Текст книги "Сделка"

Глава 11

Гаррет

Ханна появляется около пяти. На ней парка с меховым капюшоном и ярко-красные перчатки. В последний раз, когда я смотрел в окно, не было ни малейшего намека на снег, поэтому сейчас я гадаю, а не заснул ли я случайно и не проспал ли снежную бурю.

– Ты прилетела сюда с Аляски? – спрашиваю я, когда она расстегивает куртку.

– Нет. – Ханна вздыхает. – Я надела зимнюю куртку, потому что не могу найти другую. Наверное, я ее забыла здесь. – Она оглядывает мою комнату. – Нет, не здесь. Гм. Надеюсь, не в репетиционной. Я знаю одну девчонку с первого курса, которая с радостью ее стырит. А мне нравилась та куртка.

Я хмыкаю.

– А как ты объяснишь перчатки?

– Руки замерзли. – Она хитро смотрит на меня. – А ты как объяснишь пузырь со льдом?

Я соображаю, что все еще прижимаю пузырь со льдом к тому месту, куда в меня врезалась туша Грэга Бракстона. Ушиб зверски болит, и Ханна охает, когда я поднимаю футболку и показываю ей синяк размером с кулак.

– Боже! Это случилось на игре?

– Угу. – Я сползаю с кровати и бреду к письменному столу за учебниками по этике. – В команде Сент-Энтони есть свой собственный Невероятный Халк. Ему нравится окучивать нас.

– Просто не верится, что ты добровольно жертвуешь своим телом, – удивленно говорит она. – Неужели оно стоит того?

– Стоит. Поверь мне, пара царапин да синяков – это ничто по сравнению с радостью скользить по льду. – Я внимательно оглядываю ее с ног до головы. – А ты умеешь кататься?

– Вообще-то нет. Ну, я катаюсь на коньках. Но обычно катание ограничивалось кругами вдоль бортика. Мне никогда не доводилось держать в руках клюшку или бить по шайбе.

– Ты думаешь, это и есть хоккей? – ухмыляюсь я. – Гоняться с клюшкой за шайбой?

– Естественно, нет. Я знаю, что в хоккее нужны и другие навыки, что это очень напряженная игра, за ней интересно наблюдать.

– Интересно в нее играть.

Она устраивается на краешке кровати и склоняет голову набок.

– Ты всегда хотел играть? – с любопытством спрашивает она. – Или это отец пихнул тебя в хоккей?

Я застываю.

– Почему ты так решила?

Ханна пожимает плечами.

– Кто-то говорил мне, что твой отец – звезда хоккея. Я знаю, что очень многие родители хотят, чтобы дети шли по их стопам.

Я напрягаюсь настолько сильно, что у меня деревенеют плечи. Удивительно, что она заговорила о моем отце только сейчас – сомневаюсь, что в Брайаре есть хоть один человек, который не знает, что я сын Фила Грэхема, – но еще более удивительна ее проницательность. Никто никогда не спрашивал у меня, нравится ли мне играть в хоккей. Все считают, что я должен по определению любить хоккей только потому, что в него играл мой отец.

– Отец пихнул, – признаюсь я. Мой голос звучит сердито. – Кататься я научился еще до того, как пошел в первый класс. Но продолжаю играть потому, что люблю этот вид спорта.

– Это хорошо, – тихо говорит Ханна. – Думаю, это важно, заниматься тем, что тебе нравится.

Я опасаюсь, что она начнет задавать вопросы об отце, поэтому откашливаюсь и заговариваю на другую тему:

– Итак, с какого философа начнем, с Гоббса или с Локка?

– Выбирай сам. Оба чудовищно скучные.

Я хмыкаю.

– Уэллси, ты просто вдохновляешь меня.

Но она права. Следующий час я провожу в жесточайших муках, и не только из-за отупляюще нудных теорий. Я дико голоден, потому что проспал обед. Однако я отказываюсь заканчивать урок, пока не усвою материал. Когда я готовился к экзамену, то концентрировался лишь на основных вопросах, Ханна же заставляет меня изучать все тонкости. Еще она заставляет меня своими словами пересказывать каждую теорию, что, должен признать, позволяет мне лучше уяснить всю ту заумную чушь, что мы изучаем.

