Текст книги "Черный замок над озером"

Глава 4

Перед рассветом по небосклону опять проехалась телега с пустыми бочками, но на этот раз на землю не пролилось ни капли. А утром засияло солнце.

В комнату Жени на втором этаже поднялась мама.

– Давай в лес сходим, за грибами, – предложила она.

Лес был рядом, не более ста шагов от калитки участка. Сначала, правда, стояли редкие сосны, но потом лес становился гуще и темнее – грибы в нем водились. По словам мамы, прежде здесь было настоящее грибное изобилие, теперь же приходилось рыскать и заглядывать под каждую встречную елочку либо вглядываться в заросли черники или вереска в надежде разглядеть там темную шляпку боровика.

Они бродили по лесу более трех часов, больше болтали, чем искали грибы, но тем не менее обе насобирали почти по полной корзинке. Про ночные рыдания тетки Женя старалась не вспоминать, но мама сама завела разговор об этом.

– С Никой надо что-то делать. Если раньше ее выпивки были просто дурной привычкой, то теперь уже можно сказать: твоя тетя определенно больна, – высказала мама то, в чем никто уже давно не сомневался. Даже соседи.

– Что ты предлагаешь? – поинтересовалась Женя.

– Не знаю. Прятать от нее спиртное бесполезно. Отыщет или в магазин лишний раз сбегает. Может, ее закодировать… или, как говорят, подшить? У меня нет опыта общения с пьющими людьми. Твой дедушка не пил вовсе, отец только по большим праздникам позволял себе чуть-чуть.

– Я с ней поговорю, – пообещала Женя.

– Да она ответит, что не пьет совсем. Или скажет, что с завтрашнего дня – ни-ни. А потом будет как прежде. Я уверена, что и сегодня Ника уже приняла. Наверняка ждала, когда мы уйдем, чтобы достать свою заначку. Впрочем, ее даже наше присутствие уже не смущает…

Они как раз подошли к краю леса и одновременно увидели сквозь редкие сосны столб густого дыма, поднимающегося к небу.

– Что это? – удивилась мама.

И тогда они побежали.

Но их обогнала пожарная машина. Когда Женя подскочила к калитке, двое пожарных разматывали брезентовый рукав, другие намеревались проникнуть в дом, который уже полыхал. На дороге у их забора собрались соседи и внимательно наблюдали.

– Вы отсюда? – обратился один из пожарных к Жене.

Та кивнула.

– Есть кто-нибудь в доме?

Женя огляделась по сторонам и увидела тетку, поднимающуюся с раскладушки, стоявшей среди яблонь.

– Думаю, никого.

– Газовые баллоны в доме имеются?

Женя снова кивнула.

– Назад! – крикнул пожарный и махнул рукой своим коллегам, пытающимся войти в горящий дом. – Там газ!

Тут неуверенной походкой к пожарному подошла Ника Владимировна. Она поднесла ко рту сигарету и, пытаясь казаться трезвой, с деловым видом обратилась к мужчине:

– Ребята, огоньку не найдется?

Пожарный ничего не успел ответить, потому что в доме раздался громкий хлопок, а следом сразу из всех окон выбросилось пламя. Толпа зрителей отшатнулась, а Ника Владимировна сообщила всем:

– Кстати, газа там не было. Кончился. Баллон пустой стоял, вот я и пошла отдохнуть под яблонькой.

Дом выгорел дотла. К счастью, соседи, перед тем как вызвать пожарных, оттолкали подальше Женину машинку, где на сиденье обнаружилась чудом оставленная ею сумочка, в которой были документы и деньги. А все, что находилось в доме, сгорело.

Пожарные уехали, сильно пахло гарью, среди обугленных останков дома валялось то, что не могло сгореть: закопченный остов металлической кровати, нечто напоминающее газовую плиту, пружины от диванов и кресел, что-то еще, на что Женя не хотела смотреть. Мама сидела на садовой скамье и плакала. Тетя Ника обнимала ее и гладила по плечу.

– Ты, Вика, успокойся. Наживем еще. Я все компенсирую. Буду больше работать и к будущему лету построю новый дом. Лучше прежнего. Викочка, хочешь, я построю каменный дом?

– Ты бы лучше пить бросила, – сквозь слезы сказала мама.

– Что?! – возмущенно взвилась Ника Владимировна. Ну да, у тебя… то есть у всех нас горе – дом сгорел, мой компьютер и все мои сбережения, под матрасом лежавшие. Трагедия, конечно, но не до такой же степени, чтобы меня черт знает в чем обвинять!

