Текст книги "Барабашка – это я"

– А управлять не пробовал этим?

– Не, боюсь…

– Та-ак. – Воронцов сгорбился и так же неожиданно, как и в прошлый раз, сполз по стене, присел на корточки.

Сенька даже вздрогнул.

– Ну, а чего же ты хочешь?

– Вылечиться! – решительно сказал мальчик. – Или хотя бы знать, когда оно…

– Хорошо. С первым – не обещаю, а со вторым – может, и поможем… Дома знают, где ты?

– Знают, – уверенно соврал Сенька.

– Ладно, – вздохнул Воронцов. – Поживешь пока у нас в клинике, обследуем тебя. Там поглядим. Согласен?

– Согласен, – кивнул Сенька и, подумав, добавил: – Только у меня денег нет.

– Не надо тебе денег, – успокоил его Воронцов. – Это как в больнице: бесплатно… Меня звать Андрей Андреевич, можно сокращать до одного Андрея, а тебя как?

– Меня – Сенька.

– Хорошо, будем знакомы… А теперь посмотри вот в тот угол и попробуй с ним что-нибудь сделать… Ну… поджечь, передвинуть мат, еще что…

С минуту Сенька честно таращился в стену около окна, переводил глаза с пола на потолок, напрягался так, что аж за ушами трещало. Ничего не происходило. Потом виновато взглянул на Андрея:

– Вот видите, не выходит ничего…

– Не страшно, – снова вздохнул Воронцов. – Выйдет. Потом. А сейчас пошли отдыхать…

– Ага, – обрадовался Сенька. – Пошли.

Идя за Андреем по длинному коридору с номерными глухими дверьми по обеим сторонам, Сенька чувствовал себя почти счастливым. Тяжесть, которая давила ему на плечи все последние месяцы, исчезла или, по крайней мере, полегчала настолько, что он ее почти не чувствовал. Сенька не был глуп и понимал, что ничего никуда не девается и свою ношу он просто переложил на Воронцова, но это его сейчас мало волновало. «Они люди ученые, – думал он. – Вот пускай и разбираются».

* * *

Клиника была похожа на школу летом. Пустой гулкий коридор. Серые пятна обвалившейся штукатурки, пустые классы-палаты.

Поначалу Сеньке показалось, что, кроме него и Андрея, здесь вообще никого нет. Потом увидел за застекленными дверьми палат несколько лиц. Показались и исчезли – не то тени, не то призраки. В коридор не вышел никто.

В маленьком уютном кабинете повсюду висели плетенки макраме и горшки с курчавой зеленью. Пахло тепло и вкусно, как в оранжерее.

– Вот, Зина, – сказал Андрей, обнимая Сеньку за плечи и демонстрируя его маленькой остроносой женщине. – Еще кадра тебе привел. Звать Сенькой. Сам на меня вышел. Покажи ему апартаменты, а потом поговорим…

– Пойдем, Сеня, – ласково сказала женщина, поднялась из-за стола, но почти не выросла. На стуле, где она сидела, лежала большая кожаная подушка.

«Лилипутка, наверное, – неуверенно подумал Сенька. – А может, просто маленькая…»

Зина отворила перед Сенькой застекленную, выкрашенную белой краской дверь.

– Заходи. Это будет твоя комната.

– Ну да?! – Сенька не удержался от удивленного восклицания. Никогда в жизни у него не было не только своей комнаты, но даже своего угла.

– Да, – улыбнулась Зина, и Сенька взглянул на нее с благодарностью.

Дядя Миша, Воронцов, Зина – столько хороших людей зараз. И все они обязательно помогут ему. Теплые чувства переполняли Сеньку. Он хотел что-то сказать, но не находил слов.

– Осмотрись пока, – пришла ему на помощь Зина. – В девятнадцать тридцать – ужин, поешь и ложись спать. Утро вечера мудренее…

– Спасибо вам, что приветили. За кров, за ласку… – нашелся наконец Сенька, а Зина смутилась и покраснела. Ростом она была не выше Сеньки, да еще туфельки на каблучках.

* * *

Для начала Сенька открыл дверцы тумбочки и узкого стенного шкафчика. В тумбочке стоял граненый стакан на белой толстой тарелке, а в шкафчике висели три вешалки. На одну из вешалок Сенька сразу же повесил куртку, потом подумал и на другой распялил рубашку, оставшись в одной майке. Мешок положил было в тумбочку, но скоро перерешил: вынул, кеды и аккуратно поставил их под кровать. Опустевший мешок сложил вчетверо и убрал назад. Разместившись таким образом, выглянул в окно.

