Текст книги "Разбитое сердце королевы Марго"

Екатерина Лесина
Разбитое сердце королевы Марго

© Лесина Е., 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

* * *

Женщина умирала.

Она точно знала это и, как ни странно, совершенно не боялась смерти. Напротив, ныне та виделась избавлением, что от мук душевных, что от телесных.

Тело предало первым.

Расползлось, растеклось жиром, и теперь, глядя в зеркала, женщина не узнавала себя саму. Она отказывалась верить, что вот эта неопрятная толстуха с седыми волосами – и вправду она, прекрасная Маргарита.

Теперь она как никогда прежде походила на матушку.

Однажды, поддавшись гневу, она едва не приказала избавиться от зеркал, но после передумала. Зеркала не виноваты. Они остались, а женщина научилась видеть в них исключительно то, что сама желала. Нельзя обманывать себя? Что же ей еще оставалось? Смириться? Отступить в тень и тихо доживать дни, которых оставалось, пожалуй, больше, чем того желали многие из тех, кто называл себя ее друзьями.

Она верила.

Знала, что за спиной ее смеются, называют развратною старухой, не понимая, что в душе своей она как раз-то молода… душа – единственное, что осталось прежним.

А тело вот-вот сгорит в лихорадке.

И доктор подносит воду с уксусом, уговаривая выпить. Жажда и вправду мучит нестерпимая, но женщина капризно отворачивается. Она слушает и уговоры, и мягкий голос священника, который волею своей отпускает все грехи. И думает, что грехов набралось немало.

Пускай.

Если Господь и вправду милосерден, то простит… простил же он матушку, которая сотворила многое из того, о чем сама женщина и помыслить не смела.

Может, в том ее беда?

Чересчур мягкотела, мягкодушна… будь по-другому, глядишь, все сложилось бы иначе.

Вздох.

А в груди жжет, как тогда, когда она оказалась на Гревской площади и матушка колола в бок булавкой, шепча:

– Улыбайся.

Голос ее, тихий, не голос – но змеиное шипение, – до сих пор стоит в ушах. А с ним оживают воспоминания.

– Прочь, – просит женщина, но ее-то шепот не слышен.

Проклятье ее жизни, даже когда она кричала, ее не слышали. А теперь уж… собрались у постели, смотрят, ждут, когда она, Маргарита Валуа, испустит последний вздох, и тогда объявят о смерти.

Обрадовался бы Генрих, бывший супруг, когда б случилось ему дожить до нынешнего дня?

С ним не получилось стать женой, но вот другом он был неплохим… быть может, опечалился бы, а может, вздохнул бы с немалым облегчением, поелику пока была жива она, Маргарита, то и собственный его трон представлялся шатким.

Находились те, кто утверждал, что будто бы после развода он и права на сей трон утратил, и пусть голоса их были слабы, но все же… все же Франции достаточно малого повода, чтобы вновь вспыхнула война.

Вдова его, конечно, обрадуется… ей охота быть единственной королевой, но не в силах ее выслать Маргариту из Парижа. Приходится улыбаться.

И быть вежливой.

В ту первую встречу, которая почти стерлась из памяти Маргариты, королева не пожелала выйти навстречу той, кого, не стесняясь, именовала распутницей, будто у самой ее не было грехов. Она потребовала, чтобы именно Маргарита явилась пред ее очи…

Стыдно было.

И обидно.

И если бы не Генрих, в котором осталась еще благодарность за свое спасение, как бы все повернулось? Он выговорил своей супруге, и та затаила обиду…

Давно это было.

И Генрих мертв, как мертвы и братья, и матушка… и тот, о ком Маргарита почти забыла за эти годы.

Прочие… любовники, которых было не столь уж много, как о том говорят. Вспомнят ли? С печалью, со смехом… Маргарита знает, что над ней часто смеются.

Пускай.

Но найдется ли хоть один человек, который будет искренне горевать о смерти ее?

Маргарита улыбнулась: она знала ответ.

Она скончается 27 марта 1615 года, в собственной постели, завещав остатки своего состояния единственному человеку, которого любила всем своим сердцем, и он отвечал ей столь же искренней любовью. Он будет вспоминать о женщине, пусть и немолодой, некрасивой, но неизменно яркой, преисполненной радости, и после того, как станет королем, Людовиком XIII.

