Текст книги "Практическая политология: пособие по контакту с реальностью"

Парад наступающих

В конце 2015 г. незаметно для всех оказался снят один из основных запретов полуавтократий: запрет на разговор о будущем. Тоталитарные системы продают гражданину ускользающее светлое завтра, ради которого надо умирать и убивать, у демократий есть предвыборные программы и свобода слова для обсуждения всех аспектов бытия. Гибридные модели зациклены на прошлом, одновременно славном и трагическом, в котором мы были разом великими и обиженными. Рассуждать о будущем в таком режиме примерно так же прилично, как при живом дедушке спорить, что вы сделаете с его квартирой, когда она вам достанется.

Во второй половине 2015 г. планированием вдруг занялись все: политэмигранты, оппозиционеры, академические структуры, Аналитический центр при правительстве РФ. Кто пишет новую конституцию, кто стратегию реформы госуправления, кто схему санации действующего законодательства. В 2016-м эта планировочная активность усилится – программировать будущее станут все кому не лень. Подстегивает к этому выборная кампания, требующая каких-никаких, но программ, а главное – общее ощущение завершающегося политического цикла. Не будем уточнять, насколько это ощущение реалистично и насколько растяжимо во времени это завершение. Следует, однако, учитывать фактор «самосбывающегося пророчества»: то, о чем много говорят публично, особенно иерархически значимые фигуры, приобретает собственную субъектность и, в свою очередь, начинает влиять на реальность.

Более мрачной разновидностью самосбывающегося пророчества является принцип «кто чего боится, то с тем и случится». Он работает не потому, что судьба такая злодейка, а потому, что страхи наши часто небезосновательны. Невозвращение ужасных 90-х – важный для официальной пропаганды пункт в списке успехов действующей власти. Между тем многие элементы жизни в новых экономических условиях будут напоминать 90-е на другом техническом уровне:

– региональное разнообразие: бюджетная централизация, работавшая при высоком уровне доходов, при их снижении начинает оборачиваться против центра. Впечатление всеобщего единства достигалось большими расходами: если метрополия говорит регионам «выкручивайтесь сами, у нас денег нет», то это, в сущности, старое предложение брать столько суверенитета, сколько получится проглотить. В новом году различия между субъектами Федерации – как экономические, так и политические – станут более очевидными. Правовая база для этого есть – несмотря на все приложенные в начале 2000-х усилия по приведению регионального законодательства в соответствие с федеральным, конституция Татарстана, например, по-прежнему предоставляет республике значительную самостоятельность, в том числе внешнеполитическую (что неожиданно для федералов обнаружилось после конфликта с Турцией);

– новый дефицит: падение платежеспособного спроса сокращает ассортимент и понижает качество товаров, и наличие денег само по себе не спасет вас от пальмового масла во всех видах. Нужны знания и связи – к счастью, в новых условиях их предоставляет интернет, сетевые знакомства и службы доставки;

– порожденный бедностью рост организованной и неорганизованной преступности (ее питательной средой будут безработные или недокормленные силовики и несметные полчища расплодившихся в сытые годы охранников);

– новая гласность. Вообще полуавторитарный режим обладает риторической свободой, недоступной ни связанному идеологическими ограничениями тоталитаризму, ни демократии, где все следят за всеми. Пока у государства достаточно денег, чтобы быть центральным и наиболее привлекательным элементом политической системы, оно одно этой риторической свободой и пользуется. Экономический кризис и выборная кампания создают условия для эрозии привычного порядка. Борьба кланов за бюджетный пирог, борьба привилегированного бизнеса за деньги граждан, конкуренция политиков за симпатии недовольных, помноженная на возможности информационного общества, где каждый сам себе СМИ, даст нам в 2016 г. оживленную медийную картину. Ведомственные пресс-релизы будут писаться чуть ли не матом, чиновники будут жаловаться друг на друга информационным агентствам, говорящие головы будут не моргнув глазом переходить из одного политического лагеря в другой. На этом фоне президент и пресс-секретарь, пророк его, будут выглядеть последними защитниками советских норм официального приличия от наползающего хаоса.