Там ничего интересного не оказалось – прямо напротив безглазо белели зашторенные окна другого крыла, а далеко внизу на сером, мокром от недавнего дождя асфальте суетились растрепанные голуби.

Сенька отошел от подоконника и с размаху бросился на пружинную кровать, накрытую полосатым матрацем. Кровать громко и приятно заскрипела. Сенька покачался немного, прислушиваясь к ласкающему ухо скрипу, переползая с места на место, выяснил все его оттенки, а потом, поднявшись, аккуратно застелил койку жестким, вкусно пахнущим бельем.

Чинно присел на табуретку, посидел немного, сложив руки на коленях.

«Как же я узнаю, когда ужинать-то идти? Позовут, может? Да нет, тогда бы Зина так и сказала: позовут, мол… Может, в коридоре часы есть?»

Сенька приоткрыл дверь и осторожно выглянул в коридор. Вспомнил, что не одет, вернулся, натянул рубашку, застегнул на все пуговицы, тщательно заправил в штаны.

Выглянул снова. Повертел головой, надеясь увидеть часы, не отходя от двери. Не удалось. Тогда, поколебавшись, Сенька прикрыл за собой дверь и медленно пошел по пустому коридору. В торце его, на подоконнике огромного окна, зеленели крутобокие кактусы. Один из них цвел большим ядовито-красным цветком. «Зина, должно, разводит», – добродушно подумал Сенька и подмигнул кактусам.

Дойдя до конца коридора и нигде не заметав часов, Сенька собрался уже было идти назад, как вдруг увидел у стены девочку в коротком вылинявшем халатике. Откуда она тут взялась? Сенька мог бы поклясться, что минуту назад он смотрел на это место и оно было пустым.

Девочка стояла, прислонившись к стене, и смотрела на Сеньку. На вид она казалась его ровесницей, может, чуть постарше.

Теперь у Сеньки было два выхода: юркнуть назад в свою комнату и прикрыть дверь или подойти к девочке и заговорить. Сенька явно предпочел бы первое, но кто знает, сколько ему еще здесь быть. Не будешь же вечно прятаться!

И Сенька шагнул вперед, неуверенно улыбнулся девочке и спросил:

– Не знаешь, где здесь время узнать?

Девочка молча вытянула вперед тонкую руку, Сенька проследил направление, но ничего не увидел. Пожал плечами.

– Без пяти семь, – хрипловато сказала девочка.

– Ага, – обрадовался Сенька. – Значит, через полчаса жрать дадут!

– А ты чего, голодный, что ли?

– Да не, – смутился Сенька. – Не голодный… Но все дело какое-то…

– Ерунда это, а не дело, – отрезала девочка. – Тебя как звать?

– Сенькой.

– А меня Глашкой.

– Знакомы будем, – сказал Сенька и лодочкой протянул девочке руку.

Глашка недоуменно подняла темные брови, однако взяла протянутую руку и слабо встряхнула ее. Ладошка у нее была сухая и горячая.

– Ты чего тут?

– Ну-у, так… – Сенька передернул плечами.

– «Ну-у, так» здесь не держат, – без всякого выражения констатировала девочка.

Сенька помялся еще несколько секунд и вдруг неожиданно легко сказал:

– Я – барабашка! – И сам себе удивился несказанно. То, что он не решался открыть никому из друзей, делом проверенных, вдруг взял да вот так, за здорово живешь, выболтал незнакомой девчонке, которую и видит-то первый раз в жизни. А казалось, на куски его режь – не скажет… Чудеса!

– Ага, – совершенно не удивившись, сказала Глашка и задумалась, что-то прикидывая про себя.

– Ну, а ты чего? – сообразил Сенька.

– Я… будущее угадываю, – чуть поколебавшись, сказала Глашка и взглянула Сеньке прямо в глаза. Глаза у нее были желто-зеленые, цвета скошенного сена. Сенька таких никогда не видел и даже не знал, что такие у людей бывают.

– Какое будущее? – переспросил он. – И откуда ты его знаешь?

– Знаю откуда-то. – Глашка пожала плечами.

– А ну, предскажи мне, – потребовал Сенька.

– Сейчас, разлетелся! – усмехнулась девочка. – Подставляй карман, мигом отсыплю…

– А чего тебе, жалко, что ли? – смутился Сенька.

