Текст книги "Май"

Любовь к Юлии больше не давала былого вдохновения. То, что не имеет развития, какое-то время ещё искусственно подкрепляется, но потом начинает трещать по швам. Май старался поддерживать свои чувства, но приближение каникул его пугало. Хватит ли у него душевных сил удержать любовь на той же высоте в предстоящие десять дней разлуки, тем более когда рядом властвует соблазн? Он не хотел предавать свои чувства, но как ему было удержаться? За прошедшее лето он и так спустился со своей высоты на ступеньку ниже, и это было предвестником будущих перемен. Он ещё продолжал свои молчаливые звонки, но сколько сможет питать этим своё сердце, а тем более тело, которое истощалось от ожидания чувственной, плотской любви, – не знал.

Тая подарила ему сомнительные чувства, а отобрала самое главное – возможность предаваться мечтам и созерцать свою любовь в тишине. Девушка часто беспокоила его на переменках, болтала с ним до звонка на урок, после занятий тащила гулять, и молодой человек уже не отказывался. Май потерял свои бесценные минуты одиночества. Он уже давно не приходил к восьми утра в школу, потому что однажды, ещё прошлой весной, Тая заметила его на лавке у раздевалки и решила, что он ждёт её. Наркотические минуты блаженства окончились. А с ними и волшебное настроение, которое испытывает влюблённый. Кто-то третий, лишний, ворвался в эту платоническую связь и приземлил восторженные сантименты.

Теперь при встречах в общей компании они играли в «переглядки», и девушка была в дичайшем восторге от той путаной сети чувств, которую она сплела в любовный треугольник. Мая затянуло в омут телесных желаний, которыми Тая приманивала его. Ещё шаг – и он сможет ощутить её. Тело восставало над духом. Оно требовало своего. И молодой человек был уже не в силах сопротивляться – он желал Таю и сам боялся себе признаться в этом. Желал, чтобы она оказалась в его руках, желал наконец-то скинуть покров той тайны, которую скрывает женское тело для каждого будущего мужчины.

На школьной дискотеке молодой человек впервые попробовал алкоголь. Скинувшись деньгами, ребята купили пиво, и выпив бутылку, Май почувствовал, как в его голову закралась муть, в тело – слабость, а в мысли – дурачество.

– Может, ещё покуришь? – спросил друг, протягивая дымящуюся сигарету.

– Да не, – отмахнулся молодой человек.

– Да брось, все курят. Я, правда, не курильщик, за компанию тока. Тайка тоже покуривает.

– Ладно, давай.

Ребята сидели на корточках в школьной курилке перед началом дискотеки. Им было без причины весело, и, глядя друг на друга, они заходились короткими смешками. Май затянулся один раз и закашлялся.

– А-а-а… Старик, учиться тебе ещё и учиться, – сказал Саша, похлопывая приятеля по плечу.

Тая стояла рядом, выставив перед носом парней свои красивые стройные ножки в чёрных блестящих колготках. Она также закатилась смехом, глядя на искривлённое в кашле лицо друга.

– Смотри, как я это делаю, – сказала она, поднося сигарету к губам, и глубоко затянулась.

– Во дурочка! – совсем развеселился Саша. – Чему учит тебя.

– На фиг, мне даже стыдно, – проскрипел Май, поднимаясь с корточек и кривляясь от мурашек в затёкших ногах. Потянулся за сигаретой. – Курильщики хреновы, наверное, пора и мне начать.

Друзья закивали головами, делая новые затяжки. Было решено выпить ещё.

– Не хочу тухнуть на дискаче трезвым, – пояснил Саша, откупоривая новую бутылку пива.

Тая продолжала цедить алкогольный коктейльчик из чёрной жестяной банки. Май выпил ещё, и после второй бутылки его ноги, руки и глаза отяжелели. Он дошёл до актового зала и, отвернувшись от танцующей публики, уставился в широкое окно.

– Чё, хреново? – услышал он девичий голосок над самым ухом, следом мягкая рука легла ему на плечо.

– Ну так… Непривычно, – отозвался молодой человек.

– Пойдём выйдем, продышишься, – предложила Тая.