Мама перестала плакать и с удивлением посмотрела на сестру. Потом перевела взгляд на дочь:

– Ты слышала? Выходит, я еще от горя и умом тронулась!

Тут в кармане Жениной куртки зазвонил мобильник. Женя вытащила телефончик и посмотрела на дисплей. Номер вызывающего ее абонента был ей не знаком. И все же она нажала кнопку. Но сказать в трубку ничего не успела, сразу услышав медоточивый голос Славы:

– Здравствуй, ласточка…

В глазах Жени потемнело от злости. Ей впервые в жизни захотелось сказать Нильскому что-нибудь обидное, а лучше крикнуть – так, чтобы тот услышал без всякой мобильной связи. Она попыталась вспомнить какое-нибудь подходящее слово, сделала паузу потому, что ничего не лезло в голову, а Слава продолжал:

– Я случайно узнал, что ты сейчас работу ищешь. Вот и подсуетился немного – позвонил на наш родной факультет и все решил. Тебя возьмут преподавателем на кафедру стилистики. Только надо поторопиться, потому что они как раз учебные планы составляют и в ближайшие дни должны согласовать программу. Не тяни, завтра же подъезжай к Шашкину, он тебя будет ждать. Закончишь с ним, перезвони мне, а то я волнуюсь…

– Спасибо, – прошептала Женя.

– Так, может, и увидимся завтра? А то сколько не встречались! Я, правда, загружен работой, перезагружен даже, но для тебя всегда смогу выделить вечерок…

– Хорошо, – так же тихо ответила Женя.

– Ладно, солнышко, не переживай, – продолжал радоваться жизни Нильский, – скоро все переменится. Завтра увидимся, и я расскажу о том, что ожидает нас в…

Женя отключила телефон и посмотрела на маму и тетку.

– Кажется, я нашла работу, – сообщила она.

Мама быстренько перекрестилась.

– Ну, слава богу.

А тетя Ника вздохнула и загадочно произнесла:

– А ведь ты, Женечка, могла оказаться моей родной дочкой.

Мама за спиной своей до сих пор не протрезвевшей сестры покрутила пальцем у виска.

Глава 5

На самом деле журфака уже не было. То есть все еще стояло знакомое всем выпускникам факультета здание и были те же стены, коридоры, аудитории, деканат и кафедры, но вместо факультета журналистики пару лет назад при университете создали институт информационных технологий. Хотя, если не считать того, что декан стал называться ректором, деканат ректоратом, ничего, в сущности, не изменилось. Все по-прежнему называли новый институт журфаком, а ректора промеж себя деканом.

С ректором Женя знакома не была: тот вступил на должность как раз в год окончания ею университета. Идея о преобразовании журфака в новый институт как раз и принадлежала новому руководителю. Однако некоторые знакомые уверяли Женю, что ректор человек простой, очень общительный и приветливый. Ректор не был журналистом-практиком, он преподавал долгое время в столице, опубликовал большое количество статей, был профессором и даже членом академии русской словесности. Звали его Максим Анатольевич Шашкин.

Утром последующего после пожара на даче дня Женя вошла в приемную ректора. За секретарским столом сидела незнакомая ей женщина.

– Вы к кому? – строго поинтересовалась секретарша.

Лукошкина удивилась вопросу, потому что считала, что в кабинете ректора ее ожидает ректор, а не кто-то другой.

– Я к Максиму Анатольевичу.

– А читать вы умеете? – еще более суровым тоном спросила женщина.

Женя растерялась, как будто не знала ответа на такой простой вопрос. А секретарша добавила измученным объяснениями голосом:

– Там же на двери ясно указаны приемные дни и часы. Так что приходите завтра – с четырех до шести. Только предварительно запишитесь у меня в журнале с указанием цели вашего визита. А то ходят тут с разными пустяками, отвлекают занятого человека.

– Но мне сказали, чтобы я сегодня к нему зашла.

– Кто вам мог сказать такую глупость?

Женя задумалась, стоит ли говорить правду, и призналась все-таки:

– Слава Нильский.

Лицо сорокалетней дамы мгновенно преобразилось, стало просветленным.

– Сам Нильский это сказал? – с приветливым сомнением спросила она.

– Лично, – подтвердила Женя.

– Тогда я сейчас узнаю, сможет ли Максим Анатольевич принять вас в порядке исключения.

