Текст книги "Печать богини Нюйвы"

– Они испугались этого светопреставления, а потом в тумане нас и потеряли, – предположила Татьяна.

Люся тоже внимательно прислушалась, а затем еще и отплыла чуть в сторонку, пытаясь высмотреть хоть что-то в непроглядной темени южной ночи. Все без толку. И вода какая-то подозрительно чистая.

– Ну что делать… За меня держись, и поплывем потихонечку к берегу.

Таня немедленно ухватилась за бретельку этого позорного платья.

– Ой, а что это у тебя?

– Ридикюль твой с документами, – хмыкнула Люся. – Рыбки и паспорта – сейчас самое важное. Их надо сберечь.

– Вот ведь! – потрясенно задохнулась Татьяна, в очередной раз дивясь сестриной живучести и хватке. Впрочем, помня, через что им обеим пришлось пройти, чтобы получить нансеновский паспорт, ничего странного. Люся и в огонь бы за этой бумажкой нырнула.

– Тряпки все равно потонули, но это ничего… не страшно. Платья – дело наживное. Ну, поплыли? – И она засунула свою рыбку в рот, за щеку. – Помолши, жожалужта, ага?

Грести Людмиле пришлось совсем недолго, что опять же было удивительно. Вдруг обнаружился берег, густо заросший каким-то местным камышом. Обессилевшие и дрожащие сестры буквально ползком вскарабкались на склон. Минуть десять они просто лежали в траве, приходя в себя. В этот момент им было уже все равно – есть рядом ребятки Ушастого Ду или нет. Лишь бы дух перевести.

Первой закономерно ожила Люся.

– Ш-тьфу! – Она выплюнула рыбку на ладонь. – И куда же это нас занесло, а? Хотела бы я знать.

«Когда происходит что-то экстраординарное, принято говорить: «Никогда в жизни не забуду». Потом, конечно, все забывается, теряет остроту и важность, тускнеет. Но я так и не сумела забыть ту, самую первую бессонную ночь, когда мы с Люсей жались друг к другу, дожидаясь рассвета. Мне до сих пор иногда снятся те предутренние сумерки и резкие голоса приближающихся к нам мужчин. Они идут прямо к нам, неумолимо сокращая расстояние между нашим неведением и жуткой истиной. И тогда я просыпаюсь – в холодном поту, с колотящимся о ребра, обезумевшим от ужасного предчувствия сердцем».

(Из дневника Тьян Ню)

Глава 2
Ни спрятаться, ни скрыться

«Оставаться самим собой… Кажется, это так просто. Может быть. Особенно во времена благоденствия и мира так легко быть яркой индивидуальностью, всегда и везде оставаться собой. Но сколько же на земле слабых, испуганных и беззащитных, у которых нет иного выхода, кроме как склониться под гнетом несчастий и менять чужие личины как перчатки, чтобы уцелеть, чтобы устоять и выжить. Но я верю, что никто не осудил бы нас ни тогда, ни сейчас…»

(Из дневника Тьян Ню)

Тайвань, Тайбэй, 2012 г.

Саша

От чтения Александру отвлек легкий стук в дверь. Девушка начала было торопливо прятать заветную тетрадь под подушку, а потом, сообразив, что делает, расхохоталась: взрослая уже, а все туда же!

– Я вхожу, – раздался тихий голос матушки, а через мгновение и она сама легко шагнула в студию: величественная и, как и всегда, безмятежная.

Саша впервые за день пригляделась к ней и почувствовала, как теплеет на сердце, – время пощадило ее родительницу. Волосы мамы, темные и блестящие, были скручены в искусный узел на затылке, а светлое домашнее платье ладно сидело на фигуре, с возрастом не потерявшей своей стройности. Впрочем, кажущаяся мягкость в манерах и поведении была обманчивой – девушка прекрасно знала, что в этом тихом омуте тоже водятся черти. Вот и сейчас по лицу матери барышня Сян поняла – семейного допроса блудной дочери явно не избежать.

– Добро пожаловать домой. Ты вернулась так неожиданно, Джи-эр[6]6
  Суффикс -эр образует «детский», уменьшительный вариант имени. В китайском языке фамилия ставится перед именем.


