Текст книги "Май"

– Играю, – ответил удивлённый Олег, уставившись на своего ученика.

– Интересно было бы послушать, – скромно произнёс Май, не глядя на учителя.

– Приходи послушай. Мы репетируем в английском лицее, у нас тут в районе. По пятницам в шесть вечера.

– С удовольствием! – просиял паренёк.

– Ну что, – Олег перевёл разговор на главную тему, – как лето прошло? Занимался?

– Нет. Пока не на чем было. – опустил голову ученик. – Музыку только слушал, там гитары хорошо звучат.

Май вскочил со стула и суетливо полез в рюкзак за плеером. Этот драгоценный подарок ему на день рождения сделал Аслан. Этот плеер был пропитан летним счастьем, днями, когда, погружаясь в свои мечты, он совершал длинные прогулки от дома к рынку и обратно, проходя через яблоневую аллею, в августе усыпанную маленькими яблочками. Он срывал на ходу парочку плодов и жевал их по дороге, морщась от кислого вкуса.

– Эй, да ты у нас рокер! – весело заметил Олег, прочитав название группы на кассете. – Круто, – пробубнил он. – А наш рок не слушал?

– У меня только этот.

– Так я тебе запишу, принесу! Как же не слышал?

Мальчик пожал плечами.

– Да как же! Это же наше всё! – с возбуждением на лице проговорил Олег. Его желтоватая кожа осветилось бледно-персиковым румянцем.

Мальчику передалось настроение учителя, и он глядел на него, невинно улыбаясь, так же полыхая краской на щеках. Нечто неизведанное, интересное ждало его впереди, и, предчувствуя это, он широко и с большим вниманием распахивал глаза.

С этого дня Олег поменялся. Он оживлённым приветствием встречал своего ученика, смеялся над его глупой идеей научиться играть на фортепиано. «Ты не понимаешь, какая сила в гитаре! – говорил он ему. – Ты способный малец, научишься хорошо играть, прочувствуешь, что такое рок, будешь сам лабанить!» «Я не знаю…» – растерянно отвечал паренёк. «Приходи, сам всё услышишь».

В пятницу вечером Май пошёл на репетицию. Она проводилась в маленьком помещении первого этажа очень старого дома. В пыльных окнах здания было видно ребят. Они курили прямо там и о чём-то громко спорили. Слышался дерзкий смех и ощущалась общая открытая, немного вызывающая атмосфера. Ученик долго мялся у порога, стесняясь зайти. Неожиданно раздался живой звук электрогитары, затем гулкие удары барабанов, лёгкий, пробный, скользящий звон тарелок. Всё это взбудоражило сердце мальчика, оно лихорадочно забилось. Он открыл дверь и вошёл внутрь.

– А, Май, проходи! Мужики, познакомьтесь, это мой ученик, будущий рок-музыкант!

Ребята без интереса кивнули гостю. Всего их было четверо.

На репетиции Олег сильно менялся. Из бледного, эмоционально сдержанного юноши со скучающим взором он превращался в живого, подвижного музыканта с шальным взглядом. Он не мог усидеть на месте, постоянно вскакивал со стула, принимался ходить, и во всех его движениях была нервная порывистость.

– Итак, с чего начнём? С «Мисс Марпл»? – спросил флегматичного вида молодой человек, стоявший у микрофонной стойки.

– Скукотень, – буркнул здоровый парень, сидевший за барабанной установкой, с подвязанным на талии свитером. – Давайте что-нибудь поживее, чтобы размяться, – предложил он, подёргав плечами.

– Тогда моё любимое, – радостно подхватил Олег.

– Да ты достал! – утомлённым голосом снова протянул вокалист.

