Текст книги "Черный замок над озером"

Глава 7

Шашкин заглянул в Женин кабинет и махнул рукой:

– Евгения Николаевна, попрошу зайти ко мне.

Сначала Женя не поняла, зачем понадобилась ректору, но потом вспомнила вчерашний разговор и его предложение выпить коньячку. Вдвоем они шли по коридору. Попадающиеся им навстречу студенты, преподаватели и сотрудники, приветствуя ректора, жались к стенам и бросали быстрые взгляды на Лукошкину.

В кабинете все уже было готово. На большом столе для заседаний была расстелена бумажная скатерть, на которую выставлены закуски – тарелочки с нарезанными лимоном, сыром, бастурмой, вазочка с фруктами и большая плитка шоколада.

Максим Анатольевич достал большую хрустальную бутылку и поставил её перед собой.

– Мне стыдно признаться, – попыталась отговориться Женя, – но я опять сегодня за рулем.

– Мой водитель вас отвезет, – не принял возражений ректор.

Он указал на стул, опустился за стол сам и начал открывать бутылку, продолжая говорить.

– Если вы считаете, что я выпиваю с каждым принятым на работу сотрудником, то ошибаетесь. Если думаете, что я алкоголик и просто ищу повод для выпивки, то ошибаетесь вдвойне. Тем более тут такой коньяк, который я хранил почти полтора десятка лет.

Шашкин до половины наполнил два коньячных бокальчика, один из них вручил Жене.

– Подержите фужер в ладони, чтобы напиток нагрелся до температуры тела. Только так пьют хороший коньяк. Всякое другое пойло можно охладить и проглотить залпом и еще запить соком, как делают сейчас многие, чтобы не было неприятных ощущений. А этот коньяк дарит вкус, аромат и радость. Это вообще не коньяк, а немного радости в хрустальной бутылке. После второй рюмки уже забываешь, что наш мир несовершенен, а если мы с вами выпьем всю бутылку…

– Я не смогу, – призналась Женя.

– Так я и не заставляю. Просто хочу выпить сегодня именно с вами. За вашего деда, которого я знал, может, и не очень хорошо, однако достаточно, чтобы сказать о нем пару слов. Это был исключительно порядочный и честный человек. Он помог многим. Есть такая шутка, будто журналистика – вторая древнейшая профессия. Что ж, отчасти правда. Хрущев вообще называл журналистов подручными партии. Было и такое. Но дед ваш, Евгения Николаевна, так смотрел людям в глаза, что от его взгляда подлецам становилось не по себе, а честные люди начинали верить, что все в мире будет хорошо, когда на земле есть такие люди. Я помню его руки – руки труженика…

– Дедушка даже дом на даче своими руками построил, – вставила Женя. – Правда, дом сгорел на днях.

– Жаль, но дело наживное, – покачал головой Шашкин, – никто не погиб, и то хорошо. Давайте же выпьем за вашего деда. За то, чтобы земля была ему пухом и чтобы там, где он сейчас находится, его любили и уважали так же, как и при жизни.

Женя сделала маленький глоток.

– Не так, не так! – встрепенулся ректор. – Подержите коньяк немного во рту, пусть он слегка пощиплет язык, и только потом проглатывайте.

Женя так и сделала, осушив свой бокальчик. Шашкин дождался окончания процесса и продолжил разговор:

– На самом деле я вчера немного слукавил, когда пытался вспомнить имя вашего отца. Я его хорошо помню. Просто этот Нильский позвонил проректору, и Кэлман пришел просить за вас. Я бы отказал ему сразу, чтобы не быть ничем обязанным этому человеку, но он назвал вашу фамилию, и я решил проверить, родственница вы уважаемым мною людям или просто однофамилица.

– Вам не нравится Василий Трифонович?