[Закрыть], и мы все некоторым образом обеспокоены, – подтвердила ее опасения мама, не сводя с дочки настороженного взгляда. – Не случилось ли чего-нибудь… недостойного?

Девушка невольно бросила взгляд на шкатулку. Почему-то она никому – даже родителям! – не хотела рассказывать о ее содержимом. Саша удивилась, внезапно сообразив, как похожи испытываемые ею чувства на ревность: мое! никому не отдам! никому не покажу!

– Все непонятно, – честно ответила она маме, не желая ни врать, ни говорить правду. – Но я здорова.

Матушка поджала губы, но расспрашивать дальше не стала.

– Каждому разговору – свое время, – согласилась она, отступая – дочь знала это – только для того, чтобы потом вновь вернуться к этой весьма деликатной теме. – Спустишься ли ты к обеду?

Искушение отказаться и продолжить чтение бабушкиного дневника было велико, но девушка ему не поддалась. Она и так нарушила семейное спокойствие – явилась и обрушилась на головы своих родителей внезапно и без предупреждения, как грозовой летний ливень. Не стоило огорчать их еще больше.

Сян Александра Джи поднялась, бросила быстрый взгляд в зеркало – оттуда на нее смотрели глаза, в которых не было ни уверенности, ни покоя, – и последовала за матушкой. Ее ждало очередное испытание: за большой стол в доме своего детства она не садилась уже больше десяти лет.

«Вот так, – подумала она, спускаясь со второго этажа в столовую, – из Сан-Франциско – в Тайбэй. Из нового мира – в старый».

Тишина – вот что подавали сегодня за родительским столом. В напряженном молчании Сян Джи положила в рот кусочек жареного кальмара и, надеясь, что он не встанет у нее поперек горла, проглотила угощение.

Матушка, излучая спокойную уверенность, подвинула блюдо с фруктами. Как ей удавалось сохранять невозмутимость, когда напряжение в обеденном зале было таким густым, что перехватывало дыхание, девушка не знала.

– Кхм, – наконец откашлялся отец.

Саша едва не поперхнулась от неожиданности – и сразу разозлилась на себя. Ей уже не пятнадцать лет, чтобы каждый раз дергаться при звуке отцовского голоса, ожидая наказания. Это раньше власть хозяина дома казалась ей необъятной, бесконечной, словно зеленые рисовые поля под солнцем, как гора Юйшань, окутанная грозовыми тучами. Теперь она выросла, сама – кирпичик за кирпичиком – выстроила свою жизнь так, как хотела: Сан-Франциско, балет… Ли. Девушка вдруг почувствовала, что ей хочется опустить глаза, – мысли о женихе вызывали внутренний протест и непонятные, мучительные сомнения.

Александра огляделась, пытаясь отвлечься. Взгляд невольно зацепился за все то новое, что появилось в доме за время ее отсутствия: цветастое покрывало на широком диване, низкий журнальный столик на толстых резных ножках, фарфоровую статуэтку улыбчивого божка. Незнакомые вещи, которые доказывали, что даже здесь, в Тайбэе, время не стояло на месте. Возможно, родители ее тоже смягчились – хотя бы немного, девушке было бы довольно и малости.

Наконец, после продолжительного молчания, отец положил свои палочки на маленькую полированную подставку и поджал губы.

– Рада видеть вас, папа, – выдавила Саша, выпрямившись.

– Зачем ты приехала, Сян Джи? – как и всегда, не желая использовать в разговоре русское имя дочери, нахмурился он. – Не ты ли говорила на похоронах твоей бабушки, что не собираешься больше возвращаться в Тайбэй?

«Горькие слова – лекарство, сладкие слова – отрава», – напомнила себе девушка и скривила губы в улыбке. Уезжая от родителей, она решила, что по-настоящему сумеет оставить Тайвань позади, только если откажется от прежней своей жизни со всеми ее правилами, условностями, поклонами и традициями. Новый мир требовал нового имени, и Сян Александра Джи превратилась в Сашу Сян – словно отсекла Восток от Запада, прошлое от будущего. Это была дань бабушке, русской по происхождению и воспитанию, и укор отцу с его вечным «ты должна».