Май залез на узкий подоконник и застыл в ожидании. Снова зазвучала гитара, ритмичные удары барабанов, трепыхание тарелок. Целый час он сидел, почти не шевелясь, лишь перекладывал затёкшие ноги из одного положения в другое. Ребята часто срывали песни, много курили, гоготали. Мальчик ещё мало что понимал. Всё, что творилось вокруг него, было волшебством, некоей магией, которая по счастливому стечению обстоятельств ворвалась в его жизнь. Сегодня другая – более грубая, более смелая, более жёсткая, музыка вливалась в него. Это была живая музыка, она возбуждала воображение, вибрировала в груди, в кончиках пальцев, мурашками проходила по позвоночнику и рассыпалась по всему телу. Май чувствовал её всеми клеточками своего существа, будто он был создан для того, чтобы ощущать, вибрировать вместе с ней. Звуки электрогитары завораживали. Ему казалось, что он мог слушать их бесконечно долго, и только их, ничем не приправленные.

Время репетиции пронеслось как миг. Когда ученик вышел за дверь, в нём продолжала гудеть и подрагивать каждая мышца, как после интенсивного бега, после которого нужно время, чтобы отдышаться и прийти в себя. Май почувствовал, что сегодня в нём что-то изменилось, теперь он на каплю стал другим.

В новом учебном году его положение ухудшилось. Май ощутил враждебность школьных стен, взгляды с издёвкой, дерзкие шуточки в спину. Ребята росли, менялись, новые интересы, новые потребности диктовали иное поведение. Май тоже подрос. Его внешность также менялась, и между ним и ровесниками развёрстывалась ещё большая пропасть недопонимания. Он ни в ком не нуждался, и это всех жутко раздражало. Белая ворона в стае серых волчков. Им захотелось попробовать этот любопытнейший экземпляр на вкус; ткнуть его, подковырнуть, поглядеть, взбунтуется ли, отразит ли нападение.

Май был в стороне от толпы и этим привлекал внимание. А ещё – своей молчаливостью, неребячьей задумчивостью, своей ухмылкой, появлявшейся на его лице в ответ на собственные мысли. Он был наблюдателем. Его большие, зоркие глаза всех рассматривали, всё подмечали, всех изучали. Он казался гордецом, влюблённым в себя. Не в его пользу играла и внешность. Май рос красивым парнем, но его красота была скорее женской: густые, слегка вьющиеся тёмные волосы, всегда стригшиеся с опозданием, из-за чего он вечно ходил обросшим; выразительные серо-зелёные, немного широко расставленные глаза, чуть вздёрнутый нос. Хорошо очерченный рот с сильно изогнутой верхней и полной нижней губой, с открытой улыбкой, придававшей его лицу привлекательность и миловидность. Иногда он застывал как изваяние, смотря в одну точку и блуждая мыслями где-то далеко. Его рот при этом приоткрывался, а в лице появлялась сосредоточенность и концентрация ума (он часто о чём-то размышлял). Роста он был обычного для своего возраста, не худой и не сбитый. По всем этим внешним признакам его считали жеманным и высокомерным. На самом же деле Май был закомплексованным интровертом, погружённым в свой фантазийный, тяжёлый, монументальный мир.

Пришёл момент, когда одноклассники его побили. Это случилось после уроков, на выходе из школы. Мальчишки скопом налетели на него, человек пять, повалили, и каждый паскудно, трусливо, на бегу, ударил ногой в живот, в спину, по голове. С тех пор его ещё не раз били и обзывали. Но били всегда гурьбой, по отдельности боялись, потому что Май мог дать отпор. И они чувствовали это. Он был не слабее остальных, но безучастен к их злобе, и это давало им индульгенцию продолжать эти беспощадные избиения. Иногда мальчик защищался, когда один или двое задир оставались без поддержки, но потом налетали остальные, и снова бестолковая стая терзала того, кто не был похож на них.

За осень таких драк случилось три. Ему испортили плеер, порвали куртку и оторвали лямку от рюкзака. Май никому не жаловался, но вынашивал план мщения. Внутри него всё кипело, клокотало. По ночам, вспоминая пережитое, он дрожал от злости, сжимая кулаки. В эти моменты уголки его губ поочерёдно дёргались от горькой ухмылки. Май снова закусывал кончик своего чёрного волоса и слюнявил его – глупая привычка, от которой он никак не мог избавиться.

