведшем на обследование свою некстати залетевшую подружку… Если бы. Нет, не если бы Буратино и прочее, а если бы ребенок… Если бы они были здесь по радостному поводу… Тогда бы она чувствовала себя совсем по-другому…

Ей пришлось раздеться. Мало того, что снять шарф, выставив на потеху рентгенологу свое уродство, так еще и избавиться от топика.

Этот топик она специально носила в последние дни. Обычно она никогда даже не одевала вещи, так сильно оголяющие спину, но сейчас это было лучшим выбором. Чуть выше талии вся спина была открыта, а держалась кофточка лишь на завязках вокруг шеи. Поэтому сейчас пришлось лишь распустить узел и слегка потянуть топик вниз. Полностью его снимать она не будет – и слишком много усилий потребуется, и фотографировать будут лишь верхнюю часть корпуса.

Медведю пришлось ей помочь. Одной рукой узел развязать было невозможно, а двумя она никак не могла орудовать. Медведь же отвлекал своего коллегу, пока Ангел стыдливо пряталась за щитом, к которому нужно было прижиматься для рентгена. Ее не оставляло навязчивое ощущение, что этот Халат ее разглядывает, изучает, оценивает… Ей стало совсем не по себе.

Вдохнуть. Не дышать… Вот и все, можно одеваться. Она как можно скорее повернулась спиной к Халату и начала натягивать топик, не переставая размышлять, чего больше стесняется: показывать ему свою обнаженную грудь – или свой горб.

Подошел Медведь, помог с завязками, нежно поцеловал в лоб.

– Ну ты как, все в порядке?

Это были первые слова, которые он сказал ей за все то время, что они здесь находились.

Она кивнула вместо ответа. Говорить при Халате почему-то не хотелось.

Но вот все трое вышли в коридор, Халат запер дверь кабинета и проводил их в другое помещение.

Здесь были окна, было светло и чисто. Здесь Ангела и оставили одну на добрых три часа.

Под предлогом «Проявить снимок и посовещаться» Медведь и его Халат вышли из комнаты. Вероятно, они и правда этим и занимаются. Так долго договариваться о размерах «компенсации за лишнюю работу» вряд ли возможно…

И вот Ангел сидела на больничной кушетке и смотрела в окно. Синее небо успокаивало ее. Сегодня ни одно облако не нарушало его чистоты и великолепия. Только птица летела куда-то. Птица… Она была очень далеко, и ее вид определить Ангел не могла. Просто смотрела и потихоньку завидовала.

Если бы у нее были такие крылья, она бы не падала в Пропасть по ночам.

6

Медведь в десятый раз отер пот со лба. Нет, жарко ему не было. Ему было не по себе. Мало того, что за всю свою врачебную практику он не сталкивался ни с чем подобным, так еще носителем этого необъяснимого, пугающего явления оказался самый дорогой ему на свете человек… Медведь не мог беспристрастно смотреть на снимки. Он не мог рассуждать здраво. Нет места рациональному там, где речь заходит о чувствах. А его чувства стремились к Ангелу, и все сводились к одному омерзительному ощущению – липкому и холодному страху.

На темно-синем фоне рентгена светло-голубым и белым обрисовывались хрупкие тонкие косточки Ангела. Один их вид наводил на мысль о ее ранимости и уязвимости.

Но в подобный ужас Медведя привело вовсе не это. Нет, конечно же, не это…

За верхними ребрами, на месте опухоли, вырисовывалось Нечто.

Медведь не знал, что именно это Нечто Ангел и приняла за гору зубочисток в кабинете УЗИ.

Для него все не выглядело настолько просто и безобидно.

А глаза Халата горели странным огнем.

Буквально пожирая глазами изображение, прикрепленное к светящемуся экрану, тот едва ли не расплывался в улыбке. Но Медведь этого не замечал.

Глаза Халата неотрывно приклеились к аномалии. Глаза Медведя бегали от черточки к черточке в тщетном поиске ответа.

Сначала он решил, что снимок оказался испорчен. Такое случается, да… Но тогда смазывается все изображение, или его часть, но никогда не проявляются странные дополнительные кости!

А то, что он видел, походило именно на кости. По своей форме, толщине, плотности… Да, наполовину скрытые ребрами, но вполне нормальные кости и суставы… Вот только быть их там не должно.

– Может быть, сиамский близнец?

Медведь и сам знал, что догадка нелепая, но должен был хоть как-то попытаться разбить ту тишину, что висела в кабинете последний час.