Май тусклым взором поискал друга, не найдя его поблизости, поддался на предложение пройтись. Девушка надеялась, что алкоголь развяжет ему язык, сделает безоружным против её чар. Из своего маленького опыта она знала, что мальчишки в такие моменты готовы творить глупости, и, возможно, сейчас она сможет добиться своего. Она хотела, чтобы Май поцеловал её.

Тая взяла его за руку – в лёгкой, дружественной, женской манере – и повела на второй этаж, к открытому окну дамского туалета, где они обычно покуривали во время дискотеки. Май ничему не сопротивлялся, ему нравилась та кокетливая игра, которую вела его спутница, и он не смог бы себе объяснить, что повлекло его. Прислонившись к подоконнику, девушка достала сигарету и закурила, внимательно смотря на своего друга. Май с наслаждением наблюдал за ней через тяжёлые, налитые от алкоголя, веки и слушал щебетание её звонкого голоса. Он смотрел, как Тая смеётся, вертит головой, то высовываясь в окно и с силой выпуская туда дым сигареты, то поворачиваясь к нему, то оглядываясь на входную дверь. При этих резких телодвижениях кончики её длинных, высоко заколотых волос щекотали ему лицо.

– У тебя губы такие сочные, у парня не должно быть таких губ, – вдруг сказала она ему.

И Май, ничего не отвечая, взял её за руку и потянул к себе. Это был его первый поцелуй, влажность которого он ощутил, несмотря на тяжесть своего опьяневшего тела. Тая ликовала. А он не выпускал её из объятий, почувствовав неимоверную силу возбуждения, разлившуюся по телу. В нём взбурлило желание.

– Пусти, – притворно потребовала девушка.

– От тебя так вкусно пахнет, – буркнул молодой человек, утыкаясь носом в её надушенную шею. – Ты вся такая вкусная, – лепетал Май, не понимая, что он говорит и зачем.

– Май, пусти, – посмеивалась девушка. И вырвалась из его рук. – Нам надо идти.

Они вернулись наверх, и Тая тут же убежала, завидев подружек, оставив молодого человека наедине со своими мыслями. Май стоял довольный, улыбаясь своей дерзости. Вдруг в дверном проёме актового зала показалась Юлия. Она вошла в помещение и стала внимательно оглядывать школьников. Увидев её, молодой человек растерял свою весёлость, и пьяный туман, выстилавший голову, вдруг рассеялся. Он почувствовал в душе какое-то гадкое, подлое чувство. Ему понадобилось срочно подойти к ней, чтобы стать ближе, тем самым смахнув это странное наваждение, которое только что приключилось с ним.

В то время, когда Тая уводила молодого человека на второй этаж, Саша общался с парнем, заведовавшим музыкой. Максим жил с ним в одном доме, даже на одной лестничной площадке, и в былые годы они играли в ножички. Саша держал приятельскую связь со всеми, с кем когда-либо общался. И несмотря на то что он учился в другой школе, в сорок пятой у него тоже были друзья. Он был даже знаком с некоторыми учителями и всегда мечтал учиться именно здесь, но родители отдали сына в школу, где в своё время учились его братья, а сейчас сестра, за которой ему было велено приглядывать.

Саша стоял рядом с Максом, рассказывая ему что-то в своей обычной возбуждённой манере, тот же, склонив к нему ухо, улыбался, пытаясь расслышать соседа сквозь громкую музыку. Договорив, Саша похлопал приятеля по плечу и, отойдя на два шага, встретился взглядом с Игорем и Антоном. Он уже хотел было пройти мимо них, когда Игорь, слегка склонившись, сказал:

– Ты чего, Санёк, за своей девушкой не следишь?

– Чё? Какого хрена, чё тебе? – посмурнел Саша, резко отстранившись.

Ребята засмеялись в ответ.

– Да ладно, я тебе по дружбе хотел сказать, – начал Игорь снова.

– Ну? – в раздражении протянул Саша.

– Маячка знаешь? Он только что с твоей девушкой в женском туалете сосался.

– Чё ты несёшь! – возмутился Саша и почувствовал, как его затрясло.