– Только между нами – на дух не переношу. Как ученый и преподаватель Кэлман – полный нуль, даже нуль с минусом. Журналист, ни дня не проработавший в печати. У него, кстати, нет даже базового образования. Опубликованных работ мало. Я просмотрел темы его диссертаций. Кандидатская посвящена внедрению принципа плюрализма на страницах советской печати. Во времена Горбачева это было модно. А докторская и того хуже: «Журналистика переходного периода как важнейший рычаг демократизации постсоветского общества». Не тема, а прямо лозунг с плаката. Не ученый, а услужливый лакей, так и слышишь его вопрос – чего изволите? Но хуже всего, что он лакей с амбициями. А главное, везде пытается пропихнуть своих людей – таких же холуев, как сам. Вот почему я не хотел принимать вас на работу. Тем более что вакансий сейчас действительно нет. Через год только появятся, когда я выгоню отсюда кое-кого. А пока потерпите немного.

– Простите, Максим Анатольевич, но ведь идея преобразовать журфак в самостоятельный институт, говорят, именно ваша.

– Так я и не скрываю. Самостоятельное учебное учреждение – это отдельное финансирование. Большие бюджетные вливания, не говоря о средствах, получаемых за коммерческое обучение. Сейчас пока все эти средства уходят в кассу университета, нам достаются лишь крохи с барского стола. Больше, конечно, страдают естественно-научные факультеты, где фактически прекратилось финансирование научных и исследовательских программ. Зато ректор и два десятка его приближенных получают несусветные оклады. На одну только личную безопасность ректора сейчас тратится в месяц столько, что можно целый год содержать физическую лабораторию со штатом сотрудников в десяток человек. А ведь у ректора есть еще и приглашенные советники – юристы, маркетологи какие-то, которым выплачиваются сумасшедшие гонорары. Через год, когда у нас уже будет выделено отдельное финансирование, мы не только поднимем зарплату профессорско-преподавательскому составу, но и создадим свою учебную теле– и радиостудию с самым современным оборудованием. А посмотрите, какая сейчас техника на кафедре визуальной журналистики! Если у кого-то из преподавателей хорошая камера или компьютер с мощным процессором, то они точно личные, за каждую эту вещь преподаватель отдал полугодовую зарплату, отказывая себе и своей семье в самом необходимом, лишь бы студентов обучать как положено… Мда… Нынче большие деньги закачиваются в образование, да вот только уровень образования падает год от года. И основная причина этому – то, что выделенные на учебный процесс средства используются не по назначению. А проще говоря, разворовываются. Причем разворовываются почти в открытую. Каждый год перед наступлением зимы у нас начинают ремонтировать кровлю зданий. Каждый год! Будто и не было прошлогоднего ремонта. Причем квадратный метр крыши по стоимости дороже метра дорожного полотна какого-нибудь хайвея в Калифорнии. И ведь никого не смущает, что никаких работ не проводилось ни в этот год, ни в прошлый, ни в позапрошлый. Залезают на крыши какие-то личности, сидят там, курят, бросают сверху окурки и поплевывают на студентов, как будто так и надо. Все воруют. А в былые годы только за одно подозрение в нечистоплотности люди постов лишались. Ваш дедушка ушел из секретарей правления, когда его дочь заподозрили в связях…

Шашкин посмотрел на Женю и замолчал. Потом все же продолжил:

– Я что-то не то говорю? Или вы не знаете этот случай?

– У моего дедушки были две дочери, – напомнила Женя. – И имена обеих переводятся «Победа»: мою маму зовут Виктория, а тетя – Ника. Никаких скелетов в шкафу у нашей семьи нет, все говорится в открытую. Просто я не помню тот случай, о котором вы упомянули.

Максим Анатольевич дернул плечом.

– Дело давнее. На квартиру вашего деда пришли с обыском. Якобы была получена информация, что его дочь хранит и перепродает краденые вещи. Потом все, разумеется, прояснилось. Оказалось, одна из дочерей Владимира Владимировича была знакома с молодым человеком, промышлявшим квартирными кражами. Группа воров, которыми он руководил, обчищала дома состоятельных горожан, извлекавших, как тогда говорилось, нетрудовые доходы: работников торговли и общественного питания, зубных техников, валютчиков и фарцовщиков. Не знаю уж, кого именно, Викторию Владимировну или Нику Владимировну, задержали и отправили в следственный изолятор, но Владимир Владимирович сразу сложил с себя обязанности секретаря правления городского Союза журналистов. А позже, конечно, открылось, что дочь его ни при чем. Некий молодой человек, ухаживавший за ней, делал ей подарки, стоимость которых девушка не могла знать. Как и того, откуда он брал эти вещи, сие тоже было ей неведомо. Любовь – штука такая…

Максим Анатольевич замолчал и прислушался.