Главными словами 2016 г. будут платежи, тарифы, сборы, штрафы и пени. Легко предсказуемый разворот государственного интереса от снижающихся сырьевых доходов к тому, что можно извлечь из граждан, начался еще в 2014-м, стал очевиден всем в 2015-м, а в 2016-м станет основным сюжетом внутренней политики. Творчество в этом направлении будет расцветать на всех уровнях власти – федеральном, региональном и муниципальном: мы увидим проекты введения сборов за пользование электросетями и туристического налога, региональные варианты «Платона» и его распространение на машины со все меньшей грузоподъемностью, новые платные дороги и расширение платной парковки до Полярного круга.

Хотя выглядит это все как судорожные попытки наполнить скудеющий бюджет, при ближайшем рассмотрении видно, что за каждым таким сбором стоит коммерческая компания-прокладка, которая и является основным бенефициаром схемы. Это открытие поразило общественность в случае с «Платоном»: последнее предложение отменить транспортный налог для большегрузов говорит как раз о том, что в бюджет не платить можно, а вот хозяевам компании – нельзя. В сфере ЖКХ давно известно, что, платя по квитанции, вы платите вовсе не государству. Таким образом политическая система кормит самое себя: тех акторов и группы интересов, из которых она состоит.

Одновременно государство будет пытаться сократить свои социальные обязательства путем того, что на бюрократическом языке называется «адресностью», что значит «дадим не всем». Бесплатное будет становиться платным, например в здравоохранении вызов «Скорой помощи» или врача на дом. Произойдет общее сокращение сектора бесплатных услуг и расцветет коммерческая медицина.

Принятый в декабре бюджет-2016 начнут редактировать сразу, как откроется весенняя сессия: правительству и депутатам придется придумать, как урезать расходы, не обидев тех, кого обижать страшно: в первую очередь это госаппарат, органы безопасности, армия и ВПК.

Точечный протест будет приобретать черты политического. Вторым после интересов значимых для режима групп и акторов ограничителем для твердой руки государства, залезающей гражданину в карман, является протест этого гражданина или страх такого протеста, обостряющийся в предвыборный период. Незакончившаяся история с дальнобойщиками – образец новости-2016. Такого рода новостей мы будем видеть все больше: точечные, ситуативные протесты, вызванные конкретной обидой или несправедливостью, без политических требований (если под политическими понимать требования кадровые), но с политическим запросом на участие – на учет своих интересов при принятии решений.

Центральная власть будет пытаться спустить решение каждой конкретной проблемы на региональный и ведомственный уровень, чтобы потом выступить финальным исцелителем ран и раздавателем подарков. Беда в том, что региональная инициатива может принять непредсказуемые формы в зависимости от ряда местных факторов: какой в регионе губернатор и начальник полиции, каковы отношения между ними, в каком состоянии политическая элита, появился ли у местного протеста яркий лидер. Где-то может быть проявлена неадекватная жесткость, где-то – столь же неадекватная уступчивость.

В протестах будут задействованы и политические силы – прежде всего партии и политики, участвующие или стремящиеся участвовать в парламентских выборах. Весьма возможно, что основными выгодоприобретателями нового протестного движения станут левые – у них есть легальный статус, структура и готовый набор лозунгов, гармонирующих с экономическими и социальными запросами «новых недовольных».

Для нашей общей безопасности было бы лучше, если бы протестные настроения могли выразить себя в ходе выборной кампании, но для этого нужны достаточно свободные и конкурентные выборы, которые бы не воспринимались обществом как формальность. Организация таких выборов, однако, требует от режима определенного перерождения, которого он по своей природе стремится избежать.

К сожалению, в отсутствие свободы собраний, свободы слова и общественных объединений, предоставляющих мирные легальные методы выражения своего мнения, формы этого протеста могут оказаться довольно дикими – вроде поджога здания администрации в Дудинке или расстрела в Красногорске. Забастовки – это еще относительно безобидный вариант. Долго молчать, а потом счесть себя «доведенным до отчаяния» и явиться к обидчику с обрезом и канистрой – довольно типичная реакция гражданина несвободного общества.