– Привет, – сказала девушка в вязаном берете. – Ты Саломея, да? А я – Варвара. Сестра твоя. Двоюродная.

Она толкнула носочком сапога клетчатый саквояж и продолжила:

– Можно, я у тебя поживу немного?

И Саломея кивнула: собственно говоря, почему бы и нет?

Снова зима.

Зимой холодно и тоскливо, особенно этой. Огонь в камине и тот не спасает. Он глядится нарисованным, и тянет сунуть в пламя руки, проверить, настоящее ли оно.

Безумие.

А все потому, что Далматов, скотина этакая, исчез.

Нет, Саломее, если разобраться, дела до него нет и быть не может, так, приятель или даже знакомый… чуть больше, чем приятель и знакомый. Оттого и обидно, что исчез!

И не пишет.

И не звонит.

И дом его, огромный мрачный, пустует. Она навещает этот дом раз в месяц, не потому, что надеется на возвращение хозяина, но и дома испытывают одиночество. Саломею знают.

Впускают.

Позволяют ходить по комнатам, и лишь маячит за спиной безмолвная тень охранника. Ему не понятно, что ей нужно в доме. Саломея и сама не понимает, но…

Она оставляет цветы.

Дому.

А получается, словно на могиле, и глупость такая же, как нарисованный огонь. Сегодня Саломея камин и вовсе не разжигала.

– Ты квелая какая-то. – Варвара разрешению обрадовалась и, ухватив саквояж обеими руками, не без труда подняла. – Заболела? Ничего. У меня варенье есть малиновое… мама моя сказала, что ты, быть может, не обрадуешься… что мы вроде как родня, а вроде и нет… а я подумала, какого черта? Тут свой человек есть, а я буду по чужим людям дома искать… нет, если мешаю…

Ее голос заполнил прихожую.

И стало легче.

Саломея словно очнулась.

Сестра.

Двоюродная? У нее нет двоюродных сестер, как и братьев. И наверное, эта девушка появилась не просто так… время выбрала зимнее, когда Саломея беспомощна почти.

И надо бы выставить ее прочь, но Саломея молчит. Разглядывает.

Рыжая какая… рыжие волосы кучеряшками, и рыжина их яркая, морковная. Рыжие веснушки на носу, на щеках и на руках.

Красный берет с петелькой на макушке и зеленое пальтецо.

Штаны желтые, узкие.

– Уф… мамка сказала, что если вдруг и погонишь, то варенье чтоб отдала. Я ей говорила, что может, ты варенье и не ешь вовсе…

– Ем.

– Хорошо… а еще тут капуста квашеная с клюквой. И грибы сухие… и вообще, ты думаешь, наверное, что я дура полная…

– Не знаю, – честно призналась Саломея.

Варвара стянула берет и пальтецо сняла.

Была она… тщедушной. Невысокой, худенькой до того, что походила на подростка. И трикотажный тонкий свитерок обтягивал хрупкое ее тельце.

– Уф… умаялась я в поезде. – Она отбросила копну рыжих волос. – Ты мне не веришь, да? Я фотки привезла… и вообще, поговорим, да?

– Поговорим.

– А чаем напоишь?

И Саломея против воли улыбнулась, впервые, пожалуй, за очень долгое время.

– Напою.

Чай пили на кухне. Варвара, быстро освоившись, сама поставила чайник и заварочный, о существовании которого Саломея забыла напрочь, достала, отмыла, обварила кипятком. Она вытащила из саквояжа полотняный мешок, из которого один за другим появлялись конверты из плотной бумаги.

– Тут чабрец… и еще ромашка. Но ее добавлять надобно на кончике ножа, иначе перебьет весь дух…

Саломее она велела сесть и не мешаться.

Саломея не мешалась. Наблюдала.

Сестра?

А ведь похожи… обе рыжие и яркие… и в чертах лица есть что-то этакое…

– Еще немного мяты… я мяту больше душицы люблю, а мама вот наоборот… погоди, сейчас.

Она вновь полезла в саквояж и вытащила на сей раз старенький пластиковый альбом.

– Вот… тут посмотри.

Папа. Она не видела его таким молодым, но сразу узнала. Как не узнать? Стоит, хмурится, смотрит серьезно… и за руку держит девочку в школьной форме.