– Чё, не веришь? Иди сам проверь.

Саша, не сказав больше ни слова, с мрачным видом пошёл в глубь зала. В голове крутился калейдоскоп мыслей, и ни одна не желала дать ему ясности. Он искал глазами свою девушку и друга. И, оглядевшись, заметил Мая, стоявшего в проёме входной двери. Мимо него протискивались школьники, толкаясь и что-то бухтя. Но молодой человек будто не замечал их. Он, как заколдованный, смотрел в сторону лестницы, вытянувшись и прижавшись спиной к дверному косяку. Саша подошёл и, крепко схватив приятеля за плечо, шепнул:

– Пойдём выйдем.

Май вздрогнул, оторвавшись от своих мыслей и от вида лестницы, по которой только что спустилась Юлия.

Они прошли один пролёт и остановились на площадке между третьим и четвёртым этажом. Сашу всего трясло, казалось, ему было тяжело говорить и дышать. Он цедил слова сквозь бледные губы и серьёзными серыми глазами смотрел на друга:

– Это правда?

– Что? – спросил удивлённый Май. Он был уже спокоен и трезв.

Саша с шумом вдыхал воздух, перебарывая внутри какое-то страшное и давящее на его грудь чувство.

– Что ты с Тайкой целовался ща? – еле выговорил он.

Май секунду помедлил.

– Извини, я, по ходу, пьян был.

При этих словах Сашу ещё больше стало крутить. Он задёргался, превозмогая душевную боль, ещё сильнее сжимая губы.

– Сука! Ты же мне друг!

– Прости, оно как-то само вышло. Я бы никогда по трезвому так не сделал, но она сама меня потянула пройтись…

– Лучше заткнись! – тяжело дыша, сказал Саша. – Иначе я тебе рожу ща прям здесь расквашу, клянусь! Был бы не ты, а кто-то другой, он бы здесь уже не стоял, но так… Ты, сука, мне больше не друг, понимаешь? – Саша снова корчился от внутренней боли, словно она была физической. Его ломало, крутило.

Май не знал, как ему поступить. Хотел уйти, но почувствовал, что это будет ещё более гадким поступком. Что-то говорить было глупо, все его слова звучали бы нелепо, да и в чём он может оправдаться, если виноват? И он просто стоял, глядя на душевные терзания друга. Если бы Саша его ударил сейчас, он бы стерпел, не ответил, это даже было бы лучшим выходом для обоих. Принести в жертву свою гордыню, чтобы искупить вину.

– Что мне сделать, Сань? – наконец спросил он.

– Просто свали, – процедил Саша тихим голосом.

Май ушёл. И, спускаясь к выходу, с каждой ступенькой ощущал, как освобождается от тяжкого груза вины. Становилось всё легче и легче. Выйдя на морозный воздух вечернего города, он почувствовал полное освобождение. Было трудно стоять там, перед чужой болью, а тут, в одиночестве, когда оглядываешь широкий мир, чужие чувства уже не трогают так сильно.

Он пошёл домой в глубоком раздумье. Почему ему не больно? Он потерял друга, а у него даже нет сожаления. Но всё это вскрылось позже, когда он зашёл в свою комнату, когда сел за гитару. Тогда все чувства прорвались через струны, через нервные, непослушные движения бегающих по грифу пальцев. Он сочинял песню о потерянной дружбе, где представил себя предателем, глядя на которого, на уста рвётся только одна фраза: «Да пошёл ты!»

«Смотря в твои глаза, я вижу гадкую натуру лжеца, ты держишь палец у рта, как невинное дитя. Пошёл ты к чёрту!» – записывал Май в тетрадь. Слова вылились в текст, а музыка лишь заполняла его, оживляла. За вечер он написал свою первую практически полноценную вещь, которая показала ему, что он способен творить сам, лишь ориентируясь на внутреннее чутьё. Засыпал он удовлетворённым, где-то даже гордился собой, высоко оценивая то, что наклепал. Но утром, вернувшись к своему произведению с чистой, отдохнувшей головой, признал, что ожидал от себя лучшего.

