Текст книги "Ничто не стоит так дорого"

– Насколько я понимаю, заинтересованных в его смерти лиц было великое множество? – предположил подполковник.

– Ты правильно понимаешь. Я бы, возможно, раскрутил дело, но мне с самого начала вставляли палки в колеса: какие-то адвокаты писали протесты, заказные сюжеты шли по телевидению, мол, следствие намеренно затягивают из-за того, что некто могущественный не заинтересован в раскрытии такого резонансного преступления. Начальство меня, как говорится, и в хвост, и в гриву. Потом я сам попросил меня отстранить от дела и перевести в Петербург, где у меня больная мать.

– Много нарыл?

– Много, но ничего по существу. Расследование почти не сдвинулось. Но Лев Борисович оказался личностью весьма примечательной. В конце восьмидесятых он привез в Советский Союз партию компьютеров. Понимаешь сам, что подобная техника устаревает очень быстро, а в нашей стране ее не было вовсе, а та, что появлялась, стоила сумасшедших денег. Тысяча компьютеров обошлась ему в пятьдесят штук долларов вместе с доставкой. Деньги дала его сестра, проживавшая тогда в Австрии. Вместе с компьютерами пришли еще и видеокассеты. Лева продал все оптом, рассчитался с сестрой, а его чистая прибыль составила миллион баксов. На все деньги он заказал еще компьютеры. На сей раз тех было десять тысяч, и он заложил их банку под кредит. Банк сам реализовал оргтехнику с хорошей прибылью, а у Карпоносенко, как говорится, и пошло, и поехало. Оргтехника, телевизоры, видеомагнитофоны, кроссовки, французские духи, произведенные в Таиланде, и прочая муть… Когда Советский Союз развалился, Карпоносенко погнал от нас цветные металлы через Эстонию, мочевину из Белоруссии… Разбогател стремительно и страшно, а ведь тогда ему и тридцати не было: он не пил, не курил, не загульный был… Это потом он решил все наверстать, когда заводил многочисленные романы с молоденькими девочками. Мы даже список нашли этих девчонок… Фотографии – почти все пристойного содержания. И потом Карпоносенко не бросал своих подопечных, он пристраивал их на хлебные места на предприятия, которые захватывал или пытался захватить.

– Я это знаю.

– И вдруг этот жизнелюбивый человек неожиданно погибает.

– А это точно был его труп?

– А чей же еще, генетическая экспертиза не проводилась из-за отказа наследников поучаствовать в этом деле: вдруг выяснится, что это не их папа, и тогда они вообще ничего не получат. Но там по ситуации и так понятно было. Он приехал в свое поместье на Селигер, поднялся в спальню и через несколько минут был обнаружен мертвым. Два выстрела в голову – оба смертельные… Выстрелов никто не слышал, потому что пистолет был с глушителем. Гильз на месте не обнаружили, то есть работал очень профессиональный киллер. Даже камеры наблюдения ничего не показали: они просто были отключены на пару с небольшим минут. Меня назначили старшим оперативно-следственной группы и аж на вертолете доставили на место. Там находилась его близкая подруга, с которой он состоял в связи едва ли не пару десятков лет… Но выглядела она! Это что-то – воплощенная роскошь!

– Рачкова Светлана Тимофеевна, – хмыкнул Гончаров.

– Знаком? – удивился полковник юстиции.

– Лично нет, но общих знакомых много, и все они уверены, что за ней кто-то стоит.

– Стоял, – кивнул Копылов, – Карпоносенко ее прикрывал: у него высокие связи, которые перешли к ней. Ты в курсе, какой пост она теперь занимает?

– В курсе, но мне кажется, что Рачкова скоро перейдет на другую работу, потому что выяснилось, что диплом у нее купленный и диссертация тоже. Доказать это несложно, но только никто этим заниматься не будет. Ее просто попросят освободить должность и предложат возглавить какой-нибудь фонд, который она обязана будет накачать деньгами.

– Шикарная женщина, – продолжил полковник, – от нее так и веет коррупцией. Мне шепнули по секрету, чья она любовница.

– Не верь, – скривился Игорь, – эти слухи она сама про себя распространяет. А вот кто на самом деле с ней спит, большой секрет для прессы.