После того как мы продираемся через лекции по этим двум философам, Ханна устраивает мне контрольный опрос по материалу, что мы изучали несколько дней назад. Убедившись, что я все усвоил, она захлопывает буклет и удовлетворенно кивает.

– Завтра начнем применять теории к актуальным этическим дилеммам.

– Заманчиво. – От громкого урчания у меня в животе, кажется, содрогаются стены. Я морщусь.

Ханна хмыкает.

– Голоден?

– Как волк. У нас готовит Так, но сегодня его нет дома, так что я собирался заказать пиццу. – Я колеблюсь. – Присоединишься? Съедим по паре кусков и, может, что-нибудь посмотрим?

Похоже, приглашение удивило ее. Меня, если честно, тоже, хотя я был бы не против компании. Логан и остальные ушли на какую-то вечеринку, но у меня не было настроения идти с ними. А еще мне удалось выполнить все обязательные задания по своему курсу, так что на сегодняшний вечер я был свободен.

– Что ты хочешь смотреть? – настороженно спрашивает она.

Я указываю на стопку дисков рядом с телевизором.

– У Дина есть все серии «Во все тяжкие». Я давно хочу посмотреть, но все времени нет.

– Это про торговца героином?

– Про изготовителя метамфетамина. Я слышал, что фильм отпадный.

Ханна теребит пальцами прядь волос. Кажется, ей не очень хочется оставаться, но в то же время и уходить не хочется.

– А у тебя есть какие-то дела на вечер? – подсказываю я.

– Никаких, – угрюмо отвечает она. – Моя соседка сегодня ночует у своего приятеля, так что я просто собиралась смотреть телик.

– Тогда смотри здесь. – Я беру свой мобильник. – Какую начинку в пицце ты любишь?

– Гм… грибы. И лук. И зеленый перец.

– Какая же скучища! – Я качаю головой. – Мы закажем бекон, колбаски и дополнительный сыр.

– Зачем спрашивать, что я люблю, если ты не собираешься заказывать мою начинку?

– Потому что я надеялся, что у тебя вкус получше.

– Мне жаль тебя, Гаррет, если ты считаешь овощи скучными. Позвони, когда заболеешь цингой, ладно?

– Цинга – это нехватка витамина С. А солнечный свет и апельсины в пиццу не кладут.

В конечном итоге мы приходим к компромиссу и заказываем две пиццы, одну со скучной начинкой для Ханны и другую с кучей мяса и сыра для меня. Я прикрываю микрофон телефона и спрашиваю у нее:

– Диетическую колу?

– Я выгляжу как нежный цветочек? Нет, обычную, спасибо.

Рассмеявшись, я делаю заказ, затем ставлю первый диск «Во все тяжкие». Через двадцать минут звонят в дверь.

– Ого. Самая быстрая доставка пиццы на свете, – замечает Ханна.

Мой желудок только рад этому. Я спускаюсь вниз, принимаю заказ, заскакиваю на кухню, чтобы взять бутылку «Бад Лайт» из холодильника и бумажные полотенца. В последнюю секунду я прихватываю еще одну бутылку, на всякий случай, для Ханны.

Но когда я предлагаю ей пива, она решительно качает головой.

– Нет, спасибо.

– Что, ты у нас таких строгих правил, что не можешь выпить бутылку пива?

У нее во взгляде мелькает беспокойство.

– Я не любитель выпить, ясно?

Пожав плечами, я открываю свое пиво и делаю большой глоток, а Ханна отрывает полотенце от рулона и достает из коробки кусок, покрытый клейкой массой из овощей.

Мы едим, сидя на кровати, я снова запускаю фильм. Пилотная серия оказалась очень интересной, и Ханна не возражает, когда я включаю следующую.

В моей спальне находится женщина, но мы оба одеты. Это странно. И в то же время здорово. Пока идет фильм, мы не разговариваем – мы слишком увлечены тем, что происходит на экране, – но как только серия заканчивается, Ханна поворачивается ко мне и изумленно говорит:

– Надо же, она не знает, что ее муж готовит метамфетамин! Бедняжка Скайлер.

– Она обязательно узнает.