В понедельник молодой человек встретил Таю. Её лицо светилось, особенно глаза. Они были наполнены непривычной для её образа нежностью. Она подошла к нему с тёплой улыбкой, немного смущённая новым чувством искренней влюблённости, родившимся в её сердце за последние дни. Было удивительно, как всего один обманчивый поцелуй, подаривший ей победу, обернулся для неё чем-то глубинным. Она не видела Мая с пятницы, и у неё было целых два дня, чтобы подогреть в себе это чувство, посмаковать его и убедить себя, что теперь-то всё будет иначе. Она была уверена, что у них начнутся отношения. Но Май даже не улыбнулся.

– Привет, – тихо и нерешительно ответил он на её приветствие.

– Ты сегодня снова серьёзный? – весело спросила девушка.

– Серьёзный… – ответил он и на несколько секунд замолчал.

Тая ещё несколько раз попыталась его разговорить, но молодой человек отводил глаза, всем видом показывая, что ему неинтересно и он был бы рад закончить беседу.

Тая почувствовала обиду, и в ту же секунду её романтическое настроение улетучилось. Она поняла, с чем связана перемена.

– Ты, типа, больше не хочешь со мной общаться?

Май на секунду поднял на неё тяжёлый взгляд, решая, сказать правду или отмолчаться. Ясно осознавая, что дружбы уже не может быть.

– Извини, но я не хочу.

– Класс! Охренеть! – произнесла Тая дрогнувшими губами и, резко отвернувшись, пошла прочь.

Но невысказанные слова и уязвлённая гордость жгли её. Она решила подкараулить его после школы, чтобы выяснить отношения.

– Май! – крикнула она ему, когда молодой человек спустился с крыльца.

Он мрачно посмотрел на девушку и, засунув руки в карманы джинсов, остался ждать, когда она подойдёт.

– Мы не договорили, – обиженным голосом, растягивая слова произнесла она. – Знаешь, что про тебя говорят?

– Мне всё равно, – ответил он.

– Что ты высокомерный придурок.

– Только не делай сейчас хуже. Я нормально к тебе отношусь, мы просто не можем больше общаться.

– Это почему? Из-за Сашки? Из-за того поцелуя? Типа, ты пьяный был?

– Тая… Просто я не хочу, пойми, – спокойно проговорил он.

– А я хочу знать.

– Да, из-за этого и не только.

Она смотрела на него, горько улыбаясь.

– А что «не только»? – уже тише спросила она.

– Ты сейчас делаешь только хуже.

– Я хочу знать, – повторила она, снова растягивая слова.

– Моё сердце занято, – сказал Май и тут же пожалел об этом, почувствовав ущербность этих слов.

До него только сейчас дошёл смысл его любви. Однобокой, фантазийной, лишённой тела и хоть какого-то развития. Тем более надежды. Он горько ухмыльнулся. Перед ним стояла девушка – симпатичная, уже свободная, заинтересованная в нём, возможно влюблённая, с которой он мог бы иметь отношения. Нормальные отношения, с прогулками за руку, с физической близостью. Он был близок к этому, тем более сейчас, когда друга всё равно потерял. В нём заклокотала злость.

– Класс! – выцедила из себя Тая и пошла прочь.

– Извини, – отозвался молодой человек и тоже пошёл по привычному маршруту в сторону набережной.

Ему страшно захотелось остаться одному.

Тем же вечером Тая передразнивала своего обидчика, стоя перед подругой с гордо поднятой головой, показывая этим жестом свою неуязвимость.

– «Моё сердце занято»! – кривляясь, уже в третий раз повторяла она въевшуюся в её хорошенькую голову фразу. В её кривлянии выражалась вся её взбалмошная натура. В эти моменты лицо девушки дурнело и искажалось злобой.

И подружки снова захохотали со свойственной для молодости жестокостью, особенно остро проявляющейся, когда задето собственное тщеславие.

– Вот козёл, я тебе говорила, что он проблемный, – усмехнулась Даша.

– Блин, хотела бы я знать, кем у него там сердце занято.

– Да никем, непонятно, что ли… Кем у него сердце занято… Какой-нибудь дурой из соседнего двора! – И подруги снова засмеялись, добавляя в свой смех всё больше и больше металла.