Накануне осенних каникул предстояло родительское собрание, на котором впервые за всё время учёбы настоятельно попросили присутствовать кого-нибудь из родственников Мая. Он знал, к чему это приведёт: к скандалам, унижениям и, возможно, к запретам на книги, прогулки или, ещё хуже, на посещение музыкальной школы. Мама часто манипулировала любовью сына к музыке. Приходилось подчиняться из страха, что он больше не сможет играть. «Она обвинит меня в драках, скажет, что я во всём виноват, при всех будет отчитывать, а дома ещё неделю придётся выслушивать. Не хочу! – вертелось в его голове. – Не хочу!»

Май считал, что драки с ребятами – его личное дело, так называемый экзамен, аттестат зрелости. Он должен был пройти через это, не сломаться, научиться давать отпор и выйти победителем. Зачем мать? Она никогда не примет его сторону, не поймёт, насколько ему это важно. Был бы другой человек, способный всем объяснить, что эти драки – ерунда… Что он сам справится… Кто-то, кто поддержит и поймёт. И мысли плавно перетекли к Аслану. Но было безумием поверить, что азербайджанец может за него заступиться. И Май это с грустью понимал.

За день до намеченного собрания мать начала ворчать:

– Ты, наверное, думаешь, что мне делать нечего, кроме как по школам ходить? Что ты там натворил?

– Обычное школьное собрание, – ответил сын.

– Не вспомню, чтобы сюда хоть раз звонила твоя классная.

Мальчик пожал плечами.

– Я к Свете в школу никогда не ходила, проблем не знала. А ты как всегда… Выдумал, наверное, что-нибудь или двоек нахватал?.. А ну-ка, принеси дневник.

Май сходил за рюкзаком. Мама положила дневник на подоконник кухонного окна и при тусклом свете уходящего дня стала листать.

– Ничего не пойму, – бубнила она. – Ты что, пятёрочник? А ну, включи свет! Это вообще твой дневник? Когда ты успеваешь, болтаешься же всё время без дела? – Женщина посмотрела на сына, пытаясь уловить в его лице лукавство. – Ты же никогда не учишься… Так зачем меня вызывают?

– Не знаю, – ответил сын, утыкая глаза в пол. Ему претило врать. И чтобы не кривить душой, он предпочитал отмалчиваться.

– Тогда я не пойду. Что мне там делать? Народ пугать своей клюкой? У меня сын отличник, чего ещё они хотят от тебя? Надо же… отличник, дожила. Какие у меня дети умные.

При этих словах у мальчика вырвалась невольная улыбка. Он был готов вопить от радости и выскочить на улицу, нестись сломя голову с криками: «Мама не пойдёт! Свобода!» Но улыбка быстро улетучилась. На собрание всё равно кому-то придётся идти, иначе мама всё узнает. «Надо бежать за Асланом. А вдруг согласится? Если он сходит, если я скажу, что он мой отец, то всё успокоится. Он заступится. Кому какая разница, кто он мне», – рассуждал мальчик, завязывая шнурки на кроссовках. Судорожные мысли бегали в голове, от волнения и нетерпения тряслись руки, пальцы не слушались, дыхание перехватывало, мыслями он был уже далеко, на рынке, в палатке обожаемого друга.

«Лишь бы не отказал», – вертелось в голове. Как же он в него верил!

И Аслан не отказал. Он беззлобно посмеялся над глупой проблемой мальчугана:

– Скажи им, что дядя Аслан запрещает на тебя ругаться.

Азербайджанец сидел у палатки, откинувшись на спинку стула, со скрещенными на груди руками, широко расставив ноги, и весело посматривал на взволнованного подростка.

– Вы придёте? – Май умоляюще смотрел на своего спасителя.

– Приду! – вдруг резко выпрямившись, ответил Аслан и, поднявшись со стула, приобнял мальчишку.

Счастливый паренёк возвращался домой, окрылённый предстоящими событиями. Он знал, что Аслан его поддержит и всем докажет, что Май – не трус, что ему не нужна помощь классного руководителя, что на самом деле его не задирают и он не слабее остальных.

