Текст книги "Сказки Тариэля"

Сказки Тариэля
Екатерина Соллъх

© Екатерина Соллъх, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Первая сказка

Девочка открыла глаза. Зелёное утреннее небо отражалось алыми всполохами в густом тумане. Бабочка вспорхнула с её плеча, мазнув по щеке сиреневым серебром крыла. Ветер изогнулся радужной дугой, раскрывая крылья птиц и сдувая с травы пепел сгоревших за ночь звёзд. Девочка улыбнулась цветущим деревьям. От этой улыбки розовые как осторожные взгляды лепестки зимним ливнем осыпались на спящую землю. Она знала. Теперь она точно знала, что означает это слово. Понимание пришло ночью, вместе с туманными снами и осколками яви. Пришло, отразилось от пронзительно-синих мыслей, кругами разошлось в крови. Девочка рассмеялась. От этого смеха треснули тучи, рассыпался мелким, ослепительно-прозрачным бисером туман. Звеняще-многоцветные лучи солнца пронзили её. Каждая частичка тела девочки сияла. Подняв лицо к онемевшим небесам, она танцевала, сминая кровоточащую, изломанную траву. Босые ноги с бессильной нежностью касались острых как белые слова камней. Сердце первым камнем лавины металось в груди. Девочка кричала от разрывающего на капли счастья, и крик серебряным молоком отражался от далёких гор. Она знала, она поняла. Всё, что окружало её, менялось. Немыслимо изгибалось, перестраивалось, меняло цвет. Всё, что окружало её, было отражением её сознания. Девочка побежала, игольчато-алым дождём оставаясь на травах и перьях умолкнувших птиц. Невысказанное слово горело обжигающе-синим огнём в глубине её глазниц. Ослепительно-белая боль дарила свои пьяные от яда цветы девочке, что бежала по долине, наполненной осколками разбитых сердец. Небо звенело над ней колокольчиками преданных тайн. Девочка бежала туда, куда улетают птицы, когда у них отбирают крылья. Под ногами её хрустально ломались зеленовато-хрупкие косточки ночных кошмаров. Горьковатый от дыма ветер срывал смех с её губ. Он смешивал его с пеплом истлевших цветов и уносил к багряно-солёным водам закатного моря. Ветер прятал смех в жемчужины, синие как кровь. Девочка взбежала на холм, ломая ступнями сумеречно-чёрные перья. Время крупинками сыпалось с изломанных ветвей. Она ждала его. Он обязательно должен был прийти. Неумолимый, как нежное прикосновение вечности. Бесконечный как зимний рассвет. Ведь она поняла смысл слова. Он не должен позволить ей произнести его. Он обязательно придёт. Девочка подняла руки и погрузила их внутрь себя. Сердце, синее как крик птиц лишённых крыльев, плакало на её ладонях. Слёзы хрустально звенели, алой росой оседая на облаках. Девочка засмеялась и начала танцевать. Она слышала звон радуги в ветвях сгоревших молний, и этот звон был её музыкой. Она смеялась, и смех отражался от раскалённого льда под её рассечёнными временем ступнями. Смех перекатывался разбитым стеклом в глубине её чёрных зрачков. Смех тёк вместе с синей, как солнечное тепло, кровью по обожженным, разорванным осколками боли запястьям. Девочка смеялась и танцевала на продуваемом всеми штормами холме, что был сложен из птичьих костей. Она держала в руках истекающее синим сердце. Она была счастлива. Так бывают счастливы скалы, о которые разбиваются птицы. Так бывает счастлив огонь, обнимающий хрупкое тело. Так бывает счастлив металл, разрезающий тёплую плоть. Она была счастлива. Она смеялась. Вихрем взметались из-под её ног взгляды, которые птицы по ночам роняют с неба. Она танцевала, и танец её будил огонь в холодных глубинах земли. Белые губы беззвучно шептали, целуя золотисто-влажный воздух. Синие слёзы чертили узоры забытых земель на белом шёлке, который обнимал сияющее солнечным светом тело девочки. Невыносимая нежность стеклянными слезами стекала по розово-бледным щекам, застывала звёздчатым льдом. А сердце в ладонях билось в ритме звучания забытого слова. Крылатые тени, бесшумные, как ливень перед самым рассветом, стояли на склонах холма. Они беззвучно пели, вплетая свои взгляды в лоскуты радуги. Они ждали, сжигая века в латунных чашах. Ждали её. Но ветер трепал их сломанные крылья и разбрасывал искры по обломкам облаков. Потом они замерли, и ветер прошептал им тайну о шагах, которых не слышно. Он пришёл. Грозовым всполохом разрисовал небо, вплёл бисер дождя в покрывало упавшей из глубин тишины. Он поднялся на холм, пряча в ладонях серо-стальную печаль. Время оседало стальными каплями на его плечах. Мальчик подошёл к девочке, и она остановила свой танец. В его иссиня-чёрных зрачках металось отражение огня, что горел внутри неё. Мальчик улыбнулся. От его горькой улыбки рассыпались тени, засмеялся от огненной боли ветер. Ломко хрустели под ступням кости птиц, бросавшихся в ущелья. С горьким звоном упали на камни и рассыпались крошевом песочные часы. Мальчик подставил ладонь под синие капли. Они собирались небольшими озёрами, стекали между пальцев, падали вниз, на таящий лёд. Мальчик поднял руку. Он оставил янтарно-синие полосы на бледно-снежном шёлке щёк девочки, которая танцевала на костях убитых птиц.