Оставшись без друзей и погрузившись в одиночество, Май снова вернулся всеми мыслями к своей любви. Старая зависимость возродилась с новой силой. Школьные каникулы казались бесконечными. Прошла уже неделя, как он не видел Юлию. Каждый вечер он умирал в своих чувствах и каждое утро возрождался. Дни без друзей также казались ему каторжными. Они начинались с надежды и заканчивались пустотой. Сплошные надежды и более ничего.

Май давно не слышал голос возлюбленной, в последние месяцы его мысли были заняты Таисией, а ещё раньше ему стало казаться, что она давно догадалась о его звонках, потому что никогда не клала трубку первой. Она вопрошала и ждала, слушая его дыхание. Они общались в тишине, не произнося ни слова. Она умолкала, и он молчал, и оба прислушивались к тому, кто притаился на том конце тишины, ожидая, кто проиграет первым и выдаст себя. Он порывался сказать самое главное, набирал воздух, приоткрывал рот, уголками губ невольно касаясь телефонной трубки, но тут подкашивались колени, кровь стучала в висках, и слова застревали, губы немели, и лишь вздох или шелест от скользящей трубки, которую он вешал в порыве трусости, отражались на другом конце провода. И на следующий день после звонка, встречая учительницу в школе, Май стыдливо опускал глаза. Он боялся встретить её взгляд, который расскажет ему, что ей известно о его глупых мальчишеских проделках.

Если бы он знал, где она живёт, то давно бы ошивался под её окнами, пытаясь заглянуть в чужую жизнь хоть краешком глаза. Он бы выдумал всё, что творится за закрытыми ставнями, и верил, что всё это правда. Он бы ходил кругами у её дома, вертя в руках шарики для тренировки пальцев, чтобы угомонить свой страх. Чем бы он оправдал себя, будучи замеченным? Слава богу, он не знает, где она живёт, иначе сторожил бы свет её окон, простаивая часами, в надежде увидеть хоть щелочку в задвинутой шторе.

Спустя два дня Май решился позвонить. На другом конце провода послышался мужской голос. Молодой человек бросил трубку, отшатнулся и испуганно посмотрел на мирно висящий перед ним аппарат. Его заколотило от ужаса, и не разбирая дороги он бросился бежать. Он бежал, расталкивая прохожих, уносясь от дурных мыслей. Мчался в страхе, что любая секунда промедления вернёт этот жуткий, шумящий рой, от которого раскалывалась голова. Уже задыхаясь, Май заскочил в первый попавшийся двор и кинулся на лавку, обхватив голову руками. Дыхание сбивалось, мысли догоняли и рвали сердце: «У неё кто-то есть, она не одна!» – и душевная боль, как гигантский спрут, душила его. Ни капли оправданий для той, кого он любил. Его сладкая боль была выше и сильнее всяких оправданий.

Успокоившись, молодой человек поднялся с лавочки, ощущая тяжесть в голове. Ноги гудели, но внутри было приятное чувство физической усталости. Он пошагал домой. Нащупав в кармане забытую с дискотеки зажигалку, ещё не имея привычки курить, со злости запульнул её в стену дома. Ударившись, зажигалка взорвалась, напугав прохожего.

– Придурок, что ли?! – послышался мужской голос в спину.

Май уходил прочь, спрятав руки в карманы джинсов, глядя себе под ноги. Его сердце было разбито, его мир сыграл с ним злую шутку.

Глава 5

Вопреки прошлым страхам, что лето принесёт скуку, теперь молодой человек был рад ему. Он возненавидел школу, в которой за прошедший год с ним случилось слишком много травмирующих событий. Ему нужно было время, чтобы всё переварить, восстановить душевные силы, приобрести налёт безразличия. Иначе он так и будет рассматривать под лупой все нанесённые ему раны и расковыривать их вновь и вновь, испытывая мазохистское удовольствие от вида крови. Таким образом он наказывал себя за малодушие, которое ненавидел. Если с потерянной дружбой всё было предельно ясно – ему просто пришлось смириться с этим, хотя Май искренне удивлялся, как быстро успел привязаться к Саше, – то ситуация с Юлией до сих пор его мучила. Он больше не питал надежд, но всё ещё был несвободен от своей рабской любви. Ему казалось, что она стала частью его личности. Поэтому юноша нуждался в передышке, в которой ему предстояло определиться, где заканчиваются его фантазии и начинается он настоящий, без шелухи романтизма и трагизма.

