Текст книги "Игра мудрецов"

– В какой? – едва слышно спросил он.

– В тот, когда твоя жизнь рухнула. Думаешь, твой брат случайно сорвался с утеса? Как бы не так. Я скажу тебе, только дай подержать тебя за руку. Это настоящая тайна, она дорого стоит. Но ты ведь заплатишь, верно? В королях и героях больше силы, чем в других смертных.

Эдвард протянул ей руку, но Генри остановил его.

– Ты ослабел, когда меня вылечил. Она заберет у тебя столько силы, сколько сможет. Даже если ты после этого и не умрешь, далеко точно не уедешь.

– Отстань, – выдохнул Эдвард, пытаясь вывернуть запястье из его хватки, но Генри держал крепко.

– Ты видела, кто я такой, верно? – холодно спросил Генри, глядя на Секретницу. – Я могу уничтожить что угодно, в том числе тебя. Хочешь проверить? Мне терять нечего.

Он говорил спокойно, даже не злился по-настоящему и уж точно не собирался ее убивать, но угрожающему тону он учился у Освальда, а тот был в этом непревзойденным мастером. Секретница закусила губу и шагнула назад.

– Кстати, твой секрет не так уж дорого стоит, – прибавил Генри, чтобы закрепить успех. – Я и так знаю, что в тот день произошло, и сам ему скажу.

Эдвард опустил руку.

– Про тебя я тоже кое-что видела, – проворковала Секретница, глядя на Генри неподвижным, как у ящерицы, взглядом. – Есть что-то в твоем прошлом, чего ты и сам не помнишь, верно? Что-то, связанное с твоей матерью и твоим отцом. Большая, настоящая тайна. Я не смогла рассмотреть ее как следует, не хватило сил. – Вглядевшись в лицо Генри, она рассмеялась. – Ничем не могу помочь, ты ведь не дал мне подкрепиться. Впрочем, может, оно и к лучшему. Правда не всегда приносит облегчение. Некоторые секреты, темные секреты, лучше хоронить поглубже. Может быть, ты кого-то убил, а? Ты ведь разрушитель, чего еще от тебя ждать?

Генри видел: она уже знает, что ей ничего не достанется, и просто хочет испортить ему настроение. Но он все равно вспомнил тот сон: руки, перепачканные землей. А Секретница расправила плечи и пошла обратно в лес, с достоинством переступая через древесные корни. Удобной способностью исчезать и появляться в любом месте она, видимо, не обладала.

– Откуда ты можешь знать, что произошло? – без выражения спросил Эдвард, глядя ей вслед.

– Твой брат не сам свалился в ущелье. Джоанна с Освальдом убили его, чтобы твой отец впал в отчаяние и во дворце расплодилось побольше духов вражды.

Эдвард посмотрел на него так, что Генри захотелось втянуть голову в плечи.

– Ты два дня не мог найти времени, чтобы это сказать?

– Я и не собирался говорить. Ни тебе, ни королю.

– Прости, я, кажется, не расслышал.

– Слушай, вы достаточно себя изводили этой историей. Ну, теперь ты знаешь, и что? Вам обоим пора забыть и жить дальше. Прошлое ничего не значит, – зло сказал Генри, сам не понимая, кого хочет в этом убедить: его или себя.

– И это говорит тот, кто едет так далеко ради безделушки, которая возвращает память. Раз ты согласился идти в поход, выходит, цветок памяти тебе все-таки нужен, верно? – Эдвард нагнулся к нему с коня. – Вот только он тебе не достанется, даже если мне придется его разбить. Прошлое ведь ничего не значит, да?

Он пятками ткнул коня в бока, и тот сорвался с места. Генри и поникший Снежок остались стоять на дороге, и несколько долгих, будто растянувшихся секунд Генри задыхался от предчувствия беды. Что-то похожее испытываешь, когда стрела летит в твою сторону, и ты уже заметил ее, но не знаешь, успеешь ли уклониться. Лес вокруг был темным, незнакомым, приближался закат, и сначала Генри решил, что ему не по себе от того, что придется ночевать там, где и его, и коня ночью может кто-нибудь съесть, но тут же понял: дело не в этом. В груди разливалось приятное, успокаивающее тепло. Огонь был рад, что Генри снова один.