Но теперь, вновь оказавшись в доме своего детства, Саша поняла – точнее, ее заставили понять, – что на самом деле ничего не изменилось и она по-прежнему балансирует на стыке двух миров.

– Теперь я предпочитаю, чтобы меня звали русским именем, – сообщила мисс Сян, не глядя на родителей. – И еще… У меня есть новости.

Девушка уже твердо решила, что про бабушкин ларец рассказывать им не будет. По крайней мере, пока сама во всем не разберется, не прочитает таинственное послание до конца. В конце концов, Тьян Ню только ей оставила свой дневник, верно? Но в этом случае, решительно подумала Саша, лишь одна весть способна заинтересовать ее семью.

Она набрала в легкие воздуха, собираясь с духом, и подняла руку. Кольцо Ли сверкнуло на пальце, будто насмехаясь над своей владелицей.

– О, – только и сказала матушка. – Джи-эр, девочка моя.

Девушка посмотрела на отца. Лицо его напоминало вырезанную из черного дерева маску – вокруг рта залегли глубокие складки, брови нахмурены, глаза прищурены.

– Ты не выйдешь замуж за американца, – наконец сказал он и отодвинул от себя тарелку так, будто перед ним стоял не рис со специями, а миска, полная червей. – Ты должна стать женой…

– Того, кого я выбрала, верно? – закипая, возмутилась девушка. – Его зовут Ли, и он…

– Того, кто тебе подходит! – сдержанно рявкнул хозяин дома. – Молодого человека из приличной семьи, а не выскочки, забывшего свои корни! Я запрещаю тебе вступать в брак с мужчиной, которого ты настолько не уважаешь, что даже не познакомила его с нами до свадебного сговора! Я не дам своего разрешения.

Александра отодвинула в сторону стул и резко поднялась.

– Мне оно и не нужно, – кошкой, которую погладили против шерсти, прошипела она. – Иногда я думаю, что у меня нет семьи, – не стало семьи после того, как умерла бабушка!

– Дочь! – с нотками недовольства в голосе укорила ее матушка.

– Я выйду замуж за Ли, и ваше одобрение не имеет для меня никакого значения! – чувствуя, как подступают к глазам слезы, заявила Саша. – Так и знайте.

– Ты станешь женой того, кого выберу я, или покинешь эту семью, – со своим извечным непримиримым упрямством процедил отец. – Моя уважаемая мать дала тебе много воли, и сейчас все мы расхлебываем последствия ее снисходительного к тебе отношения!

Саша едва не заскрипела зубами от ярости. Вот от этого, от такой судьбы и жизни, и сбежала она, едва ей минуло восемнадцать. Сбежала – но, видно, недостаточно далеко.

– Вы как будто не родители мне, – с трудом произнесла она, – а враги.

И, сказав это, внучка покойной Тьян Ню развернулась на каблуках и вылетела из комнаты, не обращая внимания на отцовский окрик. Пробежав по коридору, она распахнула входную дверь и выскочила на улицу, позабыв и о своей сумочке, оставленной в студии, и о дневнике. Ей хотелось только одного – снова уехать из Тайбэя и стать хозяйкой своим решениям и поступкам.

– Невыносимо, – проскрипела она, даже сейчас не решаясь говорить о родителях без должного почтения, и быстрым шагом пошла в сторону городского центра – прямиком навстречу своей судьбе.

Поначалу она просто летела вперед, не разбирая дороги, но потом, отдышавшись, поняла, что, сама того не сознавая, пошла по направлению к храму Луншань. Когда Саша была еще ребенком, они с бабушкой часто гуляли там, любуясь узорчатыми скалящимися драконами на пагодах. Память, словно насмехаясь над своей хозяйкой, коварно подкидывала ей непрошеные воспоминания: вот здесь Тьян Ню купила ей томаты в карамели, нанизанные на тонкую палочку, а вот тут, у этой тумбы, они с ней сидели после того, как девочка, тогда еще совсем малышка, упала и ободрала коленку. В тот раз Тьян Ню, тихо улыбаясь, присела на корточки и сказала внучке очень нежно, переплетая русские слова с французскими:

– Сейчас подуем на ссадину – и все пройдет, да, ma petite soeur? Ну не плачь, не плачь, лисичка.