– Зачем ты сделала это. Здесь никто не услышит, как поёт твоё сердце. Не увидит, как красиво падаю капли твоей крови. В тебе почти не осталось всполохов. Зачем ты отпустила рассвет?

– Потому что я…, – мальчик положил пальцы на губы девочки, оставляя ожоги немыслимых узоров.

– Молчи. Это слово не должно быть произнесено. Никогда

Мальчик ушёл с холма. Розовый, переливчатый ветер поднял в небо серый как весеннее небо пепел. Девочка больше не танцевала. Она стала словом, которое не должно быть произнесено. Словом, которое должно быть услышано.

Вторая сказка

Серые струи дождя солнечным ядом изливались на сумрачно-серый город. Они стекали со стен, собирались озёрами на перерытых клумбах, разъедали сны стеклянных кукол. Тяжёлые как память тучи спускались всё ниже. Они утробно урчали, цепляясь за стылые скользкие от чёрной воды крыши спящих домов. Мальчик подставил ладони под серебристо-острые лучи дождя. Свинцово-звонкие капли падали на его плечи и лицо. Раскалено-чёрные камни под его ногами вздрогнули как от крика. Мальчик провёл рукой по лицу, стирая время и пробуждая память, спрятанную в его ресницах.

И в первый день выпал снег, ослепительно-белый и льдисто-мягкий. Суховатые снежинки падали на разбитые в кровь губы, и лёгкие начинали гореть синевато-острым огнём. Высокие как стены храма деревья стояли облитые стеклянно-прозрачной коркой льда. Милосердный как нож убийцы снег стыдливо спрятал грязь, разлитую по земле. Но раскалено-мягкий пепел продолжал падать, оседая серыми мазками на белоснежном покрывале. Мальчик поднял голову. Он смотрел, как падает снег. Его тонкие запястья были перечёркнуты ожогами, алыми, как слёзы. Их оставили сгоревшие книги и души, чей пепел пятнал безупречную белизну падающей с бесчувственно-немых небес лжи. Потом небо очистилось от туч. И засияло солнце. Так кончился первый день.

Во второй день сияло солнце. Оно выжигало синие как птичий крик глаза мальчика, плавило камни и кожу. Чёрные как память птицы расправляли крылья, закрывая землю от ласково-мертвящих лучей. Мальчик протянул руку и поднял с изранено-горькой земли желтовато-высушенную кость. Солёный, серый ветер давно украл всю плоть, высушил и разметал по горам и пустыням. Жемчужно-прозрачная кожа проросла хрупкими цветами на скалах. Мальчик сложил ладони в беззвучно-ненужной молитве и собрал в них жестоко-песчаные струи ветра и искристо-нежных лучи солнца. Он высверлил кость и сделал на ней двенадцать дырочек. По одной за каждый первый снег, по которому ступали тонкие ноги, покрытые жемчужно-нежной кожей. Солнце взорвалось отчаянно-ярким вихрем, стараясь выжечь песок. Оно так скучало по луне, бледной и незрячей, что пожелало переплавить в стекло всё то, что укрывали чёрные перья изломанных птиц. Пепел несмытым грехом осыпался на изломанные пальцы. Мальчик поднял флейту к губам. В его едва ощутимом дыхании пересыпалось колкими крупинками время, трепетала скомканной птицей память, звенела хрустальная боль чужих смертей. От этой надрывно-знакомой мелодии заплакало, не выдержав, небо. Ветер поднялся из-под камней. Он так хотел осушить эти слёзы. И кончился второй день