– Это твой папа… то есть мне он дядькой, а тебе отцом и мама моя…

Сходство между девушкой и Варварой несомненно.

И еще одна фотография, мужчина и женщина, оба хмурые какие-то, серые и недовольные.

– Это дед с бабкой… мама сказала, что ты их не знаешь… не знала… оно и к лучшему. – Варвара зябко повела плечами. – Корень имбиря…

– Что?

– Если простыла – первейшее дело, чай с имбирем и медом. Очень помогает. Так что я брошу немного к травкам, хотя у него вкус специфический…

Девочка-девушка уже в белом платье держится за руку массивного мужчины, вдвое ее старше.

– А это мой отец…

И сама Варвара, ребенком, сидит на высоком стульчике, смотрит прямо. Наряженная в кружевное платьице, она похожа на куклу.

– Там еще свидетельство о браке есть и мое о рождении. Твой отец взял фамилию жены, а до того был Потаповым.

Этого Саломея не знала. Отец был… отец просто был, как была мама и бабушка, которая курила трубку и рассказывала истории об особенных вещах. Был дом и голуби на крыше.

Весна.

Осень. И вся жизнь по дням расписанная, казалось, до самой смерти…

– Потапов он… они с дедом поссорились крепко. И дед сказал, что отец весь род позорит и… и из дому выгнал. Мама так мне говорила. А он и ушел, сказал, что с этим родом ничего общего иметь не желает. Вот… и когда женился, фамилию жены взял.

– Не понимаю… – Саломея вернула фотоальбом. – Почему… почему ты только сейчас…

Варвара вздохнула и, поставив перед Саломеей чашку с чаем, велела:

– Пей. А я расскажу… так уж вышло все… неправильно.

Деда своего Варвара всегда боялась. Не то чтобы старик ее обижал. Нет, он просто глядел своими прозрачными глазами, кривил рот и отворачивался.

Бабка и вовсе редко выходила из комнаты. И честно говоря, Варвара была лишь рада. Она не понимала, зачем сюда ходить?

Но отец требовал.

И раз в две недели мама наряжала Варвару в клетчатое шерстяное платьице с тесным воротничком, заплетала ей тугие косы, а к воротничку прикалывала круглую брошь.

Сама она в той квартире не появлялась. Да и отца не пускали дальше прихожей.

Он помогал Варваре снять пальтецо, разувал и подталкивал в спину:

– Иди.

Она и шла по темному коридору, к дверям приоткрытым, всякий раз представляя, что за этими дверями скрывается чудовище. Но нет, всего-то дед. Он сидел в широком кресле у окна и читал газету. Когда Варвара входила, дед ненадолго отвлекался от чтения, затем, чтобы указать ей на второе кресло:

– Садись.

Она садилась и сидела.

Молча. Неподвижно. Следя за тем, как медленно ползет стрелка на огромных часах. Ей казалось, что стрелка эта нарочно отмеряет время неправильно, издевается. Когда Варвара подросла, она задала маме вопрос:

– Зачем мне туда ходить?

– Они – твои родственники. И просто хотят знать, что с тобой все в порядке. Они тебя любят… – Тут мама смутилась и тихо добавила: – По-своему…

– А тебя?

Почему-то Варваре казалось, что взрослые вокруг сговорились и играют в свою, взрослую игру, ей непонятную.

– Варечка, подрасти, – сказала мама, – и все узнаешь…

Расти пришлось долго. К визитам Варвара привыкла, как и к дедову молчанию, и к бабкиному недовольству с запахом корвалола.

Они умерли в один день, как в сказке, только эта сказка была совсем печальной. Но Варвара не плакала. Она послушно сидела и на кухне, и у гроба, и на кладбище вела себя тихо-тихо. Людей пришло немного. Они подходили к Варваре, говорили о том, что дедушка и бабушка теперь на небе, а на родителей почему-то не смотрели, кроме одного мужчины.

– Здравствуй. – Он протянул отцу руку. – Случая не выпало познакомиться, но…

– Отойдем? – Почему-то отец мужчине не обрадовался совершенно, а мама и вовсе Варвару обняла, прижала к себе и так, что дышать сделалось тяжело.