Секретарша вскочила, поправила прическу, подошла к белой дубовой створке с табличкой и скрылась за ней. Не прошло и минуты, как она снова вернулась в приемную и кивком показала Жене на дверь:

– Проходите. Только не долго. У ректора через сорок минут совещание.

Женя пообещала не задерживать занятого человека и вошла. За большим столом сидел седой человек лет шестидесяти и внимательно изучал ежедневник.

– Моя фамилия Лукошкина, – представилась Женя.

– А моя Шашкин, – не поднимая головы, отозвался ректор. – Не тяните, говорите, по какому вопросу и чем я могу помочь.

– Меня прислал к вам Слава Нильский. Он узнал, что я ищу работу, и сказал, что на кафедре стилистики есть вакансия.

Седой человек усмехнулся.

– Ох уж эти мне радиожурналисты… Прокукарекают, а там хоть не рассветай. Вакансий у нас нет ни на одной из кафедр. У нас, наоборот, переизбыток ставок, а фонд заработной платы увеличивать нельзя. В конце года, вероятно, придется расстаться кое с кем из преподавательского состава. Из тех, разумеется, кто достиг пенсионного возраста. А вы говорите…

Ректор замолчал. Женя поняла, что аудиенция окончена.

– Простите, – вздохнула она. И повернулась, чтобы удалиться.

– Погодите, – прозвучал ей в спину голос ректора. – Как, вы сказали, ваша фамилия?

– Лукошкина.

Женя снова развернулась лицом к большому столу. Ректор сидел, уже глядя не в ежедневник, а на потолок, словно вспоминая что-то.

– Я, между прочим, этот факультет окончил, – произнес он, – попал по распределению в «Вечерку»… Попасть туда в те годы для выпускника то же самое, что в космос слетать, то есть невозможно, но мне дал протекцию уважаемый человек из серьезной организации. Таким в те годы не отказывали. Проработал в редакции меньше года, а потом меня взяли в горком, инструктором в сектор печати. Но о работе в газете у меня остались самые теплые воспоминания. Так вот вместе со мной тогда в газете работал некий Лукошкин. Помню, у него какой-то промах случился. Тот человек был выпускающим номера и допустил ляп. Не опечатку пропустил, которую заметил бы любой корректор, а ошибку политического свойства. Сейчас не помню точно, какую именно. Вопрос стоял об увольнении его из газеты с волчьим билетом, об исключении из Союза журналистов. Но сотрудника все-таки оставили. Он весьма удачно успел жениться на дочери секретаря правления городского отделения Союза журналистов, и дело замяли. Объявили выговор по партийной линии даже без занесения в учетную карточку, а потом и выговор сняли. Как же звали того парня? Витя? Петя? Да, кажется, Петр.

– Его звали Николай Сергеевич, – уточнила Женя. – Это был мой отец. А секретарем правления городского отделения Союза журналистов был Владимир Владимирович Колосов, мой дед.

– Да вы что?! – удивился ректор и поднялся из своего кресла. – Вот какие совпадения бывают. Ну, и как они сейчас поживают?

– Оба умерли, – ответила Женя. – Дедушка, когда я еще маленькая была, а папа в год моего окончания школы – обширный инфаркт.

– Мда, – вздохнул Шашкин, – время никого не щадит. Да и профессия у нас такая… А вы что окончили?

– Наш с вами факультет.

Ректор задумался, а потом опять вздохнул:

– Вакансий нет. Но если вы согласитесь поработать у нас методистом по обеспечению учебного процесса, то я готов вас принять. А позже, если освободится ставка, вместе подумаем о вашем будущем. Согласны на такие условия?

– Согласна, – кивнула Женя. – Здесь все для меня родное, даже запах тот же самый, что был в годы моей учебы.

На том разговор закончился. Ректор велел Жене идти в учебный отдел, а сам обещал позвонить туда и договориться о ее трудоустройстве.

Женя сдала документы, подписала трудовой договор, и ей было сказано приступить к исполнению обязанностей уже с завтрашнего утра.

А вот Слава Нильский так и не позвонил. Впрочем, Женя и не рассчитывала на это.

Глава 6

В первый же день Лукошкина поняла, что работы будет много, даже очень много. Хотя на первый взгляд могло показаться, что ничего сложного в ее обязанностях нет, но порядок оформления официальных бумаг, документов, справок и отчетов надо было запомнить сразу, чтобы впоследствии не допускать ошибок. Только запомнить это сразу или даже выучить за несколько дней показалось Жене делом нереальным, как будто тот, кто придумал эти формы, долго трудился над тем, чтобы все усложнить.

