Текст книги "По ком звонит колокольчик"

-Как Вы себя чувствуете, Андрей?

Аверин открыл глаза.

– А что, уже утро?

–Шесть часов. Спали ночью?

–Спал. Но паршиво. Всякая дрянь опять в голову лезла. И болит…

–Прекрасно! – прервала его медсестра Римма бодрым, как на первомайском параде, голосом.

–А это у наc палата VIP. Гордость нашего отделения!

Аверин увидел, что рядом с ней стоят еще трое. Один с бородкой, второй в очках и третий – в галстуке. Все в белых халатах. Это все объясняло.

–Здесь вы можете видеть многофункциональную электрическую койку, оснащенную пультом управления и электронным табло.

Тот, что в галстуке, энергично закивал.

–У пациента очень сложный перелом бедра. Падение с фуникулера на горнолыжном курорте – добавила Римма с гордостью и поправила кончик белоснежной простыни.

–Прекрасно – сказал тот, что в очках.

– Мне бы отлить – сказал Аверин.

–Пойдемте. Не будем мешать,– сказал тот, что с бородкой. –Прошу Вас, коллега.

–Только после Вас.

Наконец, они вышли в коридор.

После утренних процедур Аверин снова получил порцию обезболивающего и впал в приятное полудремотное состояние. Он снова думал с тоской, что вот теперь он не сможет кататься на своих любимых роликах, хотя и раньше вставал на них всего раз пять в год. Но сознание того, что часть физических возможностей утрачена, больно обжигала внутри грудной клетки. Для роликов нужен определенный развод ног, и теперь, после операции, железный штырь скорее всего будет мешать поворачивать ногу под правильным углом. И самое страшное, что это навсегда.

Интересно, что все это случилось с ним ровно за полторы секунды, и жизнь, как и его бедро, разломилась с чудовищной болью на «до» и «после». Он, Андрей Аверин, стремительный, везучий, всегда кем-нибудь любимый, теперь лежит здесь, совершенно беспомощный и мечтающий только об одном – впасть в беспамятство и какое-то время не чувствовать боли.

Странное дело. Вот ты на коне, и все у тебя хорошо. Ты с друзьями и с красивой девушкой в Альпах. Это твой отпуск, о котором ты мечтал целый год. Ничего нет лучше, чем горные лыжи. Ты летишь на крыльях своей молодости, успеха, души, настежь открытой для удовольствий, которые заслужил своим талантом и трудом. Которые низвергает на тебя из щедрого рога изобилия твоя прекрасная жизнь. Ты всегда осторожен и никогда не позволяешь себе подходить слишком близко к настоящей опасности и не переходишь границы. Ты не рискуешь и не делаешь того, что тебе не по силам. На тебе всегда шлем и прекрасное лыжное снаряжение. Ты выбираешь всегда только проверенные трассы. И вот оно происходит. Без предупреждения, без какой-либо возможности что-то изменить, с кем-то договориться, что-нибудь оплатить втридорога. Смешно!

В тот злополучный день он решил еще немножечко докатать до ужина. Энергия так и перекатывалась разгоряченными ловкими шестеренками в его теле. Он хорошо помнил, как на двухместный подъемник садится пожилая пара, Швейцарцы, в старомодных горнолыжных комбинезонах образца семидесятых. Женщина с очень морщинистым и приветливым лицом начинает говорить с ним по-русски. Она уже на пенсии и выучила русский сама. Пара швейцарцев уплывает на подъемнике вверх, помахав ему ручкой. Он снимет рюкзак, еще несколько минут стоит и с наслаждением смотрит на горы. На фуникулере уже почти никого нет. Все разъехались по гостиницам. А вокруг – красота, покой, тишина. Аверин с лыжами и рюкзаком легко впрыгивает в подплывшее под него кресло, начинает подниматься наверх. И вдруг, ни с того – ни с сего, трос взвизгивает и обрывается. Несколько подвесных сидений падают на землю с высоты трехэтажного дома.

С отвратительным скрежетом горы, небо, облака, гостиницы и бары на склонах вдруг кубарем покатились перед его глазами. Сверху его накрыла окаменелая раскатанная трасса. И что было уже совсем нелепо, никак не удавалось собрать в привычную комбинацию части его собственного тела. Лежа, он все пытался как-нибудь половчее повернуть ногу, которая не слушалась и, как у тряпичной куклы, не хотела принимать нормальную форму.