– Погоди! – в панике крикнул Генри. – Я еще кое-что знаю!

Эдвард резко дернул поводья, конь поднялся на дыбы и развернулся. Кажется, он решил, что Генри вспомнил еще что-нибудь про Джоанну, но Генри заговорил не об этом:

– Я знаю, что ты хочешь сразиться со зверем и доказать свою силу. А еще я знаю, что за эти полдня четыре раза помог тебе. Один ты бы не выбрался из лабиринта так быстро. Разозлил бы Марту, и она бы в тебя выстрелила. И не догадался бы, как победить Секретницу. А потом отдал бы ей свои силы. Боюсь, если бы не я, твой поход закончился бы еще до заката. Но у меня тоже есть проблема: я больше не могу сражаться. Не спрашивай, почему. – Генри шагнул ближе. – Давай заключим сделку. Я помогу тебе добраться до места целым и невредимым, ты победишь зверя, а в награду за помощь отдашь мне цветок.

Эдвард коротко рассмеялся.

– Меня тошнит от тебя, – с чувством сказал он.

Он снова повернулся, чтобы уехать, и тут Генри понял, что надо сказать. Каждому можно предложить то, от чего он вряд ли откажется.

– Принц не путешествует без слуг, верно? – обреченно спросил Генри. – Если ты согласишься, я на время похода притворюсь твоим слугой. Буду делать все, что скажешь.

Эдвард подъехал к нему. По его лицу Генри сразу понял, что попал в точку: кажется, больше всего Эдвард хотел его унижения. Хотел так сильно, что этот довод тут же перевесил все остальные.

– Ты, наследник Сиварда, не будешь совать всем в нос свои заслуги? И больше не попытаешься меня убить, как сегодня утром?

Эдвард с настороженным видом поднес к его лицу руку в перчатке. Когда Генри послушно приложился к ней губами, как делали все, приветствуя членов семьи короля, Эдвард злорадно улыбнулся. Видимо, это окончательно убедило его, что Генри не шутит.

– Отдай мне ту копченую курицу, – на всякий случай отъехав на пару шагов, велел Эдвард.

– У тебя же теперь полно припасов. – Генри кивнул на мешок на спине коня.

– Все вещи слуги могут в случае необходимости считаться собственностью господина. Законы королевства, том третий, глава шестая.

Генри нашарил в сумке сверток с остатками курицы и бросил ему.

– Лезь на коня, – уже с большей уверенностью приказал Эдвард. – Снежок утомился, он не будет сопротивляться даже такому варвару.

Генри, кряхтя, вполз на спину Снежка. Получилось только с третьего раза.

– Великолепно, – кивнул Эдвард. – А теперь за мной. И держись позади, слуги господ не обгоняют, к тому же так мне не придется тебя видеть. И развлеки меня беседой. Я слышал, охотники вечно рассказывают друг другу всякие байки.

– Может, еще на руках пройтись? – сухо спросил Генри.

– Спасибо за идею, но это подождет до привала, – безмятежно ответил Эдвард. Генри впервые видел его настолько довольным. – Кстати, за грубость к господину слуга может быть наказан лишением еды.

– Однажды мой отец выслеживал косулю, – покорно начал Генри, запоздало сообразив, что Эдвард выжмет из их уговора все возможное. – У косули сильные ноги, она может бежать очень быстро, но если почва влажная…

– Неинтересно, – перебил Эдвард. – Давай что-нибудь повеселее. И не забудь называть меня «ваше высочество».

Генри вздохнул. Зря он разозлил дрозда-разбудильника: теперь удачи от этого дня ему точно не дождаться.

Глава 5
Фарфор и ножницы

Кое-что Генри в тот день уяснил очень твердо: он ненавидит верховую езду Никогда еще он с такой ясностью не чувствовал, сколько в его теле мышц. Сейчас все они вопили от боли, а в суставы будто насыпали песку Снежок от поездки тоже никакого удовольствия не получал – плелся еле-еле, низко опустив голову и изредка всхрапывая с таким надрывом, будто сейчас упадет замертво. Хорошего настроения не добавляло то, что Эдвард ехал, не сгибая спины и ухитряясь любоваться окрестностями, хотя на вкус Генри более унылых и однообразных мест и в природе-то не существует: низенький голый лес со скользкой подстилкой прошлогодних листьев. Генри казалось, что это безрадостное путешествие тянется уже целую вечность, но когда он нашел в себе силы поднять голову и взглянуть на солнце, выяснилось, что оно даже не доползло до заката. Генри прикусил губу, чтобы не застонать. Только чувство собственного достоинства не давало ему умолять Эдварда о передышке и ночлеге.

