Текст книги "Полная история рыцарских орденов"

Но фортуна, как всем нам хорошо известно, дама, склонная к изменам. Отвернулась она и от ничего не подозревающего графа. Его сделали одним из крайних, кого обвинили в неудачах русского флота. Уволенный «без выходного пособия», адмирал возвращается на Мальту. Вернемся и мы туда, где оставили в самый разгар активной деятельности другого героя нашей истории – российского поверенного в делах Антонио Псаро.

Если перечитать все многочисленные депеши и письма посланника в адрес Коллегии иностранных дел, то, если бы не устаревший слог, можно решить, что это переписка современных «хозяйствующих субъектов». В течение всех пяти лет пребывания на острове дипломату приходилось заботиться о торговых делах, точнее, об обеспечении в средиземноморском регионе российского торгового мореплавания. Первое русское торговое судно «Надежда благополучия» пересекло Гибралтар еще в 1764 году. С того времени экспедиции стали практически постоянными. И редкий корабль обходил Мальту, предпочитая именно на попутном гостеприимном острове запастись продовольствием или сделать необходимый ремонт. К кому в таком случае обращались русские мореходы? Конечно, к своему, то есть российскому поверенному. Впрочем, на то он и назывался поверенным. И Антонио Псаро честно и добросовестно исполнял порученные обязанности, и даже более. Скажем, дипломатово ли это дело – договариваться с банкиром о кредите русским купцам? Но при содействии Великого магистра Псаро и такой вопрос решил. Кстати, деловое знакомство с финансистом ди Формозо оказалось вдвойне полезней, так как он одновременно служил начальником мальтийской таможни…

Ну, а если какое-либо торговое судно сталкивалось с пиратскими галерами, тут уж приходилось включать умение дипломатических ходов. Это искусство и для себя лично необходимо было держать во всеоружии, так как Псаро постоянно сталкивался с интригами «триумвирата», близкого к Великому магистру и настраивающего его против России. Этот злополучный политический треугольник составляли старые знакомцы, вице-канцлер Альмейда, Саграмозо, действовавший теперь в интересах Неаполя, а также бальи овернского языка Лорас.

Чтобы противостоять интриганам, Псаро переманил на свою сторону бальи Фердинанда фон Гомпеша с его секретарем аббатом Буайе и некоторых других рыцарей, считавших, что слишком тесная близость с Парижем и Неаполем для Ордена хоть порой и полезна, но также и опасна. Это была сложная и запутанная «шахматная партия». Например, «триумвират» сделал сильный ход, направив русскому посланнику в Неаполе графу Андрею Кирилловичу Разумовскому клеветническую записку на Псаро. Не лестно характеризовались в ней и фон Гомпеш с Буайе. Но Разумовский переслал записку Псаро. Своим ответным ходом тот «объявил шах» вице-канцлеру с компанией, обратившись за защитой чести и достоинства к главе Ордена. В эндшпиль партия перешла уже при участии двух главных «шахматистов» – подлинного Гроссмейстера, то бишь Великого магистра, и ставшего «гроссмейстером» политической игры Псаро. Первый отечески, но, видимо, не совсем искренне, заявил, что клевете не верит. Второй, прекрасно понимая первого, отписал в Петербург: «С этих пор Гроссмейстер удвоил внимание и любезность со мной, чтобы тем лучше постоянно скрывать от меня страшные против меня козни»…

Да, рыцарские бои давно уже переместились совсем на другие, политические поля. А что же наш другой игрок – «международный гроссмейстер», амбициозный граф Джулио Литта? Неужто так и останется прозябать на маленькой Мальте? Отнюдь! Признанные всеми его разносторонние способности снова вернули генерала, адмирала и рыцаря в большую игру. 13 апреля 1795 года Великий магистр теперь уже официально назначил графа Литту посланником ко двору императрицы Екатерины II. В Российской империи он проживет долгие годы, примет русское подданство, женится на своей любезной Екатерине Скавронской, получит высокий (уже гражданский) придворный чин обер-камергера. Смерть застанет Юлия Помпеевича, как на русский манер величали Литту, в 1840 году членом Государственного совета в столь счастливом для него и любимом Санкт-Петербурге.