Кто-то с дальних кресел на параллельной линии снимал эту сцену мобильным телефоном. Теперь можно посмотреть на все это в интернете. Нужно просто написать: «авария на горнолыжном курорте».

Потом небо накрыл темный душный полог, и все стихло. Аверин очнулся от того, что сквозь густой желто-серый туман на него смотрело сверху светлое лицо ангела. Это была женщина. Она сделала ему укол, и тихим голосом приказала кому-то невидимому осторожно поднять его. Божественная нимфа! Аверин погрузился в состояние высшего блаженство. В невероятно приятной невесомости он теперь плыл по Нью-Йорку, разбивающемуся на миллионы кубиков, а потом вздувающемуся цветными пузырями огней. Некоторые здания оказались перевернутыми. В их гигантских окнах отражались его собственные огромные руки. А его левый глаз проплывал по Гудзону и удивленно смотрел вокруг.

Теперь он лежал и вспоминал все это. В палате горел приглушенный свет, за окном было темно. Из коридора доносились редкие звуки ночных переговоров меду персоналом. Дверь была приоткрыта, и в полоске коридорного света Аверин вдруг увидел вначале длинную серую тень, а потом и всю постепенно возникшую шаркающую фигуру в темном халате и мягких тапочках с прорезиненными подошвами. Это был старик. Каждый его шаг отзывался вокруг отвратительным эхом. Шуршание его тапок сменялось тишиной, – старик отдыхал секунду-другую. Потом снова раздавалось шуршание, и снова стихало.

Аверину хотелось, чтобы тень уже прошла мимо и перестала мучить его, но вместо этого старик вдруг остановился возле двери и повернулся к Аверину лицом. Глаза старика закрывали темные непроницаемые очки, рукой он держался за стену. Аверин понял, что старик слеп. Вдруг ужас окатил его с ног до головы. Аверину хотелось, чтобы старика немедленно убрали от него. А тот все шаркал, но, казалось, не продвигался, ни на сантиметр и не исчезал из поля зрения.

И вдруг Аверин закричал, бешено, по – звериному, отчаянно. Закричал громко, как только мог. Он звал на помощь и жал на кнопку вызова, но она не работала. Уже полдня не приходили чинить эту треклятую кнопку. Вместо этого оставили на столе колокольчик, который Аверин схватил и стал трясти изо всех сил. Казалось, что целую вечность никто не шел к нему на помощь. Он метался в страшном удушье, а проклятый старик все топтался возле двери. Наконец, в палату вбежала медсестра. Пуговицы на ее халате почему-то были застегнуты вкривь и вкось. Аверин вцепился ей в руку:

–Умираю! Дайте мне чего-нибудь! Умоляю! Я задыхаюсь!

Ровно час до этого по мытым полам отделения ортопедии чавкала по полу резиновыми сандалиями та самая блондинка– медсестра Римма. Она намаялась за день. Из-за почетных гостей сегодня целый день начальство придиралось ко всему подряд. Запах нового моющего средства, которым тут все надраивали, казался ей с утра приятным, а к вечеру совершенно измучил. Хотелось на свежий воздух, домой. Но об этом нечего было и мечтать. Римма дежурила сегодня ночью.

В темноте коридора появился Аркадий, местный красавец с развязными манерами. В руках он держал слегка увядшую хризантему.

–Звала?

Хорош! – подумала она.

–Звала, Аркашенька. Вот курицу тебе с обеда приберегла. Будешь?

Она показала на пластиковую коробочку, в которой лежала половина холодной курицы и желтая горка риса.

–Курица потом. Пойдем, что ли?

–Да не могу я.

–Не понял?

–Кнопка вызова у VIP отказала. А ремонтники только утром. Посмотри, может, разберешься?

–Зачем сейчас разбираться? Все уже спят давно. А шестая, я видел, свободна?– он подмигнул ей.

–Вроде свободна.

–Пойдем. А то не день, а сплошное самоуничтожение.

–А если VIP позвать захочет? С него велено глаз не спускать, а звонок не работает.

– Забей.

–Что ты! Это же пациент высшей категории! Смеешься?

–В этих делах, Риммочка, не бывает категорий. Если уж накрыло, так накрыло, будь ты хоть шах персидский, – сказал Аркадий.

И умен! – подумала Римма.