– Эй, никаких спойлеров! – возмущается Ханна.

– Это не спойлер, – возражаю я. – Это предсказание.

– Ладно.

Она улыбается, берет банку с «Кокой» и пьет. Я уже расправился со своей пиццей, а Ханна съела только половину, так что я краду у нее кусок.

– Ой-ой-ой, а кто тут ест мою скучнейшую пиццу? Уж не лицемер ли?

– Я не виноват, Уэллси, что ты клюешь, как птичка. Я не могу видеть, как пропадает еда.

– Я съела четыре куска!

Я вынужден уступить.

– Да, что превращает тебя в самого настоящего поросенка по сравнению со знакомыми мне девчонками. Они обычно ограничиваются полпорцией салата.

– Это потому, что им надо оставаться тощими, как жердь, чтобы парни вроде тебя считали их привлекательными.

– В тощей женщине ничего привлекательного нет.

– Как же, да ты повернут на тощих.

Я закатываю глаза.

– Нет. Я просто говорю, что предпочитаю фигуристых. – Я тянусь за следующим куском. – Мужчине нравится, когда есть за что подержаться… ну, ты понимаешь. – Я многозначительно изгибаю бровь. – Да и про вас можно сказать то же самое. В смысле, с кем бы ты предпочла переспать: с накаченным парнем или с тощим, как палка?

Она хмыкает.

– Нарываешься на комплимент? Хочешь, чтобы я сказала, какой ты сексапильный?

– Ты считаешь меня сексапильным? Спасибо, детка.

– Нет, это ты считаешь себя сексапильным. – Она замолкает. – Но в твоих словах есть резон. Тощие парни меня не привлекают.

– Тогда, думаю, это хорошо, что Лапочка хилый, как листик салата?

Она вздыхает.

– Может, перестанешь обзывать его?

– Нет. – Я задумчиво жую. – Будут честен. Я не понимаю, что ты в нем нашла.

– Не понимаешь потому, что он не первый соблазнитель кампуса? Что он серьезный, умный и не бешеный бабник?

Черт, а она, похоже, купилась на спектакль Кола. Будь у меня шляпа, я бы снял ее перед этим типом: уж больно мастерски он изображает из себя этакого ботаника-спортсмена – сочетание, сводящее женщин с ума.

– Кол не такой, каким кажется, – говорю я напрямик. – Я знаю, он строит из себя умного, такого загадочного, но есть в нем нечто… скользкое.

– Ничего скользкого в нем нет, – возражает Ханна.

– Ну конечно, ты с ним так много общалась, вы вели глубокие и содержательные беседы, – с сарказмом выдаю я. – Поверь мне, все это спектакль.

– Останемся каждый при своем мнении. – Она хмыкает. – Кстати, не тебе судить о том, кто мне интересен. Насколько я знаю, ты встречаешься только с безмозглыми пустышками.

Я тоже хмыкаю.

– Ошибаешься.

– Разве?

– Ага. Я только сплю с ними. Но не встречаюсь.

– Потаскун. – Ханна молчит, и вдруг я вижу, как выражение на ее лице меняется с презрительного на любопытное. – Что значит не встречаешься? Уверена, любая девчонка из колледжа убила бы ради того, чтобы стать твоей девушкой.

– Я не гонюсь за отношениями.

Мои слова озадачивают ее.

– Почему? Отношения могут сделать жизнь более наполненной.

– Кто бы говорил – женщина, которая ни с кем не встречается.

– Я одна, потому что не встретила того, с кем мне хотелось бы связать себя, а не потому, что я вообще против отношений. Ведь это приятно, когда тебе есть с кем поговорить, к кому прижаться и все такое. Разве тебе этого не хочется?

– Может, когда-нибудь и захочется. Но не сейчас. – Я дерзко ухмыляюсь. – Если у меня возникнет потребность с кем-нибудь поговорить, у меня есть ты.

– Значит, твои пустышки получат секс, а мне придется выслушивать твой треп? – Она качает головой. – Кажется, я прогадала, заключив с тобой сделку.

Я изображаю изумление.

– Ой, Уэллси, так ты еще хотела и секса? Так я с радостью дам его тебе.