Но о важнейших в нашей истории поступках графа мы еще будем упоминать. Пока же случилась другая громкая кончина. 6 ноября 1796 года неожиданно приказала долго жить императрица Екатерина Великая. Российский престол унаследовал ее сын Павел I.

«Кавалеры с презрением отвергли бы бесчестный сей договор…»

Маленький Павел Петрович «Гарри Поттера» не читал. Зато воспитатель граф Никита Иванович Панин подарил ему книгу с причудливым названием – «История гостеприимных рыцарей святого Иоанна Иерусалимского, называвшихся потом родосскими, а ныне мальтийскими рыцарями. Сочинение г-на Верто д'Обефа, члена академии изящной словесности».

Говорят, мальчик зачитал сочинение аббата Верто до дыр. Особенно сладко и страшно было листать ее вечерами, когда свечи отбрасывали на стены таинственные тени. Вот воин в широкой мантии, а вот – восьмиконечный крест. Чуть дунул ветерок – и в полумгле уже колышутся знамена… Кажется, мужественные и благородные рыцари заменили одинокому подростку отца и мать. И когда эта самая мать действительно скончалась, новоиспеченный самодержец Павел I, наверное, вспомнил любимых героев своего детства – честных и благородных монахов-воинов, сражавшихся за светлое имя Христа. Впрочем, он их и не забывал – «романтический наш император», как назвал его Александр Сергеевич Пушкин, всегда представлял главным средством противодействия революционным идеям не что иное, как распространение рыцарского духа. Уже вторым своим указом Павел отменяет рекрутский набор – рыцарство, а не война, разорявшая казну, одержит победу над вольнодумством, источником которого является Франция.

А в самой Франции творились совсем уж крамольные вещи. Еще пять лет тому назад постановлением Конвента милые его сердцу госпитальеры лишились своих владений в этой стране. Испанское и португальское правительства тоже увеличили для рыцарей налоги, а владениям Ордена в Неаполе и на Сицилии пришлось еще тяжелее. В общем, доходы Ордена в год, когда Павел взошел на престол, едва ли составляли третью часть от тех, что были десять лет назад…

Возмущал Павла и тот факт, что кавалеры Ордена в числе других дворян были просто-напросто выдворены из Франции – как говорится, в никуда. В общем, стоило Джулио Литте завести в Петербурге разговор о необходимости союза между Мальтийским орденом и Россией – его голос был тут же услышан. Уже через два месяца, 4 января, состоялось подписание межгосударственной конвенции. С русской стороны свои автографы поставили обер-гофмейстер Александр Андреевич Безбородко и вице-канцлер Александр Борисович Куракин. От имени Ордена под документом значился: «Юлий Рене, бальи, граф Литта, кавалер Мальтийского Ордена Большого креста, кавалер по праву дворянства почетного языка Итальянского, командор разных командорств военного ордена Святого Великомученика и Победоносца Георгия III степени; польских орденов Белого орла и Святого Станислава кавалер, Российского флота контр-адмирал и полномочный министр знаменитого Ордена Мальтийского и Его Преимущества гроссмейстера».

Документ получился весомым – тридцать семь пунктов. Позже к ним было добавлено еще восемь. Согласно статье I, в России учреждалось великое приорство Ордена со «всеми теми отличностями, преимуществами и почестями, коими знаменитый Орден сей пользуется в других местах по уважению и благорасположению государей». Император возложил лично на себя обязанность следить за выполнением законов «братства рыцарей церкви» – ведь, по его мнению, «обязанности мальтийских кавалеров всегда неразлучны с долгом каждого верного подданного к его отечеству и государю». Та к англо-баварский язык пополнился русским, созданным вместо бывшего приорства польского. Тринадцать командорств с бюджетом более 300 тысяч польских злотых должны были возглавляться великим приором, коим назначался исключительно подданный русской империи. Порядок приема в рыцари был оставлен таким же, как и в бывшем польском приорстве – причем поначалу речь шла только о дворянах-католиках. Впрочем, уже в 1798 году последовал высочайший манифест «Об установлении в пользу российского дворянства ордена св. Иоанна Иерусалимского», по которому утверждались два приорства: римско-католическое и российско-православное.