–Так что со звонком делать-то?

–А ты дай ему вот это.

Он ловко вспрыгнул на табуретку. Снял с пыльной полки памятных подарков маленький бронзовый колокольчик «Адмиралтейство».

– Зазвенит – мы и услышим.

Он показал, как это вдруг зазвенит. Тусклый металлический звук разнесся по помещению.

–Ладно. Только посмотрю, все ли утихомирились.

В палатах тяжелым сном спали пациенты.

Римма зашла в палату VIP. Это и вправду была особая палата. С ее появлением сюда стали все чаще прибывать богатенькие. Всякие важные шишки, олигархи. Недавно даже лежала старушка-мать одного члена правительства. На всякий случай не стоит называть фамилию. Она уже совсем ничего не соображала. Просила, чтобы хоть на минуточку к ней пришел ее дорогой муж. А мужа этого уже лет десять как на свете не было. Член правительства, сын ее, каждый день присылал ей с шофером черную икру. Заботился. Даже пару раз приезжал сам. Сначала в отделении появлялись два телохранителя в темных костюмах. А потом уже и он сам. Телохранители становились у двери старушкиной палаты. Член правительства заходил к матери и оставался с ней иногда пятнадцать, а иногда и двадцать минут. А все говорили: «Какой хороший человек! Вот же, не все кругом сволочи».

Здесь только что сделали ремонт. Получилось хорошо, совсем не похоже на больницу. Паркет, ковры, портьеры на окнах, в углу камин, напротив кровати плазменный телевизор. На стене картина в раме – фрукты на блюде. Дорогая хрустальная, люстра. Столик из мрамора. Вот только поздно выяснилось, что на коляске нельзя подвезти больного к ванной – джакузи. На роскошный подиум ведут несколько ступенек – вещь непреодолимая для не ходящего пациента. Поэтому таких моют в душе, пристроенном тут же наспех.

Римма поставила на столик рядом с Авериным колокольчик.

–Кнопка вызова, к сожалению, временно не работает. Если что, звоните вот этим. Я выключу свет и оставлю дверь чуть приоткрытой. Вам что-нибудь нужно?

–Болит… Может быть еще немного этого Вашего чудодейственного средства?

–Доктор велел уменьшить дозу, потерпите.

–Я могу терпеть. Но мне все же очень больно.

–Я понимаю. Но это может решить только врач. Извините меня.

Римма пошла к выходу, выпрямляя спину и втянув живот.

«Вот я смешная,– подумала она. – Все же баба есть баба. И что они с нами, мужики эти, делают!»

Аркадий уже топтался у входа в шестую. Они с Риммой торопливо зашли в комнату. Быстро передвинули столик с инструментом, сменили белье на кушетке. Аркадий развязал шнурки на ботинках.

–Ты, Риммка, красивая.

–Да ладно тебе…

–Иди –ка сюда, давай уже.

–Подожди. Не спеши ты так, бешенный. Все тебе достанется.

–Мне!

Аркадий не послушался и содрал с нее медицинский халат.

«Что же я лифчик-то не тот надела» – подумала она, но уже было не до того. Разгоралось между ними быстро. Через минуту все уплыло – больница, пациенты, дежурства, все-все… Как у него это получается, Аркашка-дьявол? В такие минуты Римма даже спрашивала себя: а может это любовь?

Вдруг оба они застыли и прислушались.

– Вроде звенит. Слышишь?

Аркадий грязно выругался.

–Звенит, паразит!– скала Римма раздраженно застегивая в обратном порядке пуговички на разгоряченной груди.– Так я и знала, что именно вот сейчас и зазвенит. Вот именно теперь приспичило. Ну, что за враг народа!

–Ты давай там быстро. Я здесь обожду.

–Как получится.

Она вбежала в палату VIP.

–Умираю! Дайте мне чего-нибудь! Умоляю! Задыхаюсь я! – хрипел Аверин. На лбу у него выступила испарина, губы дрожали. Он, как безумный, вцепился Римме в руку, пока она мерила ему пульс и давление.

–Успокойтесь, Андрей. Все будет хорошо.

–Умираю. Не могу дышать. – Теперь он уже хрипел сдавленным голосом, глотал воздух и пытался разорвать ворот пижамы.– Чего-нибудь дайте мне. Пожалуйста!

–С Вами все будет хорошо. Я сейчас позову дежурного врача.