Я впервые вижу, чтобы человек так сильно краснел, и от души хохочу.

– Успокойся. Я просто пошутил. Я не настолько туп, чтобы трахать своего репетитора. А то я разобью тебе сердце, и ты в отместку скормишь мне ложную теорию, и я завалю пересдачу.

– Опять, – милейшим голосом говорит она. – Ты опять завалишь экзамен.

Я показываю ей средний палец и с улыбкой спрашиваю:

– Ты сваливаешь, или я ставлю третью серию?

– Ставишь третью. Однозначно.

Мы удобно устраиваемся на кровати: я ложусь на три подушки, Ханна вытягивается на животе в ногах кровати. Следующая серия очень напряженная, и когда она заканчивается, нам обоим хочется узнать, что будет дальше. Я не успеваю оглянуться, как мы переходим ко второму диску. Между сериями мы обсуждаем просмотренное и делаем предположения. Честно? Я не получал такого огромного удовольствия от платонического общения с девчонкой… никогда.

– Мне кажется, свояк преследует его, – задумчиво говорит Ханна.

– Шутишь? Спорим, они отодвинули разоблачение на самый конец. Но Скайлер, я считаю, все равно скоро все узнает.

– Надеюсь, она с ним разведется. Уолтер Уайт самый настоящий гад. Честное слово, ненавижу его.

Я смеюсь.

– Он антигерой. Ты и должна ненавидеть его.

Начинается следующая серия, и мы затыкаемся, потому что этот фильм требует от нас внимания. Тут выясняется, что мы досмотрели до конца сезона, и фильм заканчивается сценой, которая оставляет нас в полном изумлении.

– Черт побери! – восклицаю я. – Мы просмотрели первый сезон.

Ханна закусывает губу и украдкой смотрит на часы. Почти десять. Мы просмотрели семь серий на одном дыхании, даже в туалет не ходили.

Я ожидаю, что она сейчас объявит о своем уходе, но вместо этого она со вздохом спрашивает:

– А у тебя есть второй сезон?

Я не могу сдержать смех.

– Хочешь смотреть дальше?

– После такого финала? Как же иначе!

Она права.

– Хотя бы начало, – добавляет она. – А тебе не хочется посмотреть, что там дальше?

Мне хочется, поэтому я не возражаю, когда она встает с кровати, чтобы поставить следующий диск.

– Хочешь перекусить? – спрашиваю я.

– Конечно.

– Пойду посмотрю, что у нас есть.

В шкафу я нахожу две порции для приготовления попкорна, засовываю в микроволновку обе и возвращаюсь наверх.

Ханна уже заняла мое место, ее темные волосы веером разметались по моей стопке подушек, ноги вытянуты. При виде носков в красно-черный горошек я невольно улыбаюсь. Я уже обращал внимание на то, что она, в отличие от большинства девчонок колледжа, не носит дизайнерскую одежду или дорогие тряпки и не рядится в дрянные вечерние платья вроде тех, что можно увидеть по выходным в «Греческом ряду» или в барах кампуса. Ханна всегда одета в обтягивающие джинсы или лосины и в обтягивающие пуловеры и свитера, что выглядело бы элегантно, если бы она не портила все яркими деталями. Вроде носков, или перчаток, или причудливых заколок для волос.

– Одна мне? – Ханна указывает на две миски с попкорном у меня в руках.

– Ага.

Я протягиваю ей миску, она садится и запускает пальцы в попкорн, а потом смеется.

– Когда я ем попкорн, то всегда вспоминаю Наполеона!

Я ошеломленно хлопаю глазами.

– Императора?

Ханна от души хохочет.

– Нет, мою собаку. Ну, нашу семейную собаку. Он живет в Индиане с моими родителями.

– Что за собака?

– Огромная дворняга, в нем намешана куча пород, но больше всего он похож на немецкую овчарку.

– Наполеон любит попкорн? – из вежливости спрашиваю я.