Когда впереди показался перекресток, Генри уже почти лежал головой на холке Снежка. Но тут Эдвард резко остановился, кони чуть не столкнулись, и Генри быстро выпрямился, делая вид, что бодр и полон сил.

– Нам не нужно сворачивать, восток впереди, – громко сказал он.

Эдвард покосился на него через плечо.

– Спасибо, умник, тогда поезжай первым.

Он потянул коня за поводья, тот шагнул в сторону, и Генри наконец понял, в чем дело. Дороги не было.

Назад, влево и вправо уходили широкие тропы, выложенные камнями. Впереди был только лес. Эдвард сгорбился в седле, тупо уставившись в старинную хрупкую карту.

– Здесь должна быть дорога, – сказал он таким голосом, будто дорога, почувствовав его негодование, тут же появится.

– Этой карте триста лет? – уточнил Генри.

– Триста пятьдесят. Но что могло за это время измениться? – возмутился Эдвард.

Он был настолько потрясен, что даже не возразил, когда Генри забрал карту у него из рук. Чернила на ней выцвели, бумага покрылась заломами и трещинами, но что-то разобрать было еще можно. Дорога на карте действительно была, но Генри сразу понял, почему она исчезла.

– Дальше на этом пути куча всяких мест со странными названиями, – проговорил Генри, осторожно водя пальцем по старой бумаге. – «Фарфоровая беседка», «Подземный водопад», «Сияющий лес» – это какие-то волшебные места, так? Наверное, все они перестали работать, когда Сердце исчезло. Толку от них больше не было, люди разобрали дорогу и использовали камни для чего-нибудь еще. Камни неплохие, хорошо обтесаны, – со знанием дела сказал Генри, глядя вниз. – Прямо ровные кубики. Из них наверняка очаг хорошо складывать или…

– Можешь оставить при себе эти бесценные сведения. – Эдвард выдернул карту у него из рук, чуть не оторвав от нее половину. – Если поедем направо, там будет поворот на другую восточную дорогу. Надеюсь, ее эти варвары не разобрали. Что за люди! Уилфред всегда говорил, что чернь на все способна, но вот это просто…

Генри взял у него карту, изо всех сил стараясь держать спину прямо – ему казалось, что так он выглядит более внушительно.

– Другая дорога примерно в дне пути отсюда, а Разноцветные скалы – считай, что прямо напротив нас. Потеряем кучу времени на объезд – а вдруг той дороги тоже нет? Нет уж, надо ехать напрямик. Подумаешь, лес.

– Кони тут не проедут.

– Их родичи олени и лоси живут в лесу всю жизнь, значит, и эти как-нибудь проберутся.

– А, ну с этим не поспоришь, – ядовито сказал Эдвард, протягивая руку за картой. – Ладно, едем здесь. Как я могу ослушаться великого знатока?

Его конь побрел в лес, с хрустом давя копытами мелкие ветки на земле. Снежок, не дожидаясь от Генри указаний, потащился следом. Генри уже давно подозревал, что Снежка в движение приводят не столько неумелые команды седока, сколько пример товарища по несчастью.

Генри надеялся, что лес скоро поредеет, но он становился только гуще, кряжистее. Ни подлеска, ни кустарников – только старые морщинистые деревья. Кони осторожно переступали через корни, торчащие из земли, как спины змей. Больше всего Генри не нравилось, что этот лес слишком тихий, словно вымер. Единственными живыми существами, которые попались им на пути, были бабочки, иногда бесшумно пролетавшие мимо. Это было странно: бабочки живут там, где есть цветы, а их тут не было и в помине.