Александра сглотнула и совсем не удивилась, почувствовав, как потекли по щекам непрошеные слезы. Не глядя по сторонам и почти ни о чем не думая, она поспешила к перекрестку и вдруг резко остановилась. Небо над Тайбэем, обычно ярко-синее, пронзительное, внезапно потускнело и нахмурилось.

Девушка застыла на одном месте, а потом прижала ладонь ко рту. В Сан-Франциско она отвыкла от прихотливой тропической погоды, забыла, что в Тайбэе всегда надо быть настороже: солнечная безмятежность тут быстро и стремительно сменялась бурными, но недолгими ливнями. Вот и сейчас вдалеке мрачно зарокотало, листья на деревьях тревожно зашелестели, трепеща под порывами ветра.

– О нет, – с изумлением и испугом выдохнула беглянка.

И тут пошел дождь. Хлынуло так, будто боги разом опрокинули на Тайбэй огромные кадки с водой. По мостовой заструились ручьи. С веселым звоном капли застучали по лужам, заколотили в стекла офисных зданий, запели, забормотали.

Саша растерянно заморгала. Еще минуту назад она выглядела вполне достойно, и вот в один миг летний ливень превратил ее в… в… пугало! Волосы прилипли к лицу, светлый костюм неприлично облепил тело, повис намокшей тряпкой.

Тихо взвизгнув, девушка прикрыла голову руками и огляделась. Вдоль дороги бесконечным рядом тянулись сверкающие стеклом офисы, но на другой стороне улицы Сян Джи углядела какое-то кафе. Призывно помигивая рекламной вывеской, оно обещало если не спасение, то хотя бы временную передышку.

Покачиваясь, потому что подошва босоножек вмиг стала скользкой, девушка побежала к спасительному укрытию. Пешеходный переход был пуст. Вытирая ладонями мокрое лицо, стряхивая с рук капли и шипя себе под нос, Саша шагнула на дорогу – и вдруг монотонное перешептывание дождя разорвал резкий скрежет, и что-то темное и, как показалось девушке, огромное стремительно рванулось сквозь дождевую пелену.

Она закричала. И в этот же момент тяжелый, сверкающий хромированными деталями, хищный байк вынырнул из ливневой хмари. С тонким, визжащим звуком колеса его проехались по мокрой мостовой, и железный зверь застыл в двух шагах от оторопевшей девушки, обдав несостоявшуюся жертву дорожного происшествия несколькими литрами грязной воды. Запахло паленой резиной.

Александра попятилась, пытаясь сохранить равновесие, поскользнулась и с тихим проклятием рухнула в лужу.

– Хей! – раздался откуда-то сверху насмешливый голос. – Где ты позабыла свои мозги, а, принцесса? Или жить надоело?

Онемев от ярости, негодования и острого желания убить незваного шутника с особой жестокостью, девушка подняла голову – и застыла.

Империя Цинь, 207 г. до н. э.

Люси

– Хулидзын[7]7
  Хулидзын (ху дзин, хули дзин) – лиса-оборотень.


[Закрыть]! Хулидзын!

– Что развизжались, поганцы! – сплюнув, Люся попыталась одновременно и сама увернуться от летящего комка глины, и сестру прикрыть. – У-у-у, быдло узкоглазое! Пшли прочь, хамы!

Она крутанулась на месте, как в танце, взмахнув песцовыми хвостами, и зашипела. Галдящие вокруг китайцы, над головами которых колыхался целый лес убийственных на вид орудий навроде вил, граблей и цепов, разом отшатнулись, залопотали, застрекотали. Люся с тоской огляделась. Они с сестрой стояли по щиколотку в жидкой грязи, мокрые и грязные с головы до пят, а вокруг бесновались аборигены. Проклятые китаезы окружили девушек таким плотным кольцом, что никакой лазейки для бегства не смогла бы отыскать даже настоящая лисица.

– Хулидзын!

Нападать местные пока не рисковали, боялись чего-то – может, в первый раз белых видят? – но закидать двух странных женщин камнями никакой суеверный страх им не помешает, верно? Ишь как стрекочут, подбадривают друг дружку… Злобно клацнув зубами на самого наглого пейзанина, сунувшегося к ним с каким-то коромыслом, Люся истерично фыркнула. Вот тебе и спаслись! Если первый же встречный с ходу материт по-своему: «Хули, хули!»