Это лето стало для него новым трамплином и началом внутренних перемен. Он растерял детские иллюзии, опустошил голову от ненужных грёз, чётко увидел свои цели и стал тяготиться тем, что так мало делает для них. В нём проснулся внутренний критик, который постоянно тормошил бедного школьника. Май раздражался на свою впечатлительность, ранимость. На этой благодатной почве заколосились новые комплексы и чувство вины. С капризным лицом он рассматривал своё отражение в зеркале, находя его слишком жеманным. «Какой у него дурацкий вид!» – думал Май, судорожно закладывая волосы за уши – они чуть спускались до линии подбородка, – прилизывал их, ему казалось, что так голова не будет выглядеть большой. «А этот нос? Почему он не прямой и не острый, а будто расплющен и слишком широк? Боже, а эти губы! Они же абсолютно женские! – стонал про себя молодой человек. – Какой ужас, стыдно-то как! Словно баба рассматриваю себя». Мог ли он в семнадцать лет оценивать себя трезво и объективно?

Все, с кем он вырос в школьных стенах, по сей день считали его чудаком. Его не спасало даже то, что, будучи отличником, Май без жадности давал списывать, помогал на контрольных всем, кто просил, а повзрослев, превратился в симпатичного парня с яркой, интересной внешностью. Но к одиннадцатому классу мнение одноклассников о нём не изменилось: для них он был всё тем же фантазёром, пусть и с незаурядным умом, но всё же чудаком, почти как дураком, живущим в своём мире.

В новом учебном году Май сильно повзрослел. Внешне он вытянулся и на первый взгляд даже похудел, хотя худобой никогда не отличался. В чертах лица стали проскальзывать зачатки будущей мужественности, которая просматривалась в тяжёлом взгляде, во внешнем спокойствии. Он вообще отличался некоторой отстранённостью, а в этот период жизни – ещё и меланхоличностью, но не без юношеских вспышек гнева, раздражительности и веселья в противовес. В голосе, который из подросткового, хрипловатого, поверхностного, потихоньку становился мягким, красивым баритоном. Внутренне же он как будто охладел ко всему – стал отшельником, давшим обет больше не отвлекаться ни на сердечные дела, ни на свои бредни, как он называл всё пустое, что не было связано с его интересами.

Май встретил всех с равнодушием: одноклассников, недругов, бывшую подругу Таю. Она же, до сих пор чувствуя обиду, не могла простить его. А когда разузнала у своего прежнего воздыхателя Антона, в кого же всё-таки был влюблён Май, её самолюбие пострадало вдвойне. Она ополчилась против молодого человека. Стала распространять слухи о его порочной связи с учительницей. Не скупилась на мерзкие слова, шедшие из глубины уязвлённого нарциссизма.

По школе ходили две карикатуры, нарисованные чьей-то умелой рукой. На одной юноша представал в комичном виде человека с большой головой на тоненькой шее, с всклокоченными волосами, с чересчур огромными изогнутыми губами и такими же огромными глазами; он держал гитару с порванными струнами, и внизу значилась надпись: «Маячок-дурачок». На другой была нарисована камбала с подчёркнуто крупными глазами и подписью: «Май – fish». Его сравнивали с рыбой из-за больших глаз, ярче всего выделявшихся на лице.

Молодого человека не волновали сплетни, он был занят только своим творчеством. Пытался писать песни и сочинять музыку. Даже начал петь, записывая себя на магнитофон, но потом в раздражении стирал записи. Ему не нравился его спокойный голос. Без взрывных нот, какими любят щеголять рок-музыканты, без хриплого баса, который придавал бы трагичность и массивность звучанию. Он был ровен, сбалансирован и, как казалось Маю, предсказуем и скучен.