Поначалу к ее столу подсадили еще одну методистку, чтобы та помогала и объясняла. Но вскоре методистка по имени Ирина заявила, что у нее самой с работой завал, который разгребать некому, и посоветовала новенькой во все лично вникать, чтобы легче запоминалось. А уж если совсем невмоготу будет, то можно позвонить ей, Ирине, и проконсультироваться по телефону. Но лучше этого не делать.

И Женя решила не беспокоить занятого человека, стала пытаться сама во всем разобраться. Весь день она, скрючившись, корпела над бумагами, так что к вечеру заболела поясница и возникла мысль: не о такой работе ей мечталось.

Дважды в кабинет заходила начальник учебного отдела Кефирова и интересовалась, как справляется новая сотрудница.

– С трудом, – каждый раз отвечала Женя.

Но от нее не требовали объяснений, что именно непонятно.

– Вникайте побыстрее! – приказала Кефирова в последний свой визит. – А то из-за вашей некомпетенции может развалиться весь учебный процесс. Представляете? Сотни студентов, не считая преподавателей и сотрудников, трудились зря, потому что кто-то не справляется с какой-то ерундой, понятной любой дуре. Все ясно?

– Почти, – кивнула Женя. – Однако у меня вопрос по статистической справке. Вы не могли бы…

– Не могла бы! – оборвала ее Кефирова. – Я ваш непосредственный начальник и не обязана знать все. Моя обязанность заключается в том, чтобы вы все знали. Не справляетесь, так и скажите – быстро найдем другого методиста, который не станет задавать глупых вопросов. Чтобы завтра утром на моем столе лежали списки всех зачисленных на первый курс.

До конца рабочего дня оставалось совсем немного. Женя сверяла списки зачисленных абитуриентов, когда вдруг услышала знакомый голос. Подняла голову и увидела перед своим столом Аллу Пасюк. Растерялись обе.

– А ты чего здесь? – первой пришла в себя бывшая сокурсница.

– Работаю.

Алла оглядела кабинет таким взглядом, словно впервые оказалась в нем, а потом пожала плечами:

– А я преподаю. Два года назад защитила диссертацию. А потом…

Ей явно хотелось поговорить.

– Пойдем покурим, – предложила она.

– Я не курю.

Но Алла уже направилась к двери.

Они уселись на стулья в пустой курилке. Пасюк оглядела Женю и без всякого выражения на лице констатировала:

– А ты не изменилась, все такая же…

– Зато ты вся такая представительная, – сделала комплимент Женя.

– Стараюсь соответствовать.

Пасюк и в самом деле изменилась, немного располнела. Мини-юбки и маечки с вырезами Алла, вероятно, став преподавателем, исключила из своего гардероба. На ней теперь были строгий серый костюм и туфельки на среднем каблуке. Только сейчас Женя обратила внимание на ее ступни и невольно отвела взгляд – обувь была никак не меньше сорок первого размера. Раньше это так не бросалось в глаза, видимо, оттого, что Пасюк при своем немалом росте ходила на высоченных шпильках.

– Да, не ожидала тебя здесь встретить, – затягиваясь, произнесла Алла.

– И я, признаться, тоже. Мне сказали, что тебя отчислили и что…

– Отчислили, но потом восстановили, – быстро поправила Пасюк. Внимательно посмотрела на Женю, пытаясь понять, что той известно, решила, видимо, Лукошкиной наболтали лишнего. Поэтому, не снижая голоса, объяснила: – Меня подставили. Я даже определенно знаю, кто именно. Подкинули наркоту, дело начали шить. Но я ведь тоже не под забором родилась. Среди моих поклонников нашлись достойные люди, которые добились справедливости. Вернулась на факультет, защитила диплом. Потом аспирантура, диссертация. Нелегко, конечно, было, ведь я параллельно вышла замуж и родила ребенка…

– И кто у нас муж? – поинтересовалась Женя.

Пасюк сделала круглые глаза, словно услышала вопрос, ответ на который известен всем.

– А тебе не доложили разве?

Женя пожала плечами. Алла хмыкнула, достала из сумочки новую сигарету, прикурила и равнодушно ответила – будто речь шла о каком-то малозначительном предмете:

– Кэлман.

Фамилия показалась Жене знакомой. Очень знакомой. И вдруг она сообразила.

– Василий Трифонович? Заместитель декана?