– Люсенька… – вдруг позвала сестра.

И голос у нее был такой странный, что Люся замерла, а потом уставилась на сестру вытаращенными от изумления глазами. В голове у девушки словно что-то щелкнуло, в ушах загудело, зазвенело… а потом сквозь шум, гам и звон прорвались те же самые вопли, вот только…

– Лиса! Лиса! – кричали вокруг, но Люся только головой трясла и все спрашивала сестру:

– Танюша? Ты… ты тоже их понимаешь?

Татьяна кивнула и сдавленно пробормотала:

– Да… теперь понимаю. Люсенька, да что же это? Ты только посмотри…

А посмотреть было на что. Сестры не так уж долго прожили в Шанхае, но среди тамошних обитателей Люся повертелась достаточно, чтобы догадаться – с этими крестьянами что-то сильно не так. Достаточно одного взгляда на домотканые одежды с запа́хом, пучки волос на макушках мужчин, соломенные лапти, чтобы понять – светопреставление забросило девушек очень-очень далеко от Китайской республики. Какие-то местные жители были слишком… хрестоматийные. Словно живьем сошли со страниц папенькиных альманахов и монографий. В тех альманахах Люся предпочитала рассматривать картинки, а в монографиях – вычитывать места про древние битвы, оружие, полководцев и «искусство спальных покоев», но даже ее крайне поверхностных знаний хватило для понимания: китайцы вокруг совсем древние.

– Либо нас так крепко приложило, что мы обе бредим… – вслух подумала Людмила, снова показав зубы типу с коромыслом. – Хотя даже в тифозном бараке у меня такого лютого бреда не было… Да что ж ты лезешь, нехристь, со своим бяньданом![8]8
  Бяньдан – китайское боевое коромысло.


[Закрыть] Ща я тебе его знаешь куда засуну?!

Китаец, заверещав, отпрыгнул, и Люся продолжила:

– Либо мы с тобой, как бы это сказать…

– В прошлом, Люсенька, – неестественно спокойно констатировала сестра. – В очень, очень далеком прошлом…

– Я так думаю, удружил нам папенька с этими рыбками. – Люся скрючила пальцы как когти и выразительно помахала перед напиравшими крестьянами. Те опасливо отодвинулись. – А какой хоть век на дворе, Танюша? Ты на пейзан повнимательней глянь, вдруг да узнаешь чего? Недаром все папенькины труды вызубрила.

– Судя по характерным прическам… – все тем же тоном начала Татьяна, выпрямившись строго, как классная дама, но сестра тут же ее перебила:

– А! Гляди! Кто-то важный пожаловал! Сейчас босоту отгонят, тут все и выясним. Ну хоть что-нибудь…

Сказала, но сама себе не поверила. Вид у приближавшихся незнакомцев, бесцеремонно пинавших кланявшихся и отползавших крестьян, был очень уж недружелюбный. Длинные одежды, доспехи, мечи, о господи, самые настоящие мечи, копья, какие-то боевые трезубцы, луки… Впереди на гнедом коне – мрачный тип в броне и с мечом, сразу видно – офицер, а насчет господ офицеров у Люси иллюзии развеялись задолго до октября семнадцатого года. Это Татьяне – дворянке и барышне благородные господа ручку целовали, щелкали каблуками и отодвигали стульчик, а кухаркину дочку норовили все больше за задницу ущипнуть да прижать где-нибудь за кустами сирени на даче в Териоки… А уж какие разговоры вели, иной гопник с Лиговки постыдился бы! Впрочем, пролетарии классово чуждым элементам по части щупанья баб тоже не уступали. И Танюша знает далеко не обо всех опасностях, которых сестры чудом избежали за время скитаний. Приходилось Люсе и кокетничать, и флиртовать, и задницей крутить, и подпаивать, и забалтывать… а одного матросика так и вовсе с поезда столкнуть, пока он, голубчик, братушек не позвал и они всей толпой не навалились…

С китайцами даже в каком-то смысле было проще. Пока ты еще не проститутка, есть шанс выкрутиться.

