Текст книги "Заповедник, где обитает смерть"

Остаток ночи оказался коротким и бессонным, под утро Алексей попытался заснуть, но почему-то не смог. Лежал, смотрел в потолок, перебирал волосы Нади, которая хоть и лежала с закрытыми глазами, но тоже не спала. У нее-то бессонница, скорее всего, от счастья и новизны ощущений, а грудь Волошина сдавила тревога, хотя покоилась на ней лишь головка олимпийской надежды и ничего больше. В доме тишина, спят поселок, лесное озерцо и звезды, только ветер над крышей раскачивает сосны, и стволы скрипят.

В аэропорт девушек Алексей повез один. Филатов сослался на недомогание и попрощался с ними в доме, даже на крыльцо не вышел провожать. Дорога была пуста, и город как будто вымер – домчались быстро: почти на два часа раньше приехали. И потому долго сидели в кафетерии и лениво болтали. Сил не было ни веселиться, ни горевать.

– В феврале опять приедем, – обещали подружки. – Будет «Кавголовская лыжня». Попробуем себя на лыжных соревнованиях. Потом прямо отсюда в Финляндию: там этап кубка Европы. Мы заявлены за сборную. Правда, до этого возможно еще этап кубка мира в Оберхофе, если, конечно, в первую сборную попадем. Вообще обещали в этом году. У нас в Германии к тому же спонсор объявился из бывших наших.

Девушки засмеялись. Расставаясь, Алексей поцеловал обеих, Надю номер один, правда, обнимал чуть дольше, а она, прижавшись к нему, что-то шепнула, но Волошин не расслышал, так как включилась трансляция, и скрипучий женский голос объявил: «У стойки номер тринадцать начинается регистрация рейса…»

– Что? – переспросил Алексей.

Но Надя только чмокнула его в щеку, подхватила свою огромную спортивную сумку и отправилась на посадку. Перед тем как скрыться за стеклянной стеной в коридорчике, ведущем на летное поле, она обернулась и помахала Волошину рукой, улыбаясь, но ему вдруг показалось, что олимпийская надежда плачет.

Поздним вечером, укладываясь в постель, еще хранившую запах женских духов, он поднял голову и увидел на стене над высокой деревянной спинкой кровати приклеенную разноцветную бабочку, над которой тонким фломастером, аккуратным, почти детским почерком было выведено: «Я люблю тебя».

Глава 6

Морозный воздух коснулся лица. Словно посыпанная инеем, серебрилась луна, сверкали городские фонари, и снег искрился, отражая свет. Волошин нашел глазами свой автомобиль, нажал кнопку брелока, и «Лексус» отозвался, дважды мигнув фарами. Алексей направился было к машине, но каждый шаг давался с трудом, и не стоило удивляться – ведь все карманы: и пиджака, и брюк – набиты деньгами. Пачки лежали даже под рубашкой, прилипая к животу и груди. Фиолетовая тень скользнула по снегу, Волошин, не останавливаясь, повернул голову и увидел ту девушку в коротеньком пальтишке, из-под которого торчали две ножки-спички в сеточку. Она так же прижимала к себе сумочку, но не пыталась приблизиться. Волошин полез за пазуху и достал пачку. Банкноты по двести евро. Алексей улыбнулся, протянул пачку девушке и сказал:

– Ну!

А девчонка вдруг испугалась и начала пятиться.

– Не бойся, дурочка. Возьми!

Но та, продолжая пятиться, смотрела мимо его лица, растерянно, как будто увидела нечто запретное.

Алексей обернулся, поглядел через улицу и увидел бегущую по заваленному снегом тротуару Надю номер один. Он шла на лыжах своим любимым коньковым ходом, из-за спины виднелся ствол винтовки. Лицо напряженное и сосредоточенное, словно девушка уходила в гонке преследования к своей золотой медали. Она лишь на мгновение повернула лицо к Волошину, коротко улыбнулась и вскинула руку для приветствия, не потеряв ни скорости, ни сосредоточенности.

Летела она стремительно, и у Волошина даже защемило сердце – так хотелось пожелать ей успеха, но он только помахал вслед рукой, а маленькая фигурка уже скрылась в клубах ночной морозной пыли.