– Да не, не жалко, – потупилась Глашка. – Только я решила никому не говорить. Ты так и знай сразу. Чтоб не приставал.

– А почему ж не говорить? – изумился Сенька.

Глашкин дар, в отличие от его собственного, казался ему безобидным и даже весьма полезным. Он, Сенька, очень не прочь узнать, что с ним дальше будет, да и с Коляном… А кто у матери родится – мальчик или девочка? Мать, ясно дело, девку хочет, а отчим, понятно, пацана… И еще про Машку-красотку: дождется она Коляна или с рыжим Васькой пойдет? Да и мало ли еще что… А Глашка вот знает или может узнать, да сказать не хочет… Неправильно это!

Чего ж не сказать-то? – повторил он. – Людей порадовать…

– Ага, порадовать! Как же! – по-крысиному ощерилась Глашка. – Больно они радуются! И так чуть не убили меня!

– Убили?! – Сенька потрясенно взглянул на девочку. Себя он считал опасным для людей, но что грозило бы ему, откройся все как есть? Ну, отчим выдерет. Мать будет белугой реветь. Ну, из школы погонят. Еще чего? Да и все, пожалуй. А Глашку, за ее-то полезные способности, кто-то хочет убить? Почему?!

– Расскажи! – попросил Сенька. – Коли не очень в тягость, конечно. А то ни черта не понял… Я тоже расскажу, если хочешь…

– Пошли пожрем сперва! – ухмыльнулась уже успокоившаяся Глашка. – Вечер длинный – расскажу.

– Ага, – обрадовался Сенька. – Поболтаем. А то я и думаю – чем бы время убить…

– Мне Зинка все книжки сует, – пожаловалась девочка. – «Читай, – говорит, – Глашка, развивайся». А я не могу. Как открою ее – так в глазах и запестрит, запестрит… Ровно на карусели кружишься…

– Эк как! – удивился Сенька. – Я до читки тоже не охотник, но такого нет…

– Хорошо тебе! – вздохнула Глашка. – Пошли, кормушку покажу!

На ужин была котлета с вермишелью и чай с булкой и маслом. Глашка съела только масло и хлеб, а все остальное отдала Сеньке. Сенька сначала застеснялся, а потом съел.

– А ты чего? – спросил все же Глашку.

– А я никогда жрать не хочу, – равнодушно ответила девочка и добавила рассудительно: – Ты ж мужик, тебе силу копить надо…

Сенька мигом вырос в собственных глазах и огляделся кругом.

Кроме них, в столовой, выкрашенной грязно-желтой краской, сидело за столиками еще человек восемь-десять. Никто, кроме Глашки с Сенькой, не разговаривал.

– Не пялься так-то! – посоветовала девочка.

– А чего? – шепотом спросил Сенька, опуская глаза.

– Потом, потом. – Глашка помахала в воздухе растопыренной пятерней, залпом допила жидкий чай и поднялась из-за стола.

Сенька, на ходу дожевывая булку, пошел за ней. «В чужой зоне – свои законы, – вспомнил слова Коляна. – Понимать надо. И уважать». Нарушать чужие законы Сенька не собирался. Хотя это теперь и его «зона».

– Поживем – увидим, – пробормотал он себе под нос.

У Сенькиной двери Глашка остановилась, ткнула пальцем в стекло.

– Ты – здесь?

– Ага, – кивнул Сенька.

– Значит, Вальтер не вернется… – вздохнула Глашка и добавила: – Ты иди к себе. Я к тебе сама приду… потом… Иди…

Сенька неохотно повиновался. Делать в палате было абсолютно нечего, да и Глашка раскомандовалась… Осадить бы ее… «Ну ничего, – опять утешил себя Сенька. – Вот разберусь, что к чему, тогда… И кто это – Вальтер? И куда это он, интересно, делся?»

* * *

Глашка протиснулась в дверь боком и настолько бесшумно, что Сенька, глазевший в окно, вздрогнул от испуга, услышав за спиной ее хрипловатый голос:

– Ну чего, попривык маленько?

Оглядев девочку, заметил Сенька, что она переоделась: вместо линялого халатика – темно-зеленое платье с белым кружевным воротником. Густой хвойно-зеленый цвет шел к Глашкиным глазам, и вся она стала похожа на ожившее растение. Сеньке, выросшему в квартале, где все деревья давно погибли от комбинатовских отходов и даже обычная трава вырастала от случая к случаю, смотреть на Глашку было приятно.