Скрупулезный Павел I особое место уделил условиям, которым должен был соответствовать «рыцарь церкви». Столь жестких требований, пожалуй, не предъявлял к своим братьям ни один европейский орден. Кандидат должен быть потомственным дворянином не менее 150 лет. «Вступительный взнос» в орденскую казну составлял 2400 польских злотых, если речь шла об отроке (платили родители, избравшие для сына рыцарскую карьеру). 1200 монет вносил юноша, достигший 15 лет. Для тех же, кто претендовал на звание командора, был разработан целый свод правил. Главное – молодой честолюбец был обязан участвовать в четырех военных кампаниях по полгода каждая: в русской армии или на орденском флоте.

Надо сказать, что современные зарубежные исследователи весьма скептически относятся к той конвенции. Мол, сколь бы ни важна была политическая поддержка великой державы для Ордена, само создание приорства российского полностью противоречило его уставу. Живи Павел I в наше время, он бы весьма огорчился, ознакомившись с официальным «Ежегодником», который издается Мальтийским орденом в Риме. В выпуске за 1989 год на шестой странице читаем: «Провозглашение женатого некатолика главой католического религиозного ордена было полностью незаконным, неправомерным и никогда не признавалось Святым престолом. Несмотря на то что Павла I признали многие рыцари и ряд правительств, его необходимо рассматривать как великого магистра де-факто, но ни в коем случае не де-юре». А чтобы ни у кого не было сомнений в точности формулировок, этот французский текст переведен на итальянский и на английский.

Но в те далекие времена дипломатическому успеху Литты на Мальте рукоплескали. Величайшая держава взяла Орден под свое крыло – да и финансовые вливания пришлись как нельзя более кстати. Те м более что благодаря экономической хитрости Литты польский злотый при расчетах между Россией и Мальтой был оценен не в 15 копеек, как следовало бы, а в 25.

Впрочем, оставим в покое мелочные подсчеты. Дальнейшие события показали – Литта втянул и Орден, и Россию в игру по-крупному. Самые значительные фигуры того времени вышли на поле, чтобы разыграть вариант «мальтийской защиты». Польский рыцарь Рачинский отправляется на Мальту с подлинными актами конвенции и сопроводительными письмами Литты. Благополучно достигнув Анкона, он считает себя в безопасности. И в этот самый момент его настигает эскадрон французских войск, одновременно с ним вступивший в город. Содержимое курьерской сумки направляется Наполеону, который тут же представляет их Директории. «Чтение корреспонденции бальи Литты не было откровением для членов Директории», – пишет историк Ордена Пьер Редон. Зато оно стало таковым для Великого магистра Рогана, несколько дней спустя развернувшего французскую газету. Именно на ее страницах он ознакомился, наконец, с текстом конвенции, подписанной Литтой в Петербурге. Стоит ли говорить, что публикация сопровождалась ожесточенными обвинениями в адрес Павла I за его разбойничьи виды на Мальту…

Второй курьер с копией соглашения в середине июля все же достигает Валетты. Однако за два дня до того Роган умирает. Членам капитула удалось «по сусекам» наскрести денег на похоронную мессу. Бронзовый бюст на могиле Рогана в соборе Святого Иоанна и по сей день поражает туристов своей скромностью.

Преемником Рогана единогласно был избран великий приор Бранденбурга Фердинанд фон Гомпеш – 52-летний австриец, успевший послужить послом Мальты в нескольких странах. 7 августа 1797 года он, наконец, скрепил своей подписью акт ратификации зимней конвенции. В знак вечной благодарности капитул постановляет: возложить на Павла I титул протектора Ордена. Литту определяют чрезвычайным послом Ордена в Петербурге.