Гончаров поднялся.

– Мне пора, – сказал он, протягивая руку. – Сейчас к Курочкину примчится адвокат Беседин. Слышал про такого?

– Разумеется. Еще та крыса. Мы работаем, работаем, а он добивается того, что подозреваемых выпускают.

– Выпускают не адвокаты, а судьи. Кстати, чем пахнет коррупция?

– Я смог различить только запахи ладана, мускуса, сандала и розового масла, еще есть древесные нотки…

– Ты специалист? – удивился Гончаров.

– У меня мама была специалистом. Она работала на фабрике «Северное сияние», и я часто в детстве бывал у нее на работе и многие ароматы помню до сих пор. И то, чем пахло от Рачковой, стоит не просто дорого, а очень и очень дорого. И еще одна странность. Когда я прибыл на место, она сидела в столовой и ложкой уминала торт, а мне сказала, что безумно любит сладенькое. Удивительно, правда? Ее благодетеля и любовника только что застрелили, а она йогуртовый торт ложкой жрет.

Глава пятая

Дверь открыл начальник РУВД полковник Жаворонков.

– Наконец-то, – обрадовался он, обнимая своего заместителя, – а мы за стол не садились. А потом тесть вспомнил, что семеро одного не ждут.

– Вас всего семеро? – удивился Игорь, ставя на пол картонную коробку с подарком. – Такой праздник, мне казалось, что будет целый дом гостей.

– Нас шестеро, включая тебя. Дочка не приехала, у нее какие-то дела нарисовались. Остались только мы с супругой, тесть с тещей и соседка, о которой я тебе столько рассказывал, – и Алексей Иванович изобразил перед своей грудью две полуокружности, – обувь можешь не снимать.

В этот момент в прихожую вышла жена Жаворонкова, и полковник покашлял, опасаясь, что она видела его движения и могла все неправильно понять. Но жена Жаворонкова приобняла Игоря и поцеловала.

– Если честно, то я ненадолго, – предупредил ее Гончаров, – у меня сегодня был трудный день, так что выпивать не буду: был на убийстве, там все нормально. А утром развелся.

– Как развелся? – удивился Жаворонков и тут же взял себя в руки. – Так за это надо выпить: как никак развод – главный праздник в жизни каждого мужчины. – Он вспомнил, что рядом жена, и улыбнулся. – Шучу, разумеется, главный праздник – это серебряная свадьба. Не все доживают, кстати. Это ты, как полицейский, и без меня хорошо знаешь. А развод где-то на месте десятом, в призовую тройку даже не входит. Да и то не для каждого, а кто доживает, разумеется. Но вы все поняли.

– В коробке подарок, – вспомнил Игорь, – хрустальная люстра.

– А у нас за двадцать пять лет уже целых три накопилось. Но мы найдем, где повесить, – махнул рукой полковник, – давай к столу.

В просторной гостиной, заставленной креслами и диванами, на которых могли уместиться два десятка человек, стоял накрытый стол. За ним расположились лишь тесть и теща Жаворонкова и светловолосая соседка в розовом шифоновом платье, не сходящемся на груди, похожей на два с любовью накачанных воздушных шара. Гончарова усадили рядом с ней, чтобы он воочию и с близкого расстояния мог видеть то, чем не уставал восхищаться его начальник.

Хозяйка раскрыла коробку с подарком:

– Настоящая чешская! Откуда такая прелесть?

– По спецзаказу доставили из Праги, – отшутился подполковник.

Не говорить же, что эту люстру им с Мариной подарила мама Гончарова на свадьбу и было это семнадцать лет назад. Молодая жена отказалась вешать люстру под потолок, не взлюбив ее с первого взгляда.