26.01.2016

Если бы тенденции были новостями

Поскольку мозг наш склонен воспринимать привычное как вечное, то все трансформации наблюдаемой реальности он либо игнорирует, либо интерпретирует в русле уже привычного. Если вы привыкли всюду видеть авторитаризм, то любые изменения будут для вас «усилением авторитаризма», или «дальнейшей концентрацией власти», или «приближением к распаду». Вас не удивит, что концентрация власти приводит к появлению конкурирующих центров принятия решений, авторитарные тенденции совершенно там же, где были год и два года назад, интернет до сих пор не закрыли, а распад, коллапс и крах рубля все никак не наступают. Если вы придерживаетесь другого края публично-политической платформы, то у вас в новостной хронике будут нескончаемые победы России на внешнеполитических фронтах, усиление ее влияния в мире, тенденции к промышленному росту и успехи импортозамещения. То, что все внешнеполитические победы пока не принесли даже точечного ослабления санкционного режима, «пророссийские кандидаты», побеждающие на всех выборах, не проявляют свою русофилию ничем, кроме туманных разговоров в адаптированном переводе RT, усиление глобального влияния манифестируется в основном ростом расходов и дальнейшим списыванием долгов тем, кто вполне в состоянии их платить (последние примеры – Куба и Монголия), а промышленный рост удается демонстрировать, только сравнивая один месяц с другим, но никак не уходящий год с предыдущим, тоже никак не смутит вашего душевного покоя, потому что не влезет в вашу картину мира.

Если представить себе вселенную, где социально-политические тенденции были бы новостными заголовками, то в России главных новостей-2016 было бы две: для политической системы – снижение управляемости, для социума – изменение общественного запроса. Для Европы и США главная новость-2016 – демократизация, расширение политического участия за счет ранее искусственно маргинализовывавшихся социальных страт и групп интересов и последующая мирная коррекция курса.

Снижение управляемости, которое можно еще назвать постепенной децентрализацией, было ожидаемым и неизбежным следствием сужения объемов той ренты, распределение которой есть базовый механизм функционирования режимов российского типа. В условиях обилия доходов, которые центральная власть распределяет, все конфликты внутри властвующей бюрократии легко разрешаемы. Как только ресурсная база оскудевает, наступает этап войны всех против всех, в которой функция верховной власти – поддерживать по мере сил хрупкий динамический баланс. И исполнение этой функции становится все сложнее и сложнее.

В уходящем году силовые кланы съедали друг друга и подвернувшихся под руку гражданских акторов, силовые ведомства боролись за выживание, статус и бюджеты, и все это происходило, как никогда, публично. Глава Следственного комитета публиковал в центральной печати программные статьи, боролся за сохранение своего ведомства, лишился своего главного герольда, глашатая и знаменосца и сам чудом удержался на посту. Как начало выясняться к концу года, одной из причин этого стала излишняя публичность обысков у главы Федеральной таможенной службы, уважаемого, в сущности, человека, который, кажется, ни в чем не виноват. Новая силовая сверхструктура – национальная гвардия – формировалась de jure и испытывала большие трудности с формированием de facto. Департаменты ФСБ сражались между собой, обменивались руководителями и совместно побеждали конкурентов из МВД и СК. Государственные и окологосударственные коммерческие компании сошлись в смертельной схватке за актив, служба безопасности одной из них задержала федерального министра. В 90-е такие вещи назывались олигархическими войнами, но сейчас этот термин подзабыли, и во всем предлагается видеть – на выбор – усиление репрессий, войну с коррупцией или даже «переход от брежневских к сталинским методам кадровой политики» (seriously?).

За скудеющий бюджет боролись и субъекты Федерации – кто слезами, кто угрозами, кто митингами, кто постами в инстаграмме. Еще один яркий признак децентрализации – все более манифестные различия между регионами как в уровне доходов, так и в политической культуре. Выразительнее всего это проявилось в ходе парламентской избирательной кампании, когда часть субъектов – в основном среднерусские регионы и городские территории – послушались кремлевских установок на «прозрачную конкурентную кампанию», под которой подразумевалось «давайте проведем эти выборы с чуть большим внешним приличием, чем в 2011 г.», и получили сверхнизкую явку с низким результатом «Единой России», а другая часть – преимущественно национальные республики – решили эти московские разговоры проигнорировать, провели кампанию привычными методами и получили в результате больше мандатов в новой Думе. Публично эта жутковатая для федерального центра ситуация («за нас не голосует Центральная Россия и города, зато нам рисуют явку и результаты те, кто потом дорого просит за свои услуги») интерпретировалась то как «убедительная победа «Единой России», то как «провал оппозиции» (какой оппозиции?). Много места занимали подсчеты «конституционного большинства», хотя опыт предыдущих созывов должен был убедить наблюдателей, что никакой связи между изменениями Конституции и наличием или отсутствием 300 голосов у любой из фракций не существует.