Римма набрала номер.

–Простите, что разбудила, Яков Моисеевич. Тут Аверину из VIP плохо. Задыхается. Рубаху рвет. Что делать? Хорошо, поняла.

–Потерпите. Доктор через минуту придет.

У Якова Моисеевича очень болели колени. Возрастные изменения. Ему было очень трудно резко вставать и сразу передвигаться. Но он пришел к Аверину быстро, преодолев свою собственную боль. В такие минуты он особенно сильно осознавал свое призвание. Он мог бы, конечно, преспокойно отказаться от дежурств, в своем-то возрасте и при своих регалиях. Но в последнее время его не тянуло домой. Семьи у него никогда не было, а любимая собака умерла. Издохла от возраста. Что поделаешь.

–Это – истерика, – Яков Моисеевич «Р» не выговаривал.– Паническая атака. Римма, давайте пакет! Живо.

Аверин задышал в бумажный пакет, плотно закрывавший ему рот и нос. Еще и еще. Постепенно Аверин стал успокаиваться.

– Сейчас введем Вам препарат, и будете спокойно спать до утра.

–Я не хочу спать! Не надо!

–Нужно, обязательно нужно поспать. А утром мы обсудим с Вами, что Вас так взволновало.

–Хорошо. Только скажите. Там сейчас кто-то шел по коридору?

–Не знаю, я там никого не видел.

–Старик… в темном халате…

–Сомневаюсь. Все уже спят давно. И потом, если и правда кто-то ходит по коридору, так и что же?

–Я подумал… Мне просто показалось, что я его откуда-то знаю.

–А давайте завтра это выясним? – дружелюбно предложил Яков Моисеевич.

–Завтра? – переспросил Аверин взволновано.

–Вот именно. Завтра.

Аверин перестал метаться и прикрыл глаза. Лекарство начинало действовать.

–Ну, вот и прекрасно, – сказал Яков Моисеевич. – Последите за ним, Римма. Хотя он, скорее всего, проспит до шести безо всяких эксцессов.

–Нет! Я спать не буду! Не хочу!

–Будете. Я дал Вам сильное снотворное. От него все спят. Даже африканские слоны.

Разум очень скоро залился прохладным туманом. Боль издалека напоминала о себе, но это теперь было даже забавно. Аверин мог перекатывать эту боль по своему желанию с места на место и иногда даже совсем отключать ее. Стало хорошо и спокойно.

Налетевший внезапно ветер подул ему в лицо, всколыхнул вдруг ветви орешника. Начиналась гроза.

Они бежали со всех ног с Владиком Ардынцевым, его закадычным другом, по песчаной дорожке мимо соседских дач. Пес Рыжик несся рядом, весело тявкал и болтался под ногами. Наташка стояла у канавы, поросшей одуванчиками и лопухами, и смеялась. Андрюха был готов сделать все, что угодно, чтобы Наташка еще постояла бы тут и посмеялась, а ее рыжие кудряшки развивались бы на ветру.

–Завтра мы ему еще сюрпризик придумаем. Наташка, смотри, не пропусти цирк, – крикнул Владик.

–Может, хватит вам уже? – улыбалась она.– От этого у нее на щеках образовывались очаровательные ямочки. – И так вы замучили его уже совсем.

–Ничего и не хватит. Мы еще и не такое отколем!

–Мы ему еще покажем! – подхватил Андрюха и посмотрел на Наташку, чтобы проверить, произвел ли он на нее впечатление. Он не понял, произвел или нет, и решил как-нибудь отличиться при первом же удобном случае.

–А я вот пойду и расскажу все Анне Алексеевне.

–Только попробуй!– крикнул он.

–Да ладно, я пошутила.

–Слушайте, какой у меня на сегодня план возник!– сказал Владик.

Андрей и Наташка подошли к нему. Так всегда было. Он что-нибудь придумывал, а они слушались. Ведь ему этим летом уже исполнилось четырнадцать. А выглядел Владик на все шестнадцать. На верхней губе пробились черные усики, Владик раздался в плечах и огрубел. Наташке было двенадцать, Андрюхе – тринадцать. У него как раз начал ломаться голос, и он предпочитал помалкивать, чтобы не «пустить петуха».