– Не бойся, – шептала она, – мы никому тебя не отдадим…

Отец с мужчиной о чем-то говорил, и злился, и махал руками, а тот слушал и тихо отвечал.

– Кто это?

– Твой дядя.

– Да? – Варвара не знала, что у нее есть дядя, и очень удивилась.

– Они с твоим дедом когда-то поссорились, и тот выгнал его из дому. Он давно не появлялся, с похорон… – Она осеклась и губу прикусила. – Варенька… мы вечером поговорим, ладно?

Дядя уехал, оставил Варваре круглый кусок янтаря на веревочке, велев:

– Носи на удачу…

А маме – номер телефона и адрес, сказал, что на всякий случай. Варвара не поняла, на какой именно, но видела, что отец был этим недоволен.

Вечером же состоялся разговор: мама всегда держала свое слово.

– Понимаешь, – Варвара пила чай мелкими глоточками, – все оказалось так… запутанно. Моя мама – не моя настоящая мама, а моя, которая на фотографии, умерла при родах. И отец остался один с маленьким ребенком. У него своих родителей нет… сирота… а бабушка моя с дедушкой помогать отказались. Он не особо им нравился. Но вообще я думаю, что им никто не нравился.

Она вздохнула, и узенькие плечи поникли.

– Он промаялся месяц, а потом женился на патронажной медсестре. Там не было любви… поначалу не было, брак по расчету… она сказала, что ей уже двадцать восемь исполнилось, замуж выйти она не надеялась даже. И предложение приняла сразу, тем более что отец ей нравился… он красивым был… и есть, живой в смысле, но уже не очень красивый, лысый и с животом. А ему нужен был кто-то, чтобы за ребенком приглядывать… бабка с дедом не одобрили. Считали, что он должен был до смерти холостым быть… или хотя бы срок траура выдержать. Ненормальные, да?

– Не знаю. – Странно было думать, что у Саломеи еще родственники имелись, о которых она, Саломея, не имела ни малейшего представления.

– Мне ничего не говорили… я думала, что Анна – моя мама… а мама и есть, и плевать, кто меня родил. Они еще этого простить не могли, что мне правды не говорили… я вроде как должна была память матери чтить… а отец отказался. И пригрозил, если они мне расскажут, то он в другой город уедет и видеться со мной не позволит… такое перемирие. Я к ним в гости хожу, а они молчат… вот… потом уже отец признался, что боялся, что твой отец попробует меня отнять, но тот уехал и все… иногда письма писал… а потом мама сказала, что он погиб… и только ты осталась…

Варвара замолчала.

И Саломея не спешила заговаривать.

– Мама говорила, что надо написать, но… понимаешь, папа… он хороший, только упертый очень… и сказал, что ты не ребенок… ребенка он точно не бросил бы, а тут получится, родственники появились и… и ты вроде как при деньгах, а значит, не помочь, но за деньгами… то есть вышло бы, будто нам твои деньги нужны… не подумай, может, я не особо и богатая, только и не бедная. Вот…

Вот.

И вправду.

И что Саломее делать?

– Получается, что родственница тебе только я, а папа с мамой – так, чужие совсем люди. Да и я тоже не особо родня. Но вот… подумала, раз все равно сюда еду, то встретимся, поговорим. А то нехорошо это, когда своих не знаешь.

В ее словах была своя правда.

И наверное, Далматов заподозрил бы Варвару во всех смертных грехах сразу, но Саломее сестра нравилась. С сестрой, быть может, и зиму пережить получится…

На третий день она уже не была так уверена.

Варвара… Варвара умудрялась занимать все окружающее пространство. На кухне выстроились баночки с ее травами. В гостиной то тут, то там встречались оставленные ею вещи, которым, как и хозяйке, было тесно в гостевой комнате. В ванной теснились банки, баночки и флаконы…

– Ты не понимаешь. – Варвара усаживалась у камина, накрутив на голову полотенце. Волосы она натирала репейным маслом, или пивными дрожжами, или маской из яиц, но обязательно и каждый день. О лице тоже не забывала.

И о руках.

Ноготки она подпиливала, шлифовала, покрывала основой, а на основу – цветной лак… или белый, который расписывала узорами.