Рачинский пускается в обратный путь. На сей раз обошлось без приключений. И в ноябре император назначает великого приора – им стал принц Конде, живший в эмиграции в России. Утвержденный императором текст конвенции снова отправляется на Мальту в сопровождении Энтони О'Хара, сына ирландца, принятого на русскую службу еще во времена Елизаветы Петровны. Но не этот факт, а знаменитый роман Маргарет Митчелл навсегда прославит фамилию его предков…

Въезд графа Литты в Петербург в качестве полномочного посла выглядел не менее торжественно, чем въезд тамплиеров в Париж. Все связанное с Мальтийским орденом для императора Павла было исполнено особой романтики и таинственности. Немало загадочного было и в том, что графа сначала поселили в Гатчине, и лишь через некоторое время ему было дано указание отправляться в столицу. Вереница из сорока карет подкатила к подъезду Зимнего дворца 27 ноября. Литта, облаченный в красное, сидел в одной из них вместе с сенатором, князем Юсуповым и обер-церемониймейстером Валуевым. По свидетельству очевидцев, карета была запылена так, как если бы она исколесила пол-Европы. Ее сопровождали сорок рыцарей Ордена Святого Иоанна.

Вечером в честь высокого гостя был дан французский балет, а небо над Петербургом озарилось радужными фейерверками…

Впрочем, то, что произошло через два дня, в воскресенье, в тронном зале Зимнего дворца, дает сто очков вперед императорской труппе. Дабы достойно принять орденского посла, Павел I облачился в парадную мантию. Голову Его Величества венчала корона. Подле трона замерли вельможи и высшее духовенство во главе с митрополитом Гавриилом и архиепископом Евгением Булгарисом. Графа Литту сопровождали секретарь посольства и три кавалера. На подушке из золотой парчи один из них нес священную реликвию – часть десницы Иоанна Крестителя… Тр и глубоких поклона – и вот уже граф Литта, вручив верительную грамоту, произносит по-французски приветственную речь. Соблаговолит ли великий император стать покровителем Ордена Святого Иоанна Иерусалимского? Утвердительный ответ, в соответствии с церемониалом, от имени государя, дал граф Ростопчин.

После обмена речами Литта поднес императору специально выкованную на Мальте кольчугу и серебряный крест на толстой цепи. Павел сам надел его на шею – и на мгновение ощутил себя маленьким мальчиком, читающим при свете свечи книгу с обтрепанными листами. Вот из мглы выступает портрет Ла Валетта – возможно, этот крест когда-то принадлежал величайшему из всех магистров… Очнувшись, император взял в руки бант из черной ленты с белым финифтяным мальтийским крестом. Его он прикрепит на левое плечо преклонившей перед ним колено императрицы. Затем к трону подойдет великий князь Александр Павлович – будущий император Александр I, укротитель Бонапарта. Но о грядущих заслугах сына Павлу не суждено будет узнать. Зато ему выпала великая честь – возвести собственного сына в рыцарское достоинство. Он снял с себя корону и мантию, облачился в треугольную шляпу. Трижды ударил обнаженной шпагой по левому плечу коленопреклоненного наследника – и вручил ему эту шпагу как знак посвящения. Возложил на него знак Мальтийского ордена Большого креста и трижды поцеловал – не как сына, а как брата.

Аудиенция была окончена. Графа Литту проводили в зал, где его ждали великий князь Константин Павлович и великие княжны, которым тоже были поднесены орденские знаки. Большие кресты возложили и на князей Безбородко и Куракина, чьи подписи стояли под конвенцией 4 января. Поздравляя «свежих кавалеров», многие перешептывались: негоже это, православных в рыцари принимать…