Тесть Жаворонкова наполнил бокалы и признался:

– А я пятьдесят лет с женой прожил и только сейчас понял, что в браке есть и светлые стороны. Мы под Чагчараном стояли – это в провинции Гор в Афганистане. Я тогда батареей командовал, и вот как-то нам на вертушке доставили нового замполита дивизиона. Он с собой и почту привез. Там и для меня было послание. Разворачиваю, и там кривые детские буквы: «Папа». Дочка прислала мне первое, написанное ею слово. Я чуть не заплакал тогда, побежал на берег речушки, что рядом протекала: не хотел, чтобы бойцы видели, как я переживаю. Как же та речка называлась? Да бог с ней! Но я только на камушек присел, слезы смахнул, как по нашим позициям минометы ударили. А у меня в батарее девять гаубиц Д-30. Но пока мы орудия развернули, пока ответку им послали, восемь мин прилетело на наши позиции. У нас десятка полтора раненых, а убитый только один: как раз тот самый майор, новый замполит, который так и не вступил в должность. Потом говорили, что он специально к нам попросился, чтобы легче было поступить в Военно-политическую академию имени Ленина. А вон как оно сложилось. А дочка мне своим письмом, возможно, жизнь спасла. Если бы я не побежал тогда к этой речушке… Вспомнил! Мургаб она называлась.

– Можно я за вами сегодня поухаживаю? – предложила Игорю соседка.

Гончаров кивнул, но коротко, чтобы взгляд случайно не упал ниже ее подбородка.

– Шампанского? – поинтересовалась соседка.

Игорь снова осторожно кивнул и выдавил из себя:

– Лучше лимонада. Я не пью спиртного, – соврал он и тут же сказал правду: – И не курю.

– Какой вы волевой мужчина, – восхитилась женщина, играя глазами. И немножко дернула плечиками. И так получилось, что дернула не только ими.

Заметивший это ее движение Жаворонков поперхнулся и посмотрел в другую сторону. А его тесть восхитился:

– Вот ведь мать-природа творит чудеса! Одно слово – селекция! Кто бы мне сказал, что можно вот так плечиком дернуть – и весь мир на ушах.

Жена толкнула его локтем в бок и шепнула:

– Опять ты за свое. Ну погоди, вернемся домой…

– Вот вечно она так, – объяснил тесть Жаворонкову и всем остальным, – она меня даже в Эрмитаж не пускает, потому что там много голых женщин на картинах. Вот за границей нравы более демократичные в этом отношении. Говорят, там бабы на пляжах без лифчиков загорают. Надо было на иностранке жениться. В ростовском окружном госпитале была сестричка из Эстонии. Так за мной ухаживала, что… А теперь Эстония – это заграница. Жил бы я там сейчас и не дал бы им наши памятники сносить. Забрался бы в Т-34, сел бы к орудию… Там, правда, замки с пушек сняты, но я достал бы где-нибудь. Набрал бы экипаж, боекомплект снарядил, а он там аж на сто выстрелов… Хватило бы. У этой Эстонии и танков столько нет… Откуда у них сто танков? Все свои танки они еще тридцать лет назад на металлолом сдали. А мы с экипажем еще бы и на Латвию пошли: у нас осталось бы на три десятка выстрелов… Но не нужна была мне эстонская красотка, потому что я любил свою Люсю без памяти и никуда бы от нее не делся… А так бы не было у прибалтов никакой независимости. Вот что любовь с историческим процессом делает. Так что давайте за любовь выпьем.

– Можно я вам в лимонад шампанского добавлю? – спросила соседка и немного привстала, чтобы дотянуться до бутылки. Она склонилась к Гончарову, и он растерялся, а потому не успел отказаться.

Она опустилась на свой стул.

– Я знаю, что вы Игорь. А я Лидия. Но меня с детства все называют Лиля, так что можете не стесняться.

Мужчины поднялись, чтобы выпить стоя. Подполковник тоже встал, стараясь не посмотреть случайно вниз, потому что сверху было видно все. Сделал большой глоток и не понял, где в его бокале лимонад. От лимонада пахло коньяком.

Когда присели и начали закусывать, соседка сказала громко:

– А я немножко эстонка: у меня мама оттуда.

Повисло тягостное молчание, которое нарушил полковник Жаворонков:

– Да ладно! Хотя я к вам и так со всем уважением… Да нет! Не может такого быть. Видел я их президентшу… там совсем другая статья. Не женщина, а пустое место. Голая степь. Равнина! А снизу ноги, как палки. Тьфу!

Он хотел сплюнуть, но жена вовремя его удержала.