Он продолжал махать рукой с зажатой в кулаке пачкой банкнот. Снова обернулся к девчонке, но та за секунду до этого схватила его за плечи и начала трясти. Трясла так сильно, что от этой тряски стала трескаться картина мира: трещины побежали по фасадам домов, хрустнули стекла и задрожали фонари, небо раскололось на несколько черных частей, потом и они посыпались сверху блестящими кусочками смальты. А девушка все не отпускала его, ухватив за плечи цепкими пальцами.

– Проснись, Лешка! Да проснись наконец. Хватит дрыхнуть!

При чем здесь Филатов? Откуда?

Ванька наклонился над Волошиным и попытался заглянуть в глаза:

– Очнулся? Восемь тридцать утра, пойдем к компьютеру.

Судя по всему, Филатов получил какие-то известия и теперь хочет поделиться. Алексей сел на постели. Ноги коснулись холодного ковра на полу, и только после этого он окончательно пришел в себя.

Они прошли в кабинет.

«Странный сон, – подумал Волошин, – к чему он? Может, я люблю Надю?»

– Вот!

Иван показал пальцем на монитор.

«…Поздравляем Скорпиона, Измирского Терминатора, Бароло, Мерлина, Туза Пик, а также птичек: Хоука, Сторка и Колибри с успешным началом игры. К сожалению, вынуждены сообщить, что три игрока – Носферату, Ред Ай и Гарпун – пытались нарушить известные всем договоренности и передать информацию третьим лицам. С прискорбием доводим до общего сведения, что все трое нарушителей исключены из состава участников нашими рейнджерами…»

Волошин закончил читать сообщение, опустился на кресло, не понимая, что это и зачем – ведь никакой игры нет. Скорее всего, очередная уловка мошенников.

– Началось, – прошептал с каким-то восторженным испугом Иван, – одиннадцать человек в течение первого дня. Поверь мне, потом станет еще больше. А главное…

Неожиданно Филатов хлопнул в ладоши и повторил:

– Главное, что мы живы!

Некоторое время посидели в тишине, и Вампир, видя, что его друг не проявляет никакого восторга, сказал негромко и даже вроде как бы извиняясь:

– Леша, я вчера залез в почтовый ящик, а там задание для меня – убрать Сталкера. Ну, я на всякий случай, просто из любопытства, купил подсказки и узнал, кто это. Вот, смотри.

Филатов пощелкал мышью, и вскоре на экране появилась фотография молодого человека и адрес.

– Ты купил две подсказки? – удивился Волошин. – Потратил десять тысяч?

– Нет, всего пять. Запросил имя, а адрес вытащил из Московской адресной базы, которую нашел через Интернет.

С экрана монитора на них смотрел паренек лет семнадцати. Лицо бледное, взгляд напряженный. Длинные волосы зачесаны за уши.

– Совсем молоденький, – сказал Алексей.

– Эти самые страшные, – тоном знатока заявил Филатов. – Для них ничего святого нет. Насмотрелись боевиков и теперь за три рубля кого угодно грохнут, а тут миллиард баксов. Ты погляди на его лицо, какие у него холодные и пустые глаза: именно такие мальчики поджидают у подъездов старушек, чтобы отобрать у них копеечную пенсию. Будь моя воля…

– Пойдем лучше завтракать, – предложил Алексей.

– А меня заказали Незабудке, – скороговоркой произнес Филатов и развел руки в стороны, дескать, что поделаешь – уж такой я любопытный. – А с подсказками организаторы здорово придумали. Шестнадцать тысяч участников, и если каждый потратится на подсказки по пятьдесят тысяч, то всего получается…

Иван задумался.

– Восемьсот миллионов, – подсказал Волошин и покачал головой, – только вряд ли все успеют столько заплатить.

– Согласен. Кто-то успеет десятку бросить или пятерку, как я… – Филатов замолчал, напрягся и все же продолжил: – А кто-то и двести тысяч отдаст, чтобы выжить. Так что насчет миллиарда призовых нас не обманули.

Прошли еще три дня, за которые ничего существенного не произошло. Ничего не случилось, конечно, в коттедже с белыми стенами, а на пяти континентах шли перестрелки. Друзья смотрели зарубежные новости по «CNN», «Euro News», «BBC», «Американ тудей». Иногда там проскакивали репортажи с мест преступлений. Чаще всего жертвами становились молодые преуспевающие бизнесмены. Дикторы, комментирующие события, почти всегда отмечали, что убитые незадолго перед смертью значительно увеличивали штат своей личной охраны.