А вот что взбредет в головы древним китайцам…

«Мы – белые, значит, по их понятиям, – красавицы несказанные, а хулидзын по-ихнему – так и вовсе демоница… Может, и проскочим. Может, и повезет. Если уж мы колчаковской контрразведке мозги запудрить смогли, так и тут прорвемся же, да?» – убеждала себя Люся, но чутье ей упрямо твердило: на этот раз старые методы могут и не сработать. Разница менталитетов потому что.

Она постаралась выпрямиться так же гордо, как и сестра, и, сурово сдвинув брови, мрачно зыркнула вокруг.

Татьяна и Люся

Сидеть в открытой повозке, качающейся из стороны в сторону, было жутко неудобно, Татьяну подбрасывало на каждом ухабе. Но, по крайней мере, ее никто не трогал, а густая темная вуаль защищала от посторонних взглядов, как и широкополая шляпа – от солнца. А тем для раздумий девушке хватало.

Самое ужасное, собственно, не то, что они с сестрой оказались в прошлом, причем довольно далеком. Этот невероятный факт у Татьяны вообще в голове никаким образом не укладывался. Глаза вроде бы видят вокруг все эти мечи, доспехи, островерхие шлемы, пучки волос с воткнутыми шпильками на макушках у мужчин, уши слышат разговоры, которых китайцы двадцатого века вести никак не могут, а веры в реальность нет. Будто не с Татьяной Орловской все это безумие происходит, а она со стороны наблюдает, точно на сеансе в кинотеатре. Надо думать, это рассудок во имя собственной безопасности от мыслей о перемещении во времени постарался отгородиться. А вот то, что их с Люсей разлучили, действительно ужасно.

С самого начала было понятно, что офицер своей выгоды не упустит. За непроницаемостью его тяжелого взгляда Татьяна сразу угадала работу деловой мысли. Пусть для невежественных крестьян две необычные женщины в диковинных одеяниях – опасные демоницы, а для него они – весьма ценный трофей, который как можно скорее следует обратить в звонкую монету… Или что у них тут в ходу? А не выйдет продать, так хоть обменять или подарить кому-то высокопоставленному ради выгодной протекции. К тому же самый тупой солдафон быстро смекнет, что, если девица с хвостами до сих пор не обратилась в адскую зверюгу и всех на куски не порвала, следовательно, она лишилась своей силы, а потому можно и нужно ее быстрее ловить и в клетку сажать.

Китайцы, они – большие прагматики, что сейчас, что века назад. Так всегда говорил папа, только в его устах звучало уважение, а на деле хваленая китайская прагматичность оказалась в три раза хуже традиционного русского разгильдяйства. Папа, как сестры выяснили уже в Шанхае, очень любил приукрасить действительность. Экзотическая страна чудес и древностей оказалась на поверку весьма и весьма неуютным местом.

Впрочем, папенькины сказки и добрую службу Татьяне сослужили тоже. Едва девушка увидела мужчину в доспехах и верхом на лошади, к тому же во главе вооруженного отряда, она поняла, что говорить правду нельзя ни в коем случае. Никому! Никогда! Чем фантастичнее история их с Люсей появления, тем лучше. Дикари-язычники любят сказки. И никакого страха, никаких криков с истериками.

Посему Татьяна Орловская высокомерно вскинула подбородок и посмотрела на офицера так, словно ожидала визита как минимум главного императорского евнуха, но ее надежды были жестоко обмануты.

– Кто вы такая? – осторожно спросил воин, предусмотрительно выставив перед собой меч.

Таня, ни мгновения не раздумывая, сказала четко и ясно:

– Небесная дева, – а потом сделала плавный жест рукой в сторону Людмилы и молвила: – А это моя сестра – дева-лисица.

Офицер, глянув на Людмилу повнимательнее, сразу же попятился.

Злополучные хвосты, которыми неведомый кутюрье скупо обшил подол Люсиного платья, были такими грязными и заскорузлыми, что принадлежать могли только давным-давно издохшим песцам. Но они были белыми, и это обстоятельство не на шутку встревожило местных. Солдаты тревожно переглядывались, указывая пальцами на экстравагантный аксессуар танцевального наряда, из-за их спин то и дело выглядывали перепуганные крестьяне.