–Значит так – сказал Владик. – Слушайте меня внимательно! Сегодня в кинотеатре «Заря» фильм какой-то. Две серии. Значит, говорим родителям, что идем втроем в кино. А сами берем денежки и идем на станцию. Две серии – это по сорок копеек, то есть будет у нас рубль двадцать. Можно купить бутылку вина и пачку сигарет. Идем в лес за линию и там красиво проводим время.

–Нет, я так не могу – сказал Андрюха. – Как же я навру бабушке, что иду в кино, а сам не пойду?

–Ты что, предателем стать хочешь? – сказал Владик.

–Нет, предателем не хочу. Но и бабушку обманывать не буду.

–Подумай сам, нам же с Наташкой без твоих сорока копеек не хватит на все про все.

–Ладно. Сорок копеек я вам отдам, но с вами не пойду. Подожду вас у кинотеатра.

–Как не пойдешь?– сказала Наташка.– А если Я очень попрошу? Ну, очень, очень?

–Ну, если очень, очень…

На станции возникли проблемы. В магазине продавщица уперлась и никак не хотела отпускать товар «шпане малолетней». Слово «шпана» им польстило. Еще бы. Внук профессора эндокринологии Ардынцева Владька, сын писателя Аверина и дочь известного пианиста Свирского за «шпану» могли сойти только летом, на даче. И старались они ради этого изо всех сил.

Пришлось пообещать ханурику стакан вина, чтобы он взял на всех и помог откупорить бутылку. Он оказался виртуозом в этом деле и к тому же благодарным человеком.

–Молодцы, пионеры!– крикнул он им вслед.– Несите, гордо…

Дальше он спутался, да они уже были далеко.

В лесочке за линией Владька нашел подходящее место возле поваленного дерева. Рядом был пенек, на который было удобно ставить бутылку. На куче иголок суетились трудолюбивые муравьи.

–Леди ферст, – сказал Владик по-английски и протянул бутылку Наташке.

–Ой, я боюсь первая.

– Чего тут бояться – то? Пару глотков сделай и Андрюхе передай.

–А со мной чего тогда будет? – спросила она.

–Да ничего с тобой не будет. Не хочешь – не пей,– обиделся Владька.

–Нет, я буду. Давай!

Наташка отхлебнула из бутылки и поморщилась.

–Кислятина!

–Отлично, молодец, Андрюха, теперь ты.

Андрюха запрокинул голову и стал пить глоток за глотком.

–Потише. Оставь мне-то!– сказал Владька.

Он тоже выпил. В бутылке оставалось еще порядочно.

– Теперь закурим, – сказал Владька и вытащил пачку.

Наташка была на седьмом небе от счастья. Она – совсем как взрослая теперь. Сигарету держит в руках и пускает едкий дым. Андрюха курить наотрез отказался.

–Курить не буду никогда. Отстаньте!

Женщина и мужчина, видимо, семейная пара, тащили авоськи с продуктами в сторону станции.

–Сейчас срежем по лесу и успеем на крюковскую электричку. Давай, шевелись быстрее, – сказал мужчина.

–Да я уж и так запыхалась вся. Ой, что это? Ты смотри, Вась, что делают, засранцы!– Сказала женщина. – Девочка совсем еще маленькая, а уже такими делами занимается! Как не стыдно! Куда родители только смотрят! Я убила бы собственными руками, если бы моя Настька…

–Ладно, пошли, некогда нам, – одернул ее муж.– Убила бы она. Годом раньше, годом позже. Все вы, бабы – шалавы.

И они скрылись за деревьями.

Владик сказал, что на обратном пути надо сделать кружок-другой, чтобы идти подольше и чтобы запах вина и сигарет выветрился. Они шли и жевали полынь, как велел Владик.

–Не могу, горько мне! Тьфу, гадость!– ныла Наташка.

–Терпи!– приказал Владик.

Андрюха жевал полынь молча. Мужественно.

–Завтра давайте в десять. У забора. Где обычно,– сказал Владик. – Только не опаздывайте. У дедули нашего это дело строго по расписанию. Благородных кровей человек!

–Уж я не опоздаю,– сказал Андрюха развязно. Из него еще не выветрилось вино. – А сейчас пошли ко мне на чердак?

–Не могу я. Мне еще Моцарта долдонить, – сказала Наташка.– Полтора часа высидеть надо.

–Ладно. Иди, долби своего Моцарта. Завтра утром в десять, не забудь!

–Приду!