Сама новая Дума с первых дней своей работы стала демонстрировать повышенные амбиции и желание не быть объектом кремлевского кураторства, а курировать сама себя. Это довольно хорошо изученное политической наукой явление «спящих институтов» в имитационных автократиях: в условиях стабильности они охотно играют декоративную роль, но как только скелет режима начинает деформироваться, наливаются внезапной жизнью, пользуясь тем, что законные полномочия их обычно довольно обширны (они писались тогда, когда считалось, что это ничего не значит, а все решают понятия и обычаи – но понятия и обычаи меняются). Пока публичных интерпретаций происходящего слышно две: «новое руководство дисциплинирует депутатов» (говорят это обычно те же самые люди, которые называли все предыдущие созывы полностью подконтрольными) и «это просто новый спикер такой амбициозный». Как показывает политическая история, как только какому-либо институту или региону пришла пора усилиться, ему немедленно находится амбициозный руководитель, даже если все предыдущие были совершенно неамбициозные и спали на ходу.

Но верно и обратное: кому время тлеть, а не цвести, у того начинаются необъяснимые странности с управлением. Со сменой руководства и перестройкой своего политического блока заметно ослабела администрация президента, которую долгие предыдущие годы привыкли считать воплощением всего земного могущества. Внутри нее идет конкуренция подразделений и заместителей за сферы влияния, а ее монополия на управление внутриполитическим пространством теперь оспаривается и Думой, и Совбезом, и отдельными подразделениями ФСБ, и даже некоторыми экспертными центрами. Хочешь быть красивым – поступи в гусары, хочешь быть эффективным и загадочным политическим менеджером – займи административную должность в период высоких цен на нефть. При иной экономической конъюнктуре все управленческие задачи внезапно осложняются.

Экономическая конъюнктура, продолжающийся спад реальных располагаемых доходов граждан – тот фон, на котором разворачивается вторая скрытая драма последних лет, постепенная трансформация общественных настроений и изменение общественного запроса. Под псевдонимом «милитаристского угара» или «посткрымского консенсуса» (в зависимости от того, каких вкусов вы придерживаетесь) скрываются фиксируемые даже нашим несовершенным опросным инструментарием настроения, варьирующиеся от тревожных до депрессивных, глубокое разочарование в политических институтах и политических элитах и запрос на справедливость, не находящий выхода. Этот набор удивительно напоминает те социальные запросы, которые привели к Brexit, победе Трампа и высоким процентам изоляционистских партий с антиэлитистской повесткой в Европе. Только нашим гражданам недоступны ни выборы, ни референдумы. У нас слабо понимают, что выбрать из кандидатов двух системных партий одного и из двух представленных на референдуме вопросов один, а потом шумно и безопасно сокрушаться по поводу «революционных результатов» в легальной прессе – это и есть мир и стабильность, даруемые демократией.

В отсутствие таких стабилизирующих механизмов остается развлекаться деловой игрой для вице-губернаторов «как обеспечить 70 %-ную явку избирателей, которые не хотят голосовать, и 70 %-ный результат за кандидата, точного имени которого никто не знает». А в промежутках наблюдать бурную общественную реакцию на самовыдвижение другого кандидата, у которого нет никаких осязаемых шансов не то что выиграть выборы, но даже зарегистрироваться на них. Но подавленный запрос на альтернативное будущее – да вообще на любой сценарий будущего, кроме «день прошел, и к смерти ближе», – так велик, что люди готовы есть мел и штукатурку – причем даже воображаемый мел и гипотетическую штукатурку.