– Я, кажется, забыл запереть дверь приемной, и теперь там кто-то находится.

Шашкин поднялся, направился к выходу в приемную, но створка тут же отворилась, и в кабинет ректора заглянул Василий Трифонович Кэлман. Он бросил взгляд на Женю, на накрытый стол, на бутылку коньяка. А потом взглянул на ректора и произнес деловым тоном:

– Мне надо поговорить с вами. Вопрос серьезный. Дело в том…

Кэлман умолк и покосился на Женю, намекая Шашкину, что при посторонних не хочет беседовать.

– Завтра, – сказал ему Максим Анатольевич. – Мы тут уже заканчиваем, поэтому не приглашаю присоединиться к нам. Мне срочно надо домой.

– Буквально пять минут.

– Пяти минут для обсуждения серьезного вопроса не хватит, следовательно, и серьезного вопроса нет.

Василий Трифонович помялся в дверях, затем, пятясь, спиной вперед двинулся в приемную. Ректор вышел вслед за ним. Пока дверь за ними не затворилась, до Жени долетел жаркий шепот мужа Аллы Пасюк:

– Я вас прошу, я буду вам по гроб жизни обязан…

Дверь затворилась. Через несколько минут Шашкин вернулся в свой кабинет.

– По рюмочке мы и в самом деле успеем еще выпить. Жаль, что нас засекли. Такой разговор сорвали…

Вдвоем они вышли на улицу. Женя с тоской посмотрела на свой автомобильчик. Шашкин перехватил ее взгляд.

– Я же обещал доставить вас до дома.

Они подошли к черному «Ренджроверу». Максим Анатольевич вынул из кармана ключи, с брелока снял сигнализацию, распахнул перед Женей дверь салона, а сам пошел усаживаться в водительское кресло.

– А где же ваш водитель?

– Так это мой личный автомобиль. А на служебном я разрешил водителю сегодня забрать жену из роддома. Она ему двойню родила. Представляете, какое счастье у парня – на двух мужиков в семье больше будет.

– А как же…

– Во-первых, я выпил всего ничего, – догадался, о чем говорит Женя, Шашкин, – а во-вторых, вы номер моего авто видели? Такие машины не останавливают. У меня номер, какие вешают на автомобили из гаража городской администрации. Выбил себе такую привилегию. Как-никак почти восемь лет отработал в команде предыдущего президента.

Машина рванула с места. Женя обернулась, чтобы посмотреть на вход в здание факультета, и вздрогнула. Ей показалось, что на ступенях стоит Михал Михалыч и смотрит, как она уезжает.

Конечно, не надо было садиться в автомобиль начальства: то, что методистку куда-то увозит на личном транспорте ректор, могли видеть многие сотрудники, а потом сделать неправильные выводы. Даже если и не сделают, все равно шушукаться будут. А потому Женя попросила высадить ее у станции метро. Шашкин тут же вывел машину из потока и остановился у дорожного бордюра.

– Вот ваша станция.

Сразу выскакивать из автомобиля показалось Жене не очень тактично. К тому же она хотела узнать еще кое-какие подробности той истории с ворованными вещами, подаренными одной из дочерей Владимира Владимировича Колосова. Но не решилась, спросила о другом:

– Накануне вы рассказали о верстальщике. Неужели все так и было?

– Не совсем, – ответил Максим Анатольевич. – Было, конечно так, только красок добавил. И еще хочу сказать. Вашего деда я встретил в Доме журналиста, когда он, собрав личные вещи, оставлял свой кабинет. Я подошел и поздоровался, чего Владимир Владимирович, по-видимому, не ожидал. Колосов пожал мне руку и предложил спуститься в бар выпить по кружке пива. А при расставании вдруг сказал: «Жить надо так, чтобы можно было достойно умереть, а не сдохнуть». Я почему-то сегодня с самого утра вспоминаю эту его фразу.