– Девушка должна следить за собой. Современный мир выдвигает серьезные требования…

Она говорила о трендах и моде, о том, что волосы надо бы выпрямить, но с другой стороны выпрямление из моды выходить да и вряд ли прямые подойдут к ее типу лица… разве что форму бровей изменить, но это дело небыстрое.

– Зачем тебе это? – поинтересовалась Саломея.

– Как зачем? – Варвара отложила пилочку. – Внешность – это капитал, который надо правильно использовать.

– Это как?

– Замуж выйти… вот ты была замужем?

– Нет.

– А я была… трижды, – со вздохом призналась она. – Но те разы – не в счет… понимаешь… в моем городишке более-менее приличные мужики уже пристроены. А семью рушить – это…

– Неправильно.

– Точно, – согласилась Варвара, вновь берясь за пилочку. – Совершенно неправильно. Мужик, он скотина еще та. Один раз от жены ушел, и второй уйдет… Нет, надо брать или холостого, или разведенного. А где такого найти, чтобы не алкоголик, не извращенец и при деньгах?

– Не знаю.

– Я в агентство обратилась. Мне там сразу и сказали, что в нашем захолустье искать нечего, а вот тут… у меня четыре кандидата. Завтра встречаюсь с первым, побеседуем, присмотримся… показать?

– Кандидата?

– Да хоть четырех! Может, себе кого присмотришь, – на старшую сестрицу, которая к своим немалым годам еще ни разу замужем не побывала, Варвара смотрела с нескрываемой жалостью.

Она вскочила. Варвара, как Саломея успела заметить, вообще двигалась быстро, порывисто. Из гостиной она выбежала, а вернулась с четырьмя тонкими файликами.

– Это я распечатала, чтоб в дороге почитать, подумать хорошенько… вот глянь, Петр Сергеевич, ему сорок три, дважды разведен, но детей нет… это хорошо, алименты платить не надо. У него свой бизнес…

Варвара села на ковер.

Пилочка скользила по ногтю с едва слышным, но мерзким звуком.

– Несколько аптек… квартира имеется четырехкомнатная… и дача… машина опять же…

Петр Сергеевич был одутловат и похож на хомяка. Круглощекий, с крохотным носиком и глубоко посаженными глазками, он даже на фото производил отталкивающее впечатление.

– Правда, не красавец, – согласилась Варвара, хотя Саломея ничего не сказала. – А вот следующий вполне. Олег Рязенский. Предприниматель. Хотя всего предприятия – пара точек на рынке, но зато никаких бывших жен.

Этот был помоложе, но выглядел уставшим.

– Василий Васильевич, военный в отставке, сейчас владеет двумя супермаркетами… купил небольшой пельменный цех. Очень состоятельный дядечка. Есть свой дом в два этажа… правда, возраст… ему шестой десяток пошел и папа точно не одобрит, хотя и сам был старше мамы… главное, что у него сынок имеется от первого брака, взрослый, но…

Она переложила пилочку в левую руку.

– …с папочкой он отношений не поддерживает. Вроде как разругались вусмерть… только на наследство все одно виды имеет.

– С чего ты взяла?

Саломея держала в руках последнюю папку.

– С того, что дураком был бы, если бы не имел. А это… так, внагрузку дали… Илья Далматов… ни дела, ни перспектив, ни денег… небось ищет состоятельную дурочку, чтобы прицепиться, только рожи тоже нет.

На снимке Далматов выглядел еще более блеклым, нежели обычно.

И стрижка эта ему не идет.

И очки в круглой оправе, за которыми лица не разглядеть. Рубашка синенькая, школьная какая-то… свитерок дешевый, даже на снимке видно, что заношенный.

– Саломея, – Варвара отложила пилочку, – ну вот реально не вариант. Я с ним и встречусь только потому, что по условиям должна встречаться со всеми кандидатами, которых они мне предлагают. А так вообще это…

Она сморщила носик.

– Возьми лучше Олега… симпатичный мужик. Приодеть, причесать, а с деньгами, как я вижу, у тебя проблем нет. Поможешь бизнес развернуть…

И вновь пилочкой по ногтю мазнула.

– Да нет… спасибо… – задумчиво произнесла Саломея.