На следующий день в назначенный час Май топтался у входа в школу. Он нервничал, боясь, что Аслан забудет, или перепутает время, или, что ещё ужаснее, передумает вовсе. Ходил взад-вперёд по крыльцу, несколько раз сбегал вниз и снова поднимался по ступенькам наверх, часто выскакивал на тротуар, вглядываясь в дальнюю часть улицы, наматывал круги перед крыльцом. И наконец завидев знакомую фигуру, угомонился. К тому времени на третьем этаже школы, в маленьком кабинете, уже слышались голоса классного руководителя и присутствовавших родителей. Одна активная женщина постоянно выделялась из общего шума громким голосом, словами: «Нет… было-было…» – и фразами, которые непонятно к чему относились, потому что голос учителя был тихим, и нужно было как следует поднести ухо к двери, чтобы понять, о чём идёт речь. Изредка по классу прокатывались волнения, потом наступала тишина – и снова раздавался голос всё той же женщины. Аслан зашёл с мальчиком в самый разгар собрания.

– А вы кто? – вежливо спросила Ольга Юрьевна, глядя на вошедшего мужчину.

– Считайте меня отцом Мая, – заявил азербайджанец, скользнув по учителю усталым взглядом.

Все удивлённо посмотрели на вошедших. Повисла тишина. Аслан всегда одевался в чёрное: кожаная куртка, водолазка, штаны – всё было чёрным, и этот цвет в полной мере подчёркивал мрачность его образа.

– Хорошо, – неуверенно кивнула Ольга Юрьевна. – Тогда, пользуясь такой честью, перейдём к проблеме школьных побоев. Невиданная жестокость, которая повергла меня в шок. Ребята из соседних классов и из нашего в том числе избивают нашего ученика, отцом которого является… простите, как вас зовут?

– Аслан, – коротко представился азербайджанец, садясь за свободную парту.

– Это вопиющее и непростительное поведение ребят, которое требует участия директора, о чём я и собираюсь с ним в ближайшее время поговорить. Но предлагаю для начала обсудить проблему внутри нашей, так сказать, семьи. Подумать, как это можно исправить. О причинах драк мы поговорим чуть позже, расспросим мальчиков.

Набрав воздуха в грудь, Ольга Юрьевна продолжила:

– Мне доложили, что в избиении участвуют ученики нашего класса – Антон и Игорь.

Ребята, на которых был направлен взор учителя, дёрнулись и заелозили на стульях.

Далее продолжилось бурное обсуждение вопроса. Родители вышеупомянутых учеников вели себя несдержанно, пытаясь оправдать своих сыновей. Аслан всё это время молчал, подставив массивный кулак под подбородок; рукав его куртки задрался, обнажив широкое запястье с чёрными волосами. Он попеременно посматривал на говоривших родителей, сохраняя невозмутимость. Когда повисла пауза, Аслан, опустив кулак на парту, произнёс:

– Не вижу в этой ситуации ничего плохого. Я бы никого не наказывал, из школы не исключал. Пусть ребята разбираются сами. Моему пацану надо научиться стоять за себя, и это будет для него лучшая школа жизни.

– Ага! Вы, значит, ждёте, когда ему выбьют зуб или глаз, и тогда остальные будут отвечать? – спросила ошарашенная учительница с детской обидой в голосе.

– Я знаю только одно: чтобы стать мужчиной, парень должен пройти школу жизни, в том числе научиться драться. И для этого лучше всего подходят те условия, в которых ему предстоит жить. Подонков всегда хватает, но не всегда рядом будут родители, которые за него заступятся. Я уверен, что всё будет хорошо. Только им надо объяснить, что все последствия спросят с них. Дети должны учиться ответственности за каждый поступок. И если они так подло нападают на одного, значит, цена их храбрости, ответственности равна нулю. Значит, они трусы и подлецы, – с жёсткой убеждённостью произнёс Аслан, сжимая широкий кулак. – Таких никто не уважает, и придёт время, когда будут бить уже их.

По классу прокатилась волна возмущения. Май с восторгом смотрел на своего защитника, испытывая к нему безумную благодарность, теплоту и любовь.