– Спасибо за поддержку, – поблагодарила хозяина дома соседка.

Выпили еще. Случайно вместо лимонада Лидия снова добавила в шампанское Игоря французского коньяка, сказав, что тогда брют не будет казаться таким кислым. Потом он выпил коньяк без шампанского, после чего пошли разговоры.

Лидия придвинула свой стул и шепнула:

– А много вы преступников задержали?

– Раньше считал, а потом сбился со счета, – начал откровенничать подполковник, – думаю, что тысяч пять или восемь в общей сложности. Но все равно: знаете, сколько их еще на свободе бегает!

– Очень вас понимаю. В мою клинику пришел один армянин на обследование на предмет гастроэнтерита… Мы ему заодно флюорографию сделали, магнитно-резонансную томографию позвоночника, головного мозга, коленных суставов, взяли кровь на анализ…

– Нашли что-нибудь?

– Конечно, мы много чего нашли. А на самом деле у него просто был понос. Но я не об этом. Этот армянин, когда разделся, всех удивил: мы увидели, что все его тело в татуировках. У нас на флюорографии очень опытная женщина, всякое в жизни видела, но и она не могла оторвать глаз – меня вызвала. Бог ты мой! Там звезды, храмы, пальмы и даже надпись: «Хочешь сладкие ночи – приезжай в город Сочи!»

– Это Овик Сочинский. Он типа того, что вор в законе, его должны были раскороновать, потому что он под камеру при задержании пошел в отказ, мол, я не авторитет, я обычный человек. Должны были, но почему-то не раскороновали. Не тот теперь преступный мир!

– Это потому, что с ним борются такие люди, как вы, Игорь.

– Возможно, вы в чем-то правы, – согласился подполковник.

– А вот недавно передача была, которую ведет Павел Ипатьев. Так там сказали, что убили одного из лидеров преступного мира Седого. Это не ваша работа?

– Каро Седой? – переспросил Гончаров и кивнул. – Не моя. Там вообще непонятно, кто его ликвидировал вместе с его же охраной. Наверняка внутренние разборки. Вот Овик и примчался сюда, чтобы поучаствовать в разделе пирога… Но давайте вернемся к вашему бизнесу. У вас, стало быть, медучреждение в собственности?

– У меня сеть клиник «Парацельс». Три клиники, если быть точной. Оборудование импортное. Самое современное, бешеных денег стоило. У нас даже лапароскоп имеется.

– А что это?

– Такой аппарат, который позволяет проводить операции на внутренних органах без разрезов. Там такая трубка…

– Да бог с ней, с трубкой, меня другое интересует: откуда вы столько деньжищ взяли, чтобы сразу три клиники оснастить.

Лидия вздохнула:

– Вы даже не представляете, через что пришлось пройти. Столько унижений, мук, потерь и разочарований. Это было двадцать лет назад. Я только-только окончила медицинский вуз, пришла в интернатуру, которую сейчас отменили. Моим руководителем в институте был известный профессор Фридман, и в больницу я пришла в отделение, которое он возглавлял. Идея создать свою сеть клиник возникла у него не сразу, сначала он открыл свой консультационный кабинет. Взял меня туда помощницей… Мы начали зарабатывать, и тогда появилась идея расшириться. А деньги требовались большие, тем более что у Фридмана была очень противная жена, ей все не хватало. И еще она безумно ревновала – беспочвенно, разумеется… Мучались мы, мучались, но потом появились спонсоры, которые дали некоторую сумму.

– Инвесторы, – уточнил Гончаров.

– Ну да. Только все равно этого было мало. Но однажды с нами связался представитель одного частного инвестора. Фридман встретился с ним, я тоже присутствовала. Мы приехали с кипой документов. Представитель инвестора внимательно изучил их, не забывая посматривать на меня. А потом сказал, что он не представитель, а именно тот самый инвестор, имя которого было у всех на устах. Мы растерялись, но Лев Борисович нас успокоил, сказав, что он даст даже больше…

– Лев Борисович, – не поверил в такое совпадение Гончаров, – уж не Карпоносенко ли?