Назавтра все трое были в назначенном месте. Здесь, возле колодца, очень удачно росли густые деревья, за которыми можно было легко спрятаться и наблюдать за дачей Орловских.

–Стойте на шухере, я сейчас, – сказал Владик и ловко перепрыгнул через забор.

Наташка грызла травинку, а Андрюха смотрел на нее. На ее загорелые руки, на веснушки на носу, на веселые рыжие кудряшки. Майка у нее начала уже чуть-чуть топорщиться на груди этим летом. Андрюху пробил от этой мысли внезапный и сильный жар.

Владик уже спрыгнул к ним обратно с забора.

–Ну, вот и все. Сейчас будет потеха! Еще круче, чем в прошлый раз. Прошу публику занять места в партере!

Анна Алексеевна Орловская вышла на крыльцо своего премиленького деревянного дома. Птицы вели себя безмятежно, сквозь ветки орешника тихо струился солнечный свет. День только занимался и обещал быть самым обычным очаровательным летним днем из тех, которые случаются в августе на тысячах подмосковных дач.

–Жорженька, ты не представляешь себе, какое роскошное сегодня утро!– сказала она, ярко подавая текст.– Вероятно, ночью был дождь, и теперь такая свежесть в воздухе, просто дивная свежесть! Ну, иди же скорее сюда, ко мне, подышим вместе!

Анна Алексеевна была из породы женщин, которым возраст к лицу. В молодости девушки ее типа грубоваты, и настоящие цветение приходит к ним уже в зрелости. К тому времени бывшие красавицы – одногодки превращаются в свои собственные высохшие тени или расплываются, как в кривом зеркале. И тут женщины, подобные Анне Алексеевне, берут реванш.

–Не торопи меня, Анна,– раздался из дальней комнаты низкий, с истерической трещинкой, мужской голос. – Ты же знаешь, что я, как всегда…

–Прости, прости, мой друг, мою нетерпеливость. Я лишь хочу, чтобы ты наслаждался, как и я в эту минуту. Я, знаешь, чувствую последнее время, как нужно не пропускать ни одного мгновения в жизни, всякий раз благодарить и радоваться, благодарить и радоваться!

–Да, я уж и так радуюсь, и благодарю.– В голосе Жорженьки слышалось раздражение. – Я же просил тебя вчера ограничить меня в остром и жареном. Но ты не посчитала нужным…

–Да неужели же опять ты страдаешь? Бедный мой друг!– всплеснула руками Анна Алексеевна и посмотрела своими черными, живыми глазами в небо, изображая искреннее удивление. Она отогнала вызывавшие брезгливость мысли, и продолжила любоваться затейливой игрой листьев с солнечными лучами.

Соседка-общественница, как назло, пробиралась в эту минуту сквозь кусты черной и красной смородины к крыльцу.

– Что же Вы там-то не прошли, по дорожке, Елена Тимофеевна, милочка?

Тучная баба с большой сумкой в руках и театральным ридикюлем, кстати сказать, подарком самой Анны Алексеевны, надетым наискосок через мощную, еле сдерживаемую одеждой грудь, уже валила плоскими шагами вверх по лестнице. На лице Елены Тимофеевны выступили капельки пота. Оранжевая помада, которая вот уже многие годы служила этой женщине единственным украшением ее сомнительной женственности, слегка размазалась вокруг рта.

–Да Вы сегодня, я вижу при параде, – определила Анна Алексеевна, заметив ридикюль.

–В город еду, в город! А парит-то как! С утра пораньше уже парит!

–Что Вы говорите, а я как-то не заметила, чтобы парило – ответила Анна Алексеевна и поправила ворот своего китайского шелкового халатика.

–Так Вы сидите тут, в своей прохладе, и не знаете, что за воротами делается. А я уже и на почту сбегала, и к председателю жилтоварищества сбегала, всех соседей обошла и вот теперь, напоследок, к Вам.

Анна Алексеевна достала из холодильника морсу в графинчике и налила в две чашки с маргаритками. Она хотела было предложить Елене Тимофеевне присесть, но та уже плюхнулась на стул, широко расставив под юбкой колени и не выпуская из рук своих сумок.

–Так я это, Анна Алексеевна, на чистку канавы собираю по три рубля,– она отхлебнула морсу.