28.12.2016

Разворот-2016. Что изменилось в отношении общества к власти?
Сможет ли система перестроиться в ответ на изменение запроса в социуме

Главный результат 2016 года для российского социума – трансформация общественных запросов и разворот интереса общества к внутренним социально-экономическим проблемам. Такие длительные процессы не укладываются в календарные рамки – эта трансформация началась не в 2016 году, и закончится не в 2016-м и не в 2017-м.

Разворот настроений, фиксируемый социологами, конечно, вызван кризисом и прежде всего новым для нас явлением – снижением реальных располагаемых доходов населения. Это действительно новость: мы привыкли говорить, что у нас много бедных, столько-то людей живет за чертой бедности. Но для настроений людей имеют значение не абсолютные цифры, кто сколько получает, а изменение тенденции. Ведь люди, во-первых, сравнивают себя с соседом, со своей референтной группой, во-вторых, сравнивают себя сегодняшних с собой вчерашними.

До этого в течение 15 лет у нас шел рост доходов (хотя из этого и не следует, что люди стали богаты). В этой тенденции была пауза в течение 2008–2009-го годов, потом рост возобновился. Его во многом съедала инфляция, но он все равно присутствовал. А начиная с конца 2014 года происходит снижение. Ставшее уже привычным ощущение, что есть какая-то позитивная динамика, сменилось ощущением динамики негативной, причем она длится уже два года и перспектив изменения тренда не видать.

Из этого делали два противоположных вывода: либо что люди начнут возмущаться существующим политическим устройством и демонстрировать протестное поведение, либо что протестного поведения не будет демонстрировать никто, а люди адаптируются. На самом деле и то и другое – некоторое огрубление. Люди действительно адаптируются, и это разумная тактика в таком положении. Но общественный запрос меняется. Людей начинает все больше и больше интересовать то, что происходит в сфере, которая их непосредственно касается.

К чему это может привести? Когда дела в стране идут неплохо, естественно, что ответственность за эти дела, а значит и власть, делегируются тем, кто знает, как ими заниматься. Когда же дела очевидно идут нехорошо, в выгоде и пользе этого делегирования начинают сомневаться. Это видно даже из опросов. Растет число тех, кто на довольно туманный вопрос «считаете ли вы, что в стране все движется правильно?» (Левада-центр регулярно задает его именно в такой формулировке), отвечают: нет, неправильно, дела идут не так.

В этой связи стоит вспомнить прошлогоднюю статью, в которой Сергей Гуриев и Дэниел Трейсман объясняют, каким образом современные авторитарные и полуавторитарные политические лидеры поддерживают свою легитимность. Там выдвигается теория достаточной компетентности. Что это такое?

Есть революционные лидеры, и их тип легитимации – революционный, или харизматический, по образцу Уго Чавеса или Кастро. Им для поддержания своей легитимности необходимо все время демонстрировать победы над врагами, реальными и воображаемыми, или успехи, реальные и воображаемые. Чтобы все время подтверждать вот эту свою харизматичную, революционную легитимность, они должны идти от победы к победе.

В новых формах смешанного полуавторитаризма, как утверждают Гуриев и Трейсман, для поддержания легитимности в глазах граждан уже не нужно показывать никаких побед, а нужно лишь поддерживать и создавать ощущение «достаточной компетентности». Граждане должны верить, что власть скорее справляется со своей работой, чем не справляется. Для этого никогда не скрываются трудности, наоборот, они подчеркиваются. То есть говорится: да, у нас кризис, да, санкции, нас окружили кольцом врагов, плохая внешнеэкономическая конъюнктура. Но смотрите, мы же не умерли с голоду, не развалились на части, мы как-то справляемся.

Это и есть та самая достаточная компетентность. Пока в головах людей она присутствует, у власти будет легитимность даже при плохих экономических результатах. Именно поэтому нет протестов, считают Гуриев и Трейсман. Не только из-за репрессивного законодательства и аппарата принуждения, хотя это тоже важно: повышение цены протеста – один из эффективных методов снижения протестной активности. Но и из-за того, что люди считают: власти как-то работают, и вроде как ничего, справляются.