– Просто обожает. Мы взяли его, когда он был щенком, и однажды – мне тогда было десять – родители повели меня в кино, а он, пока нас не было дома, забрался в шкаф и нашел пакетики с попкорном для микроволновки. Их там было штук пятьдесят. Моя мама сдвинута на распродажах, и если в магазине объявляют акции, она может полками скупать товары со скидками. Кажется, в тот месяц была акция «Орвила Реденбахера»[23]23
  Redenbacher, Orville Clarence (1907–1995). Американский бизнесмен, вместе со своим партнером вывел сорт кукурузы с более крупными и мягкими зернами, однако производители попкорна отказались покупать этот сорт из-за его дороговизны. Тогда Реденбахер и партнер стали производить попкорн сами и рекламировать его как самый дорогой для гурманов.


[Закрыть]. Клянусь, Наполеон съел все до последнего пакетика, в том числе и упаковки. Он потом долго еще какал непереваренной кукурузой и бумагой. – Я смеюсь. – Мой папа дико испугался, – продолжает Ханна. – Он решил, что у Наполеона будет пищевое отравление или что-то в этом роде, но ветеринар сказал, что ничего серьезного, что все это со временем из него выйдет. – Она делает паузу. – А у тебя кто-нибудь есть?

– Нет, но у бабушки была кошка. Ее звали Пичес, и она была с прибабахом. – Я запихиваю в рот целую горсть попкорна. – Со мной и с мамой она была нежной и ласковой, а вот отца, сучка, ненавидела. Что неудивительно, наверное. Мои бабушка с дедушкой тоже его ненавидели, так что она, вероятно, следовала их примеру. Боже, как же она терроризировала этого придурка!

Ханна улыбается.

– И что же она устраивала?

– Царапала, как только появлялась возможность, писала в его ботинки, ну, и все такое прочее. – Я вдруг начинаю хохотать. – Черт! Но лучшее из того, что она когда-либо сделала, случилось в День благодарения, когда мы собрались у дедушки с бабушкой в Буффало. Мы все расселись за столом и только собрались приступить к еде, как через кошачью дверцу входит Пичес. Позади дома был овраг, и она любила там бродить. В общем, входит она в комнату и держит что-то в зубах, но никто из нас не понимает, что это такое.

– Ой, мне уже не нравится, чем все это закончится.

Я улыбаюсь так широко, что болят щеки.

– Пичес запрыгивает на стол и с величественным видом, будто она королева, идет по краешку, а потом бросает мертвого кролика прямо в отцовскую тарелку.

Ханна охает.

– Серьезно? Вот это да!

– Дедуля умирает от хохота, бабуля в панике – она решила, что вся еда на столе теперь отравлена, а мой отец… – Мое веселье испаряется, когда я вспоминаю выражение на его лице. – Скажем так: он был очень недоволен.

Это сильное преуменьшение. У меня до сих пор по спине пробегает холодок, когда я вспоминаю, что произошло через несколько дней, после нашего возвращения в Бостон. Что он сотворил с моей матерью в наказание за то, что она «опозорила» его – именно в этом он ее и обвинил в припадке ярости.

Единственный «плюс» в том, что мама через год умерла. И не видела, как он обратил свою ярость на меня. С тех пор я каждый день своей жизни благодарю Бога за это.

Ханна, сидящая рядом со мной, тоже мрачнеет.

– А я не увижусь с родителями на День благодарения.

Я внимательно смотрю на ее лицо. Совершенно очевидно, что она расстроена, и ее признание, произнесенное тихим голосом, отвлекает меня от тяжелых воспоминаний, давящих мне на грудь.

– Ты всегда на праздники ездишь домой?

– Нет, обычно мы ездим к моей тетке, но в этот раз у родителей на поездку нет денег, а мне… не по карману ехать к ним.

Я слышу фальшь в ее тоне, но не могу представить, насчет чего тут можно лгать.

– Все в порядке, – поспешно говорит она, видя мое сочувствие. – Ведь будет еще Рождество, правда?

Я киваю, хотя для меня праздников не существует. Я скорее перережу себе вены, чем поеду домой и проведу праздники с отцом.

Я ставлю миску с попкорном на прикроватную тумбочку и беру пульт.

– Готова для второго сезона? – спрашиваю я как ни в чем не бывало. Мы подошли к тяжелой теме, и мне хочется ее закрыть.

– Включай.