В то время, когда восхищение и сплетни, переплетаясь, растекались по Петербургу, пятнадцать линейных кораблей и десять фрегатов отчалили от Тулона в сторону Мальты. «Этот остров бесценен для нас», – писал Наполеон в послании руководителям Директории еще в мае 1797-го. А осенью, вскоре после кончины Рогана, на острове появились «бонапартовы шпионы». Чистокровный француз Пуссьельг и столь же чистокровный мальтиец Барабара, не без помощи французского консула, проникли в «святая святых» Валетты и Мдины. Благодаря им, «корсиканский разбойник» был прекрасно осведомлен о положении дел на острове. Он знал, что новый Великий магистр изрядно популярен среди рыцарей, для коих восстановил древние орденские обряды. Знал и о том, сколь мощны фортификации мальтийцев. Но совета покончить с Орденом дипломатическим путем Наполеон не принял. Двенадцатого апреля 1798 года Директория одобрила его кровожадные виды на Мальту. Орден был обвинен во всех грехах за то, что не одобрил Францию после начала революционных войн в 1793 году, за то, что принимал французских эмигрантов и даже назначал их на высокие посты… Упомянули и о том, что Орден готов сдать остров стране, находившейся в состоянии войны с Францией, – то ли Англии, то ли России.

Но, как говаривала своим дочерям незабвенная Мачеха Фаины Раневской: «Чтобы вы не ссорились, крошки мои, я беру этот цветок себе!» И 8 июня 1798 года флот Бонапарта показался на горизонте. «Английский Кутузов», адмирал Горацио Нельсон, бросившийся было наперерез французам, к сожалению, опоздал. «Мальта никогда не видела такого бесчисленного флота в своих водах, – писал в дневнике Дубле, – море было покрыто на целые мили кораблями всех размеров, чьи мачты напоминали густой лес». День спустя, в четыре часа пополудни, от борта французского флагмана отвалила шлюпка: Бонапарт требовал впустить флот в Большую гавань, чтобы пополнить запасы воды. Собравшийся двумя часами позже орденский капитул дал ответ: в порту Валетты может единовременно находиться не более четырех иностранных военных кораблей. Бонапарт, прочитав записку фон Гомпеша нахмурился: «Они отказали нам в воде? Что ж, мы возьмем ее сами».

Наполеон знал – сделать это не составит большого труда. Ему было доподлинно известно, что остров готовилась оборонять горстка из 300 рыцарей, большинство из которых не держало в руках оружия много лет. Четверть из них составляли больные и старики. Один из них, восьмидесятилетний бальи де Тинье, прикажет вынести себя на носилках на крепостную стену: во время битвы офицер должен быть на поле боя. Такого же возраста, если не старше, были и пушки. Канониры, некоторым из которых ни разу в жизни не доводилось стрелять, с ужасом смотрели на отсыревший порох. Несколько французов-рыцарей заявило, что они «отказываются воевать с оружием в руках против своей родины». Да и других ополченцев сама мысль о том, что им предстоит сражаться с поистине непобедимой армией, приводила в состояние шока.

Позже Бонапарт напишет в мемуарах: «Мальта не могла бы выдержать суточной бомбардировки; остров, несомненно, обладал громадными физическими средствами к сопротивлению, но был абсолютно лишен моральной силы. Рыцари не сделали ничего постыдного; никто не обязан добиваться невозможного». К закату 10 июня весь остров, за исключением Валетты, был в руках генералов Бонапарта.

Многие рыцари оказались достойны памяти отца-основателя ордена. Некто Лорас предпринял отчаянную вылазку против наступавшего неприятеля. Командор Томмази удерживал позиции с практически безоружным отрядом. Отчаянно сражался раненный в руку шевалье О'Хара, ставший русским поверенным в делах на Мальте… Но в Валетте началась паника. Мальтийцы не могли взять в толк, почему должны умирать, сражаясь против тех, с кем, собственно, никогда и не ссорились. «Из-за каждой двери можно было услышать плач женщин, проклинающих и французов, и Великого магистра», – писал очевидец. Звонили колокола. По улицам столицы прошла рыдающая толпа, над которой, покачиваясь, как на волнах, плыла фигура защитника острова – апостола Павла. Уже совсем поздно вечером во Дворце Великих магистров появилась группа высокопоставленных мальтийских дворян. А незадолго перед этим было получено известие – разъяренный народ, набросившись на четырех рыцарей, предал их мучительной смерти… Бальи требовали немедленно повесить пришедших во дворец делегатов как зачинщиков смуты. Гомпеш ответил: «Вешают грабителей и убийц. Депутатов нации, которая может все потерять и ничего не приобретет в войне, следует выслушать»…