Солнечный свет наконец-то изменился, стал мягким, оранжево-красным – Генри, кажется, никогда еще так сильно не ждал наступления ночи. Изменился и лес: почва стала рассыпчатой, песчаной, среди обычных деревьев все чаще попадались какие-то невиданные: с сухими сероватыми листьями и курчавыми желтыми соцветиями, на вид хрупкими, как пепел. Генри понятия не имел, как они успели засохнуть такой ранней весной. На земле не было ни одного опавшего листа, там вообще ничего не было – ни веток, ни камней, ни звериных следов. Конские копыта оставляли глубокие вмятины, и Генри вдруг стало не по себе от того, что они потревожили это сонное место, где людей, возможно, сотни лет не бывало.

Эти мысли так его занимали, что он упустил из виду кое-что важное.

– Слушай, – начал он. Эдвард не откликнулся, и Генри нехотя прибавил: – Ваше высочество. Мы едем не на восток, ты забираешь сильно к югу.

– И с чего ты это взял? – бросил Эдвард, не оборачиваясь. – Тебе что, и компас выдали?

Такого слова Генри не знал, но вопросов задавать не хотелось – в основном потому, что даже говорить было больно. Мышцы живота ныли, будто по нему врезали кулаком.

– Солнце. – Он кивнул на скупые лучи, редкими полосами лежащие на земле.

Положение Эдварда было довольно трудным: либо упрямо брести неизвестно куда, либо послушаться Генри и свернуть. Эдвард размышлял над этим неловким выбором так долго, что лучи успели растаять окончательно. Лес сразу лишился красок, стал бесцветно-серым, – но продолжалось это недолго.

– Эти деревья… – пролепетал Генри. – Они…

Невзрачные соцветия на ветках едва заметно светились, будто в них остался солнечный свет.

– Сияющий лес, – выдохнул Эдвард, снова хватаясь за карту. – Ехали бы прямо вдоль бывшей дороги – не увидели бы. Он спрятан в чаще. Хорошо, что я предусмотрительно свернул к югу.

– А можно ты теперь предусмотрительно свернешь обратно? – раздраженно спросил Генри. Он так вымотался, что красотой его было не впечатлить. – Куроед о состоянии дорог не думал, а у нас три дня, чтобы добраться до места.

– Если устал, так и скажи.

Генри покачал головой. Отец учил его никогда не признавать своих слабостей.

– Ну, раз ты такой бодрый, милостиво позволяю тебе ехать первым, – сказал Эдвард и посторонился, довольный тем, как вышел из положения.

Деревья вокруг разгорались все ярче, воздух нагревался. Эдвард позади что-то говорил про сказки об этом лесе, но Генри его не слушал – он был слишком занят тем, чтобы держать северо-восточное направление без солнца, мха на деревьях и любых других признаков, по которым можно определить стороны света.

Судя по карте, этот странный лес должен был давно уже остаться справа, но то ли он за триста лет тоже изменился, то ли Генри все-таки сбился, – сияющих деревьев вокруг становилось только больше.

– Если ты устал, можем заночевать тут, зверей вроде нет, – на пробу сказал Генри, когда ночь сгустилась окончательно и цветы загорелись в полную силу.

– Я? Ничуть, – фыркнул Эдвард. – Ты прав: чем больше проедем, тем быстрее доберемся до цели.

Какое-то время они ехали молча. Генри радовался тому, что вообще перестал чувствовать собственные ноги, а Эдвард позади него озирался, глупо приоткрыв рот. Сияющие деревья окончательно вытеснили обычных собратьев – вокруг светились тысячи огней, и в их свете кора и листья деревьев казались серебряными. Генри вдруг стало любопытно, как устроены эти деревья, и он отломил маленькую ветку с цветком.

В ту же секунду свет вокруг потускнел, откуда-то налетел сухой пыльный ветер, а с ним – бабочки. Генри обернулся к Эдварду, и тот, увидев в его руке ветку, застонал.

– Чем ты слушал? – прошипел он. – Я же сказал, тут нельзя ничего трогать! Эти деревья живут вечно, новые ветки у них не отрастают! Странника ради, как можно быть таким идиотом? Нам конец.

– Ага, конечно. Бабочки съедят? – фыркнул Генри, хотя сердце у него противно сжалось.