Женя попрощалась, вышла из машины, направилась к метро. Потом, сама не зная зачем, обернулась. Автомобиль ректора резко стартанул с места, а вслед ему рванул большой черный «Мерседес», очень похожий на тот, что был у Михал Михалыча.

Вечер Женя провела у мамы. Тетя Ника стучала у себя в комнате на компьютере и просила ее не беспокоить, потому что она честным трудом собирается искупить свой проступок. В этот момент Женя вспомнила о том, что одна из дочерей журналиста Колосова была под следствием, сидела в «Крестах», и утвердилась в своем предположении, что это была именно тетя Ника. Они пили с мамой чай, и Женя не стала пытаться узнать про тот случай. Обсудили предложение соседа Саленко и решили позвонить ему.

– Я не сомневался, что вы согласитесь, – сообщил тот. – Поэтому даже начал фундамент заливать для вашего дома.

– А если бы мы отказались? – поинтересовалась Женя.

– Подарил бы фундамент вам. Только что бы вы с ним делали? Если есть желание узнать, какое строение появится на вашем участке, дайте мне электронный адрес, и я сброшу вам по электронке проект дома, чтобы вы могли сами посмотреть на него.

Женя удивилась такой продвинутости немолодого человека. Саленко было за пятьдесят, прежде он служил в армии и пару лет назад вышел в отставку. Тогда же и купил соседний участок. Купил, если верить слухам, за большие деньги. «Наверное, всю жизнь копил», – предположила тогда мама.

И сейчас она порадовалась:

– Какой замечательный у нас сосед! Дай бог ему здоровья! Неужели у нас снова будет дом и мы заживем как прежде?

– Как прежде, уже ничего не будет, – заявила, выходя из соседней комнаты, тетя Ника. – Другой дом, значит, другая жизнь. Скоро у всех у нас все переменится.

Ночевать Женя не осталась, поехала к себе. Подошла к лифту, нажала на кнопку. Кабина начала спускаться, как вдруг хлопнула створка парадного – кто-то быстро вбежал со двора. Лифт остановился на первом этаже, его двери разъехались. Женя обернулась и увидела спешащего к лифту незнакомого мужчину в мятом льняном пиджаке и протертых джинсах. Прежде она никогда не видела его, а потому шагнула в сторону и сказала:

– Езжайте один, а я следом.

– Тогда уж вы, а я потом, – ответил незнакомец.

Женя вошла в кабину, и в этот самый момент на нее пахнуло мужским парфюмом. Запах показался ей знакомым настолько, что она растерялась, опустила взгляд и перед тем, как двери закрылись, а кабина начала подниматься, успела разглядеть обувь мужчины. Ботинки были новые, из хорошей кожи. Такие могут позволить себе немногие – только те, кто, бывая в Италии, заходит в дорогие магазины и не смотрит на ценники.

Глава 8

Утром Женя добиралась до работы на метро. Подошла к дверям факультета, издали увидела оставленную накануне свою машинку и обрадовалась тому, что за ночь с ней ничего не случилось. Теперь ее автомобильчик стоял, зажатый какими-то монстрами и казался испуганным.

Проскочив мимо будки охраны, Женя миновала турникет, спрятала в сумочку пропуск, подняла глаза – и у нее подкосились ноги. На стене висел огромный лист бумаги, обрамленный черной рамкой. Под ним стоял небольшой стол, на котором лежали цветы. В центре траурного листа находилась фотография Шашкина, с которой ректор улыбался каждому входящему в вестибюль. Лукошкина подошла ближе, стала вглядываться в текст некролога и не могла понять смысла того, что читает. «Трагически погиб… выдающийся представитель российской журналистики… член Академии российской словесности, замечательный педагог…»

Женя обернулась, чтобы узнать у кого-нибудь подробности, но никого не было – только охранник в будке. Отворилась дверь. В вестибюль вошла Алла Пасюк. Она кивнула Жене, бросила взгляд на некролог. Видимо, уже знала новость.