–Я же в начале сезона уплатила Вам за канаву, – мягко возразила Анна Алексеевна. Три рубля для нее были никакая не проблема. Но для порядку надо было припомнить. Хотя, что тут было припоминать? Точно, платила. Как приехали на дачу, еще даже всех вещей не разобрали, как Елена Тимофеевна тут как тут: потрудитесь, мол, внести.

–Так это ж Вы платили за щебень,– ловко вывернулась Елена Тимофеевна, не моргнув глазом. Над губой у нее блестела и топорщилась розовыми усиками полоса от морса.

–Ну, за щебень так за щебень, – ответила Анна Алексеевна, вспомнив, кто она такая есть. Этот разговор не мог больше продолжаться. Она достала из верхнего ящика комода три рубля.– Вы уж запишите там, где Вы обычно записываете. В ведомости что ли?

–В ведомости, в ведомости, – ответила Елена Тимофеевна и запихнула трешку в ридикюль. Она помолчала немного, уставившись в пол.

–А за щебень-то теперь снова надо,– сказала она обреченно. – Те два грузовика разгрузили, так не хватило.(Она показала в воздухе руками, как разгружали щебень, и как это вдруг его потом не хватило). -Я – к председателю жилтоварищества. Говорю, Семен Зиновьевич, щебня-то не хватает. А он, Семен-то Зиновьевич, и указывает: еще надо разок народ наш озадачить. Хоть бы по рублю, а все деньги.

Анна Алексеевна почувствовала негодование, хотя с утра поклялась себе, что больше дурные вещи никогда не затронут ее души. Что на все она теперь будет смотреть с юмором и снисходительной улыбкой, потому что жизнь всего одна, и осталось ее не так много. А сейчас что-то пошло совсем не так из-за этого несчастного рубля. В душе ее всколыхнулся мрак, который она презирала в себе и еще полчаса назад считала совершенно побежденным. Анна Алексеевна хотела уже поставить на место Елену Тимофеевну, как вдруг в дверях показался Жорженька.

Он был в темном бархатном халате и тапочках на босу ногу. На голове была надета капроновая сеточка для волос. Глаза его закрывали непроницаемые темные очки, вокруг шеи был повязан цветной шелковый шарф.

–Анна, я слышал, будто кого-то к нам черт принес.

–Это ничего, Жорженька, это Елена Тимофеевна к нам зашла проведать.

–Елена Тимофеевна? – сказал Жорженька самым приветливым, блеющим на букве «е» голосом и выпрямил спину. Ладони его заходили, ища материального подтверждения Елены Тимофеевны в пространстве. Она протянула ему свою руку, и Жорженька тут же затряс ее, припевая:

–Елена Тимофеевна, а мы-то с Вами стари-и-и-и-инные друзья!

–Да, старинные,– отвечала Елена Тимофеевна, высвобождая свою руку.

Наконец, Жорженька отпустил ее и обратился к Анне:

–Ну что ж, Анна. Я, пожалуй, отправлюсь в путь…

–Ты пошел, мой дорогой?

–Пошел, Анечка, пошел.

–Будь, ради бога, осторожен. Я тебя очень прошу, не спеши. Я уже с утра все проверила, весь твой маршрут.

Анна Алексеевна положила руку Жорженьки на веревку, которая тянулась от двери дома в чащу деревьев на участке и скрывалась в ельнике. Там, вдалеке, виднелась крыша маленького деревянного строения.

–Дойдет ли,– спросила беспокойно Елена Тимофеевна?

–Дойдет. Он уж с начала лета так приспособился. Голубая кровь, ничего не поделаешь. Не могу, – говорит, чтобы рядом с моей любимой женщиной, королевой моей жизни, находился в доме мой горшок.

Жорженька шел маленькими шажками, скользя рукой по веревке и аккуратно нащупывая каждый следующий изгиб коряги под ногой, или ветку, которая могла попасться на его пути. Во все время его осторожного передвижения на веревке позвякивал маленький, специально подвешенный колокольчик. Вскоре фигура Жорженьки совсем исчезла за деревьями.

–Вы не представляете, Елена Тимофеевна, какими жестокими бывают дети. Я вот, например, очень рада, что у меня никогда не было детей. Без них, пожалуй, и лучше.