– Именно, – обрадовалась Лидия, – очень обаятельный молодой человек… То есть тогда он был молодым – лет сорок, но выглядел он очень элегантно: такой интеллигентный, красный шелковый галстук…

– Много он вам дал?

– Очень… Не могу говорить, потому что это коммерческая тайна. Но отдавать пришлось с большим трудом. А цены за наши услуги задирать нельзя, потому что этим могут воспользоваться конкуренты, а потому пришлось демпинговать и при этом повышать качество обслуживания клиентов…

– Я чувствую, что у нас большой и очень интересный разговор намечается, – шепнул Игорь и склонился к подставленному ушку Лидии.

– Я тоже это чувствую, – выдохнула она.

– Почему рюмки пустые?! – строго провозгласил тесть Жаворонкова. – Отставить разговоры и всем выходить строиться.

Лидия отстранилась, потянулась за бутылкой темного коньяка, изобразила полными губами улыбку Джоконды, наполнила свою рюмку до половины и до краев ту, что стояла перед Гончаровым.

Тесть обвел всех суровым взглядом и произнес:

– Есть такой анекдот… Вы уж извините, но он армейский. Пригласили как-то профессора-филолога на юбилей генерала. Генерал поднял бокал и произнес: «В молодости был у меня в роте один…» «Стоп! – возмутился профессор. – Не в роте, а во рту!»

– Прекрати, наконец! – не выдержала теща Жаворонкова и махнула рукой остальным. – Давайте выпьем за умных мужиков.

Жена Жаворонкова посмотрела на Алексея Ивановича, вздохнула и сказала:

– За тебя, Леша!

Лидия заглянула в глаза Гончарова и шепнула:

– За вас!

И выпила залпом. Игорю ничего не оставалось, как сделать то же самое. Коньяк обжег горло, но соседка поднесла к его рту вилочку с кусочком буженины.

– Закусите.

Гончаров начал закусывать, а Лидия вдруг предложила:

– Давайте только с вами на брудершафт. А то как-то неудобно даже. Сидим уж столько времени бок о бок, а на брудершафт так и не выпили.

И тут же снова наполнила рюмки коньком.

– Что-то ты зачастила, Лидочка, – попыталась остановить ее жена Жаворонкова.

Но Лида объяснила всем, что они собираются выпить на брудершафт, и скомандовала:

– Ну, поехали!

Осушили рюмки по полному обычаю, скрестив руки, а потом трижды расцеловавшись. Присутствующие аплодировали, особенно громко бил в ладоши развеселившийся Алексей Иванович Жаворонков.

– Итак, продолжим разговор о вашем… прости, о твоем бизнесе, – предложил Игорь, – мы остановились.

– О бизнесе лучше в другой раз, – остановила его Лида, – а лучше прямо сейчас в другом месте.

– А где это? – не понял подполковник.

– Здесь совсем рядом, за стенкой – я же в соседней квартире проживаю.

Она резко поднялась и протянула руку Игорю, предлагая подняться и ему.

– Если вы танцевать хотите, то я сейчас музыку поставлю, – сказала жена Жаворонкова.

– Не надо, – остановила ее соседка, – у нас тут разговор один намечается, и, чтобы никому не мешать, мы ко мне сходим.

Глаза полковника Жаворонкова округлись, а тесть понимающе кивнул. А когда Гончаров с Лилей уже прошли мимо, тесть поднял вверх два сжатых кулака с поднятыми большими пальцами, а потом резко опустил руки.

И тут же прозвучала затрещина, но Игорь этого не видел.

Глава шестая

Мебель в квартире Лиды оказалась дорогая – может быть, не такая дорогущая, как у Курочкиных, но тоже впечатляла. Диваны и кресла были обтянуты рыжей кожей, а шторы на окнах светились от золотых нитей.

Гончаров расположился в кресле возле журнального столика, рядом стояла второе такое же. Хозяйка предупредила, что переоденется во что-нибудь домашнее, и, когда она вышла, Игорь отодвинул свое кресло чуть дальше – пусть на полметра, но все-таки.

Скоро вернулась Лидия, держа в руках поднос с бутылкой коньяка, пузатыми бокальчика, банкой черной икры, тарелочкой с оливками и блюдом с виноградом и абрикосами. Розовое платье хозяйка сменила на коротенький шелковый халатик с кружевами на рукавах. Ноги у нее были стройные.