В третий день дул ветер. Обрывки мыслей цеплялись за скорченные от счастья ветви деревьев, под которыми закапывали мертвецов. В выбеленных травами костях звучали бессвязные призывы. Ветер выдувал из неба холод и смешивал его осколками застывшей в нетерпении лавой. От нежно-зелёных прикосновений земля дрожала, чертя узоры и расцвечивая их безумно-алым. Мальчик подставлял изломанные пальцы ветру и плёл из его пепельных волос бесплодные мечты. Он складывал их на землю и укрывал белым воском. Потом мальчик вырывал из разверстых ртов земли слова и вплавлял их в мечты. Он переплетал их в сложные узоры. Невинно-хитрые сказки, рождённые сгоревшими в мечтах словами, мальчик вешал на обожжённые ветви, и ветер срывал их, путая в листьях времени, и разбрасывал по миру неосознанных иллюзий, делая реальностью. И часть этих сказок опустилась на гладкий лик моря. Соль горькой воды очищала мечты от слов. Море спало и видело сон о таких желанных снегах, что покрывают далёкие горные пики. И кончился третий день.

В день четвёртый пришло море. Рассыпаясь градом горько-солёных капель, оно лизало чёрные высокие скалы, силясь добраться до розово-голубого льда их вершин. В бессильной ярости оно баюкало обломки надежды в своих серебряных руках и проклинало бессмысленно-белое небо. Земля стонала от нежной тяжести бесчисленных вод и дарила им всполохи огненных мыслей. Эти мысли плавили море и застывали, в беззвучном крике касаясь изломанных ветвей, скрытых под чёрно-зелёной водой. Мальчик ступал по нервной дрожи разлитого моря и синие капли его крови скатывались вниз, прося море уйти. На его плечах сидели чёрные птицы. Они хранили послания в перьях и алый закат в глубинах зрачков. Острые как случайно брошенный взгляд когти разрывали тёплую плоть, и кровь стекала в воду беззвучной мольбой о покое и приюте. Но исступленно-слепое море тянул осыпающиеся каплями ладони вверх, к покрытым равнодушным льдом вершинам. И поднялись птицы с израненных плеч и полетели к белесо-незрячему небу. Но отвергло небо мольбы и жажду посланников гнева. Море сжалось от крика птиц, что клевали своё сердце и бросались на скалы. Горячая алая кровь окропила холодные чёрные камни, и отпрянуло в ужасе море, и вернулась к оставленным мёртвым берегам. И на усталой земле кроваво-жаркими цветами распустились костры. Так кончился четвёртый день.

В пятый день пылали костры. Солнце в беззвучном горе скрылось за тьмою черных полуночных скал. Пламя с жестокой нежностью обнимала хрупкую плоть. Ветер нёс в ладонях крики, роняя капли на чернеющие от света травы. Костры были сложены из книг и надежды. Безумные птицы метались в серо-искристом дыму, крича имена своих мёртвых птенцов. Земля стонала от боли и проливала раскалённо-белые слёзы в пылающее море. Мальчик тянул руки к детям, сгоравшим на кострах, он звал их, прикасаясь к огню. Но его пальцы не чувствовали жара. И мальчик закричал. Его стеклянно-сиреневый крик расколол переполненное дымом небо, и хлынула хрустально-горькая вода. Она смыла пепел, и дым стал грязью на ветвях и взглядах деревьев. Вода текла по белым как боль щекам мальчика, оставляя незримые следы. Так закончился пятый день.