– Как это случилось? – спросила Женя.

– Его застрелили, – спокойно ответила Пасюк. – Прямо возле дома, когда Шашкин выходил из машины. Стреляли дважды: сначала в сердце, а потом в голову. Типичная заказуха. Вчера весь вечер в новостях показывали. Ты что, телевизор не смотришь?

– Я у мамы была.

Они поднимались по лестнице. Женя свернула на третий этаж к ректорату, а Пасюк степенно продолжила путь наверх.

Лукошкина подошла к своему кабинету, возле которого стоял человек в сером костюме.

– Вы ко мне? – спросила она.

Мужчина молча отвернулся.

Женя открыла ключом дверь, вошла. И тут же человек в костюме проскочил следом.

– Я из Следственного комитета, – объявил он. После чего быстро достал из кармана удостоверение и развернул его перед самым лицом Жени. Причем сделал это так стремительно, что Лукошкина ничего не успела рассмотреть.

– Заприте дверь, чтобы никто не мог помешать нашему разговору, – приказал мужчина. Потом прошел вперед и опустился за стол, на рабочее место Жени, а ей рукой показал на стул.

– Присаживайтесь!

Она послушно села напротив следователя, который раскладывал перед собой какие-то бланки, и услышала:

– Назовите свою фамилию, имя и отчество. Адрес по регистрации и адрес, по которому проживаете фактически. А также место работы и должность.

Женя продиктовала, и мужчина все записал.

– Теперь скажите, в каких отношениях вы были с Максимом Анатольевичем Шашкиным.

– В служебных. Он ректор института, где я работаю. – Лукошкина помолчала, а потом добавила: – То есть был ректором.

– Встречались ли вы с ним во внеслужебное время и вне стен вашей работы?

– Нет, не встречалась, – покачала головой Женя. – Да я и работаю здесь меньше недели.

– Скажите, при каких обстоятельствах вы с ним виделись в последний раз? В какое время расстались и где?

– Расстались около семи часов вечера возле метро «Василеостровская», куда Максим Анатольевич подвез меня на своем автомобиле.

– А до того?

– До того мы были с ним в его кабинете.

– И чем вы там занимались?

– Разговаривали, а потом выпили по рюмке армянского коньяка.

Следователь хмыкнул, но продолжал записывать.

– Чем вы можете объяснить тот факт, что ректор пригласил вас, мягко говоря, выпить с ним, хотя вы, по вашему уверению, поддерживали с ним лишь служебные отношения?

– Максим Анатольевич был другом моих деда и отца. Узнав, что я устроилась сюда на работу, просто позвал поговорить и угостил коньяком. Потом довез до метро…

– Ваш дед и отец могут подтвердить свою дружбу с убитым?

– Нет. Они давно умерли.

Следователь снова хмыкнул.

– Так почему же он все-таки пригласил в свой кабинет именно вас? И потом, кто может подтвердить, что Шашкин высадил вас у станции метро?

– В метро есть камеры наблюдения. Около семи вечера я вошла на «Василеостровской», а через полчаса вышла на «Черной речке». Можете проверить записи наружных видеокамер.

– Вот только не надо учить меня работать! Конечно, мы все проверим. Уже сейчас в кабинете Шашкина работают эксперты-криминалисты, которые обследуют все и уж наверняка обнаружат много чего интересного. А сейчас ответьте, когда и где вы познакомились с убитым…

Следователь еще час задавал вопросы, потом дал Жене подписать ее показания. Собрался было уходить, но вдруг что-то вспомнил и задал еще один:

– У вас есть мобильный телефон?

Женя кивнула.

– Дайте-ка его сюда.

Следователь взял аппаратик и стал проверять список входящих и исходящих звонков.

– Вчера между семью и половиной восьмого вечера у вас был непринятый звонок. С кем вы были должны связаться по телефону?