– У меня есть хороший сорокалетний виски, если желаешь, но я, как врач, советую не смешивать. Этот напиток не хуже. Это «Хеннесси Паради» – лучший коньяк, который можно у нас купить. Я держала его для особо торжественных случаев.

– Большая бутылка, – оценил подполковник, – литра на полтора.

Он откупорил коньяк, разлил по бокальчикам. Они выпили, Лидия поднесла ко рту подполковника ложечку черной икры, но он ее отстранил:

– Я лучше фруктами закушу. Я икру не ем вовсе, потому как каждая такая ложечка – это сотни неродившихся осетров. То есть каждая икринка могла стать огромной умной рыбиной. А они действительно умные. Я был в осетровом хозяйстве и видел, как работники кормили их с рук. Я тоже попытался, но ни один осетр ко мне не подплыл, потому что я был для них незнакомцем, а значит, опасным человеком.

– Но мы-то с вами знакомые. И надеюсь, что станем более близкими людьми.

– Возможно, – согласился Гончаров, – в жизни случается всякое. Итак, мы с вами… простите, с тобой остановились на том моменте, когда Карпоносенко предложил Фридману инвестиции, но не сразу. Сначала он вступил в доверительные отношения с вами…

– Разве я вам это говорила? – напряглась Лидия.

– Так я и так это знал. Это его модус вивенди… То есть образ жизни. Прости, не так: это модус операнди, то есть привычный для него порядок действия. Любой бизнесмен, нуждающийся в солидных инвестициях, готов пожертвовать многим, лишь бы их получить. А тут и жертвовать не надо: ты молода, обаятельна, у тебя ослепительно прекрасный бюст, который и сам Фридман ценил. Они с Карпоносенко поняли друг друга, обсудили детали. Потом Карпоносенко выделил необходимые средства, а свою долю акций оформил на тебя. Он так сделал, потому что знал: ты не предашь и не будешь красть его деньги, боясь потерять самое главное – тот путь, открывшийся тебе в светлое будущее.

– Не совсем так, – покачала головой Лидия.

– Конечно, не совсем так, – согласился подполковник, – есть нюансы, модус операнди Льва Борисовича именно такой. Десятки девушек были очарованы им, и многие надеялись, что останутся с ним навсегда; он приблизит их, они будут вечно рядом на расстоянии вытянутой руки… Но такое не удалось ни одной из них, за исключением некой Светланы Тимофеевны – не очень образованной продавщицы из Омска, к которой он привязался по-настоящему.

Лида поморщилась:

– Эта не очень образованная продавщица теперь заместитель министра образования. Откуда ты столько знаешь про Карпоносенко?

– Да я ничего не узнавал специально, но информация о нем ко мне лезла из всех щелей. И теперь мне кажется, что именно я должен раскрыть убийство Льва Борисовича. А потому с большим вниманием сейчас отношусь к любому источнику и к каждому факту. Фридман оценил ваш вклад в общее дело?

Женщина отвернулась, посмотрела в сторону и усмехнулась, потом снова взглянула на Гончарова и дернула плечиком, что, очевидно, было для нее естественной реакцией на выход из неприятной ситуации.

– Михаил Иосифович Фридман был очень рад, он был счастлив, что так случилось. Он был совсем не ревнивым, и то, что я стала любовницей Карпоносенко, его совсем не волновало. Он только спрашивал иногда: «Тебе хорошо с ним, деточка?», «А в постели хорошо?». Фридман был старше меня почти на сорок лет. Мне двадцать четыре, ему шестьдесят три. И когда у него неожиданно умерла жена Фрида, он почти сразу предложил мне переехать к нему. Тут же прилетела дочка из Израиля. Пыталась закатить скандал, но я сказала, что вызову участковых, а они у нас сплошь антисемиты, которые продержат ее пятнадцать суток в камере с грязными лесбиянками, а потом отправят назад в Хайфу бритой наголо. И вдобавок ей ограничат въезд в Россию лет на пятнадцать. Ноа Михайловна плюнула в меня и удалилась. Она была старше меня на двадцать лет и весила почти центнер. Михаил Иосифович умер через два года после своей жены. Мне кажется, он любил Фриду до последних дней своей жизни. Он умирал в нашей клинике, я была рядом. Он посмотрел на меня, взял мою руку и положил себе на грудь. Шепнул только «Фридочка» и закрыл глаза. Потом заснул. Я ушла. Потом ко мне прибежала дежурная сестра и сообщила, что приборы зафиксировали остановку сердца. Вернуть к жизни его не удалось. Он оставил завещание, согласно которому все его имущество переходит ко мне, то есть я – единственная наследница. А в завещании он попросил написать строчку для дочери: «Ноа, будь счастлива».