В шестой день шёл дождь. Смывая, он плавил воспоминания и кожу, стирал реальность. Мальчик обмакнул кисточку из волос смеющегося западного ветра в льющуюся с неба воду и начал рисовать. Он рисовал деревья и скалы, море и ветер. По его бледным щекам стекала ярость. Мальчик смешивал горько-яркие краски и давал имена картинам. Дождь падал на реальность, нарисованную мальчиком. Он силился вернуть то, что так невинно стёр. Дождь смывал краски. Он чертил пеплом резкие, ломаные линии. Время остановилось и повернулось лицом к мальчику, сжимавшему в руках тонкую кость, служившую ему кистью. Время шептало, что дождь прав. Ломкие лепестки, подхваченные молчаливым восточным ветром, падали на чёрные травы и покрытые синим пальцы мальчика. Время протянуло ему хрустальный бокал, наполненный его собственно памятью. Мальчик коснулся израненными губами горькой как пепел и сладкой как снег воды. Он выпил её до дна и улыбнулся. От этой улыбки содрогнулось небо, и в землю ударил ослепительно-голубой огонь. И закончился шестой день.

В седьмой день была гроза. И время замерло, зачарованное её красотой. И мертвенном сиянии белых разломов мальчик увидел тень, которую отбрасывал город. Он пошёл туда, бесшумно ступая по осколкам песочных часов. Чёрные птицы кружили над его головой. Они звали его, молили и проклинали. Мальчик поднял руки, благословляя птиц. Их проклятья защищали его теперь лучше, чем самый сильный страх. Молнии выжигали в его зрачках извилистые ноты. С беззвучным криком время тянуло руки к земле. Мальчик возвращался в город, отвергнутый и пустой. Так закончился седьмой день. Так закончилось время, и началась вечность.

Память заснула в мокрых ресницах. Мальчик улыбался дождю. Город спал, осыпая крупицами мыслей мостовые. В шорохе капель звучали голоса. Мальчик стоял на самом краю бесконечно-недолгой пропасти. Птицы поднимали пепел к самым облакам, и он с каплями дождя падал на город. Он проникал в дома, в сны и в души. Мальчик улыбался, стоя на краю пропасти.