Каждый из прошедших дней начинался одинаково: Алексей с Иваном просматривали списки игроков, которых поздравляли с успехом, потом проверяли списки выбывших. Однажды Филатов не выдержал, выскочил из комнаты, сказав, что если они будут сидеть на месте, то и их самих скоро вычеркнут из жизни. Дело в том, что пришло задание и для Минтона. Ему поручили ликвидировать Лесного Брата. Тогда Алексей, почти не раздумывая, купил подсказку и получил портрет человека, которого должен был убрать. Улыбающийся блондин, с длинными, до плеч, волосами. Абсолютно непохожий на маньяка. Глядя на его лицо, Волошин испытал какую-то жалость к этому человеку и тут же изумился. Чего это я – ведь убивать его не собираюсь?

Зато Филатов ехидно заметил, что почти наверняка фотография Лесного Брата липовая: ведь посылают снимки посторонних людей – он сам, например, сделал именно так, отправив фотографию нового мужа своей второй жены.

– Ты представляешь: она в свое время мне его рожу по электронке прислала – дескать, какой красавец достался! И вот теперь некто Иван Филатов в базе игры выглядит как самый настоящий грузин с усами и фамилией Цицхоладзе. А ты кого отправил?

Волошин растерянно пожал плечами: он-то оказался полным идиотом, хотя и честным.

– Да, правилам конспирации тебе еще учиться и учиться, – снисходительно заявил Филатов.

И похлопал друга по плечу, чтобы тот не усомнился, у кого надо учиться.

– Кстати, а кому тебя заказали? – вспомнил великий конспиратор. – Давай посмотрим. Если тебе, конечно, пяти тысяч не жалко.

Волошину было жаль пяти тысяч, как и десяти, уже отправленных им. Но он, не говоря ни слова, зашел на страницу банка и перевел пять тысяч.

Почти сразу пришла подсказка. Шумахер оказался из Карелии.

– Адрес наверняка липовый, – уверенно провозгласил Иван.

Волошин поднялся и вышел из кабинета. Поднимаясь по лестнице, он остановился и посмотрел на свою руку, лежащую на перилах. Рука слегка дрожала. Только сейчас Алексей понял, что трясется весь. Его бил мелкий озноб, но не страха – нет, а величайшего возбуждения. «Прав Ванька, – подумал Алексей, – эта игра похлеще рулетки засасывает». Напряжение пришло само, может быть, оно подкрадывалось незаметно с каждым днем; хотя волнения особенного не было, даже когда стало ясно, что игра идет всерьез. «Может, и в самом деле следует получше заботиться о собственной безопасности?» – подумал Волошин.

– А давай ночью дежурства установим? – крикнул снизу Иван. – Разобьем ночь на смены. Или по очереди: одну ночь ты не спишь, а следующую я дежурю.

Алексей даже вздрогнул. Не от его внезапного крика. Странно, что подумали они об одном и том же в один и тот же момент.

– Согласен! – крикнул в ответ Волошин. – Начинаем с тебя. Сегодня ты меня охраняешь.

День тянулся и казался бесконечным. Ничего не менялось вокруг, только кошки на душе становились все злее. Идея о ночных дежурствах и патрулировании помещений дома умерла сама собой, как только Ванька понял, что ему первому придется не спать. Но все равно вечером он расположился в кресле перед телевизором, укрыл ноги пледом, положив на колени карабин, а сверху поставив огромную миску с солеными фисташками. Когда Волошин зашел в комнату, то увидел, что дружок его спит, откинув голову на спинку кресла. Алексей выключил телевизор, взял с коленей Ваньки миску и карабин, из-за кресла достал две пустые банки из-под светлого швейцарского пива.

– Спи уж, Вильгельм Телль, – тихо произнес Волошин.

– Ххр-р-р, – захрапел в ответ Иван.

Алексей поднялся в свою спальню, лег на кровать, не раздеваясь, закрыл глаза. Сон не шел. Вспомнил, как спокойно было, когда рядом лежала Надя.