Ноа Михайловна прилетела уже после того, как ее отца похоронили на еврейском кладбище. Стоя у могилы, я сказала, что квартиру ее родителей отдаю ей. И тогда Ноа, которая стояла у могилы родителей с сухими глазами, вдруг зарыдала. Она обняла меня, ее трясло, я положила ей в карман золотые часы «Восток» с массивным золотым браслетом – это были часы Михаила Иосифовича, а он получил их от своего деда в день окончания Первого медицинского института.

– Наливай, – предложил Игорь, – помянем хорошего человека.

Они выпили, потом Лида сама решила продолжить беседу:

– После его смерти началось самое неприятное. Ко мне пришли какие-то люди и стали требовать деньги для Карпоносенко: якобы Фридман задолжал Льву Борисовичу. Я связалась с Карпоносенко, и тот объяснил, что, возможно, произошло какое-то небольшое недопонимание, и пообещал прислать аудиторов. Те прибыли на следующее утро, почти неделю копались в наших балансовых отчетах, в договорах и платежках. А потом сумма претензий была снижена вдвое. Конечно, и аудиторской компании мы заплатили сами и немалую сумму. После чего Лев Борисович с нас слез… И с меня слез в прямом смысле слова, прости за грубость. Да мы и не были любовниками в точном понимании этого. Раз в полгода или в три месяца, когда он приезжал, мы встречались в отеле, проводили вместе ночь, а то и две. Он улетал до следующего раза. Я потому и замуж не выходила, потому что не смогла бы обманывать супруга, а со Львом Борисовичем тоже рвать не хотелось. Правда, однажды, в самом начале наших отношений, я слетала с ним на море…

– На Кипр, – подсказал Гончаров, – где у него был дом.

Лидия кивнула, помолчала, снова потянулась к бутылке, но Игорь опередил, наполнил ее бокальчик на треть. А свой наполовину. Лидия быстро выпила, закусила абрикосиком.

– Море как раз я и не увидела вблизи, разве что из окон его виллы. Во дворе росли пальмы, а за ними что-то голубело: то ли море, то ли небо. Зато перед домом был большой бассейн, где мы плескались. Он просил, чтобы я купалась голышом, что мне очень не нравилось, потому что подходила прислуга, приносила какие-то коктейли и прочее… То есть как-то так. Я была для него гарантией, что наша фирма под его контролем.

– Я сегодня узнал о женщине, которая была в таком же положении, что и ты. То есть Лев Борисович в нашем городе успевал общаться не только с тобой. Но она была замужем, супруг знал все, но терпел, потому что мог посыпаться бизнес. Потом не выдержал, поскольку был загнан в угол. Карпоносенко они сейчас ничего не платят. А ты?

– Я по итогам года провожу якобы совет учредителей, на котором принимается решение о выплате дивидендов. Доля Карпоносенко составила два миллиона евро, которые я передала его представителю. На самом деле доля была меньше, но представитель сказал, что нужно отдать два миллиона, потому что мы в позапрошлом году ничего не перечислили.

– По нашим законам, ты можешь вообще ничего не платить, если он передал тебе в правление свой пакет, то он даже через суд не сможет вернуть свои акции…

– Я знаю, но я боюсь.

– Поэтому он и расставляет на такие места женщин, зная, что те всегда будут бояться.

– Давай закроем тему, – попросила Лида.

Она снова потянулась к бутылке «Хеннесси», но Гончаров отодвинул коньяк.

– Дорогая, тебе сегодня хватит.

Женщина кивнула, соглашаясь.