Третья сказка

Небо заливал искажённо-золотистый свет. Люди кричали. Они славили неумирающего бога. В небе изгибался, плясал несгорающе-радужный огонь. Хрустально-серебряные осколки облаков падали на залитую ядовито-радостными криками землю. Огонь горел в окнах слепых домов, огонь тёк переплетеньем неслышных звуков по воде. Огонь горел даже на остро-багряном снегу. Мальчик протянул ладони. Рвущиеся криком в небо всполохи согревали обгоревше-ледяные пальцы. На стеклянно-белом снегу горько-алыми цветами пылали капли его крови. Льдистая сталь добра вырезала на его коже мучительно-ровные, истекающие синим рисунки. Но у него был огонь, выгибающийся багряно-влажной судорогой на чёрном металле. У него был звук, дробяще-розовый смех, разливающийся по стыло-людным улицам и терзающий небо. Люди звали своего жестокого бога. На алтарях из битого камня они распинали синеглазых детей. Они кричали в припадке восторга и пили огонь, сочащийся из расколотого неба. Это была память. Из снежного марева нерождённого дня вышла девочка. Она ступала по битому стеклу легко, словно боль позабыла, как пишется её имя. На ней было платье невыносимо-зелёного цвета. Она протянула хрупко-прозрачные руки. Девочка звала, молила, беззвучно улыбаясь. И мальчик пошёл за ней. В безразлично-холодном лабиринте пепельно-чёрных стен ярко звенела тишина. Хрустальные струи падали с неба, застревая в золотистой сетке прошедшего времени. Звёздчато-синие капли стекали по рукам девочки и падали на мглисто-незримую землю. Это было время. Она писала ярко-синим на стенах имена, которых не знала, и в смехе девочки звучала пустота её глазниц. Их забрали птицы, распятые на иглах бессилия, пока девочка читала забытые лица на выбеленных скорбью облаках. Мальчик сжимал руку девочки, и она тлела, оседая кровоточащими ранами на его ладонях. Это была смерть. Синим он чертил на камнях продолжение ненаписанных историй, и небо закрылось, вывернулось стеклянной дрожью и вылилось на землю отражением света. Этот свет стер из памяти деревьев полный огня город. От красновато-прозрачных озёр отражался плач птиц, расплёсканных в каплях жемчужно-светлого дождя. А чёрные, сгоревшие деревья отражались жестоко-зелёным в гладкой как ложь воде. На ветвях их в истлевших от горя гнёздах ветер перелистывал крупицы горького пепла. То был пепел сгоревших в багряно-синем пламени птенцов, не сумевших разбиться о камни, что деревья обнимали своими корнями. Это было утро. Деревья, забывшие город, в котором сжигали синеглазых детей, истекали нежностью и тянули тонкие как память ветви к сочащимся светом небесам. Мальчик лежал в прозрачно-зелёной траве и смотрел на звёзды, взорвавшиеся множество жизней назад. Серебро их воспоминаний оседало росой на его ресницах. Он хотел стать деревом и не видеть отражения города в свинцово-голубой воде озёр. Это была ложь. Он перебирал в ладони колюче-стальными шариками имена и шептал бледно-тонкими губами лица. А огонь изгибался, танцевал безумно-прекрасные танцы в золотисто-обманчивом небе, отражался в снежных облаках и падал каплями дождя на пахнущие началом травы. И мальчик открыл глаза. Это был город. В ладонях бились колючие шарики безмолвных криков. Огонь тянулся, касался, истекая нежностью и упиваясь холодным теплом. Город сгорал в безумном счастье слепой агонии праздника. Полотна всех цветов безвременья ласкали ломающийся от тонких игл голосов ветер. Он рвался на части, клочьями опадая на безглазые, бледные лица, тянул болезненно-тонкие руки. Мальчик провёл ладонью по бледно-мягким волосам умирающего ветра. Он улыбался, и его улыбка сковывала тонким, как сломанные запястья, льдом багровые всполохи огня на стенах домов. Он прикасался к влажно-горячей коже людей, и они замолкали, беззвучно глядя в розово-лживое небо. Мальчик подошёл к залитому словами алтарю. Серые, покрытые обещанием жизни, камни сдирали с ладоней паутину тепла. Морозно-молчаливые травы угольными червями оплетали сгоревшие клочья железа. Мальчик целовал мёртвых детей. Он оставлял на их изломанно-тонких губах стальные шарики имён. Он вырезал их лица на гранях своей расколотой криками души. Это была клятва. В глубине иссиня-чёрных зрачков пульсировал звук. Мальчик забирал из сломанных пальцев слова и пришивал их к звуку тонкими нитями, сплетёнными из дрожи небьющихся сердец. Жгучие плети тёплых лучей скользнули по его запястьям. Синяя, как немыслимость бездны, кровь упала на чёрные от отчаянья камни. Она выбила из этих камней ритм, и он нитками бус потёк по сахарно-гибкой траве. Это была песня. Мальчик поднял лицо и заглянул в обжигающе-мирное небо. Он хотел добавить лжи в свою песню, но та, что он нашёл в небе, была слишком больна. Она не желал спускаться и становиться песней, слова которой искрили перламутром под бледной кожей мальчика. И тогда он добавил огонь. Он собрал его из облаков, раскинувшихся одеялом на перьях чёрных птиц. Он взял его из костров, горевших на стенах домов. Он достал его из глаз тех людей, что продолжали смотреть в плачущее от воспоминаний небо. Он вплёл огонь в свою песню, и она вытекла из него, плеснула по дальним горам, отразилась от скомканных тел, проросла больной от пророненных слов травой. Мелодия сшила разбросанные клочья ветра, слова дали ему имя, огонь наполнил мучительной силой, и ветер разметал песню по небу, оставляя кровавые раны на лицах деревьев и птиц. Мальчик улыбался. Его песня оставила синие рисунки в глубине глазниц незрячих людей. Она выписала пламя в волосах проснувшихся капель. Его песня осталась, запутавшись в пальцах ветра и смешавшись с льдисто-зелёной водой. Она звучала в трещинках чёрных камней и шёпоте ещё не проросшей травы. Она эхом пульсировала в сердце и отражалась от мыслей. Его песня стала частью мира, что был отражением его сознания и плёл реальность. Мальчик смеялся, и смех его звенел в бликах пламени на чёрных стенах и в незрячих глазах тех, кто не видел синего света расколотого истиной солнца на чёрном небе без звёзд. Мальчик коснулся пальцами пламени, что горело на чёрном металле завершённого круга. Оно вспыхнуло, чёрными змейками оплетая предплечье. Это было начало.