Его больше ничего не радовало, и единственным человеком, которого он всё так же встречал с бьющимся сердцем, была Юлия. Но Май больше не высматривал её на переменках, не поджидал у раздевалки, не звонил и вовсе старался о ней не думать. Он вообще не глядел по сторонам, как раньше, и если и наталкивался на учительницу, то происходило это случайно. И его закрытость, и отсутствие интереса ко всему внешнему были ему только на руку в связи со всеми слухами, которыми кормились его недруги. Все, кто знал «Маячка», жадно ждали проявления этой связи на людях, но упрекнуть молодого человека было не в чем. Только внимательный глаз мог уловить искорку интереса в лице школьника, когда он встречал Юлию. Но интерес этот был уже не тот, а всего лишь тень прошлого обожания. Поэтому сплетни в скором времени утихли, им было уже нечем подпитываться. Да и из-за своей нынешней холодности Май казался ещё больше высокомерным, чем когда-либо. Поэтому в конечном итоге всеобщее любопытство угасло. Даже Тая перестала обращать на него внимание.

Наконец-то Май остался в полном одиночестве наедине со своим творчеством. Но, несмотря на кажущееся безразличие, внутри он был уязвим сильнее обычного. В нём накипало недовольство собой, и рано или поздно оно должно было вылиться неминуемой бурей отчаяния, единственной и самой разрушительной по своей силе. Вряд ли когда-либо в будущем с ним может случиться нечто подобное, так как Май всегда отличался целостностью характера. Хотя всё так же по своей натуре будет восприимчив к сильнейшим глубинным переживаниям.

Перед любым восхождением и душевным ростом неминуемо случается падение и отчаяние. У молодого человека это произошло после его последней в жизни стычки с ненавистными ребятами из его школы.

После драки Май зашёл в ванную комнату, морщась от боли. Мелкая плитка под ногами в некоторых местах была расколота. Зелёная краска на трубах давно потрескалась и сыпалась от прикосновения. Он пустил воду в раковине и подставил лицо. Окрашенная кровью вода стекала в водосток. Молодой человек сел на край ванны и закрыл глаза. Руки до сих пор по инерции сжимались в кулаки. Он психологически устал. Ранимая душа закалялась, чтобы в будущем стать бесстрашной и могучей. Но сейчас ему плохо. Сейчас он был слаб как никогда. Уязвимый возраст, который рисует чудовищ из любой проблемы. Который преувеличивает кумиров и тут же низвергает их, который обнажает сердца и нащупывает все слабые места, который сочиняет и врёт в глаза: «Это ты виноват, потому что с тобой что-то не так. Ты недостаточно хорош, ты изгой, ты никто».

Май схватил себя за мокрые волосы и бесшумно зарыдал, раскачиваясь взад и вперёд. Вода продолжала течь, смывая следы крови от разбитой губы. Хлопнула дверь квартиры. Кто-то пришёл. Молодой человек замер, прислушиваясь. Это была мама.

Закрыл кран, вытер лицо полотенцем. Посмотрел в зеркало. Опухшая губа лопнула в двух местах, из неё сочилась кровь.

– Сука, – тихо произнёс Май, припомнив обидчиков.

Мать, подойдя к запертой двери ванной, дёрнула ручку.

– Май! Ты опять заперся? Открывай сейчас же! Чем ты там занимаешься?

– Открою, когда закончу!

– Открывай немедленно! – забарабанила она в дверь. – Мне нужно руки помыть.

– Оставь меня в покое. Я уже устал от вас.

– Выметайся тогда к чёрту! Радость-то нам будет! – И мать ушла на кухню, шаркая тапочками по протёртому линолеуму.

Май вновь посмотрел в зеркало. Весь подбородок был испачкан кровью, продолжающей пульсировать из разбитой губы. Он схватил полотенце, приложил ко рту, быстрым движением открыл дверь и так же быстро проскочил в комнату. Залез в кровать и накрылся по макушку покрывалом.

– Ты чего тут улёгся? – спросила мать чуть позже, заглянув к нему.

– Ты оставишь меня или нет? – глухо отозвался сын.

– Застелешь за собой. Надоело за вами убирать. – Мать хлопнула дверью и снова ушла на кухню.