Пасюк кивнула и поправила:

– Проректор по научной работе. Он был моим руководителем в аспирантуре. Так получилась, что…

Алла не договорила – отворилась дверь, в курилку вошли Кефирова и еще две женщины. Кефирова внимательно посмотрела на беседующих Женю и Пасюк. После чего спросила:

– Лукошкина, вы статистическую справку по зачисленным подготовили?

– Вы же сказали представить к завтрашнему утру. Но если надо срочно, то через двадцать минут принесу.

– Так что вы тут расселись? Или думаете, вся ваша работа пройдет в курилке? Понабирают тут…

Снова открылась дверь, и в проем заглянул ректор. Все поднялись, приветствуя его. Первой вскочила Кефирова.

– А, вот вы где, – заходя в курилку, произнес Шашкин, обращаясь к Жене и показывая рукой всем, чтобы они опустились на свои места. – Я вас искал.

Максим Анатольевич посмотрел, куда можно присесть, чтобы оказаться рядом с новой сотрудницей. Пасюк поднялась и уступила ему свой стул. Она уже докурила вторую сигарету и ушла бы, но распирало любопытство: каким это образом такая мелкая сошка, как Лукошкина, могла заинтересовать ректора. Замолчали и прислушались остальные.

– Так вот, Евгения Николаевна, – широко улыбаясь только Жене, начал Шашкин, – я перерыл свои записи и обнаружил то, что имеет отношение к нашему вчерашнему разговору. Случай, конечно, уникальный по своей комичности и вместе с тем трагизму. Не единичный, разумеется, но, пожалуй, очень яркий. Сейчас к печати готовится учебник по истории русской и советской журналистики под моей общей редакцией, и я непременно, прямо сегодня, включу в него то, что случилось с вашим отцом.

Ректор обернулся к другим слушателям, посмотрел на Пасюк и произнес таким тоном, словно обращался к студентке, опоздавшей на его лекцию:

– А вы что это, милочка, столбом встали? Присаживайтесь и слушайте.

Алла послушно опустилась на свободное место.

– Двадцать семь лет назад, – начал рассказ Шашкин, – отец уважаемой мною Евгении Николаевны трудился замом ответственного секретаря в крупной городской газете, куда я попал по распределению. Так вот, подписывая в свет очередной номер, он пропустил ошибку. Я понимаю, да и все понимали, что он, как выпускающий, несколько раз его уже вычитал, потом подписал в печать, затем уж, не просматривая сигнальный экземпляр, отправил номер на ротацию. Теперь вот слушайте внимательно! Газета была вечерней, то есть в ней должны были оперативно появляться все дневные новости. А самой главной новостью того дня оказался визит Генерального секретаря ЦК КПСС в Баку. Естественно, материал на первую полосу. На второй – всякие городские события: партийная жизнь, производственные успехи трудовых коллективов; на третьей полосе – культура и прочая ерунда; на последней – ничего не значащие события, криминальные сводки, реклама, кроссворд, программа теле– и радиотрансляций… Именно на четвертой полосе в тот день была опубликована заметка о молодом цирке, который, не имея своего помещения, мотался на фургонах по городам и весям, выступая перед тружениками полей и перед строителями Байкало-Амурской магистрали. Заметка называлась «Цирк на колесах», а при ней имелась фотография: веселый клоун на велосипеде катит по улицам какого-то городка, за ним бегут дрессированные собачки. Так вот, номер напечатали, тираж спустили в экспедицию, началась уже развозка – и тут – бомба! Да какая! Все городское партийное руководство могло тогда полететь. При Сталине бы точно всех расстреляли. Оказалось, что перепутали заголовки. Над большой фотографией, где был запечатлен открытый лимузин с Генеральным секретарем, стоя приветствующим счастливый народ Азербайджана, стояло – «Цирк на колесах». А на четвертой полосе над фотографией клоуна на велосипеде значилось «Прибытие Генерального секретаря ЦК КПСС в Баку». Все наше управление, то есть управление КГБ по Ленинграду и области, встало на уши. Виновного нашли сразу. Естественно, взяли того, кто выпускал номер. Начались допросы. Но на защиту уважаемого мною Николая Сергеевича Лукошкина встал принципиальнейший человек – секретарь правления городского Союза журналистов Владимир Владимирович Колосов. Бывший фронтовой корреспондент, кавалер многих орденов, человек необычайной отваги… Вы даже представить себе не можете, сколько усилий он приложил, чтобы спасти невиновного. Как выяснилось, провокатором был верстальщик номера. Раньше ведь как газеты печатались? Никаких компьютеров, текст линотиписты набирали, а заголовки верстальщики, которые из кассы, где хранились свинцовые литеры, доставали те буквочки, которые были нужны, и составляли заголовки, размещая их по полосам. Так вот этот негодяй решил покончить с собой… Тому верстальщику, видите ли, изменяла жена, причем с участковым милиционером. Вот мужчина и подумал: в измене жены виновата советская власть и что жить ему не стоит, раз такое дело. Расчет был такой: он делает провокацию, попадет под расстрел, его поступок всколыхнет народные массы, волна протеста прокатится от Камчатки до Калининграда, на защиту новой революции поднимутся западные страны… потом состоится совещание в Совете Безопасности ООН, будет принята резолюция об установке памятника герою-верстальщику во всех крупных городах СССР, в Париже, в Лондоне, в Пекине, а самую большую статую водрузят в Нью-Йорке на специально построенном острове рядом со статуей Свободы. То есть верстальщик будет стоять с поднятой кассой с набором своего заголовка рядом со Свободой, как рабочий и колхозница Веры Мухиной у ВДНХ. Обманутого мужа, конечно, не расстреляли, а отправили в спецлечебницу под Казань, где в те годы поправляли психическое здоровье все диссиденты. В лечебнице, насколько мне известно, он покусал медсестру, а после того, как освободился через восемнадцать лет, открыл секс-шоп в своем родном Крыжополе. Вот у таких героев я учился, – закончил свой рассказ Максим Анатольевич. И тут же поправился: – Вы понимаете, что я имею в виду отца и деда нашей уважаемой Евгении Николаевны Лукошкиной.