Бабочек действительно становилось все больше, они кружили среди деревьев, как опавшие листья, подхваченные ветром. А потом разом стянулись в одно место, каждая замерла в воздухе, мелко хлопая крыльями, и Генри понял, что все вместе они теперь составляют огромное лицо с дырами вместо глаз и рта.

Генри показалось, что все его внутренности подернулись коркой льда, но все равно он не смог отказать себе в удовольствии взглянуть на Эдварда и убедиться, что тот позеленел и вытаращил глаза, как лягушка. А лицо тем временем открыло рот и с усилием произнесло:

– Навредили. Прощайте.

Слова едва можно было различить – звук был соткан из хлопанья крыльев. В ту же секунду лицо рассыпалось, а бабочки ринулись в атаку. Генри завопил так, что сам не узнал своего голоса. Он и не представлял, что хоботки для питья цветочного сока могут быть такими острыми, но они прокалывали кожу, как иглы. Отец рассказывал, что бабочки любят соль и при случае с удовольствием пьют пот или слезы людей и животных, но до Генри только сейчас дошло, что больше всего соли – в крови. Он махал руками, расшвыривая мохнатые тела с тонкими крыльями, наталкиваясь на усы и лапки, но бабочек были сотни, и Генри с ужасом понял, что драться с ними бесполезно. Даже если он снимет перчатки, даже если сможет достать нож, это его не спасет. Пару секунд он надеялся, что его кожа их обожжет, но бабочки забирались ему под воротник, вползали в рукава. Генри вскрикнул от отвращения, которое было сильнее страха, и одна из бабочек тут же влетела ему в рот.

Он успел подумать, что это будет самая глупая смерть, какую можно вообразить, – но внезапно все закончилось. Бабочки разлетелись в стороны, а затем вновь сложились в разноцветное лицо. Генри выплюнул ту, что влетела ему в рот, и без сил рухнул на холку коня. Как ни странно, Снежок и его собрат спокойно разглядывали землю в поисках травы. Бабочки не тронули коней, а те не видели в их поведении ничего необычного.

Генри с трудом огляделся, пытаясь понять, что спасло ему жизнь, и увидел, что Эдвард ухитрился слезть с коня и застыл в странной позе: стоял на коленях, прижав руку к сердцу и отведя вторую назад.

– О великий Рой, прости моего слугу за невежество и глупость, – трясущимся голосом проговорил он. – У него плохо с головой, он сам не знал, что делает. Умоляю, прости нас за то, что мы нарушили священный покой этого места. Мы уважаем твою великую силу и клянемся, что ни одна ветка больше не пострадает. Наши сердца полны раскаяния, прими его благосклонно!

Лицо некоторое время молча глядело на него сверху вниз, а затем повернулось к Генри.

– Извините, – промямлил он, сполз с коня и поклонился.

Его трясло так, что он едва стоял. Лицо продолжало бесстрастно смотреть на него, и Эдвард, не разгибаясь, с такой силой дернул Генри за ногу, что тот повалился на землю.

– Извиняйся как следует, или они нас прикончат, – прошептал Эдвард.

Генри крепче прижался лбом к земле. Он и слово «извиняться» только недавно выучил, а что к нему еще прибавить?

– Простите, – выдавил он. – Глупо было отламывать ветку. Волшебство проснулось только недавно, я еще не понял, что можно, а что нельзя. Но я научусь. Только отпустите, я не хочу здесь умереть.

– Великолепная речь, – прошипел Эдвард таким тоном, что сразу было ясно: это не похвала.

Генри оторвался от земли и посмотрел на застывшее над ним лицо из бабочек. Оно придвинулось ближе – и рассыпалось. Генри закрыл голову руками, но его не тронули. Хлопанье крыльев становилось все тише. Когда он наконец решился открыть глаза, бабочек вокруг больше не было. Генри тут же вскочил, вытащил из чересседельной сумки флягу с водой и начал жадно пить. Он никак не мог отделаться от мерзкого ощущения, что бабочка все еще у него во рту.

– Не стоит благодарности, – фыркнул Эдвард, ощупывая красные точки укусов у себя на лице. Видимо, ему тоже досталось. – Хотя в списке степеней выражения признательности этот случай тянет на десятку.