Проспав около часа, Май снова отправился в ванную, промыл запёкшуюся кровь, взял ножницы и состриг по мочку уха сильно отросшие волосы. Взглянул на себя в зеркало, и на него вновь накатило отвращение и отчаяние. И, как это обычно бывает, чтобы сильнее себя ранить, припомнил все неудачи. Ему удалось выудить целый букет событий, когда-либо случавшихся с ним. Он снова подрался, остался без друзей, его избегают, над ним смеются, он лишился надежды на взаимные чувства (это было его самым большим обманом, верить, что Юлия любит его, а тем более ждёт, когда он повзрослеет). И испытывая ужас в сердце, обиды, корчащиеся в его груди, юноше показалось, что его мир рухнул окончательно.

На секунду сознание зацепилось за последнею тонкую нить, которая могла его спасти. За музыку. Неужели и она не спасёт его? «Кому она нужна? – твердило пораненное самолюбие. – Кто тебе вообще сказал, что ты чего-то стоишь? Ты всё сам себе выдумал!» Его разрывало изнутри, мысли бегали по кругу. Он пал так низко, он ранен так глубоко, что ему не выкарабкаться. Внутри боль, пустота, отчаяние, тоска. «Не подняться», – вертелось в голове. В диком состоянии душевных мук он плюхнулся на пол и извивался на нём, как бумажный змей, готовый вот-вот порваться на лоскуты.

Его мир был оплёван, растоптан, взломан. Он больше не хотел жить. «Умереть. Я хочу умереть», – шептал он. Лишь в этом видел спасение и примирение. Ему казалось, что он при смерти, так остры были эти чувства, они ранили и пронзали сердце, как острые шпаги, оставляя глубокие кровоточащие раны. Время не лечит. Оно не может лечить, это всё притворство, самообман. Его жгло изнутри, сводило судорогой, спазмом сжимало лёгкие, он не мог нормально дышать. И холодная волна страха расползалась по груди. Она граничила с безумием, наверное, он умирал. Если бы можно было в эту секунду умереть, он бы согласился. Лишь бы не думать… не чувствовать… ничего не понимать.

Мать снова забарабанила в дверь, испугавшись громкого, тяжёлого звука падения.

– Май, ты в порядке? Что у тебя опять? Открой немедля! – кричала она, тарабаня.

– Не хочу, – почти шёпотом произнёс он.

Перевернулся на бок, свернувшись калачиком, уставился в стену, рассматривая её мелкие неровности под слоем краски. Похожие на пылинки и волоски. Мать кричала, дёргала за ручку, Май был безучастен. Он словно умер, находясь телом на полу, а мыслями блуждая где-то по стене, за её пределами. Он отстранился от чувств, охладел и не хотел осознавать, что ещё жив.

– Господи, да открой же! Что мне, в скорую звонить? В милицию? Вы меня до инфаркта доведёте оба! – И мать пошаркала ногами к телефону.

– Света, немедленно приезжай домой! Да что, что… Май тут чокнулся. Убился, наверное, там, что ли, или вены себе вскрыл… Не знаю! – громким голосом и в нервном напряжении говорила она в трубку.

Света приехала минут через сорок. Май пробудился от забытья, когда сестра позвала его.

– Ну ты чё там, решил с собой покончить? – с усмешкой, но без злобы спросила она через запертую дверь. – Хоть слово скажи, живой или нет?

Брат поднялся, щёлкнул задвижкой и вышел из ванны.

– Нет, ну ты глянь на него, актёр хренов! – пролепетала всё ещё обеспокоенная мать.

– Вы меня достали, не хочу вас больше… – сказал сын и ушёл в свою комнату.

– Что у тебя случилось-то? – спросила Света, зайдя к брату. Она прислонилась к книжному шкафу, и на её пухленьком насмешливом личике появилась лёгкая сочувствующая улыбка. – Опять с расквашенной губой? Как алкаш! – хихикнула она. – Долго там ещё морды будете бить друг другу? Чё не поделили-то?

– Неужто беспокоишься за меня? – спросил Май, сидя на кровати, подобрав с пола ноги.