– Ну ты садись, что ли! – смущенно пригласил он и указал на табуретку.

– А сюда можно? – Глашка ткнула пальцем в сторону кровати и, не дожидаясь ответа, бухнулась на аккуратно застеленное бледно-голубое покрывало. – Ух ты! А у меня не скрипит! – сообщила она, покачавшись на пружинах.

– Знатно скрипит! – согласился Сенька и замолчал, не зная, что еще сказать. Потом напомнил, потупившись: – Ну, ты обещала рассказать, как будущее-то предсказываешь… Забыла?

– Да не, чего ж забыла! – засмеялась Глашка. Зубы у нее были мелкие, теснились во рту, налезали один на другой, и казалось, что их куда больше, чем человеку положено. – Чего ж я – старушка старая, чтобы так враз забыть?

– Ну? – упрямо набычившись, повторил Сенька и решил про себя, что если Глашка и дальше будет смеяться, то он ее просто выгонит. Еще и по шее наподдаст – Чтоб знала.

Но Глашка уже стала серьезной. Пересела к столу, по-бабьи подперла рукой рябую от веснушек щеку. Подняла к потолку зеленые глаза.

– А так и слушай, коли хочешь, – нараспев начала она, и хрипотца из ее голоса куда-то чудесным образом подевалась. – Мать моя померла, как брата рожала. Брат тоже помер, только опосля. Мне тогда пятый год шел. Отец год вдовел, потом женился. У мачехи свои дети: Варька, старше меня, да Славик – свет ейный…

– А у меня – отчим, – вставил Сенька. – Только у него своих детей нет…

– Ага, – словно бы не слыша, согласилась Глашка и продолжала: – Мачеха-то отца старше, да у нас в деревне выбор невелик. Одни старики да старухи. На лето наезжают, конечно. И ребятня, и молодые… Ну, а зимой – глушь, волки у околицы воют. До школы на Центральную пока дойдешь, страху натерпишься… Мы с Варькой бегом бегали. Потом два урока отдышаться не могли… Мачеха на меня – ноль внимания, однако и зла от нее не видала. Варька – так же, все: «Славик, Славик…» Так и было, покудова кто-то меня не испортил…

– Как это – испортил? – с живым интересом, прикидывая на себя, переспросил Сенька.

– А кто его знает? – пожала плечами Глашка. – Может, и раньше чего было… А только я уж говорила – на деревне одно старичье. Как зима, гадалки: кто до весны доживет, кто – нет. Только и разговоров. Мы с Варькой: кому – хлеба, кому – дрова натаскать, кому окошко от холодов законопатить. Ну, и нас пытают: как думаешь, Глашенька, еще мне год маяться или уж этой зимой Господь к себе призовет? Крышу-то латать али нет? А я вдруг чую – знаю! Ума-то кот наплакал, вот и говорю: «Нет, баба Даша. Латай крышу. Ты на то лето помрешь. А вот баба Ксана уж на Рождество, в самую ночь…» Ну и чего думаешь – сбылось, конечно.

Сначала все затихли, как нету. Потом поодиночке стали меня у колодца ловить, в сарае, еще где. В гости зазывать. Плетут, плетут что-то, пряниками угощают, а потом давай выспрашивать. В основном – все про то же: когда помру? Ну и еще: чего дети задумают, привезут ли внуков, будут ли крупу в лабазе давать… Только дед Пантелей – вот умора! – все про Ельцина пытал: долго ли ему еще править и кто после него будет… А я чего – дура малая, всем и говорю, как знаю. И все сбывается…

– И про Ельцина? – не выдержал Сенька.

– Ну, деду Пантелею еще подождать придется, покуда сбудется… – отмахнулась Глашка. – Мачеха с отцом сначала не знали ничего. Бабки по углам хоронились. Ну, шила-то в мешке не утаишь – Варька разболтала. Хоть и обещала, змея подколодная, молчать. Я уж ей-то все подряд предсказывала: и какая задача на контрольной будет и кого Мишка Скворечин на танцах пригласит… Знала бы…

Мачеха – ничего, как не слыхала, а отец как-то подошел:

«Чего это, Глашка, про тебя болтают?»

«Да я, – говорю, – и сама не знаю, чего это такое…»

Тут мачеха подкатилась, ну у нее вопрос один: что со Славиком будет?

Я посмотрела на него и вижу: заболеет он. Ногами. А как сказать? Стою молчу. Она смекнула что-то, как вцепится в меня, сама белей муки, шипит как придушенная: «Говори! Живой не выпущу!»