Одиннадцатого июня те, кто еще продолжал сопротивляться, покинули боевые позиции. Гомпеш решил сдаться. Над фортами Сент-Эльмо и Рикасолли поднялись белые флаги. Соглашение о двадцатичетырехчасовом перемирии было подписано в зале заседаний орденского капитула быстро. Дальнейшие переговоры велись уже на борту «Орьяна». Гомпеш отправил на них четырех рыцарей и четырех мальтийцев. Штормило, и посланники Ордена, преодолев три мили по бушующему морю, едва держались на ногах. Впрочем, их никто особенно и не ждал. Бонапарта подняли из постели – час был уже поздний. Он, не глядя, подписал статьи договора о капитуляции. Да и о чем было, собственно, спорить? «Вы можете делать сколько угодно оговорок, – сказал он. – А мы ликвидируем их несколькими залпами пушек»…

Дело было сделано – рыцарская Мальта перешла под суверенитет республики. Кавалерам-французам было дозволено вернуться на родину – причем их ожидала не только трогательная встреча с «отеческими пенатами», но и ежегодная пенсия в 700 франков. Прочих иноземцев постигла куда более печальная участь – все священники-иностранцы, кроме епископа, были изгнаны с острова; церкви закрыты. Осталось лишь по одной на каждый приход. Осколки орденских гербов валялись на улицах, носящих новые революционные названия, хрустели под ногами бонапартовых гренадеров-мародеров. Они буквально выметали из дворцов и храмов все, что представляло хоть какую-то ценность. Современные мальтийские ученые скрупулезно подсчитали: французы вывезли с острова 972 840 книг. В целом, награбленное оценено в 27 239 520 мальтийских лир. Не пощадили и реликвии собора Святого Иоанна – все восемь веков существования Ордена в одночасье обратились в тлен…

Швейцарская исследовательница истории Ордена К.-Е. Энжель убеждена: французы выгрузили похищенное добро в Египте. Серебряные и золотые изделия, перелитые в слитки, были проданы на рынках Александрии и Каира. Но есть и другая версия – большая часть этих сокровищ лежит на дне Средиземного моря. Нельсону все же удалось «зацепить» французов, и в битве при Абу Кире нагруженный до бортов «Орьян» затонул молниеносно, вписав еще одну страницу в книгу истории затерянных сокровищ.

На Мальте царило смятение. Все, что казалось незыблемым, было низвергнуто узурпаторами. Рыцарские титулы упразднены. Да что там – за неделю, проведенную на острове, Бонапарт успел даже праздник новый ввести – вместо чтимого мальтийцами дня памяти апостолов Петра и Павла приказал отмечать день взятия Бастилии…

Негодовала вся Европа. Если нынешние исследователи склонны видеть в решении Великого магистра скорее политическую мудрость, нежели трусость, то его современникам виделось одно: барон Фердинанд фон Гомпеш попросту сдал Бонапарту остров. Сам же удрал на австрийском судне в Триест, откуда принялся трубить о том, что, рискуя собственной жизнью, спас три христианские святыни – кусок креста, на котором был распят Иисус, десницу Иоанна Крестителя и чудотворную икону. Означенная «доблесть» нимало, впрочем, не помогла магистру: все в один голос требовали лишить изменника сана. Старый немецкий рыцарь, князь Хайтерсхайм в сердцах заявил, что считает сдачу Мальты личным оскорблением и требует публично судить магистра. Неаполитанский король объявил мальтийского посланника персоной нон-грата и повелел удалить орденский герб с рыцарской резиденции. Сдержанный венский двор посланника оставил, однако конфисковал все имущество и земли Ордена. Да что там – сам Папа римский Пий VI публично заявил, что дела иоаннитов его больше не интересуют.