Значит, ни состояния, ни перспектив… и нехорошо лезть в чужое дело, но с другой стороны, если Далматов в этом самом агентстве объявился, значит, с агентством не все ладно.

А Варвара с ними контракт подписала.

Саломея же за нее ответственность несет… как старшая сестра…

– Ты не возражаешь, если с ним встречусь я? Только встречу ты назначь, ладно?

Варвара лишь плечами пожала…

Встрече Далматов не обрадовался. И встал, чтобы уйти…

– Сиди. – Саломея бросила сумку на стульчик. – Что, трудные времена в жизни настали?

Он неловко пригладил взъерошенные волосы.

Бледный.

– Выследила?

– Больно надо… – солгала она, хотя как солгала, она ведь и вправду не следила.

Дом вот навещала, изредка.

Звонила.

Порядка ради.

– Совпадение… моя сестра…

– Не знал, что у тебя сестра имеется. – Он снял дурацкие очки и глаза потер.

– И я не знала. Поговорим?

Далматов вздохнул. И вот откуда такое ощущение, что она человека преследует?

– Нет, если не хочешь, то я уйду и…

– Сиди. Заказывать ничего не рекомендую, если, конечно, ты не испытываешь любви к пережаренным пирожкам и теплому чаю.

– Не испытываю, – согласилась Саломея. Но заказ сделала. Для порядка. Да и толстая официантка глядела на них с нескрываемым раздражением.

Кафе было… бедным? Оно располагалось на первом этаже многоквартирного дома. Грязные витрины с полустертыми буквами. Линолеум на полу. Пластиковые столики. Пластиковые стулья. Пластиковые вазочки с пластиковыми же цветами. Запах горелого жира.

Пятна на скатертях.

Три гвоздички на столе.

– Цветы я заберу? – Саломея протянула было руку, но Далматов букет убрал.

– Я тебе другие куплю.

– А эти…

– Эти для разговора. Не стоит их нюхать. – Он решительно смахнул цветы на пол. – У девушек есть очаровательная привычка цветы нюхать, вне зависимости от того, насколько они жалкие…

– Опять твои штучки.

Почему-то раздражения это не вызвало, скорее уж облегчение: ничто в жизни не меняется. И Далматов вон прежним остался, несмотря на чудной наряд.

– Для Варвары готовил? Ей ведь не случайно твой профиль подсунули?

– Как вы познакомились?

– Я первой спросила!

Принесли чай в бумажных стаканчиках. И вправду теплый со странным химическим запахом. Далматов свой лишь понюхал.

– Рассказывай, – велел он. – Она ведь недавно на тебя вышла…

– Неделя уже…

Неделя. И странно даже, что когда-то Варвары не было. Она обжилась и прижилась, и старая квартира приняла ее.

– Появилась… просто явилась… сказала, что сестра, двоюродная… попросилась пожить.

– И ты пустила.

Прозвучало почти обвинением.

– Не следовало?

Фыркнул. И выражение лица явилось знакомое, надменно-снисходительное, которое с нынешним жалким нарядом Далматова вязалось плохо.

– Гнать надобно таких родственников…

– Вот когда у тебя объявятся, тогда и погонишь.

Скривился.

– Теперь твоя очередь. – Саломея откинулась на хлипком стульчике и руки на груди скрестила. – Рассказывай, чем тебе Варвара не угодила…

На мгновенье показалось, что Далматов просто встанет и уйдет, опять исчезнет… и теперь точно Саломея не станет ни звонками докучать, ни визитами. Но он лишь вздохнул и виски потер.

– Надо было сразу с тобой поговорить.

– Надо было, – легко согласилась она.

– Я надеялся провернуть это дело быстро, но вот… ты знаешь, что за твоей сестрицей череда трупов тянется?

– Что?

– Не знаешь, – с чувством огромного удовлетворения произнес он. – Так вот слушай…

Варвара Никитична Барсукова, а в девичестве – Потапова, обладала редкостной целеустремленностью. К сожалению, цель в своей жизни имела одну – выйти замуж.

Первой жертвой ее стал учитель физики, молодой, неопытный, а потому позволивший себе переступить грань. И пусть была Варвара уже в одиннадцатом классе, да по годам являлась особою совершеннолетней, пылкий роман их, а затем и последовавшее бракосочетание вызвали немалый скандал. Скандал закончился увольнением, которое и положило конец едва начавшейся семейной жизни. По официальной версии, супруг Варвары Никитичны не вынес общественного осуждения и в порыве раскаяния влез в петлю.