Ну, я струхнула, говорю: осенью заболеет Славик. Не помрет, однако, ходить будет плохо. Нога одна присохнет. Она взвыла так, будто ее по-живому режут. Меня об стенку головой хрястнула, хорошо, отец придержал… Ну и пошло…

Чуть чего – в драку. И слухи: ведьма я, сглазить могу. Порчу напустить. В школе прослышали, косятся. Люди на улице обходят… Славика от меня спрятали, берегут, только на цепь не посадили. Мачеха от него не отходит. Мне не жизнь, отец видит. Как-то пришел трезвый, смотрит в пол, говорит: «Может, тебе, Глашка, в интернат пойти? Не гоню, не думай, а только так-то – тоже не дело». Договорились: после лета пойду учиться в интернат, в райцентр. Там и жить. Отец все документы сладил, под бабкиной иконой в шкатулку сложил…

– Ну, а Славик-то? – заторопил Сенька задумавшуюся о чем-то Глашку.

– Полиомиелит это называется, – медленно сказала девочка. – Покуда врач приехал да покуда его в больницу везли, у него ноги-то и отнялись…

Мачеха из больницы вернулась, не человек – зверь дикий. Варька уж на что змея, и то сказала: «Беги, Глашка, скорей! Убьет тебя!» Мужиков по избам, старух древних – всех на ноги подняла: «Ведьма она! Ведьма!» – Глашка прикрыла глаза, вспоминая.

Нюрка-соседка укрыла меня в телятнике. Ночью на шоссе вывела. Одежку дала, жратвы. Без нее – хана мне. А на прощание говорит: «Предскажи мне, Глашка, судьбу. Коли ты и правда ведьма, может, сбудется». Я глянула – камень с души упал: хорошее есть. «Родишь, – говорю, – Нюрка, сына. Самый будет на деревне сильный пацан. И красивый. В отца…» Нюрка расцвела, закраснелась, шепчет: «А отец?» Тут я руками развела, будто виновата: не обессудь! А она засмеялась, хорошо так, и говорит: «Все одно, шут с ним! От них, от мужиков, морока одна! Я баба сильная, сама сына подниму, себе в утешение. Спасибо тебе!» И назад пошла, будто даже в ночи светится.

До райцентра меня дальнобойщик подбросил. Все предлагал с ним ехать… Я думала: «А поеду, чего мне, все равно пропадать». Только устала очень…

Документы у меня с собой были, в интернат взяли. Попервости – все хорошо. Школа рядом, учительница молодая, добрая, жратвы вдоволь. Я, конечно, никому ничего не предсказывала. Обожглась, молчу, будто в рот воды набрала.

Отец приезжал, гостинцев в лабазе купил. Шапку шерстяную. «Славик, – говорит, – уже вроде поправился, а ногу волочит». Ну, так я про то знала…

– А как знала-то? – перебил Сенька. – Объясни, Глашка, не понимаю я…

– Да я и сама не понимаю, – призналась Глашка. – Голос не голос, вроде как читаю. Иногда мутно написано, иногда ясно-крупно, как в книгах малышачьих…

– Ну, а как сюда попала? Тоже сама прибегла?

– Нет. Меня Андрей привез.

– А как нашел?

– Да почем я знаю! – равнодушно отмахнулась Глашка. – Нашел как-то. Мне-то уж все равно было…

– Почему – все равно? – не понял Сенька.

– А потому… Слухи-то, сам знаешь, ужом проползут. Отец, конечно, брехать не стал бы, ну, кто другой с Центральной приехал, меня видал… И поползло… Сначала девочки – Глашка, погадай, Глашка, погадай… Я отнекивалась, они обижаются. Ну, я потом думаю, чего, по мелочам-то… Какой вред? Стала помаленьку гадать. А чего? Цыганки вон гадают… Правда, неправда… А я чем хуже? Но только лучше-то не стало… Ты пацан, девчоночьих обычаев не знаешь покудова… Терпеть не могу… В глаза: «Глашенька-милашенька, я тебя так люблю, ты моя самая лучшая-распрелучшая подруга, а за глаза: ведьма-оборотень!..» Чего только про меня не рассказывали… И будто у меня глаза по ночам светятся, и будто я лягушек живьем жру… А еще – что на груди у меня знак тайный, ведьмин…

– И чего, правда – есть? – с разгоревшимися от любопытства глазами спросил Сенька.