– Люся, запомни, мы – небесные девы, – прошептала Татьяна. – Ни слова о России, ни звука про двадцатый век. Поняла?

– Угу, – буркнула та.

Слава богу, Люсе не нужно повторять дважды. Она уже и сама смекнула, что, чем дольше продержит местных в неведении, тем больше шансов уцелеть. Девушки уже выдавали себя и за генеральских дочерей, и за, прости господи, комиссарш, им к перевоплощениям не привыкать.

– Следуйте за мной, небесные девы, – выдавил представитель власти, а затем выкрикнул короткую команду своим подчиненным.

Девушек тут же взяли в кольцо и куда-то повели.

– Держи себя так, словно действительно только что с небес свалилась, – напомнила Таня сестре. – Но не переборщи.

Та для острастки зыркнула вокруг себя по-звериному злобно, чтобы не сомневались: небесные лисы – они не любят, когда их против шерсти гладят.

Их сопроводили в деревушку неподалеку, и недавние охотники на небесных дев вынуждены были таскать воду для стирки небесных нарядов и купания, делиться едой и «дарить» тележку, чтобы пришелицы ноги по дороге не били. Впрочем, от угощения «феи» категорически отказались.

– Мы пока не можем прикасаться к человеческой еде, – сказала Таня, церемонно отодвигая чашку с рисом и в очередной раз удивляясь, как так получается, что все вокруг понимают ее, а она – их. – Нам, привыкшим к небесному нектару, она может навредить.

И покачала головой совсем как привезенная отцом из Парижа игрушка – китайский болванчик.

– И то верно, – шепотом согласилась Люся. – Еще отравят или усыпят. Потерпим.

Но на рис посмотрела с некоторой тоской и сглотнула слюну.

Все здешние люди носили халаты с запа́хом, подвязывая их широкими кушаками, и лбов никто не брил. Напротив, у мужчин на макушке красовался узел из волос, либо завязанный платком, либо сколотый шпилькой. Таня покосилась на короткие и осветленные пергидролем локоны сестры. Ее собственная стрижка тоже должна была вызывать у аборигенов нездоровый интерес. Равно как и белая кожа, серые глаза и прочие расовые отличия уроженки далекого Севера. Что и говорить, мода двадцатого века сыграла с обеими девушками злую шутку. С такими приметами здесь ни спрятаться, ни скрыться. Даже в шелковых халатиках.

Одних только чулок хватит, чтобы история о небесных девах сбереглась в памяти местных жителей еще по меньшей мере три века. Как увидели прислуживающие им женщины, что Таня перед купанием стягивает с ног грязные и мокрые фильдекосовые чулки, так заверещали и врассыпную бросились.

– Чего это они? – удивилась сначала Люся.

А потом глядь на причину страхов – точь-в-точь змеиный выползок валяется.

– Куда ни кинь, всюду клин. Как бы не прибили они нас, от греха подальше, а? Мало ли что в голову этим нехристям придет.

Так что помылись сестры без посторонних глаз. Еще неизвестно, чем покажутся суеверным женщина пояс для чулок или сорочка-комбинация. Заодно сговорились между собой, что рассказывать о житье-бытье небесных дев и лисиц.

– Ты, главное, упирай на то, что ты – лисица небесная, то бишь лиса, прожившая тысячу лет и допущенная на небо. Запомнила?

– Обижаешь, – улыбнулась Люся. – Мне папа те же сказки рассказывал. Я не только могу у мужчины украсть жизненные силы, но и знаю все на свете тайны, – и лихо так подмигнула, желая приободрить сестру.

– Всем говорим, что нас послал на землю Яшмовый Владыка и строго-настрого запретил говорить смертным, зачем это ему надо.

– Ха! Навру еще, что я не устерегла персики бессмертия в садах богини Западного Неба Си… как ее там, прости господи… Си-ва-мну. Вот!

Татьяна сдержанно фыркнула:

– Не «мну», а «нму»! Сиванму! Еще не хватало перепутать местных богинь.

– У китайцев полным-полно сказок про небесных дев, лис, белых обезьян и прочую нечисть, так что поверить должны. Не боись!

– Яшмовый Владыка все же авторитетней. Как-никак верховное божество у даосов, вершитель судеб на земле и на небе.

– Согласна. Против воли Яшмового Владыки они не попрут.