После собрания Аслан потрепал юного друга по волосам. «Береги себя, но при этом воспитывай железную волю», – посоветовал он, печально улыбнувшись. В этой улыбке мальчик почувствовал начало перемен. Он прочёл в ней: «Я не всегда буду рядом, тебе пора взрослеть. Подходит время расставаться, научись быть сильным, учись держать удар».

И в последующие встречи с Асланом мальчик увидел, что они начинают отдаляться. Это было неизбежно, особенно при быстром взрослении парня, которого всё больше увлекала другая жизнь. В нём всколыхнулись гормоны, предвещавшие подростковый бунт – трамплин для взрослого плавания, в которое он должен был выйти с хорошей сноровкой, подготовленный и свободный от младенческой привязанности.

В последнею встречу Аслан был очень занят торговыми делами и не смог уделить своему гостю время, которого мальчик так страстно жаждал. И Май впервые почувствовал себя здесь лишним. Он ощутил обиду, подкравшуюся к сердцу. С этой же секунды его мир снова стал закрываться, застёгиваться до самого подбородка. Так долго взращиваемая сердечная привязанность порвалась. Как мало времени нужно, чтобы её потерять!

И Май ушёл, чувствуя, как горечь обиды подходит к горлу. Этот уход был естественным и, возможно, самым правильным решением, продиктованным самой жизнью. Аслан был ему дорог, он буквально наполнил сердце мальчика отцовской любовью, которую тот понесёт в жизнь. Расставание забрало из души Мая частичку теплоты и радости, которую ему дарил этот большой, суровый, могучий азербайджанец. Но так было нужно…

Глава 3

На какое-то время школьники оставили Мая в покое. Присутствие на собрании мнимого отца одноклассника охладило ребяческий пыл. В их глазах его образ, смелость и твёрдость передались образу мальчика, наполнив его такой же силой и уверенностью. Ребята будто затихли, выжидая другой поры, лучших времён. Создалось впечатление, что он их вовсе перестал интересовать. У подрастающего поколения случились новые увлечения, состоявшие в первых экспериментах с сигаретами и алкоголем.

Май так же стремительно взрослел, и всё чаще его мысли становились тревожными. В четырнадцать лет в его теле пробудилась новая сила, для которой не существовало преград и которую совершенно невозможно было обуздать. Она отбирала былое спокойствие и заставляла ещё активнее вертеть головой по сторонам. Новая страсть выходила на первый план – интерес к женскому телу. И поначалу даже сильное увлечение музыкой было неспособно его заглушить. В парне вспыхивал и разгорался внутренний огонь желаний. Сидя за школьной партой, Май издалека с похотью рассматривал молодые, ещё не сформировавшиеся девичьи фигуры одноклассниц. Ему казалось, что он желал каждую без разбора. Проходя по коридору мимо стаек этих пташек, боялся повернуть голову на их громкие трели и девчачьи смешки, но взгляд так и скользил по ним; он весь сжимался, словно был повинен в чём-то непристойном, ведь раньше он никогда не разглядывал девочек с таким вниманием. Они же в свою очередь смотрели на косившегося на них парня с интересом, находя его симпатичным, пусть и со странностями. И многим нравилась его отчуждённость, загадочность, которая помимо воли окружала его как ореол.

Маю не чурался того, что с ним происходило. Как и полагалось его натуре, он бросился в этот омут желаний с головой, отдаваясь новым фантазиям. Рассматривал журналы, ища в них откровения женского тела, смотрел фильмы, надеясь увидеть интимные сцены. Если во время таких сцен в комнате присутствовала мать, она переключала канал или начинала о чём-то очень громко разговаривать с сыном. Иногда её разбирал выдуманный приступ кашля, или она просто выключала телевизор. Сын не смел выражать недовольство, дабы не выдать своего интереса. Если же рядом была сестра, то стеснение испытывал сам подросток, он даже чувствовал, как красная краска заливает его щёки. Но соблазн был сильнее, и он досматривал щекотливую сцену до конца, напрягая глаза, чтобы не упустить ни единой детали. Потом убегал к себе в комнату, на что сестра ехидно ухмылялась, прекрасно понимая, что в этот момент творится в теле взрослеющего брата. «Вырос, индюк» – тихонько говорила она, посмеиваясь.