– Нет, это бы нам никак не объяснило столь быстрый рост образования. Причем заметно было бы уже при рождении, а не в возрасте двадцати… и скольки там лет? Хотя не важно… Да и на человеческий скелет это не похоже. И ты сам говорил, что аномальных сосудов и артерий на УЗИ не нашел, постороннее сердце не билось.

– Но ведь часто бывают самые неожиданные деформации у близнецов, делящих одно тело на двоих…

– Ну не настолько же. Что ты так прицепился к этой теории?

– Не знаю…

На самом же деле Медведь думал, что такого близнеца было бы гораздо проще отрезать от Ангела. Ее органы он не задевает, а значит, его отсутствие на ней уж никак не скажется негативно.

Если же Это имело отношение лично к ней, к ее организму, ее телу…

Хотя что за бред, оно и так имеет! Оно сидит в ее организме! Оно – часть ее тела!

Вот только он совершенно определенно знает, что раньше этой части у нее не было. И, следовательно, быть ее вовсе не должно.

Медведь схватился за голову. Нет, не пафосно, не театрально. Он просто поднял вверх руки и обхватил ими свою голову, сплетя пальцы на затылке, не отрывая дрожащего взгляда от снимка. Еще немного, и ему станет плохо.

Халат же свои руки чуть не потирал. Он переплел пальцы и пристроил подбородок в ложбинке посередине. Стальной взгляд его серых глаз отражал внутренний триумф. Хорошо, что Медведь не смотрел на него. Если бы он заметил, Халат бы обзавелся двумя внушительными синяками, оттеняющими цвет его замечательных, внимательных глаз.

Но даже эти внимательные глаза не смогли сразу объяснить Халату, что они видят. Кости, да… Это само собой разумеется. Но вот… Откуда и почему?

Он искал параллели, аналогии, но делал это молча, не посвящая Медведя в свои размышления, не делясь с ним своими теориями. Отчасти, чтобы не показаться смешным – как сам Медведь с его близнецами. Отчасти… А вот от второй части он чувствовал, что вот-вот сделает величайшее открытие – и не собирался делиться славой с Медведем. Да, конечно, материал предоставил он… Но вот разгадать загадку ему явно не под силу. Дааа, когда дело касается чувств, все люди глупеют. Халат это прекрасно знал. Он предпочитал быть рассудительным и объективным.

Медведь продолжал бегать глазами по снимку. Что-то начало вырисовываться… Что-то это ему напоминало… Что-то очень настойчиво это ему напоминало… Вот только что, он пока не мог понять.

Время шло, а ответ не приходил. Только что-то продолжало упрямо мельтешить у него в мыслях, нашептывая, притягивая ближе к снимку и показывая крохотным пальчиком. «Посмотри, ну посмотри же», – говорило оно. Медведь смотрел, но не видел.

Что же, что у него перед глазами?.. Главное, где он видел это раньше?

Тонкие переплетения хрупких косточек, такой знакомый, до боли знакомый и простой узор… Перекрещения и скрепления, маленькие суставы, суставы побольше, изгибы и наложения… И общее впечатление треугольников. Несколько углов, свернутых в одну ленту, сложенных один поверх другого. Не раз, далеко не раз видел он подобное, но сейчас мозг просто отказывался узнавать то, что лежало перед ним.

О да, Халат понимал, во всяком случае, начал понимать, чему он стал свидетелем. Если он не ошибается – а он крайне редко ошибается – то это будет одно из величайших открытий последнего времени, это его прославит… Главное, успеть записать это все на свое имя, успеть перехватить материал исследования, не дать никому другому наложить на него руку. На него – не на нее. Это для него не девушка, не женщина, да что там – не человек. Это – образец. Это – дорога к признанию.

Углы и изгибы… Разум Медведя начал постепенно работать, двигаться, шевелиться – и лента костей со снимка начала разворачиваться, развиваться, разгибаться перед его внутренним взором.

Теперь, в полураскрытом виде, она даже сильнее напоминала ему что-то, чего он пока не узнавал.

Лента продолжала двигаться, бежать, распускаться – а с ней двигалась и его мысль. Мысль росла, оформлялась, набухала, набирала цвет и форму. Вот она в зачаточном состоянии, вот как эмбрион, свернутая калачиком, прямо как кости перед ним, а вот она распрямляется и становится на свои ноги, превращаясь в нечто взрослое, сознательное, способное ему что-то сказать… О чем-то, что точно так же разворачивается, распрямляется, становится ровным и сильным…

О чем-то, чего у человека при всем том быть не должно…

Медведь судорожно втянул в себя воздух.

Нет, этого быть не могло. Этого быть не должно. Это просто невозможно, немыслимо.

Медведь в одиннадцатый раз отер пот со лба. Нет, жарко ему не было.

Ему было страшно.