Глашку аж перекосило от его вопроса. Потом ощерилась знакомым уже крысиным оскалом и вдруг рванула на шее кружевной воротник, будто задохнулась враз. Отлетевшая пуговица ударила Сеньку по шее, откатилась под стол.

– На, смотри! – взвизгнула Глашка. – Смотри! Есть ведьмин знак? Ну, есть?!

Сенька вздрогнул, зажмурился, отвернулся к стене, забормотал испуганно:

– Ну ты чего, чего, Глашка?! Я же так спросил… так просто… нет, конечно, ничего, и нет… Ты чего?

– Вот и в интернате все так просто… – горько сказала Глашка, запахнув на груди ворот. – Вот, пуговица потерялась…

– Это мы сейчас… это мы мигом, – заторопился Сенька. – Я ее видел… Она меня… она мне по морде попала. Вот сюда. – Он ткнул пальцем в щеку.

– Так тебе и надо! – усмехнулась Глашка. – И не пуговицей, а чем потяжельше… Будешь всякие глупости спрашивать!

– Не буду, не буду, – пробормотал Сенька и улыбнулся широко, довольный, что все кончилось благополучно. – На вот, возьми свою пуговицу… Но ты тоже… – не удержался он. – Тоже психованная. Чуть чего – сразу раздеваться…

На этот раз засмеялись оба. Глашка смеялась беззвучно, широко разевая многозубый рот, а Сенька привзвизгивал в конце, как потерявшийся щенок…

За дверным матовым стеклом обозначилась невеликая тень.

– Зинка! – прошептала Глашка, и лицо ее вмиг стало отчужденным и неприятным.

– Ну и чего? – удивился Сенька.

– Терпеть не могу! – ощерилась Глашка.

– Почему?!

Ответить девочка не успела, потому что дверь осторожно приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулось остренькое лицо Зины.

– Ах, вот кто тут так заливается! – не скрывая своего удивления, выговорила она. – Вы, я вижу, уже познакомились…

– А чего, нельзя, что ли? В тюрьме, что ли? – с вызовом спросила Глашка.

– Ну почему же нельзя? Можно, конечно, – спокойно ответила Зина. – Наоборот, я даже рада. Хотя и удивлена, чего скрывать. Потому что привыкла, что здешний народ общительностью не отличается. Да и ты, Глаша…

– А отчего же это так? – мысленно разводя Глашку и Зину, спросил Сенька. Ему вовсе не хотелось, чтобы они сцепились по-настоящему.

– Да уж так сложилось… – Уклончиво ответила Зина и снова обратилась к Глашке: – А я, в общем-то, тебя ищу, Глаша… Сеня пусть сегодня отдыхает, а ты со мной пойдешь, хорошо?

Сенька ожидал, что Глашка огрызнется в ответ, в крайнем случае, просто откажется, но она покорно поднялась и, деревянно переставляя ноги, не сказав более ни слова и не взглянув на Сеньку, вышла вслед за Зиной. Сенька удивился сначала, а потом вдруг чего-то испугался и вспомнил, что так и не спросил у Глашки про Вальтера…

На следующий день до обеда Сенька не видел никого: ни Глашки, ни Зины, ни Воронцова. Сидел на кровати, тупо глядя в стену, и думал, что сейчас даже задачки по математике порешать – и то в кайф. А вот не спросил у Глашки, в какой комнате она живет, и теперь не найти ее. Не будешь же во все двери ломиться…

На обед Глашка не пришла, и Сенька совсем скис. Посмотрел по сторонам, попробовал с тоски заговорить с высоким прыщавым парнем, с которым оказался за одним столом. Спросил, не знает ли тот, есть ли здесь телевизор. Парень глянул странновато, сморгнул прозрачными глазами и ушел, не доев второе. Сенька сначала огорчился, но потом выпил его нетронутый компот и подумал, что если кто-то с приветом, то другие в этом нипочем не виноваты.

В коридоре напротив его комнаты на корточках, спиной прислонившись к стене, сидел Воронцов. Сенька уже привык к этой его странной позе и не удивился, присел рядом.

– Ну что, будем работать? – помолчав, спросил Андрей.

– Будем, чего ж делать…. – вздохнул Сенька. – Тогда пошли.

По дороге Воронцов кивнул на глухую зеленую дверь:

– Библиотека.

– И чего?