В ночь перед расставанием она, гладя его плечо, спросила:

– А ты женат?

– Нет, и не был никогда. За меня Ванька отдувался.

– И никогда никого не любил?

– Любил, вероятно. Но не так, чтобы до сих пор вспоминать. С одной даже жил полтора года. Она в модельном агентстве Филатова работала. А потом в Париж укатила за славой. Правда, перед этим мой «мерс» разбила. Что удивительно, въехала в гаишную машину, а у самой ни доверенности, ни водительских прав. Пришлось мчаться туда и разбираться. Представляешь?

– Нет, – прошептала Надя…

Он вспомнил голос Нади и приподнялся в постели. Потом склонился ко второй подушке. Духами уже не пахло. Включил свет и посмотрел на бабочку у изголовья. Увидел надпись. Сердце защемило. Не от любви – это Волошин понимал. Просто вдруг очень захотелось, чтобы рядом кто-то был. Может быть, Надя, потому что она от него не требовала ничего. Именно сейчас, когда так одиноко, и даже больше одиночества гложет единственная мысль: все это может закончиться, оборваться, и уже не будет ничего: ни одиночества, ни мрака за окном, ни Ванькиного храпа в соседней комнате – всего, что так раздражает сейчас, но что он готов терпеть постоянно, лишь бы продлить пребывание на этом свете. Продлить! «Жить охота», – подумал Волошин и удивился голосу внутри себя, произносящему эти слова: голос был дрожащий и затравленный – вроде даже не его собственный. Алексей тряхнул головой, а голос продолжал: «А зачем? Кому ты нужен? Родителям в Оренбурге, которым звонишь раз в месяц, а те даже не обижаются на то, что ты забыл о них? Или Насте, сгинувшей в Париже? Она ведь рыдала в аэропорту, говорила: не сможет жить без тебя, любить будет только тебя. Может, и любила, однако аборт сделала, даже не сказав про ребенка».

Волошин вспомнил о родителях и понял, что у него никого нет, кроме них. И у родителей только он. Пять лет назад, когда отец демобилизовался, он решил жить в Оренбурге по месту призыва, где у него теперь ни родственников, ни близких друзей. Сыну сказал, что на полученные жилищные сертификаты в Питере только комнату в коммуналке купить можно, да и то такую, в которой крысы жить не станут. Алексей тогда мог предложить родителям жить у него, но не предложил, сказал только, что готов купить им квартиру. Отец отказался, мама тоже. За пять лет он ни разу не был у них. Родители приезжали к нему лишь однажды. Выбрались на весь отпуск, а пробыли всего неделю. С неестественной радостью рассказывали, как хорошо им теперь живется, какую хорошую работу нашел отец, какая хорошая у него зарплата – шестнадцать тысяч рублей, да еще военная пенсия… И мама тоже в библиотеке… Алексей слушал и кивал головой, радуясь за родителей. Шестнадцать тысяч! Да у Лешки самый дешевый костюм в пять раз дороже. Перед их отъездом он украдкой засунул в мамину сумочку пятьдесят тысяч. Мог бы и побольше, хотел, но за пару дней до приезда родителей крупно проигрался в казино. Мать позвонила сразу по возвращении в Оренбург, сказала, что они не бедствуют. А потом пришел перевод на пятьдесят тысяч.

Что за жизнь! Тьма в комнате, тьма во всем доме, за окном ничего не светит. Алексей закрыл глаза. Волошин снова прислушался к храпу за стеной, позавидовал другу и почти сразу уснул.

Среди ночи проснулся. Непонятно отчего: ни кошмарного сна, вообще ничего не снилось. В доме тихо.

Алексей встал с постели, спустился на первый этаж, чтобы залезть в компьютер за новостями, и увидел в кабинете закутанного в одеяло друга. Ивана трясло. Но не от холода и не от нервного возбуждения – его колотил озноб страха. Тряслись губы и все лицо. Волошин спустился в подвал, где прятал оставшееся после празднования Нового года спиртное, налил стакан коньяка, отхлебнул сам, а остальное отнес другу. Тот быстро выпил, хотя половину, пожалуй, пролил, после чего показал пальцем на монитор. На экране мигал выскочивший баннер: «Жди меня, Вампир, скоро я вобью осиновый кол в твое сердце. Незабудка».