Варвара в это время находилась у родителей. Труп обнаружила соседка, заглянувшая не то за солью, не то за спичками, не то еще по какой надобности. Она и вызвала милицию.

Дело быстро закрыли.

Да и очевидно же, что самоубийство. И записка предсмертная имеется, и причин полно… матушка несчастного, конечно, пыталась обвинить во всем неугодную невестку, особенно когда выяснилось, что квартирка супруга отошла ей по завещанию, но все обвинения были признаны несостоятельными.

Вдовствовала Варвара недолго, хотя траур носила честно, однако спустя год вновь вышла замуж, на сей раз за предпринимателя средней руки. Он был старше Варвары на десяток лет и имел дурную привычку отмечать жизненные удачи, как и жизненные неудачи, обильными возлияниями.

Спустя месяца три после свадьбы Яков Никитич упился до белой горячки, в припадке которой свел счеты с жизнью. Правда, петле он предпочел прадедов револьвер. Это дело расследовали не в пример тщательней, однако же у вдовы вновь имелось алиби, на сей раз куда более надежное. Последнюю неделю она провела на курорте, в Турции, откуда и была вызвана на опознание…

По мужу она горевала года два, пока не закончились деньги, а затем опять вышла замуж.

– Что ты хочешь сказать… – Почему-то слушать Далматова было неприятно. И все, сказанное им, звучало так… так, будто он обвинял Варвару.

А она не виновата.

Саломея чувствовала, что не виновата, и верила, вернее, хотела верить. В конце концов, у нее ведь не так много родственников, чтобы ими разбрасываться. А в жизни случаются совпадения и похлеще.

– Я хочу сказать, – Далматов тоже откинулся на стульчике, очки он снял и теперь разминал пальцами переносицу, кривился, – что твоя сестрица работает по одной схеме. Свадьба. Труп. Завещание. Или думаешь, что с третьим мужем было иначе? Правда, с ним она целых полтора года прожила. Между прочим, из семьи увела. Успешный бизнесмен, владелец медицинского центра. Был.

Он сделал паузу.

Актер, чтоб его… и все-таки Саломея была рада встрече. Нет, она в жизни не признается, потому как не заслужил Далматов такого признания. Но рада…

Живой.

И в норме, насколько это понятие в принципе применимо к Далматову.

– У него ради разнообразия инфаркт приключился, а главное, что опять же нашей черной вдовушки в это время рядом не было. Отдыхала она на Сейшелах… нервы расшатанные лечила.

– Далматов, ты…

– Нет. – Он произнес это «нет» резко. – Ты хотела услышать? Слушай. Я понимаю, рыжая, что тебе это все неприятно, но лучше так, чем однажды я узнаю, что и с тобой инфаркт приключился. Или ты в ванну забралась да вены перерезала…

Он отвернулся.

Говорить о перерезанных венах не хотелось. Вообще вдруг говорить расхотелось. И тишина давила, да так, что еще немного и вовсе раздавила бы.

– Она их убивает. Я не знаю, каким образом. Пока не знаю, но выясню.

– Ее ведь не было…

– Рыжая, не обязательно находиться рядом, чтобы убить. Есть, к примеру, отсроченные яды или проклятья… ты ведь веришь в проклятья? Знаешь, кем был твой дед?

– Понятия не имею.

– Довольно известная в узких кругах личность. Конечно, при Советах колдунов не существовало, но вот узкие специалисты определенного… ты же слышала про зеркало Луи?

– Луи Арпо? – уточнила Саломея.

– Оно самое… тридцать восемь человек за триста лет… или кресло Басби… не мне тебе рассказывать, на что способны подобные вещи.

– И Варвара…

– Нет, сама она способностей лишена напрочь. Но вот от деда ей досталось что-то… – Далматов щелкнул пальцами. – Я понятия не имею, что именно, он не делал списков, как понимаешь. А дневник не уцелел, если он вообще был. Но девочка получила игрушку и использует ее.

Саломея молчала.

Да и что ей было сказать?