Когда осязаемая часть граждан начинает думать, что власть – это не решение, а проблема, что она не помогает им справиться с тяжелым кризисом, а углубляет его, тогда – а не просто от ухудшения уровня жизни – основание этой легитимности начинает проседать. Особенно это касается несвободных политических систем, где нет возможности трансформировать настроение в политическое действие (или это действие будет очень дорого тебе стоить). В таких системах прямой связи «стали хуже жить – разлюбили правительство» не наблюдается. Но сказать, что от экономических результатов мнение людей о власти вообще не зависит, тоже нельзя. Эта связь есть, просто она не такая линейная и растянута во времени.

Разочарование, уныние и депрессивно-апатичные настроения проявили себя очень ярко во время парламентской кампании. Они совершенно не были угаданы, судя по всему, нашим политическим менеджментом, который боялся слишком высокой явки недовольного электората и занимался усушкой этой явки. А оказалось, что бояться надо не этого – все городские территории, все среднерусские области просто не пришли. Эти настроения, выражаемые в отказе участвовать в выборах, на самом деле не так безобидны, как может показаться: они медленно подмывают эту базу легитимности, особенно на фоне желания продемонстрировать пост-крымский консенсус, чрезвычайное единство власти и народа. В условиях, когда люди никаким действием эту поддержку не выражают, а только отвечают в соцопросах так, как от них ожидают, демонстрировать это все труднее.

В результате итоги выборов были сделаны территориями, которые добиваются нужных цифр своими методами, без особенного участия избирателей. Это довольно опасная ситуация, она ставит федеральный центр в зависимость от этих территорий и перекашивает состав Государственной Думы, в которой эти регионы получили гораздо больше мандатов. И это ставит главную проблему-2018, потому что президентские выборы таким образом провести можно, но опасно. Думаю, что они их так и проведут, потому что ничего другого не придумают. И это будет проблема.

Вторая важная тема в развороте настроений – рост внимания к социально-экономической проблематике. Казалось бы, ничего нового тут нет: когда «Левада» или ВЦИОМ задают вопрос «Какие проблемы вас волнуют», все последние 20 лет первая тройка будет одинаковой: там будет инфляция, цены на еду и ЖКХ, и никогда не было и не будет величия Россия, приращения территорий, борьбы с внешними врагами. Тем не менее, сейчас видно, что людей не просто не очень сильно интересует внешнеполитическая повестка, а она, судя по всему, их раздражает. Не потому, что они не радуются величию России, они ему радуются, а потому, что для них приоритетными, насущными, не просто важными, а актуальными становятся другие проблемы, и они видят, что ресурсы расходуются не в соответствии с их расстановкой приоритетов.

Этот запрос, который в последнее время стали формулировать как запрос на справедливость, включает в себя и запрос на справедливое распределение ресурсов. Идея, что у нас больницы закрывают, а мы в это время неизвестно где неизвестно кого бомбим, – она присутствует и вызывает глухое раздражение от видимой неадекватности руководства: мы тут про одно, а они совсем про другое.

Это очень похоже на американские и европейские настроения, которые привели к так называемым «неожиданным» результатам выборов этого года. Элиты – про Фому, а граждане – про Ерему. И им негде встретиться и поговорить друг с другом, потому что они друг друга совершенно не слышат. Если такое явление возможно в демократиях, то оно уж тем более характерно будет для закрытой политической системы, в которой аппарат управления намеренно изолируется от социума, воспринимает его как враждебный и не желает с ним никак особенно коммуницировать. Беда в том, что в открытых системах, где каналы обратной связи работают, эти настроения можно канализовать в мирное, легальное политическое действие – голосование на выборах. Этим результатам можно потом ужасаться сколько угодно, но это все равно мирный политический процесс, предполагающий коррекцию курса после прихода новой партии или нового лидера. Это мирная и даже не очень затратная трансформация.