Ему было не чуждо рассматривать даже сестру. Он вдруг стал замечать её пышную, не слишком скрываемую от брата грудь, не всегда гладко выбритые, немного полноватые ноги. Ему хотелось нырнуть глазами глубже, но не было возможности. Однажды, когда Света принимала душ, он подставил стремянку к кухонной стене, куда из ванной комнаты выходило маленькое окошко. От волнения сильно стучало сердце, он чувствовал, что поступает подло, неправильно, что он ломает некую тонкую грань дозволенности. Нужно было остановиться и отвернуться. Но он забрался по лестнице выше и, вытянув голову, заглянул в запотевшее окно. Света стояла боком, её упитанная, широкая от плеча рука закрывала грудь, которая выглядывала лишь привычной бегущей вниз ложбинкой. Май отвернулся, почувствовав срамоту своего поступка, и на один день впал в хандру, ощущая свою беспомощность перед телесным вожделением.

Его отпускало только на занятиях по музыке, на репетициях, которые в редкие дни он продолжал посещать по доброте своего учителя. Май очень быстро всему учился, в нём потихоньку просыпалась любовь к музыкальному инструменту, и Олег, замечая успехи и страстное увлечение школьника, проникся им, видя в этом подростке незаурядные способности. Как учитель он хвалил своего смышлёного и, безусловно, талантливого ученика, с другой стороны, почти как любой творческий человек, испытывал обжигающее чувство ревности к тому ремеслу, которым владел сам. Внутреннее чутьё подсказывало, что перед ним не просто юный ученик, который, скорее всего, как и любой другой подросток, страдает юношеским максимализмом, переменчивым настроением, непомерными амбициями. Этот молчаливый и на первый взгляд скромный паренёк требует к себе самого пристального внимания. Нет, он не требует, он бессловесно притягивает к себе ответственное отношение и участие в своей судьбе. Будучи честным и душевно простым, Олег сдался перед скрытой страстной натурой этого парня. Он был готов дать ему больше, чем тот мог пожелать.

– Знаешь, что? Я одолжу тебе свою старую гитару. Она всё равно лежит без дела, – тут он слукавил, – а тебе явно надо дома заниматься, чтобы ещё лучше играть.

Ученик сидел перед ним, склонив лохматую голову над гитарой, бренча выученные композиции. На слова Олега Май поднял сосредоточенное лицо.

– Вы не шутите? – спросил он, не веря своим ушам.

– Нет. Я абсолютно серьёзно. Тебе нужно упражняться. Ты явно талант. Если честно, я вообще удивляюсь, с какой скоростью ты всё схватываешь, я этим техникам овладевал дольше тебя. Я прямо вижу, как ты всё чувствуешь: инструмент, музыку… Такой талант нельзя терять, поэтому я даже настаиваю, чтобы ты её взял.

И Май получил бесценный подарок, ещё один подарок судьбы, которая вела его по особому, начертанному только для него, пути.

Он посещал музыкальную школу предпоследний год. И стоял перед выбором: идти по этой дороге дальше, подготавливая себя для поступления в высшее музыкальное училище, или остаться в роли любителя. Но в этой роли его занятия были бы платными, а денег у семьи не было. С тех пор как сестра ушла из торговли, они погрузились в бедность. Света устроилась работать официанткой в кафе, но зарплаты и чаевых хватало лишь на самое необходимое. Она привыкла к поблажкам, подаркам и быстрому заработку на рынке, а теперь приходилось мириться с новым положением, учиться жить по средствам, что было для неё самым тяжким трудом.

Атмосфера в семье стала ещё мрачнее и тягостнее. После инсульта мать стремительно старела. От её былых сил остался лишь ворчливый характер, которым она сокращала себе жизнь. По мере возможностей она занималась готовкой и уборкой. А возможностей было мало. Квартира выглядела как заваленный барахлом чердак, с вытертой мебелью и выцветшими коврами, пыльными шкафами, в недрах которых хранилось никому не нужное тряпьё, пожелтевшие книги, ленты негативов, поцарапанные пластинки, отжившие своё фотоаппараты, чёрно-белые снимки. Всё это в основном были осколки былых увлечений их отца, когда он ещё не пьянствовал. Эта рухлядь и беспорядок раздражали. Много раз Света порывалась освободить квартиру от старого хлама, но мать требовала дотошного разбора, полагая, что на полках ещё могут храниться вещи, представляющие хоть какую-то ценность. Света не была способна на скрупулёзную уборку, ей было легче выбросить всё не глядя, поэтому в квартире ничего не менялось.