Четвёртая сказка

Раскалёнными каплями снега упиваться казалось возможным. Мальчик нежно коснулся протянутых линий, в бесконечность сводя параллельные грани. Было холодно от искажённости звука, но во тьме между вспышками звёзды сияли. Эхом билось пространство, стирая дороги. Укрывало миры сладкой болью разлуки. Дотянутся до правды, коснуться и вспомнить. Пропустить через пальцы ткань лунного света. Мальчик смеялся, считая исходы, вероятности вырванной из крови песни. Тонкой гранью раскрыл жёлтый зонтик забвенья, он прошёл по тропе между снами и явью. Не ища ни следов, ни конца, ни ответов. Только чистое и ледяное познанье. Белой кровью смешать безнадёжное завтра, он хотел, но нашёл только синюю кровь. И в изломе тонких, как веточки пальцев, распадались, как порох, основы основ. Мальчик встал и ответил на молчание криком, громким, словно раскаты воды по камням. Захлебнулся как кровью отчаянным завтра и ступил на следы, что остались в траве. В чёрных скалах сверкали осколки вселенной, замечая различье пронзённых планет. Мальчик шёл сквозь слепое морей безразличье по следам, что остались на глинах дорог. Как прозрачным туманом виденья считая, вспоминал мрамор ног в придорожной грязи. Он смеялся, лаская улыбкой закаты. В прошлом видел преддверья грядущих стихий. Мальчик помнил, в безликости будущих песен будет слышаться смех всех сгоревших детей. По дороге, покрытой их пеплом и криком, он прошёл и оставил другие следы. Пепел в выжженном сердце напомнил о прошлом. Игры стали травою и скрылись в золе. Отказаться от мудрости, вырванной с корнем, не сказав ничего, сделать шаг в никуда. Кто не смог, тот остался. Мальчик встал на пороге распахнутых врат. Там, за гранью восторга, боль расколотым камнем. Там, за гранью сознанья, ждёт тепло и покой. Недоступным желаньем, две руки распахнулись. Мальчик знал – это жертва, это плата за верность. Он протягивал руки, так хотелось коснуться. Ещё раз раствориться в синих всполоха глаз. Но в ладонях зажатый клинок не ответил, как найти оправданье чужих правил в игре. Мелким шорохом солнце опустилось за плечи. Механизмы вселенной исполняли свой ритм. Мальчик громко смеялся, и закрытые двери обрезали следы на примятой траве. Маска алых слепых на коленях лежала. Синей кровью на ней мальчик дождь рисовал. Это жертва – для новой песни начало. Только хочется молча её передать. Не хватает забвенья для острых осколков. Мальчик вышил на звёздах детей имена. Тех, сгоревших в кострах и распятых. Всех убитых безумным стремлением лжи. Мальчик выплел из сказок причудливый кокон, в нём рождалось сознанье неведомых сил. Он кричал, наполняя вопросами ветер, звал луну и тревожные капли воды. В раскалённости скал и безбрежных кометах он искал для них имя, и не находил. Бесконечность смотрела на искорки криков, улыбаясь созвездьями странных даров. Мальчик руки тянул к небесам, но в презренье молчали воздушные вихри. И тогда он прижался к закрытым вратам. Он позвал ту, что прежде прошла в боль и память. Её имя он дал первородному эху. Её именем выткал дорогу без слов. И наполнил вселенную бисером знаний. Вплёл планеты в огня кисею. Мальчик снегу подставил ладони, обжигаясь об холод и чувствуя лёд. Трава под ногами окрасилась чёрным и истлела под пологом мёртвых историй. Мальчик вынес из бездны слепое творенье. У птиц вырвав глаза, отдал силам имён. Среди хрупких домов из чёрного льда он оставил свой кокон, сплетённый из пепла. Бесконечность ступеней его увела к серо-алому куполу неба. Он смеялся, когда распускался цветок, синей кровью на камни внизу истекая. То, что создано было руками, красной кровью из ткани судьбы не стереть. Мальчик к небу поднял глаза, ловя снег. Он писал свою сказку чернилами крови. Ветер слизывал строки с дороги и стен и ронял семена в море выжженных скал. Мальчик шёпотом спорил с звучанием звёзд, раскалённые блики ловя на ладонях. Он смотрел только в небо, в хрустальном желанье не читать имена на прозрачных камнях. Паутинкой осыпалось время на скалы, мальчик пальцами тонко коснулся воды. Улыбнулся вселенной, беззвучно прощаясь до новой истории, рассказанной ночью. И она рассмеялась звёздным дождём.