– Э… спасибо? – осторожно проговорил Генри, убирая флягу обратно.

Он понятия не имел, что благодарность можно выражать как-то еще, но Эдвард, не вставая с колен, прижал руки к сердцу и, глядя на Генри широко открытыми глазами, взволнованно проговорил:

– Ваше высочество, вы мне жизнь спасли! Я не знаю, как выразить свои чувства, мое сердце переполнено! Несомненно одно: я навечно ваш должник и буду счастлив доказать свою преданность словом и делом. – Он встал, тут же сделав нормальное лицо. – Примерно так. Но поскольку тебя воспитывали не то волки, не то медведи, «спасибо» сойдет.

– Никогда не думал, что бабочки так свирепо защищают деревья, – пробормотал Генри.

– Видимо, способность образовывать Рой вернулась с волшебством, – сказал Эдвард, успокаивающе поглаживая коня, хотя тот, кажется, и так чувствовал себя прекрасно. – У животных, птиц и насекомых есть лишь искры разума, но если их виду или их земле угрожает что-то серьезное, они собираются вместе, и все эти искры сливаются в одну. Это и называется Рой. Он имеет разум, может общаться с людьми и наказывать преступников – и снова распадается, когда опасность миновала. Нам повезло, что ближе всех к месту твоего варварства оказались бабочки, а не ядовитые змеи.

Генри поднял ветку, которую уронил, когда на него напали. Она была теплой и по-прежнему светилась. Древесного сока на сломе не оказалось – ветка была совершенно сухой, будто отломили ее неделю назад. Генри хотел выбросить ее, но передумал и спрятал в карман куртки.

Эдвард тем временем полез обратно в седло, и Генри вынужден был признать, что соревноваться с ним в упрямстве сложнее, чем он надеялся.

– Ты не возражаешь, если мы отдохнем? Я немного устал, – через силу проговорил Генри, и Эдвард милостиво кивнул.

Генри надеялся, что они просто рухнут и заснут, но Эдвард зачем-то начал снимать с коня сумки, седло и упряжь, а потом намочил водой из фляги кусок ткани и принялся протирать коня.

– Воду лучше зря не расходовать. – Генри ткнул носком ботинка сухую, как пыль, землю. – Ручья поблизости точно нет.

– Снежок терпел тебя весь день. Еще немного хамства с твоей стороны, и, боюсь, к нам опять примчится Рой, на этот раз – из злобных коней, которых ты оскорбил в его лице, – невозмутимо ответил Эдвард.

Когда Генри, путаясь в ремнях, кое-как расседлал коня, Эдвард швырнул ему тряпку. Генри скрепя сердце полил ее водой и начал вытирать Снежка, стараясь держаться так, чтобы тот не смог дотянуться зубами до его руки. Но тот не пытался укусить – он понуро стоял, переминаясь с одной дрожащей ноги на другую, и Генри внезапно почувствовал что-то похожее на жалость. Он никогда не жалел взрослых зверей, только детенышей, оставшихся без родных, и, не зная, как это выразить, похлопал Снежка по носу. Тот посмотрел на Генри своим полубезумным взглядом и ткнулся носом в его ладонь.

– Есть просит, – сказал Эдвард. – Проверь свои богатые припасы, наверняка там что-нибудь для него найдется.

Сам он был занят тем, что скармливал черному коню яблоки, и Генри с трудом заставил себя сделать то же самое. Он с детства охотился на зверье и ел его. В том, чтобы кормить животное самому, было что-то неправильное.

– Ты что, на ночь его не привяжешь? – не поверил Генри, когда Эдвард расстелил на земле одеяло и сел, прислонившись спиной к дереву.

– Он уже привязан. Ко мне, – лениво ответил Эдвард, не открывая глаз. – Лошади – это друзья, не просто звери. Болдера я полжизни знаю. А Снежок младше, так что не уйдет, пока не ушел Болдер.