Май не интересовался домашним бытом вообще. Свою комнату он убирал только после хорошей взбучки. Не замечая на мебели пыль, в упор не видя грязного пола, мальчик всё время был поглощен иными вещами. Если Май не читал, не рисовал, не слушал музыку, не гулял и не размышлял о чём-то, уставившись в одну точку, то он бренчал на гитаре. Домашние возненавидели её в тот же день, когда счастливый, сияющий улыбкой, он вернулся домой, гордо и высоко держа в руках подарок учителя. Когда Май на ней играл, Света кидала в него книжками, тапками, хлопала дверьми с криком: «Заткнись уже!» Мать стучала в стенку, как она это часто делала на шум соседей. «И этот гадёныш ещё хочет, чтобы мы платили за его уроки! Так и будешь мне всю жизнь мозг отравлять? Бездельник хренов, хорошо устроился!» – ворчала сестра.

Все эти возмущения и ругань не трогали парня, он к ним давно уже привык. Поэтому продолжал свои занятия дома, несмотря на запреты и оскорбления. Его огорчало другое: он не знал, что ему делать дальше. Эта неизвестность временами останавливала ход его мыслей и замирала перед взором большим знаком вопроса. Май знал лишь то, что свою дальнейшую жизнь он видит только в музыке. Но кем и каким образом – не имел понятия.

Как-то мальчик спросил учителя:

– Когда мы закончим наши занятия, я не знаю, что мне делать дальше. Точнее, я бы не хотел бросать музыку… и…

Олег, который имел привычку во время уроков нетерпеливо расхаживать по классу, тем самым расходуя переполнявшую его энергию, на секунду остановился, потом резко выдвинул из-за парты стул и, сев напротив мальчика, вперил в него свои миндалевидные глаза, над которыми на лбу собрались три жирные мимические морщины.

– Бросают те, кто ничему не научился, – медленно проговорил он. – Ты же к концу обучения будешь владеть гитарой так, что тебе никто не нужен будет, понимаешь? Продолжай разучивать песни, играй, чего тебе ещё надо?

– Я не знаю… Я бы хотел стать музыкантом, но для этого, наверное, нужно дальше учиться?

– Считай, ты уже музыкант! Или ты куда хочешь пойти учиться? В консерваторию, что ли? – прыснув коротким смешком, спросил Олег.

– Ну… – неуверенно протянул Май.

– Ты каким хочешь быть музыкантом? Пижоном во фраке? Выступать на конкурсах? Или играть настоящую музыку в клубах? На стадионах?

– А что, можно на стадионах?

– Слушай, ты иногда меня поражаешь. Вот ты на скольких репетициях у нас был? Мы уже за это время знаешь сколько раз в клубах выступали?

– Я не думал…

– Конечно, до уровня стадионов ещё расти и расти, но всё, что мы играем, мы пишем сами. У некоторых, с кем я знаком, и учителей-то по музыке никогда не было. Они сами всего добились. Я считаю, за эти два года мы уже достаточно с тобой поработали, так что будет ещё через два? А я тебе скажу: дальше сам, в свободное плавание. И если не бросишь… Да тебе и нельзя бросать, у тебя талант! Я надеюсь увидеть тебя лет через…

– Десять, – закончил за него чуть покрасневший от смущения ученик.

– Да раньше. Ну ты вот скажи мне честно, как чувствуешь, рок – это твоё?

– Да, – не задумываясь ответил Май. Он смотрел на это глазами самого учителя, иначе зачем он здесь?

– А ты хотел у пижонов учиться дальше… – Будто припоминая, Олег немного закатил глаза, скривил губы, его жирные полоски морщин снова собрались на лбу.