– Успокойся, – сказал Алексей. – Мы выбрали единственно правильную тактику, только надо ее усовершенствовать. Единственное, что сейчас приходит в голову, – то, что раз игра управляется через Интернет, значит, надо найти приличного хакера, который бы влезал на сервер игры, получал бы для нас информацию, а то мы разоримся на подсказках, а, главное, чтобы мы засылали туда неверную информацию на всех соперников, раскрывали бы их планы и стравливали бы их друг с другом. Если подумать…

– Я знаю, что делать, – перебил его Филатов.

Он резко поднялся. При этом пистолет, лежавший под одеялом у него на коленях, со стуком упал на пол. Оба приятеля вздрогнули. Затем Иван наклонился и поднял «ПМ». Вместе поднялись наверх и разошлись по спальням. Алексей лег в постель, но не мог заснуть; наконец включил света, поднялся и еще посмотрел на бабочку у изголовья, прочитал то, что написано тонким фломастером, и успокоился. Потом лег, не выключая света. Так и заснул, а когда открыл глаза, наступило утро, на оконных стеклах расцвели морозные узоры. Ночью ртуть в термометре опустилась на пятнадцать делений. Волошин поднялся, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить друга, спустился в гостиную, посмотрел на елочку, дернул за ветки. Самодельная гирлянда заколыхалась, гильзы звякнули. Это было изобретение Нади – вставлять в отверстие гильзы два конца скрепки, согнутой в виде буквы «я». Сквозь головку продевался шпагат – пара сотен гильз и скрепок, и вот, пожалуйста, елочное украшение биатлонистов.

Волошин растопил камин, потом отправился делать яичницу, хотел позвать Ивана, но передумал – пусть поспит подольше, может быть, успокоится. Заглянул в компьютер, пролистал список потерь – Филатов прав: с каждым днем профессионализм игроков проявлялся все более. Хотя с какой стороны посмотреть: если за несколько дней выбыло три с половиной сотни участников, то вряд ли они были опытными киллерами. Зато список самых метких возглавили Пиранья, Бароло и Волына, у которых было уже по две победы.

Время приближалось к обеду, а Иван так и не спускался. Тогда Волошин решил сам растормошить друга. Поднялся в его комнату, открыл дверь и остолбенел – постель пуста. Ни верхней одежды, ни спортивной сумки, ни портативного компьютера, пистолета и четырех обойм. Алексей набрал номер мобильного телефона, но аппарат Филатова был или отключен, или же находился вне зоны досягаемости. Оставалось последнее средство связи – послать сообщение по e-mail. Он быстро набрал текст на компьютере: «Иван, вампирская твоя душа, – не дури. Возвращайся домой!» – и отправил. Сам же проверил его поступление – хотел уже вылезти из-за стола, но замер. Потому что случайно открыл филатовский счет и увидел, что на нем деньги – тридцати тысяч. Кто-то усиленно интересовался Вампиром. Ясно кто – Незабудка, разумеется. На всякий случай Волошин проверил и свой счет: прибавилось двадцать тысяч, а это означало, что Лесной Брат вскоре может объявиться где-нибудь поблизости.

Глава 7

Москва встретила морозом. Над платформой таяли струйки пара, поднимающиеся от дыхания десятков людей. Иван шел в толпе, в едином ритме с окружающими людьми. Мороз резал глаза или просто болели веки после бессонной ночи. Накануне, купив два билета в купе спального вагона, он прибыл на вокзал перед самым отправлением поезда, заскочил в вагон и долго не мог отдышаться – сердце билось тревожно и гулко. Филатов закрыл купе, повесил на замок блокиратор, погасил свет. Так и ехал до самой столицы, сидя, сжимая в руке «ПМ», ожидая нападения в любую минуту. Впрочем, все-таки он спал, но сколько, не знал и сам. Глаза начали слипаться, потом была остановка – наверное, Тверь, – хотел разжать веки, но не смог, хотя все слышал: приглушенные голоса в коридоре, шарканье ног, объявление на вокзале, ощутил толчок поезда, понял, что поехали, и после этого провал. Разбудил стук в дверь и голос проводника: «Выходим, господа! Не забывайте свои вещи».