На этот раз я сижу рядом с ней, однако нас все равно разделяет полметра. Меня пугает то огромное удовольствие, что я получаю от всего этого. Просто сидеть рядом с девчонкой, не задумываясь о том, как от нее избавиться, и не опасаясь, что она начнет предъявлять мне какие-то требования.

Мы смотрим первую серию второго сезона, затем вторую, потом следующую… и вдруг я понимаю, что уже три часа ночи.

– Черт, неужели так поздно? – вскрикивает Хана и зевает во весь рот.

Я тру глаза, плохо представляя, как получилось, что мы засиделись допоздна и не заметили, как пролетело время. Мы в буквальном смысле просмотрели полтора сезона.

– Проклятье, – бормочу я.

– Просто не верится. – Она опять зевает и заражает зевотой меня. И вот мы оба сидим в темной комнате – я даже забыл включить свет – и зеваем так, будто не спали много месяцев.

– Мне надо идти. – Ханна слезает с кровати и приглаживает волосы. – Где мой телефон? Я вызову такси.

От следующего зевка я едва не вывихиваю челюсть.

– Я могу тебя отвезти, – без особой убежденности говорю я, тоже вставая.

– Нет. Ты сегодня выпил два пива.

– Это было давно, – возражаю я. – Я в нормальном состоянии, чтобы вести машину.

– Нет.

Меня охватывает дикое раздражение.

– Я не допущу, чтобы ты в три ночи ехала на такси, а потом шла через всю территорию. Либо я тебя отвожу, либо ты остаешься здесь.

Ее лицо сразу же становится испуганным.

– Я здесь не останусь.

– Тогда я тебя отвезу. Возражения не принимаются.

Ее взгляд перемещается на две бутылки «Бада», стоящие на тумбочке. Я чувствую ее сопротивление и вижу по ее лицу, как сильно она устала. С минуту подумав, она сокрушенно вздыхает:

– Ладно, я лягу на диване.

Я энергично мотаю головой.

– Нет. Будет лучше, если ты ляжешь здесь.

Вероятно, я сказал что-то не то, потому что она вдруг сильно напряглась.

– Я не буду спать в твоей комнате.

– Я живу с тремя хоккеистами, Уэллси. Которые, кстати, еще не вернулись с гулянки. Я не утверждаю, что такое может случиться, но велик шанс, что они, пьяные вдрызг, ввалятся в гостиную и начнут к тебе приставать, если увидят тебя на диване. У меня же нет никакого желания приставать к тебе. – Я указываю на просторную кровать. – Здесь места хватит на семерых. Ты даже не поймешь, что я здесь.

– Между прочим, джентльмен решил бы лечь на пол.

– Ты видишь во мне джентльмена?

Она смеется.

– Нет. – Повисает молчание. – Ладно, я лягу здесь. Но только потому, что у меня уже слипаются глаза и нет сил ждать такси.

Я подхожу к шкафу.

– Тебе дать что-нибудь, в чем спать? Майку? штаны?

– Майка была бы очень кстати. – Даже в темноте я вижу, как она краснеет. – А у тебя есть лишняя зубная щетка?

– Есть. В тумбе под раковиной. – Я даю ей свою старую майку, и она скрывается в ванной.

Я снимаю рубашку и джинсы и, оставшись в боксерах, ложусь в кровать. Я слышу шум воды, спускаемой в туалете, и щелчок выключателя, затем Ханна выходит и шлепает босиком по полу. Она так долго стоит у кровати, что я не выдерживаю и издаю возмущенный стон.

– Ты ляжешь или нет? – бурчу я. – Я не кусаюсь. А если бы и кусался, то все равно не сейчас, когда я уже сплю. Так что хватит маячить, как привидение, забирайся в кровать.

Матрас слегка проминается, когда она ложится. Подтянув к себе одеяло, Ханна вздыхает и в конечном итоге устраивается рядом со мной. Ну, не совсем рядом. Она примостилась на другом краю кровати и наверняка цепляется за матрас, чтобы не свалиться на пол.

Я слишком утомлен, чтобы ехидничать по этому поводу.

– Спокойной ночи, – говорю я и закрываю глаза.

– Спокойной ночи, – говорит она в ответ.

В следующую секунду я проваливаюсь в сон.