И новонареченная девой-лисой по имени Лю Си поклялась Богородицей неукоснительно придерживаться этой легенды, но после серьезно призадумалась:

– Но ведь по чьему-то же велению мы здесь оказались? Может, и в самом деле Яшмовый Владыка подсуетился?

Но рассказывать о том, что видела во время светопреставления, не стала. Вдруг померещилось с перепугу?

На том веселье и закончилось, собственно. Потому что при солдатах шутить было как-то совсем неуместно.

Отряд этот вез при себе какие-то ценности – то ли подати, то ли военные трофеи, а потому офицер Шао только и делал, что орал и ругался. Буквально из кожи вон лез, чтобы добро, нагруженное в повозки и прикрытое соломенными циновками, сберечь. Татьяна рассчитывала, что и их, небесных дев, безопасность была для него так же важна.

Однако она ошиблась. Нет, их не отравили и не усыпили, а разлучили – хитро и подло, как тут было заведено исстари. Рано утром, когда Таня еще дремала, офицер Шао елейным голосом попросил благородную госпожу небесную лисицу Лю Си выйти ненадолго из повозки, дескать, с ней хочет познакомиться глава города, который они как раз проезжали. И больше Татьяна сестру не видела.

– Вы пожалеете о своем самоуправстве, офицер Шао, – змеиным шепотом предупредила она и крепко сжала зубы, чтобы не разрыдаться от горя и ужаса.

Тот побледнел, но полный сдержанного гнева взгляд небесной девы худо-бедно выдержал. Видно, не из пугливых был. Остальные старались с Татьяной глазами не встречаться.

Ее везли в столицу ко двору императора, и это был явно не Пекин.

С восемнадцатого года, с первого дня бегства из Петрограда, они не разлучались больше чем на два дня. И то Татьяна все же пробилась в тифозный барак, чтобы ухаживать за мечущейся в бреду сестрой. А тут… В далеком прошлом, в огромной и совершенно чужой стране они с Люсей могут потеряться навсегда. Куда сестру увели? Что с ней сделали?

Оглушенная своей потерей, словно громом пораженная, Таня какое-то время ничего вокруг не видела и не слышала. Их родство, их общая кровь, их дружба были до сих пор как волшебство, как оберег, который защитит и отвратит дурные помыслы злых людей, направит на путь истинный и спасет.

И что же теперь? Почему-то в помощь императора Татьяне верилось с трудом. Будет ли самовластный владыка империи слушать женщину, хоть смертную, хоть небесную? Скорее всего, нет.

Бежать обратно в тот город? Так ведь поймают, и хорошо если снова отвезут в столицу, а могут ведь и сжечь. Или что они тут делают с чудны́ми белокожими и светлоглазыми девицами?

И тут в жизнь Татьяны Орловской снова вмешались высшие силы, а может, и сам Яшмовый Владыка, кто знает? Он, видимо наевшись персиков бессмертия, выбросил косточки с облака долой, вниз, на землю. И одна из них попала кому-то прямо по шлему.

Лю Дзы, командир повстанцев

– Командир Лю! Командир Лю!

Голос у доблестного Фань Куая был поистине громоподобен, вполне под стать молодцу, который выпивал три кувшина вина, съедал четверть быка и поднимал на щите троих друзей, – и все это лишь для того, чтобы потешиться. И если бы Фань Куай решил вдруг докричаться до Западного Неба, то наверняка преуспел бы. Но в то утро от могучего воина соратники ожидали лишь одного подвига – «генерал» Фань должен был разбудить предводителя. И, если уж говорить по чести, докричаться до престола Яшмового Владыки выходило как-то проще.

– Лю Дзы! Да проснись же ты!

Командир Лю, сопевший на циновке у прогоревшего костра, дрыгнул ногой и невнятно буркнул что-то, что верный Фань решил пропустить мимо ушей. И пустой кувшин командир обнимал так крепко, а причмокивал так сладко, что всякому стало бы ясно – снятся ему, самое меньшее, небесные девы. Он, впрочем, и земных не гнушался. Вот третьего дня как раз…

– Брат Лю! – Фань не выдержал и, наклонившись, проорал в самое командирское ухо: – Врагов проспишь!