А теперь надо идти в толпе, не побрившись, не позавтракав и даже не приняв обычный утренний душ. Течение понесло Ивана к входу в метро, он дернулся в сторону стоянки такси, но потом продолжил путь вместе со всеми.

Стоя в очереди за билетом, показал какой-то женщине бумажку с адресом, но та лишь плечами пожала:

– Я тоже не местная.

«Неужели так бросается в глаза, что я приезжий?» – удивился Филатов. Дорогая итальянская дубленка и сапоги на меху норки, купленные в Милане, делали, как ему казалось, владельца похожим на представителя столичной элиты. А вот, пожалуйста: первая же бедная провинциалка раскусила его. Чуть позже, спускаясь по эскалатору, стараясь не задеть людей, чтобы не испачкаться, он все-таки коснулся грязного пальто высокой не женщины даже, а бабы с испитым синим лицом.

– Куда прешь, – возмутилась ханыжка. – Понаехали тут! – И добавила: – Деревня!

После чего дыхнула на него перегаром. От смрада захотелось умереть или помчаться в сауну, в парикмахерскую, к чистеньким девочкам с ласковыми руками.

На платформе подземки Иван тщетно показывал спешащим людям листок с адресом и уже было проклял все на свете за то, что не взял такси, но тут какая-то старушка сама подошла и, взглянув на каракули, объяснила: это на «Баррикадной».

Выбравшись наверх, Иван брел вдоль длинного ряда домов, ища нужный номер. Наконец подошел к парадной двери, замер, вступил на небольшое низкое крылечко, но дверь распахнулась… Из дома на Филатова вылетел Сталкер.

Они чуть не столкнулись, но парень отшатнулся первым. На секунду Иван пожалел, что пистолет у него в кармане пиджака, а не зажат в кулаке, втянутом в рукав дубленки. Но Сталкер отвернулся, обошел неловкого пешехода и подбежал к обочине с поднятой рукой в надежде поймать такси. Что, впрочем, ему удалось почти сразу.

«В институт помчался», – догадался Иван.

Пока все складывалось чрезвычайно удачно.

Идея, пришедшая ему в голову, была проста. Заявиться домой к Сталкеру в его отсутствие, поговорить с родителями, рассказать, в какую пропасть их сын попал. Родители, конечно, не поверят, но он покажет билет Союза журналистов, соврет, что ведет журналистское расследование, но никаких публикаций не будет, потому что не за строчку, а всего за одно слово можно потерять голову. Если они и этому не поверят, тогда Иван обязательно влезет в компьютер Сталкера, продемонстрирует счет их сына. Потом сразу же обнулит счет, послав сообщение от имени некоего Вампира о ликвидации жертвы. Вместе с родителями дождется парня, и втроем они смогут убедить его выйти из игры. Пугало только одно: что, если Сталкер убьет его сразу, при папе и маме? Те ведь наверняка не сдадут своего обожаемого сыночка в полицию. Или сами вызовут полицейских и скажут, что к ним залез вооруженный грабитель, и они в схватке с преступником обезвредили его.

Все казалось складным до тех пор, пока Филатов не приехал в Москву. А когда столкнулся со Сталкером, то растерялся. Но все же Иван поднялся к дверям квартиры, попытался сосредоточиться, стал готовить первую фразу, которую скажет через дверь. Или через порог, если дверь откроют сразу.

«Простите, я по поводу вашего сына: у него проблемы с учебой…»

Нет, лучше сказать честно:

«Откройте, пожалуйста, ваш сын попал в неприятную историю. А я готов помочь ему и вам».

Второе, пожалуй, должно пронять родительское сердце, если, конечно, они сами не такие же отморозки, как их отпрыск.

Иван поднял руку к звонку, поколебался пару секунд и позвонил. Внутри было тихо. Позвонил еще раз. Потом еще, уже прижав ухо к дверям. Тишина. Пришлось снова идти на мороз, отыскивать какую-то забегаловку, давиться прогорклой яичницей, сухим салатом из суррогатных крабовых палочек, кислым пивом и потом запивать все эти деликатесы стаканом кофе из пережаренных зерен. В кафешке было накурено, но тепло. Напротив, за соседним столиком, сидели двое небритых мужчин, взявших по стакану томатного сока. Не таясь, они разливали в грязные пластиковые стаканчики принесенную с собой водку.