Речь его становилась все более невнятной, и под конец фразы Эдвард, кажется, просто вырубился от усталости – с тем же важным видом, с каким бодрствовал. Это было отлично: Генри наконец-то можно было не изображать, что ему все нипочем, и он со стоном растянулся во весь рост, уткнувшись лицом в землю. Вот только сон почему-то не шел – сколько Генри ни ворочался с одного бока на другой, сколько ни подкладывал под голову седло, узел с одеждой или куртку, ничего не помогало. Свет деревьев был мягким, убаюкивающим, даже кони уснули прямо стоя, опасности не было, вокруг ни зверя, ни птицы, но впервые в жизни Генри не мог заставить себя уснуть. Потом ему пришло в голову переместиться в дом Тиса и поспать там, на удобной кровати, но он побоялся: время в облачном доме идет быстрее, наверняка он не успеет вернуться к утру.

Генри бессмысленно смотрел в подсвеченную золотым сиянием темноту, пока она не начала светлеть. Когда первый луч рассвета тронул небо, Генри показалось, что поблизости захлопали птичьи крылья, но он не успел оглядеться – сон обрушился на него, как удар.

Проснулся он от того, что на лицо ему лили воду. Она попала в нос, Генри вдохнул и закашлялся, отплевываясь.

– Я уж думал, ты ноги протянул, – сказал Эдвард, убирая флягу. – Хотя вряд ли я бы от этой новости заплакал.

– Нечего расходовать воду, – прохрипел Генри. Судя по солнцу, он проспал меньше часа. – Мог просто ткнуть меня сапогом.

– Да я все ноги об тебя отбил. И руки. И сорвал голос. В спячку тебя, видимо, медведи учили впадать, – проворчал Эдвард и отошел, довольный собственной шуткой.

Под деревом он уже успел разложить еду и посуду – так, словно думал, что он все еще во дворце. Генри достал из своей сумки вяленое мясо и начал жевать, изо всех сил пытаясь держать глаза открытыми.

– Не мог бы ты отсесть подальше? – спросил Эдвард. – А то такое чувство, будто у меня над ухом дикий зверь раздирает добычу.

Генри уставился на него, не вынимая изо рта кусок мяса. Эдвард ел курицу ножом и вилкой, положив на колени тарелку и ткань с кружевным краем. Вот это действительно выглядело дико, и Генри сел с другой стороны дерева, чтобы не смотреть. Он догрыз мясо и заел его какими-то сушеными фруктами из дворца, поневоле прислушиваясь к тому, что происходит за спиной. Там было так тихо, что Генри высунул голову, чтобы убедиться, что Эдвард не сбежал, – но тот продолжал есть, только почему-то совершенно бесшумно. Увидев, что Генри таращится на него, Эдвард тут же скривился.

– Лицо вытри. Да не рукавом! – рявкнул он и, скомкав кружевную ткань у себя на коленях, швырнул ее в Генри.

Тот поймал ее на лету – и вдруг в голове его ярко, до боли, вспыхнуло слово, которого он никогда раньше не слышал.

– Салфетка, – выдохнул он.

Генри разглядел кусок ткани со всех сторон. Он никогда бы не поверил, что люди используют такую красоту за едой, но какое-то смутное воспоминание говорило ему: кружева – это не обязательно, салфетками пользуются не только богатые.

Забыв про еду, он крутил салфетку в руках, пока в голове не всплыло что-то еще. Он сложил ткань несколько раз, перегнул, вывернул – и получилось что-то вроде неуклюжего цветка с четырьмя лепестками.

– Вот это – зимняя звезда, – выдохнул он, поглаживая ткань.

Эдвард смотрел на него так, будто всерьез полагал, что Генри сошел с ума.

– Ну да, так складывают салфетки на Зимний день. В любом доме, насколько я знаю. Это традиция. Я понятия не имел, что у этого узла еще и название есть, – сдержанно проговорил Эдвард. – А теперь, может, перестанешь играть с салфеткой?

Генри не двинулся. У них с отцом не было салфеток, они не праздновали Зимний день, но он откуда-то знал то, чего не знал даже принц. «Тайна в твоем прошлом, – сказала Секретница. – Может быть, ты кого-то убил? Ты разрушитель, чего еще от тебя ждать?»

– Я не помню, – пробормотал Генри. – Но у меня же была мать, да? Ты ведь помнишь свою, а она давно пропала. Почему я не могу вспомнить?

Эдвард посмотрел на него с вежливым раздражением.