– Вероятно, там указан номер абонента. Назовите его, и я отвечу. А звонка я ни от кого не ждала.

– Здесь написано «Слава», – сообщил человек в костюме.

– Это Слава Нильский, журналист.

– Чем он занимается? Ах да…

Следователь внимательно посмотрел на Женю.

– А вы что, с ним знакомы?

– Если номер его телефона в памяти моего мобильника, видимо, знакома.

– Отвечайте определенно.

– Мы учились вместе на факультете.

Следователь усмехнулся, но уже почти дружелюбно.

– Я его не люблю нисколько, то есть не нравится он мне. Жена его слушает постоянно, по телевизору смотрит передачи с его участием. Дочке десять лет, и ведь тоже на этом Нильском зависла. Я им говорю: «Девочки мои, он же не мужчина вовсе, а самый настоящий…» – Следователь посмотрел на Женю. – Ну, в смысле, гей. Ведь правда?

– Не знаю, – ответила Лукошкина, – спросите у него самого. Или у его жены Лизы Гагаузенко.

– Как, как? – переспросил следователь, чтобы лучше расслышать и запомнить.

– Гагаузенко, – повторила фамилию Женя.

Следователь поднялся и пошел к двери. Женя хотела отпереть замок, но мужчина вдруг обернулся.

– Вы замужем?

Женя от неожиданности покачала головой, а потом все же сказала:

– Нет, не замужем.

– То есть как? – удивился человек в костюме. – Вы такая красавица, такая изысканная, можно сказать, молодая женщина – и не замужем. Да к тому же всего-навсего методистом в институте трудитесь.

– Работа как работа, – пожала плечами Женя.

– Я не к тому. Просто с такой внешностью вам бы в кино сниматься или на журнальные обложки.

Следователь наконец ушел. Женя подошла к зеркалу, висящему на стене, и посмотрела на себя. Посмотрела внимательно, словно давно этого не делала. Ей впервые сказали, что она красавица, – и это было приятно. Нильский, правда, говорил что-то подобное, но ведь Слава известный льстец и обольститель… Что ему нужно было вчера? Почему он звонил ей? Вероятно, хотел в очередной раз встретиться.

И вдруг Женя вспомнила, что вчера на крыльце института в момент, когда они с Шашкиным отъезжали, стоял Михал Михалыч, бывший ее начальник, а потом возле станции метро «Мерседес», похожий на его. Номера той машины Женя не видела, но теперь ей почему-то казалось, что за рулем черного автомобиля находился крупный, с массивной головой мужчина. Неужели это и правда был Михал Михалыч, который выследил ее? И он последовал тогда за ректором? Но зачем? Неужели Михал Михалыч мог… Даже думать об этом было страшно.

Женя стала вспоминать вопросы следователя и поняла, что все они были не по существу. Например, человек в сером костюме не поинтересовался, о чем она беседовала с Максимом Анатольевичем. А ведь говорили они в том числе об очень важных вещах. Шашкин, между прочим, сказал, что к нему обращался представитель крупной коммерческой структуры, подвизавшейся на медиарынке, с предложением инвестиций и спонсорской помощи. И ректор отказался. А после этого ему звонили и настаивали на личной встрече с руководителем этой структуры. После чего Шашкин утвердился в своем решении не иметь никаких дел с этими людьми.

– Если бы у фирмы были чистые и благие намерения, то мне бы не звонили пытающиеся казаться вежливыми пацаны, а приехал бы сам их руководитель с конкретными предложениями, – сказал ей Максим Анатольевич. – И потом, наш институт не коммерческая организация, чтобы инвестировать в наши исследования, которые никак не связаны с поисками новых месторождений нефти или выращиванием кристаллов полиморфных модификаций углерода…

Что он еще говорил? В машине сообщил, что доцент кафедры стилистики Коровкин уходит на профессорскую должность в другой вуз и теперь на освобождающую ставку претендует жена Кэлмана, которая по определению не может быть доцентом. Но Кэлман умоляет назначить ее хотя бы временно… Пожалуй, все.