День тянулся долго; бесконечно ожидать вечера, сидя в этой забегаловке, невозможно. Надо снова что-нибудь брать из еды, но замечательная яичница и так уже стояла поперек горла. Наконец Иван не выдержал, вышел на улицу и тут же увидел стоящее рядом такси. Водитель сидел внутри и читал популярную газету «СПИД-инфо».

– Что пишут? – поинтересовался Филатов, садясь в автомобиль.

– А я не читаю, – ответил таксист. – Картинки смотрю.

И показал Ивану страницу, которую разглядывал, наверное, уже более часа: на всю полосу помещена фотография голой худой блондинки.

– Что нового для себя обнаружили?

– Ничего. Просто уж больно на мою жену похожа, только моя брюнетка, в два раза старше и в три раза толще. Куда едем?

Филатов пожелал отправиться в приличный ресторан, если таковой имеется где-нибудь поблизости.

– Двадцать баксов, – назначил цену таксист.

Потом он долго крутился по окрестным улочкам, спрашивая самого себя:

– Ну, где здесь хоть какой-нибудь шалман?

Но шалман пассажиру был не нужен, и потому таксист повез Ивана в «Прагу».

Номер Филатова по-прежнему отзывался голосом автоответчика, сообщавшим, что телефон абонента выключен или находится вне зоны. Одному в доме находиться оказалось невыносимо, и Волошин решил пройтись. Поначалу у него не было никакой цели, потом он свернул к бару, но на самом пороге заведения остановился. Из-за двери неслась музыка и громкие женские голоса. Алексею не хотелось веселиться и уж тем более наблюдать за радостью других. Он поплелся на спортивную базу.

Альберт Ринатович был в своей комнате и варил на древней электроплитке гречневую кашу.

– Вот, – объяснил он Алексею, – сам себя обслуживаю. Спортсмены разъехались, персонал отпустили на неделю. Только сторожа остались, но их тоже не видно.

– А домой съездить?

– А где он, мой дом? – спросил старик. – То есть он есть, конечно. Там жена. Но кто мне дорогу оплатит? К тому же она понимает, что я живу там, где мои ученики. Вот и приходится и в праздники одному… и вообще. Но я привык. Даже нравится. Может, я для другой жизни и не создан. Нормальные люди, вероятно, мечтают о больших деньгах, о славе… А я только о том, чтобы мои ребятки всегда побеждали. Вот ты о чем мечтаешь?

Волошин пожал плечами:

– Не знаю. Как и все, вероятно.

Старик внимательно посмотрел на него, словно не веря. А потом махнул рукой:

– Снимай дубленку и садись со мной кашу есть.

Волошин шагнул к вешалке, но потом подумал, что лучше вернуться домой, но не одному, а вместе с этим одиноким стариком.

– Давайте лучше у меня, – предложил он.

Альберт Ринатович молча отключил плитку. Так же, не говоря ни слова, подошел к вешалке, надел на голову лыжную шапочку, а потом снял с крючка куртку.

Уже выходя в пропахший спортивным потом коридор, кивнул:

– Пойдем. Как дружок твой?

– Бегает где-то, – ответил Алексей, – мы только вдвоем будем.

Старик промолчал, но Волошину показалось, что тот обрадован, что никто не будет мешать их беседе.

Алексей шел к выходу. Скрипели древние доски покрытого мастикой пола. На стене висели фотографии счастливых победителей лыжных состязаний.

Хлопнула, словно выстрел, дверь. С крыльца вспорхнула испуганная сорока. На далекой заснеженной горке среди сосен застыла одинокая фигурка лыжника.

Они шли по обочине шоссе, и Альберт Ринатович спросил, но так, будто продолжал начатый на базе разговор:

– Видел фотографии на стенах? Там и мой снимок. Я на него смотреть не могу. Когда меня фотографировали, счастливее никого на этом свете не было. Я радовался не потому, что победил и стал чемпионом страны, а тому, что думал тогда: это только начало, я на пороге жизни, состоящей из побед и славы. Что-то потом выигрывал, конечно, но…

Старик посмотрел на Волошина и вздохнул.

– Жизнь состоит не из одних побед, – подсказал Алексей.