Она не верит… не верит… наверное. В конце концов, все могло быть совпадением… или Варвара не знает, что вещи способны причинять вред…

– Рыжая, – Далматов вздохнул, – послушай. Я понимаю, что она тебе родственница и у тебя приступ родственной любви… и вообще голова кружится от обретения этакой кузины, но давай ты мозг все-таки включишь. Как поведет себя нормальная девица, у которой один за другим умерли трое мужей?

– Наверное, огорчится…

– Огорчится. – Он фыркнул. – Ну ты… сказала… огорчится. Да половина поверит в проклятье и ринется замаливать несуществующие грехи, вторая половина такой дурью маяться не станет, но на всякий случай от нового замужества воздержится. И только единицы, самые циничные, будут искать нового супруга. Да не просто искать… кого она выбрала? Полагаю, самого состоятельного.

Он был прав.

Нет, ну что за скотина такая… сначала исчезает почти на год, а потом объявляется, чтобы в очередной раз влезть в жизнь Саломеи, да с ногами, да еще держится, будто одолжение делает…

– Если хочешь, можешь мне пощечину дать.

– Зачем?

Он пожал плечами:

– Авось легче станет.

– Не станет. – Саломея потерла виски. – У меня от тебя голова болит, Далматов…

– Даже врать не стану, что меня это огорчает. А знаешь почему? Потому что раз болит, значит, живая. И мне бы очень хотелось, чтобы ты и дальше живой оставалась.

– Ты поэтому исчез?

Не ответил.

Отвернулся к мутному окну, подернутому рябью дождя. Там, за окном, вновь дождь идет, топит остатки грязных городских снегов.

– Ты сказала, что она появилась всего неделю тому назад. Это как минимум странно. В городе она два месяца. Зачем лгать?

– Не знаю, – ответила Саломея. – Но спрошу.

– Не самая лучшая идея…

– А самая лучшая?

– Выставь ее из квартиры…

– А квартиру продай. – Саломея отвернулась от окна. – Далматов, ты же сам понимаешь, что это может быть что угодно, не обязательно кресло или зеркало… булавка в стене. Или бусина… или еще что-нибудь такое, что можно спрятать. Если она и вправду хочет убить меня, то…

Неприятно и думать о таком.

Варвара-болтушка.

Волосы-пружинки и ногти, отполированные до блеска, зеркальце, с которым она не расстается ни на миг. Глянцевые журналы. Розовые носочки с помпонами…

– С ней безопасней. – Саломея попробовала-таки чай, у которого оказался едкий привкус соломы. – Ты говорил, что она уезжала. Всякий раз уходила… и значит, для нее это тоже небезопасно. Поэтому пока мы вместе, мне ничего не угрожает.

Далматов определенно хотел что-то возразить.

– А ты… если хочешь что-то узнать, приходи в гости.

Саломея встала.

– И пожалуйста, постарайся без вот таких подарков. – Она указала на несчастные гвоздики. – Для начала просто поговорим. Быть может, все совсем не так, как ты представляешь.

– А если так?

– Тогда и будем решать… проблему.

Вот только Саломея сомневалась, получится ли.

С самого начала все шло… не так.

Далматов не мог бы точно сказать, что именно его настораживало. Городок? Он повидал таких городков на своем веку. Не большой и не маленький, выстроенный по единожды одобренному плану, с замызганным железнодорожным вокзалом, к которому вплотную примыкает автобусный.

Оба здания старые, нуждающиеся в ремонте.

Запах дыма, металла и пережаренных пирожков, которыми торгуют тут же… люди.

Суета.

И женщина в черном. Она выделяется из толпы, как ворон выделялся бы в голубиной стае. Она не держит таблички с фамилией, да и вовсе выглядит случайно оказавшейся здесь.

– Вы Илья Далматов. – Она заговорила первой, стоило Илье подойти. – В жизни вы выглядите иначе, чем на снимке.

– Хуже?

– Моложе.

По ней самой сложно было сказать, сколько ей лет.

Двадцать?

Сорок?

Шестьдесят?

Бледное осунувшееся лицо, и бледные же руки, сжимающие черную дерматиновую сумку. Старую. С трещинами и ободранными ручками. Ее пальцы и сейчас шевелятся, царапают, щиплют эту несчастную сумку, на ней вымещая ненависть.