– В объяснения вдаваться не буду, – нахмурился Андрей. – Во всяком случае – пока. Но коли уж ты мне поверил, так и – здесь верь. Надо читать, чтобы… чтобы вылечиться… Много, много… читать, учиться… Не как в школе… Если не знаешь, сначала… Зина, я – поможем выбрать, подскажем. Потом – сам…

– Ага, – язвительно прервал его Сенька. – Это вы всех заставляете, да?

– Кого – всех?! – изумился Воронцов.

– Да-а… Вон Глашку тоже… А она и не хочет вовсе! – тоном ябеды первоклассницы проблеял Сенька.

– Так ты познакомился с Глашей? – Андрей удивился еще больше, хотя, казалось бы, больше уже и некуда. – И она пошла на контакт с тобой? И что… что же ты о ней знаешь?

– Все! – торжествующе сказал Сенька, испытывая несказанно приятное чувство оттого, что мог ущучить Воронцова. – И как она будущее предсказывала, и как в деревне жила, и как ее чуть не убили, потому что ведьмой считали… И как Зина ее книжки читать заставляет…

– Фантастика! – прошептал Воронцов, потирая лоб. – В таком случае я попрошу тебя… Хотя нет! – резко прервал сам себя, пробормотал под нос: – Еще больше замкнется, догадается, догадается непременно… – и добавил вслух: – Постарайся помочь ей. Если сможешь, конечно. – Глянул прямо в Сенькины узковатые, припухшие глаза.

– А сейчас она где? Почему в столовую не пришла? – решился спросить мальчик.

– Не волнуйся, ничего страшного с ней не случилось, – успокоил его Андрей. – У Глаши такие перепады обычны… К вечеру она, должно быть, появится… Или завтра…

– Угу, – недоверчиво сказал Сенька и исподлобья испытующе поглядел на Андрея.

Воронцов выдержал его взгляд и улыбнулся.

* * *

В большой светлой комнате посередине стоял стол. На нем лежали бумаги и стоял графин с мутной водой, которую, должно быть, уже месяц не меняли. Стулья стояли где попало. На стульях в разных позах сидели люди. Все вместе было похоже на сцену театра, который однажды приезжал в Сталеварск на гастроли и куда совсем еще маленький Сенька ходил с классом Коляна. В той пьесе Сенька почти ничего не понял, кроме того, что один человек в черном костюме очень хотел скорей запустить какой-то цех, а второй по-всякому мешал ему это сделать. Когда Сенька обратился за разъяснениями к Коляну, тот ответил предельно коротко: «Мура все!»

– Вот, познакомьтесь, – Сенька Славский! – сказал Андрей людям в комнате.

Люди задвигались и оказались не театральными, а вполне живыми.

– Очень приятно, – доброжелательно откликнулся один из сидящих. – Садись, Андрей. Садись, Сеня.

Сеньке придвинули стул. Он сел, как подломился. Андрей остался стоять, прислонившись к стене.

– Ну, расскажи нам о себе, Сеня, – улыбаясь, попросил мужчина в бордовом галстуке с серебряной полосой наискосок. – Андрей Андреич немного говорил нам, но хотелось бы послушать, как ты сам оцениваешь ситуацию… Так что ты можешь? Чего не можешь?

Никогда, пожалуй, Сенька не видел сразу столько трезвых, хорошо одетых людей. Только по телевизору. Да еще, может, когда он посадил в портфель к учительнице ботаники злющего помоечного кота и тот, вырвавшись оттуда, разбил наглядное пособие – семядоли и расцарапал Нонне Трофимовне подбородок. Тогда Сеньку вызывали на педсовет, но там были одни тетки, и они Сеньку ругали. А здесь – вроде смотрят по-доброму, да и женщин всего две – почти незаметная в углу Зина, и другая, с белыми волосами, в короткой кожаной юбке.

Сенька вдруг ощутил, что его трясет, как при простуде. И никак не сомкнуть челюсти. Зубы мелко лязгали друг о друга, а рот наполнился противной вязкой слюной. Сенька сам на себя разозлился.

«А чего стрематься-то? – сказал он себе. – Ну чего они мне сделают?.. Да ничего!» Он вспомнил усмешливую плоскую физиономию брата, потом корявые строчки его письма: «Со мной все в норме, потому как смотрю в оба и не ломаюсь. Чего и тебе, Сенька, советую. Наглость города берет. Если спросишь: можно? – тебе, так и знай, ответят: нельзя! Так мир стоит, ничего с этим не сделаешь. Делай, как мозги подсказывают, а там разберешься, что к чему. И не стремайся никогда, а не то съедят…» Вспомнив, Сенька улыбнулся куда спокойнее. Молодец Колян! Мать все время ревела, боялась за него, что порешат в колонии. А зря. Колян нигде не пропадет. Не из таких. И Сенька не из таких.