– При чем тут победы? При чем тут медали и кубки? – покачал головой старик. – В жизни есть многое, что гораздо важнее всей этой мишуры и твоего собственного счастья.

– Что, например?

Альберт Ринатович остановился и посмотрел на Алексея как на глупого ребенка. И ответил с улыбкой человека, давным-давно познавшего истину:

– Важнее всего – счастье человека, которого ты любишь.

Тренер не стал осматривать дом. Снял куртку, разулся, сунул ноги в тапочки и прошел на кухню. Сказал только:

– Хорошо живешь. Надя такой красоты никогда прежде не видела.

– У нее все впереди, – отозвался Волошин.

– Ну да, – согласился старик.

После этого он долго молчал и заговорил уже перед самым обедом, когда Волошин наполнил «Абсолютом» две рюмки и провозгласил тост:

– За Надины успехи.

Альберт Ринатович залпом выпил и подхватил вилкой соленый корнишон. Посмотрел в поставленную перед ним тарелку грибного супа, опустил в тарелку ложку и вдруг откинулся на спинку стула.

– Я Надю нашел на городских соревнованиях школьников в Красноярске. У них там было первенство по лыжам. Не знаю, зачем пошел туда. Видимо, кто-то мне постучал в сердце и позвал. Выбрал место возле трассы: там как раз подъем заканчивался, а потом достаточно крутой спуск. Бегут дети. По-разному бегут: кто быстро, кто тащится еле-еле, язык на плечо. Вдруг смотрю: девочка в горку идет. Грамотно так поднимается, старается вовсю. Слышу ее дыхание и понимаю: правильно дышит. Четко так, спокойно и размеренно. Правильнее не бывает – я даже могу, глядя со стороны, ее пульс определить. Она проносится мимо, начинает спускаться, палками отталкивается. «Сейчас свалится, – думаю, – здесь притормаживать надо, потому что в конце спуска крутой поворот – не устоять ей». Устояла, повернула и скрылась с моих глаз… А этого не может быть, чтобы устоять на такой скорости. Я вниз за ней, с горки спустился. Так и есть – лежит… Точнее, уже поднимается… Снова бежать начинает, а носок одной лыжи сломан. Все равно палками отталкивается. И к финишу… С километр так шла. Я за ней поспешаю. Пришел к финишу – она там. Плачет. Точнее, слезы текут, а истерики нет. Лыжи свои к себе прижимает, а их, по сути, уже выбрасывать можно.

– Не плачь, – говорю, – хорошо бегаешь.

– Бегала, – отвечает, – я теперь без лыж осталась. А они дорого стоят.

Шесть лет назад это было. Сколько же ей…

– Тринадцать лет, – подсказал Волошин.

– Ну да. Короче, посадил я ее в машину и с ней вместе домой. По дороге спрашиваю, хочет ли она лыжами или биатлоном серьезно заняться? Девчонка кивает. Приехали мы к ней. Однокомнатная «хрущоба»: комната четырнадцать метров, кухня пять квадратов, санузел совмещенный, сидячая ванна. Мебель старая, разбитая. Нищета страшная! Но прибрано все. Чисто. Вскоре мать подошла. Я к ней с разговорами о спортивном будущем Нади, а та в ответ, что не против, но Надина помощь в семье нужна, дескать, есть еще одна дочь – маленькая совсем. Отца нет: погиб как-то по-глупому. Денег не хватает, мать на трех работах горбатится, точнее на двух, а третью за нее как раз Надя выполняет – почту разносит. Говорю: «Ваша девочка – большой талант. Будет жить в интернате на полном обеспечении, а я постараюсь для нее стипендию выбить. Стипендия маленькая, но уж не меньше тех крох, что она на почте получает». Мать спросила Надю, хочет ли она. Надя кивнула. Вот так решилась ее судьба. Не сегодня завтра ее в главную команду пригласят. А по юниорам она всегда в призах была. Мы ее в декабре на этап кубка Европы для взрослых поставили. Надя пришла четвертой. А стартовала предпоследней. Шла по мокрой разбитой трассе. Каша там была, а не лыжня. Многие вообще сходили. И стрелять было тяжело: ветер и снег. Третьему месту пару секунд она проиграла, второму – шестнадцать, а ее по лыжне никто не вел: кто мог подумать, что она выступит…