А что же творилось на берегах Невы? «…Как только весть о взятии Мальты французами достигла императорского двора в Санкт-Петербурге, гневу Павла I не было границ. Он бегал по дворцу, кричал, брызгал слюной, и если бы архипелаг не находился в центре Средиземного моря, а располагался где-то, скажем, недалеко от Новгорода или даже в Сибири, то самодержец всероссийский сам бы кинулся на Мальту, чтобы отвоевать ее у „французских бунтовщиков“. Своими действиями они нанесли жестокое оскорбление русскому царю – протектору религии мальтийских рыцарей, о чем в свое время Павел объявил всей Европе.

– Что? Неслыханная наглость! – кричал он на подвернувшегося под руку канцлера, князя Александра Безбородко. – Гд е ушаковская эскадра? Гд е прохлаждается адмирал? – Павел вплотную приблизился к царедворцу и смотрел на него выпученными от гнева глазами.

Привыкший ко всему Безбородко спокойно ответствовал:

– Ваше величество! Осмелюсь напомнить, вы сами отдали приказ Федору Федоровичу крейсировать в Средиземном море.

– Перо! Бумагу! – взорвался Павел. – Пишите мой рескрипт.

И он бросил на стол принесенные слугой письменные принадлежности.

– Слушаю, ваше величество, – голос Безбородко звучал тихо, бесстрастно.

– Командующему Черноморским флотом Ушакову. Действуйте вместе с турками и англичанами супротив французов, яко буйного народа, истребляющего в пределах своих веру и Богом установленные законы… – Он помедлил, хотел было добавить еще что-то, потом махнул рукой и рявкнул, как будто поставив жирную точку: – Павел!». (Борислав Печников, «Рыцари церкви: кто они?»)

Как только первый гнев откатил, Великий Приор Российский выпустил свой царский манифест. Трезвый анализ произошедшего соседствовал в нем с патриотической горячностью – впрочем, вправе ли мы упрекать за то государя, ценившего превыше всего рыцарскую честь?

«…Великий магистр давно извещен был, – писалось в манифесте, – что вооружение французов готовилось против Мальты. С февраля месяца непрестанно представляли ему, словесно и письменно, о нужных предосторожностях и средствах к обороне, но он отвергал все сии, самим разумом внушаемые, средства, и, уснув в неизвинительной беспечности, ответствовал всегда Маршалу Ордена, что все готово, когда напротив того, при высадке французов, ничего не было приготовлено к отпору им…

Быв предварён о скором нашествии на Мальту, Великий магистр долженствовал обратить бдение свое на все предметы, служащие к защите острова, долг его был осмотреть в крепостях артиллерии, исправить у пушек лафеты, изготовить ружья, снабдить зарядами фугасы, экзерцировать земские и регулярные войска, приучить их к строгой подчиненности, перевести порох из загородных магазинов в город, запасти крепости военными и съестными припасами и прочее. Но он, в непростительной своей беспечности не только не рачил сам о всех сих предметах, но не удостоил ни малейшего внимания и того, что многие члены Ордена ему о сем представляли.

Командор Розан, искусный артиллерийский офицер, управлявший последнею осадою Магона, подавал разные представления о способах защиты острова, но его и слушать не хотели.

Если Великий магистр не имел головы начальничьей, то, по крайней мере, долженствовал иметь сердце воина и поручить должность военачальничью тем, которых степень в Ордене к тому призывала, или кого он по праву мог назначить. Сим способом, которого славнейшие Предшественники его не отвергали, корабль правления, в минуту восставшей временной бури, имел бы кормчего, но ничто не могло известь его из его усыпления.