Сенька засмеялся.

– А вот не угодно ли почтеннейшей публике! – тоненько выкрикнул он прямо в лицо ближайшему соседу. – Горшки опрокидываем, стены облупляем, занавески поджигаем! Кому пару – отдам задаром!

– Сенька! Ты чего?! – тревожно подался вперед Воронцов.

На мгновение Сеньке стало стыдно, но возникшее было ощущение тут же исчезло, снова уступив место раздражению: чего они на него, в самом деле, глазеют? В зоопарке, что ли? Вспомнилось вдруг, как они мальцами бегали смотреть на алкашей, свалившихся в Вечную Лужу за универсамом, и спорили на гривенник: захлебнутся или не захлебнутся?

– А вот также барабашки жареные, печеные, вареные! Ко всеобщему удовольствию почтеннейшей публики!

– Ладно, барабашка несчастная! – Бордовый Галстук жестом остановил Андрея и усмехнулся. – Кончай ломать комедию. И не бойся – не съедим мы тебя. Разговор серьезный, дело тоже нешуточное… Расскажи, как в первый раз было…

– Ну, не хотите – не надо! – Сенька пожал плечами и кончил ломать комедию. И совсем успокоился. Потом задумался, как бы это половчее ответить на заданный вопрос. О первом разе он решил умолчать и начал, сразу со второго.

– Сначала фикус был, – твердо сказал он. – Иду это я по улице, вижу: на третьем этаже окно раскрыто и кадка с фикусом стоит. Огромная такая! Ого, думаю, какой фикус! И вдруг он как опрокинется, как вниз полетит! Как грохнется! Я еле отскочить успел, и то по ноге чем-то попало. Но я тогда ничего не подумал, – добавил Сенька. – Решил, что кто-то его незаметно изнутри столкнул. Совсем, думал, с ума посходили, фикусы из окна выбрасывают!

– Та-ак, – протянул высокий лысоватый парень и испытующе глянул на Сеньку. – А когда ты догадался, что это связано с тобой?

– Да в самом конце! – воскликнул Сенька. – Догадался и до вас поехал!

– Погоди, погоди, Артем! – перебил парня Бордовый Галстук. – А вот скажи, Сеня, когда упал фикус, ты не хотел, чтоб он падал?

– Да что ж я, придурок, что ли?! – возмутился Сенька. – Я ж по тому тротуару шел, что под домом…

– Хорошо, хорошо!.. А не помнишь, какое у тебя было настроение?

– Помню – паршивое! – усмехнулся Сенька. – Мне как раз тогда училка в дневнике целый роман накатала и мать в школу вызывала…

– Вот! – назидательно сказал Бордовый Галстук, обращаясь к собравшимся, а лысоватый блеснул близорукими глазами и спросил заинтересованно:

– Это за что же?

«Ишь, интересуется! – усмехнулся про себя Сенька. – Небось в школе отличником был…»

– Да так что-то, забыл… – соврал он.

Да и какое им дело до Сенькиных дел! И до того, что как Коляна в колонию спровадили, так училки словно сбесились. Если где что, так сразу – Сенька! Даже если он и вообще ни при чем. Обидно! Не в Сенькином обычае жаловаться, но как-то достали – рассказал матери. Отчим слышал. Мать – в слезы, Сенька уж пожалел, что заикнулся. Ну училки, ну чего с них взять – дуры несчастные!.. А отчим вдруг с шеи покраснел, сказал: «Мария, не реви!» А на следующий день в школу пришел. Сенька обалдел.

Стоит отчим перед училкой как гора и молчит, только цветом кирпичным наливается… Училка – туда-сюда, а он ей: «Чего к мальцу цепляетесь?» Она раскудахталась: это, то, вы не знаете, влияние старшего брата, яблоко от яблони… Отчим воздух ладонью рубанул, аж засвистело. Училка в сторону шарахнулась. Сказал, как камень уронил: «Чепуха!» – и прочь пошел.

Сеньку в покое оставили. А теперь он отчима подвел – сбежал невесть куда, будто и правда блатной либо придурок. Нехорошо. А как ему объяснишь?

«Расскажу потом, когда-нибудь…» – утешил себя Сенька и снова прислушался к закипавшему вокруг спору.