Сгоревшая сигарета обожгла пальцы Кефировой. Нина Николаевна затрясла рукой. Алла Пасюк отвернулась к окну, а две другие сотрудницы факультета во все глаза разглядывали Женю. Причем созерцали ее с таким притворном восторгом, словно все их будущее зависело теперь только от ее расположения.

– Я, пожалуй, пойду, с вашего разрешения, – произнесла Женя, поднимаясь, – мне списки поступивших надо подготовить.

– Отставить! – твердо произнес Шашкин. – До утра все равно ничего не изменится. Сегодня у вас первый рабочий день, а по древней журналистской традиции это событие надо отметить. Пойдемте ко мне в кабинет – я вас угощу старым армянским коньячком. Попробуете и сразу почувствуете разницу между нынешней французской бодягой, что продают у нас сейчас, и настоящим продуктом.

– Я за рулем, – сказала Женя.

– Жаль, – расстроился ректор. – Но завтра на работу приезжайте на метро. Выпьем, как полагается, а домой вас мой водитель доставит. Договорились?

Женя кивнула. Алла смотрела на нее через прищур, Кефирова смахнула испарину со лба, а у двух других сотрудниц свело челюсти от застывших слишком приветливых улыбок.

Вечером позвонила мама. Теперь в комнате, где прежде обитала Женя, поселилась тетя Ника, оставив свое жилище племяннице. Женя волновалась за маму, которой придется многое терпеть. Но больше, конечно, тревожилась за тетку, которую вряд ли что-то может остановить.

– У нас две новости, – почему-то стала шептать мама.

– Хорошая и плохая, – догадалась Женя.

– Почему? – удивилась мама. – Нет, обе хорошие. Хотя я и не знаю точно. Тут к нам приезжал сосед по даче, Саленко, с предложением.

– Кому он сделал предложение? – удивилась теперь Женя.

– Всем нам. Он предложил построить для нас новый дом. Разумеется, не такой большой, как прежде. Сказал, размером шесть на восемь. Даже пообещал воду подвести и сделать автономную канализацию.

– С чего вдруг?

– Небезвозмездно, разумеется. Он построит нам новый дом, а мы за это переписываем на него часть нашего участка, которая граничит с его землей. Ему надо восемь соток.

– То есть мы отдаем ему все наши сосны.

– Жаль, конечно, – вздохнула мама, – это ж восемь соток. Но, с другой стороны, нам-то самим дом не построить, даже самый маленький. А Саленко говорит, в том, что он предлагает возвести, будут две спальни и маленький кабинет наверху, а на первом этаже гостиная с кухней и еще одна спаленка, не говоря уже о туалете и душевой кабинке.

– Надо брать, – поспешила согласиться Женя. Затем спросила: – А вторая новость какая?

– Даже не знаю, как и сказать. Вторая новость главная – Ника уже третий день не пьет.