– Послушай, у нас, видимо, возникло недопонимание. Ты как будто думаешь, что мне есть дело до твоих проблем. Но мне – усвой это хорошо, я повторять не буду – наплевать. Мы не друзья и никогда ими не будем. Ты можешь оказаться полезен, но держи при себе душещипательные истории о пропавшей мамочке. Если ты закончил, поехали. Снежка я уже оседлал – ты бы с этим полдня возился.

Он встал, аккуратно собрал посуду и взял у Генри салфетку. Зимняя звезда сразу распалась, и Генри заморгал, будто просыпаясь. Он с трудом залез на коня, и Эдвард как будто случайно пропустил его вперед – видимо, не хотел снова сбиться с дороги.

За все утро они больше не сказали друг другу ни слова.

Было уже за полдень, когда Эдвард решил сделать привал. Сияющий лес давным-давно остался позади, вокруг тянулся обычный перелесок – то поляны, то скопления деревьев. Ничего волшебного и никакого человеческого жилья – скучная, однообразная местность, где ничто не отвлекало Генри от мыслей о том, как у него невыносимо болит все, что только можно.

– Ты никогда не сидел в седле, верно? – спросил Эдвард, легко спрыгивая на землю.

– Однажды, когда мы убегали от черной армии Освальда. Я научился сам.

– Я вижу.

Генри со всей силы дернул поводья – он уже понял, что это заставляет лошадь остановиться, – и, кряхтя, слез на влажную, едва пробившуюся сквозь палые листья траву. Ноги у него дрожали, как травяное желе, которым когда-то угощал его Тис.

Кони с хрустом принялись щипать траву, а Генри хотел было лечь на огромное поваленное дерево, чтобы унять ломоту в спине, но Эдвард велел встать.

– Ты уже прекрасно усвоил, как нельзя сидеть на коне, но я покажу еще раз, – сказал Эдвард, перекидывая ногу через ствол лежащего на земле дерева. Затем он, согнувшись в три погибели и втянув голову в плечи, стал раскачиваться из стороны в сторону. – Если бы Снежок умел говорить, поверь, ты бы много о себе услышал. Думаешь, приятно, когда тебя колотят пятками в бока и дергают за голову? А вот так сидят верхом нормальные люди. – Он расправил плечи, прижал локти к бокам и осторожно тронул пятками дерево. – Повторяй. А то ты так тащишься, что мы никогда до места не доберемся.

Следующие полчаса Генри, чувствуя себя глупее некуда, безропотно делал вид, что поваленное дерево – это конь, а две тонкие ветки – поводья. Эдвард ходил вокруг и сыпал указаниями.

– Заскакивай рывком, не копайся. Седло сползет, пока ты на нем болтаешься. Управляй бедрами, а не руками. Держи спину. Представь, что вы с деревом, то есть с конем, одно целое.

Возможно, эти унижения продолжались бы еще долго, если бы Генри не заметил вдалеке кое-что очень странное. Не слушая окриков Эдварда, он встал и пошел к лесу. Ботинки с чавканьем вдавливались в землю, колючки цеплялись за одежду, но Генри упрямо пробирался вперед – в заросли можжевельника, туда, где высился куст, непохожий на остальные.

Он был подстрижен в форме сужающейся спирали, – как улиточный панцирь, вытянутый вверх. Генри сперва подумал, что можжевельник вырос таким сам – хотя это было странно, потому что его собратья были самыми обычными – но, подойдя вплотную, он увидел сладко пахнущие хвоей срезы на конце каждой ветки. В чаще, далеко от человеческого жилья, кто-то неизвестно как (и, главное, неизвестно зачем) потратил уйму времени, чтобы придать кусту такую замысловатую форму.

Услышав восхищенный стон, Генри обернулся. Эдвард все-таки пошел за ним и теперь смотрел на куст, как голодный на мясо. А потом судорожно вытащил из кармана карту, какое-то время таращился в нее и бросился назад, отпихивая ветки с дороги. Генри молча поплелся следом. Эдвард несся к своему коню с таким видом, будто сейчас ускачет, даже не вспомнив про то, что приехал не один.

Пока Генри вскочил в седло (рывком, не копаясь), Эдвард уже почти доскакал до леса, ловко объезжая колючие кусты.