Вчера вечером не было никаких особых событий, если не считать телефонного разговора с отставным полковником Саленко и встречи возле лифта с незнакомцем, который пользовался тем же дорогим парфюмом, что и Нильский. Только Слава прыскал на себя изысканный аромат в исключительных случаях, а человек возле лифта обливался им как дешевым одеколоном. Хотя… Может, этот мужчина приезжал в гости к какой-нибудь даме из их подъезда? Женя попыталась вспомнить всех одиноких соседок, но среди них не находилось молодой и привлекательной. К тому же незнакомец был без букета и без бутылки шампанского, положенных в подобных случаях. И пиджак на нем был смят, как будто был вынут из мешка, где провалялся с прошлого лета в куче других ненужных вещей. Правда, пиджак скроен прилично… И еще ботинки…

– Да что это я? – воскликнула вслух Женя, удивляясь тому, что так долго думает о человеке, который промелькнул вчера мимо и которого уже никогда не увидит. Тем более что она и лица-то его не разглядела.

Запиликал мобильник. Женя не хотела брать трубку, заранее зная, что надо от нее Нильскому. Но звук вызова продолжал терзать уши и душу. Пришлось ответить.

Женя нажала на кнопку приема и быстро сказала:

– Я очень занята.

– Я пере… – поспешил предупредить Слава, но не успел, она уже отключила трубку.

Работы и в самом деле было много, хотя учебный год еще не начался: за день надо было распределить студентов по группам, составить список студентов, которые поступили на коммерческую форму обучения, потом подготовить статистический отчет и многое другое, а потому нечего тратить время на разговоры по телефону.

В обеденный перерыв Лукошкина решила спуститься в буфет и увидела поднимающегося по лестнице Нильского. Немногочисленные студентки, оказавшиеся на факультете, во все глаза смотрели на него, а Слава как будто не замечал направленных на него взглядов. Поднял голову, увидел Женю и помахал ей рукой. Сбежать было невозможно. Они вошли в помещение буфета вместе. Подошли к стойке.

– Мне чашечку капучино, – сказал Нильский буфетчице, обалдевшей от созерцания божества. Затем добавил: – И чашечку эспрессо для Евгении Николаевны. – И только сейчас он вспомнил: – Да, Женечка, такая трагедия. Кто бы мог подумать, что и Максим Анатольевич попадет под раздачу.

– Ты думай сначала, что говорить собираешься, – разозлилась Женя. – Ты ведь сейчас не перед микрофоном, чтобы всякую чушь в эфир нести.

Нильский обернулся, чтобы удостовериться, что Женю никто не слышал. Но та произнесла последнюю фразу шепотом, и он успокоился.

– Просто я в курсе кое-каких дел, – так же тихо произнес Слава. – Мог бы все тебе объяснить, но это не моя тайна. И потом, здесь слишком много ушей.

– Давай тогда пойдем в другое место. Прямо сейчас. Что, если в то кафе, куда ты меня привел на втором курсе?

Слава задумался, а потом вздохнул.

– Ласточка, лучше давай вечерочком встретимся в более достойном месте, тогда и поговорим.

– Нет, сейчас. Или я вообще с тобой встречаться не буду.

– Хорошо, – нехотя согласился Нильский. – Часок посидим, а потом и вечером еще. Лады?

Женя поднялась, пошла к выходу. Слава догнал ее, и они стали вместе спускаться по лестнице. Навстречу поднималась Алла Пасюк, которая молча прошла мимо, притворившись слепой.

– На самом деле у меня нет никакой информации, одни догадки, – признался Нильский после того, как они расположились за столиком. – Иногда тесть при мне разговаривал по телефону о своих планах. Кое-что просил сделать и меня. Например, выйти на Шашкина и прощупать, что тот за человек, сможет ли он пойти на контакт, как относится к деньгам и какие у него есть слабости. Может, по женской части, а может, наоборот. В общем, нужно было узнать о нем все. Ну, я и расспросил о ректоре информированных людей. Максим Анатольевич, оказывается, был в свое время штатным сотрудником КГБ и курировал городскую печать. Потом работал в ТАСС, возглавлял корпункты в некоторых европейских странах, но недолго, затем преподавал, после этого стал членом президентской команды. Если у него и были какие-то слабости, то он их тщательно скрывал. Материально обеспечен, помимо городской квартиры у него в собственности коттедж в Комарово. Жена моложе его на двадцать два года…

– А зачем Гагаузенко потребовалось досье на Шашкина?