У нас все сложнее. Но и у нас властная машина пытается слышать, что происходит у людей в головах. Она пытается узнать это разными методами – проводит секретные опросы, пытается использовать с этой целью «прямые линии». Очень характерной была фраза Пескова о том, что «прямая линия с Президентом – это лучший вид соцопроса». В этом высказывании, во-первых, слышно стремление иметь хоть какой-то соцопрос, а во-вторых – непонимание того, что в линии участвуют специально выбранные люди, выборка не репрезентативна, и это не соцопрос, а просто парад жалоб. Но им хочется иметь какой-то соцопрос, которому можно верить.

Как у нас происходит взаимная адаптация власти и социума? В демократиях это происходит после выборов: есть желания людей, они в соответствии с ними выбирают из предложенного ассортимента. Те, кто в результате получают мандаты, начинают проводить заказанную политику.

У нас все наоборот. До выборов, результат которых должен быть таким, как заказано, власть пытается заранее стать этим новым кандидатом и ответить на то, что людям надо. Поэтому коррекция курса происходит до выборов. Все упражнения нового руководства Администрации президента, вся проектная активность власти в целом, писание программ реформ – все это попытки скорректироваться до выборов, чтобы их результаты были такими, как надо.

Это лучше, чем ничего. Демократический способ лучше, дешевле и адекватнее, это гораздо более тонкая настройка на общественные запросы. Но наш метод лучше, чем вообще никакого. Что выйдет из попыток системы скорректироваться, это большой вопрос, потому что система может измениться только настолько, насколько она может. Она не может глубоко реформировать самое себя, отрезать сама себе важные части тела. И все же повестка-2017, хотя и не будет формулироваться в таком виде, по сути будет попыткой скорректироваться, оставшись по сути такой же, попыткой ответить на общественный запрос, не давая возможности ответить на него кому-то другому в условиях политической конкуренции.

Дальше начинаются сложности. Например, когда мы говорим о том, что хорошо бы притушить нашу внешнеполитическую активность, потому что денег нет, а людей это раздражает, мы должны учитывать, что эта активность не притушивается усилием воли – не стоит абсолютизировать ничью персональную политическую власть. Есть группы интересов, сидящие на соответствующих бюджетах, которые заинтересованы в продолжении «политики войны». Это могущественные члены нашей властвующей элиты – ВПК, Министерство обороны, члены Совета Безопасности. Сказать: «все, ребята, извините, мы сворачиваемся», не получится: им надо это чем-то компенсировать. Придумыванием выхода из этой ситуации и будет заполнен 2017 год.

Важной темой будущих двух лет будет все, что касается образования и здравоохранения. В этой области виден очень опасный, радикальный разрыв между властной и общественной повестками. Для людей это становится все более и более важным, во-первых, потому что население стареет (а для нас, учитывая низкую продолжительность жизни мужчин, это означает рост доли женщин), а во-вторых – из-за развившегося в последние годы культа детей и восприятия людьми своей родительской роли как социальной и даже частично политической. И одновременно именно в области образования и здравоохранения происходит массовый сброс государством своих обязательств. Более несчастливого совпадения невозможно себе представить, с рассогласованностью этих двух повесток что-то надо делать, потому что это людей очень сильно раздражает. Они не понимают, почему государство себя таким образом ведет. А государство ничего не объясняет, даже обещаний никаких не дает.

С одной стороны, вроде как повторяется ситуация 90-х на новом уровне: денег нет, занимайтесь сами, как хотите. С другой стороны, в 90-е государство не содержало эти сферы, но оно их и не контролировало. Тогда оно говорило: «Денег не дам, зарабатывай чем хочешь», а сейчас – «Денег не дам, но посажу». Образовательные и здравоохранительные учреждения находятся на очень плотном контроле следственных органов и прокуратуры, которые по любому поводу туда приходят. При этом денег не дают. Это невозможное положение. Оно должно будет каким-то образом измениться. Нельзя одновременно и не кормить, и на веревке держать. Один из возможных вариантов изменений – входящее в ряде околовластных реформаторских планов делегирование части государственных функций в социальной сфере бизнесу и «третьему сектору» – некоммерческим организациям. Но для этого правила в этой сфере должны быть очень сильно либерализованы. Это тоже трудно, потому что контроль, надзор и репрессии – это хлеб могущественной властной группы проверяющих, которых за последние годы расплодилось чрезвычайно много. Их надо будет на что-то перенаправить, а это не так просто.