Изнутри чертогов своих, откуда со времени избрания до самого своего отъезда он не выходил никогда, как только на деревенские праздники, принимать рукоплескания народа, Великий магистр поражал всех не деятельностью своею, или, если и давал действовать, то одним предателям Ордена. Башни и крепости остались без провианта, малое количество пороха, розданное войскам, было смешано с землею и толченым углем, лафеты у пушек при первом выстреле рассыпались, и у большой части недоставало зарядов. Не было дано ни одной полевой пушки для защищения ретраншементов, где горсть людей, с двумя или тремя пушками, могли бы задержать дней восемь целую армию. За минуту перед решением о сдаче Маршал Орденский предложил верные способы продлить осаду, представляя о скором прибытии английской эскадры, но Великий магистр отвергнул и сие предложение, коим мог спасти Орден, внимая только крикам мятежников, ускоривших гибель оного…

Надлежит приметить, что в бесчестном договоре о сдаче Мальты французам говорится только об одних выгодах Великого магистра, а ничего не определено на пользу Ордена. Сие ясно доказывает, что Фердинанд Гомпеш и сообщники его продали Мальту, и одни они получили за то награду. В Совет, определивший сдачу острова, не были приглашены шестнадцать старейших членов полного Совета, такие как бальи Тинье, Томази, Гуржо, Клюньи, Тильет, Бельмонте, Порас, ла Тур Ст. Кентень, ла Тур дю Пень и другие, коих число составит более половины Совета и без коих нельзя было ни на что решиться. Зная, что сии честные Кавалеры с презрением отвергли бы бесчестный сей договор, которым так спешили, за лучшее почли предать их самих, нежели советоваться с ними.

Быв, равно чужды как слепого предубеждения, так и непростительного потворства, терпящего оные, Мы руководствовались в наших исследованиях сего происшествия единственно правилами чести и правоты, на что бы не имели ясных доказательств. Сама истина повсюду открывает нам Фердинанда Гомпеша виновным и уличенным в нерадивости, трусости и неверности…»

…В Санкт-Петербурге на Садовой улице за изящной решеткой стоит роскошный особняк. Великий Федерико Растрелли разместил свое детище в глубине двора – дабы городской шум не тревожил ушей сиятельных обитателей. Первым из них был канцлер Михаил Илларионович Воронцов, дальний родственник императрицы.

В центре дворца располагалась огромная въездная арка, позднее превращенная в крыльцо. По сторонам – колонны, поддерживающие балкон. На замковых камнях – львиные маски, а над всем этим великолепием – фронтон, украшенный гербом владельца.

Когда над городом светит скупое северное солнце, на фасаде сгущаются тени, и фасад с его колоннами, решетками, скульптурой кажется объемным. Увы, богатое внутреннее убранство не сохранилось – лишь в свидетельствах современников мы читаем о пышной лепке, изящной резьбе, плафонах работы Тьеполо. Говорят, строительство дворца едва не разорило графа. И в 1763 году он продал в казну свой дворец, получив за него от Екатерины II немалую сумму.

1798 год стал годом второго рождения Воронцовского дворца. Павел I подарил его российской ветви Мальтийского ордена – и с той поры желтый особняк близ Невского проспекта стали называть «замком мальтийских рыцарей». Над решетчатыми воротами укрепили орденский герб: на красном фоне белый восьмиконечный мальтийский крест. По велению императора на территории усадьбы соорудили два храма: православную церковь и католическую капеллу. Специалисты в один голос утверждают, что капелла – одна из лучших работ Джакомо Кваренги. Кажется, будто архитектор испытывал к этому своему творению какую-то особенную нежность. Мягкие линии, округлые профили, тонкая лепнина, игра желто-синего мрамора – капелла и сейчас прекрасна. Увы, осененное бархатом и золотым шитьем место Великого магистра не сохранилось… Но сейчас здесь по особенным дням играет орган… К слову сказать, знатоки не зря называют Петербург «органной Атлантидой» – еще в начале ХХ века только в городе было пятьдесят органов, и еще столько же – в его царственных пригородах. Этот «католический» вид музыкального искусства прижился в России благодаря мальтийским рыцарям…