– Мы еще до твоего прихода начали выпивать, – призналась она, – я вдруг решила остановиться. Но потом увидела тебя… ты очень, очень хороший… Но ты чужой… Почему все самое лучшее достается другим?.. Почему я такая несчастная?

Лиля начала тихо плакать. Слезы сами текли по ее щекам. Игорь взял салфетку и начала промокать эту влагу. Женщина обхватила его шею двумя руками и зарыдала в голос:

– Не уходи, останься, прошу тебя. У меня же нет никого, и вот теперь и ты… меня бросишь.

Он взял ее на руки и пошел искать спальню. Дверь открывалась в коридор, пришлось Лиду поставить на ноги, но она сразу сползла на пол. И все же Гончаров донес ее до постели, уложил. Попытался накрыть одеялом, но женщина отбросила его, сняла с себя халатик, под которым были лишь красные стринги, и спросила:

– Ты все-таки уходишь?

– Остаюсь, как я могу тебя бросить, – ответил он, стараясь смотреть в сторону.

Лидия попросила его наклониться и, когда он сделал это, обхватила его и поцеловала:

– Не уходи.

– Прости, – шепнул Гончаров, – просто мне очень надо домой. Нужно с собакой погулять, потому что, кроме меня, это некому сделать.

Новая знакомая легла и накрылась одеялом. Но когда подполковник подошел к выходу из спальной, услышал за спиной:

– Погуляете с собакой и возвращайтесь.

Возвращаться Игорь не собирался, и собаки никакой у него не было.

Позвонил в квартиру Жаворонковых, внутри играла музыка. Никто не спешил открывать. Дверь оказалась незапертой, и подполковник вошел…

Музыка играла, но никого не было видно. А из гостиной доносился голос тестя:

– Прибыл я в управление кадров Ленинградского округа. Мне объявляют, что принято решение о моем переводе в Европу, то есть в западную группу войск в ГДР командиром артиллерийского полка. А это же мечта каждого – служить в Европе. Да и еще одна звезда не помешает. Оклад выше, за звездочку еще двадцатка полагалась, но не это главное. Главное – это была возможность закончить службу в раю. Что мне еще говорить. На меня еще, кстати, представление ушло на орден Боевого Красного Знамени… Вышел из штаба округа на Дворцовую площадь, достал папиросину, чтобы закурить от переполняющих меня чувств. Смотрю, старший лейтенант стоит – совсем еще пацан в кителе и с пустым рукавом. Понимаю, что он наш – афганец. Стоит, чего-то ждет, две медали на груди. Тут «Волга» подъезжает. Из нее вылезает молодой полковник – блестит так, словно его лаком покрывали, да и запах от него как от парфюмерной лавки. Безрукий старлей к нему, а тот морщится: «Что вы за мной бегаете. Я вам ничего не должен. Я вас в Афганистан не посылал. Какая еще очередь! Мне до ваших жилищных проблем нет никакого дела. И вообще, вы уволены из Вооруженных сил». Я подскочил, схватил этого лакиреныша за грудки: «Что ты творишь, крыса тыловая!» Тот тык-мык… И сказал что-то обидное – не про меня, а про парня-инвалида. Ну, тут я ему и вломил. Полетел он на историческую брусчатку: фуражка в одну сторону, кровавые сопли в другую, взял я пацана и в эту «Волгу» запихиваю. Там сержант за рулем. Говорю ему подбросить до метро. А водитель трясется от страха… «Не могу, не могу. Меня погонят!» Но довез нас до угла… до арки Главного штаба там было-то всего метров пятнадцать. Пошли мы со старлеем по Невскому, вспоминали Афган, добрели до канала Грибоедова. А там пивной бар… Зашли. Короче, рассказал он свою историю. Вернулся старлей из госпиталя без руки. В двухкомнатной квартире – родители, бабушка и разведенная сестра с двумя детьми. Стоят в городской очереди на получение жилья, только очередь двигаться не хочет. Вот и бегает паренек, просит, чтобы ходатайство какое было в жилищный комитет… Давайте, что ли, по рюмочке за всех героев, которые и тогда, и сейчас за Родину свои и руки, и головы кладут.