– Тесть хотел стать спонсором журфака, то есть нового института. Точнее, не сам, а кто-то, инвестирующий в его проекты деньги. Видимо, очень влиятельный человек, чьи распоряжения он выполнял неукоснительно. Однажды этот некто позвонил Петру Назарычу при мне. Тесть отвечал в трубку, что Шашкин на контакт не идет, а звонивший ему, судя по всему, приказал закрыть вопрос с ректором, потому что Гагаузенко переспросил: «А как я закрою этот вопрос?» Потом выслушал ответ, побагровел и тихо так согласился: «Хорошо, подготовим другого». Что он имел в виду, я не знаю. Не знаю даже, зачем тебе это рассказываю. Просто достал меня Гагаузенко: гоняет, как вшивого по бане. Я сейчас готовлю запуск новой программы. О, это будет бомба! В программу закачиваются огромные бабки, да и отдача должна быть сумасшедшая, рейтинг просто зашкалит. Тесть весь трясется: «Когда, когда?» А вся радиостанция и так на мне. Этот американский директор только щеки надувает, ни черта не делает, но делает вид, что руководит. Про Лизу я вообще не говорю. Появляется в редакции через день, орет на девочек, подозревая каждую в связи со мной, потом дома закатывает скандалы. Давно бы развелся, но боюсь. Во-первых, без штанов останусь, а во-вторых, Гагаузенко попросит своих покровителей, и меня подловят во дворе да так наверняка отметелят, что я потом всю жизнь заикаться буду. А как в нашей профессии без нормально поставленной речи? К тому же у меня предложения от киношников. Вот запущу новую программу и дам согласие на участие в одном кинопроекте: там очень выигрышная роль и бюджет приличный…

– Но ведь Гагаузенко не мог пойти на убийство Шашкина.

– Петр Назарыч? Нет, конечно. И друзья его тоже. Зачем? Они и так бы придумали, как его отстранить. Подумаешь, отказался взять деньги. За такую ерунду не убивают. И поскольку Максим Анатольевич не был коммерсантом, то у следствия сейчас только одна версия – убийство на бытовой почве. Ограбления не было, месть конкурентов по бизнесу отпадает тоже. Вот следствие и копает сейчас на предмет его личных связей и связей его жены. Но работал профессионал. Пистолет был с глушителем. Шашкин припарковал машину, вышел из нее и не успел даже дверцу закрыть – кто-то, проезжая мимо, выстрелил два раза и уехал. Оружие преступления не найдено, свидетелей нет.

– Какая у тебя точная информация! – удивилась Женя.

– А я позвонил в Следственный комитет знакомому, с которым в баню хожу, и тот все мне выложил. – Нильский изобразил проникновенный взгляд и шепнул: – Женечка, давай сегодня где-нибудь в тихоньком месте посидим, расслабимся, забудем все эти ужасы.

– Сегодня не получится, – покачала головой Женя. – Сегодня пятница, мы с мамой уезжаем на дачу.

– Дача подождет, – настаивал Слава.

– Дача не подождет: она сгорела дотла. Теперь надо строить новый дом, а завтра утром на участок приедут строители для встречи с нами.

– Сочувствую, что такое случилось, – расстроился Нильский. – Но если нужна материальная помощь, ты только скажи. Я человек не бедный…

– Пока не требуется. Кстати, а как ты Лизе объясняешь свои ночные отсутствия?

– Говорю, что веду за городом корпоративы, поэтому отключаю телефон. А поскольку приходится еще и выпивать, то после окончания ложусь отдыхать на пару часиков. Потом еще надо привести себя в порядок, ехать обратно, так что как раз к началу рабочего дня только-только успеваю.

– Лиза верит?