–Да за что же вы так про детишек? Они сорванцы, конечно. Вот мой, например…

–Сорванцы?! Хотите, я Вам расскажу, что эти «сорванцы» на прошлой неделе сделали? Забрались к нам через забор, а потом взяли и перевязали веревку, по которой Жорженька ходит по своей необходимости. И знаете, куда он таким образом попал в халате, да в тапочках и к тому же в таком неприятном состоянии организма?

–Куда? – замерла Елена Тимофеевна.

–В компостную яму! Вот куда. Хорошо, что у меня на подобный случай привязан колокольчик. Тогда трезвону было, я Вам скажу.

–Ай-ай-ай! Вот ведь какое дело! Такое, значит, дело! Найти бы их, хулиганов этих,– жарко реагировала Елена Тимофеевна. Самой-то ей уже давным-давно надо было на станцию, но уж больно все это было любопытно.

–Да как их найдешь? Я Вам скажу, миленькая: вот, что такое время,– продолжила Анна Алексеевна.– Теперь уж он совсем ничего не видит. Только немного света и теней. И это все, что осталось ему от такой яркой, удивительной жизни! А ведь какой это был человек! Аристократ, интеллектуал! Светочь!

Елена Тимофеевна закивала и часто заморгала от перенапряжения мысли.

–Хотите взглянуть на фотокарточку? Вот это – Жорженька в первый год нашего знакомства, в 19…году.

–Да неужели же он? Красавец, писаный красавец. Поверить невозможно!

–Да, он был тогда хорош…

Вдруг колокольчик зазвонил сильно и часто.

–Боже мой!– всполошилась Анна Алексеевна,– что-то там случилось снова. Поспешим, голубушка, поспешим!

Обе побежали в сторону деревянного домика по утоптанной тропинке между деревьями. Анна Алексеевна резко распахнула смрадную дверь. Жорженьки внутри не было.

–Боже всевышний! Его нет здесь! Жорженька! Жорж!– она кричала и металась между деревьями.– Я же проверяла с утра. Все сама проверяла. Да как же это?!

–Вот он! – крикнула Елена Тимофеевна, показывая куда-то в траву возле забора.

Жорж лежал на спине. В руке его была оторванная дверная ручка.

–Я упал, Анна. Не понимаю, почему-то ручка от двери оторвалась, и я упал.

–Да от какой двери, ангел мой?– чуть не плакала Анна Алексеевна.

–От какой двери? Ты же у самого забора очутился!

–Смотрите! – сказала Елена Тимофеевна. – Веревка-то сюда перевязана. А ручку они специально к забору приделали, чтобы он думал, что это дверь. Вот и вышло.

–Боже, какое варварство, чуть не плача говорила Анна Алексеевна. – Вставай, друг мой. Вот так, осторожно поднимайся. Ничего! Я их выслежу! Мы накажем, мы строго их накажем!

Жорженька, наконец, встал и выпрямился.

–Проклятая жизнь!– сказал он громко и медленно.– Зачем мне нужна эта проклятая жизнь?!

Из-под темных очков его выкатилась слеза.

–Что ты, что ты! Не говори так. Это грех! Смертный грех!

–Да, грешил я в жизни немало. Но я был человеком! Мужчиной! Ты помнишь, Анна, тогда, в Локарно…

– Помню, Жорженька, все помню. Да уж, грешил, друг ты мой прекрасный. Вы даже не представляете, Елена Тимофеевна, сколько этот мужчина грешил! Ни одной юбки не пропускал.

Жорж при этих словах как-то весь расправился и помолодел.

Женщины повели его под обе руки по направлению к деревянному сооружению.

–А теперь оставьте меня, – сказал Жорж и сделал жест.

–Оставляем, Жорженька. А веревку я снова приладила. Как следует. На привычное место. Пойдемте. Елена Тимофеевна, обратно на террасу.

–Да нет, уж я на станцию теперь. А то не успею до вечера обернуться.

Елена Тимофеевна вышла за калитку. Два мальчика и девочка, вроде Свирская (или нет?) опрометью побежали от забора Орловских за угол.

–Вот значит, кто. Понятно, понятно, – подумала Елена Тимофеевна. – И ведь из приличных все семей. Потому что избаловали до невозможности. На тебе, что хочешь, бери. А попробовали бы они, как мои детки, зимой в деревне пожить. Да когда электричество день-через-день отключают, да когда кролики в клетках все повымерзли, и вся семья от мало до велика шкурки спасала… Эх, да что там говорить. И по пяти рублей с них бы мало еще.