– Просто я думал, нужно быть… как это сказать… Всё знать, что ли… Нет! – улыбнулся он своим мыслям. – Быть разносторонне развитым?

Олег хмыкнул, встал со стула и снова заходил, нервно заправляя волосы за уши.

– Это дело каждого. Мне было бы жаль тратить время на профессиональное изучение того, что я и так знаю или сам могу. Помимо музыки тебя ещё будут пичкать всякой ерундой, которая никогда не пригодится.

– А как же вы…

– Я – это ладно, – перебил его учитель. – У меня родители с музыкой связаны, я начал играть на пианино уже с трёх лет. До сих пор помню эти сцены экзекуции. И что в итоге? Мы ищем клавишника для группы, который снял бы с меня это бремя. Я, наверное, единственный музыкант, который не любит клавишные. Но если ты очень хочешь, то учись, конечно, иди дальше. Время только не потеряй.

– Это так долго?

– Да нет, – остывшим голосом произнёс Олег. – Это даже полезно. А знаешь, чего тебе не хватает, да не только тебе – каждому?

– Чего? – быстро спросил ученик, сгорая от нетерпения.

– Решимости. Мы всё время мямлим, рассуждаем много, копаемся в чём-то. Надо раз решить и идти к своей цели, – озвучил Олег давно уже найденный им путь, которому не следовал сам.

– Да, – подтвердил Май. – Я недавно думал, может, попробовать песни писать? Уже можно, наверное?

– Отличная идея.

– Иногда мне кажется, что я даже могу сочинить мелодию, бывали моменты, когда что-то звучит в голове. Один раз я проснулся с этим. И в той мелодии такие колокольчики играли… прямо дзинь-дзинь. Чисто-чисто звенели, я даже испугался, как такое вообще можно слышать внутри себя. Но, может, я просто не проснулся ещё тогда? Или распирает в такие моменты, когда вокруг всё раздвигается внутри, кажется, я сейчас лопну…

Май осмелился рассказать о своих переживаниях, которыми никогда ни с кем не делился. Они начали его волновать, потому что с каждым годом становились более ощутимыми. Это не были фантазии, с которыми он жил прежде. Это были реальные чувства, нападающие на него приступами, раскручивающие и расшатывающие его мир. И он начинал осознавать, что его чувства уникальны и что скорее всего это связано с каким-то необыкновенным или необъяснимым явлением, которое в нём творится. И наступило время, когда ему захотелось поделиться, чтобы другие оценили и прочувствовали так же, как он. Новый, беспокойный мир юного музыканта сделал ещё один виток. Май накопил в себе уже достаточно, чтобы глубины его души заполнились под завязку. Для новых идей нужно больше места. Он уже не вмещал в себя. Пришло время для освобождения. А двери к освобождению были лишь в одном – в творчестве.

Олег старался внимательно слушать своего ученика. Но иногда терялся в обрывках его фраз, в сумбурности мыслей. Главной посылом было то, что Май хотел творить. И для этого ему нужно было услышать только одно: «Дерзай, парень!» Это нормально – пытаться что-то создать самому. Нет, даже не так. Как это прекрасно, что у него есть такое стремление. И как это похвально!

– Вот смотрю я на тебя и узнаю себя в твоём возрасте, – единственное, что нашёлся сказать Олег.

Ему хотелось верить, что в четырнадцать лет он был наполнен теми же чистыми, возвышенными мечтами. И что им двигала та же любовь к музыке, с теми же сомнениями и робкими шагами, а не желание быть просто модным рокером, который обязательно должен играть в музыкальной группе.

Когда Май заканчивал восьмой класс, он пришёл посмотреть на последний звонок выпускников. Ребята подготовили программу выступлений, куда входили театральные сценки, пение, танцы и игра на гитаре. Он заглянул послушать музыку. Любая минута, посвящённая его увлечению, была для него бесценной. Мальчик пришёл, когда зал был ещё пуст, и занял место во втором ряду. Помещение было украшено красно-белыми шарами, плакатами, мишурой. Май ничего этого не видел. Он смотрел на сцену широко открытыми глазами, сгорая от нетерпения.