Текст книги "ВА"

– Минутку, – возразил Родькин Второй. – Мне кажется, что вон тот бродяга в прихожей на диване и есть возвращенное тело кредита. Стало быть, Управляющий его не взял. Оно здесь. Посмотрите. Вот оно. Как с этим быть?

Возвращенное тело кредита все еще лежало на диване в прихожей. И что с этим делать, не было понятно. Действительно, представить тело умирающего бродяги возвращенным телом кредита было очень просто, и в то же самое время совсем невероятным было получить вместо денег тело человека. Свои сомнения озвучила Родькина Первого жена:

– Я ни капельки с этим не согласна. Ни в одном договоре займа не прописано такого, чтобы заемщик взял кредит деньгами, а возвращать долг обязался человеческим телом, – скороговоркой выразила мысль Родькина Первого жена и помедлив добавила. – Или телами. Я в такое не верю.

– А ты читала договор? – предательски поинтересовался Родькин Первый. – Я не верю, что ты его читала.

– Конечно, читала.

– А я думаю, – продолжал настаивать Родькин Первый, – что ты его давно не читала. Скорее всего, ты его читала когда-то, но кто может дать гарантию, что текст договора не был изменен без согласования. Ты можешь это гарантировать?

– Гарантировать, что текст договора не изменили в любое другое время, произошедшее после того, как я читала текст договора? – уточнила Родькина Первого жена.

– Да.

Родькину Первому показалось, что Родькина Первого жена задумалась. Но это было не так. Родькина Первого жена находилась в легкой прострации после таких заявлений Родькина Первого. Ей хотелось кинуть ему в голову чайником.

– Нет, – тем не менее ответила Родькина Первого жена. – Как я могу такое прогарантировать?

– Ну вот, хоть это тебе хватило ума не гарантировать! А то у женщин есть такая манера – делать заявления, основанные на эмоциях, а не на фактических данных. Просто хочется быть правее мужчины, – улыбнулся Родькин Первый.

– А ты на полном серьезе считаешь, что в текст договора прокралась фраза, дающая право заемщику вернуть долг человеческим телом?

– А почему нет! Как еще объяснить нахождение этого бродяги в нашем доме?! Давай почитаем договор, – предложил Родькин Первый.

Родькина Первого жена вытащила из ноутбука один из последних договоров и быстро пробежала глазами по тексту.

– Вот, – подытожила она. – Никаких тел здесь нет, – она подразумевала человеческих тел.

– А ну-ка, – договор просмотрел Родькин Первый. – Ну вот, – вынес он вердикт. – Здесь нет уточнений, каким телом следует возвращать кредит. Следовательно, что не запрещено, то разрешено.

Рука Родькина Первого жены машинально потянулась к чайнику. Но чайника на этом месте не было теперь. Он находился там утром, и у нее этот момент запечатлелся как последний момент нахождения чайника, хотя позже она собственными руками отнесла его в столовую.

– Сама посмотри, здесь написано, что заемщик обязан в определенный срок вернуть тело кредита в такой-то сумме и проценты за пользование займом. А о том, что тело кредита следует непременно вернуть деньгами, нет никакого упоминания.

Родькина Первого жена какое-то время изучающее разглядывала текст договора, и так его посмотрела, и этак, скорее, просто собиралась с мыслями. На самом деле никакого упоминания о деньгах в договоре не было. Даже выдача кредита и та могла быть в чем угодно. Родькина Первого жене стало совсем неловко, ей казалось, что ее обманули. И обманули очень давно, с самого начала сознательной жизни. Вероятно еще в институте. И почему так долго она не задумывалась об этом, и в чем еще она может быть обманута на сегодняшний день? Становилось очень страшно. Ей казалось, что она обнажена перед всем белым светом. Не защищена! Уязвима! И никакой, даже самый каменный дом не защитит ее от юридической казуистики.

Родькин Второй согласно качнул головой:

– Да, это очевидно, – сказал он.

Родькина Первого жена сдалась.

– Ну, – не понимала она, того что сейчас произнесет. – Получается, что займ можно погасить любым телом! И даже человеческим!

– Я бы даже сказал: и даже мертвым.

– Умирающим, – поправил Родькин Второй. – И все-таки важно не то, каким телом осуществлен возврат, а в чьих руках, под чьим контролем находится возвращенное тело кредита. А учитывая тот факт, что управляющий пропал, и все согласны с тем, что он прихватил с собой кое-какие активы, какие пока нам неизвестны, то вполне вероятно, что если он хоть и не взял с собой тело кредита пока, но еще может его взять. Веришь?

– Да, я верю! – быстро согласилась Родькина Первого жена, потерявшая способность к аналитическому мышлению. На веру брать становилось проще.

– Но для этого ему пришлось бы договариваться с нами, предлагать откаты кому-нибудь из нас, – возразил теперь Родькин Первый. – Она, – указал он на Родькина Первого жену, – наблюдает за возвращенным телом кредита по моему поручению. Я, – ткнул он себя в грудь, – наблюдаю за ней, потому что в принципе женщинам не доверяю. Ты, – обратился он к Родькину Второму, – наблюдаешь за мной, – причину этого Родькин Первый не уточнил. – Мы все находимся здесь. Как мы его отдадим без боя? Никак.

– А если это подлог?! Если это тело совсем не то тело, пусть и возвращенное, но не то. Подложное тело. Оно на вид таким и кажется. Неопрятное тело. Неухоженное. Дурно пахнущее. Брошенное. Разве возвращенное тело кредита бывает брошенным?

– Скорее, оно бывает невозвращенным. И выходит, что мы наблюдаем за подложным телом! – осенило Родькина Первого жену.

– Подложное тело или нет, легко проверить, – заметил Родькин Второй. – Можем ли мы его кому-нибудь предоставить? Нуждается ли кто-нибудь в этом теле? Есть ли в нем спрос? Если да, то оно не подложное. Ликвидное.

– Ну, мне оно точно не нужно, – признался Родькин Первый, присмотревшись к бродяге. – Хотя, как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок.

– А как вам нравится тело девочки? Не есть ли оно возвращенным телом кредита? И, по сути, оно больше к этому подходит.

– Да-а, – укоризненно, в адрес Родькина Первого жены протянул Родькин Первый. – Это потому что нет утвержденного документооборота. Мы можем только догадываться, вместо того чтобы просто прочесть в документе, из какого документа берет начало это тело кредита. Отсутствие контролируемого документооборота прокладывает путь безответственности, неряшливости и, как правило, воровству. Это развязывает руки всем причастным к кредитам работникам. Воруй, кто хочет. Воруй, сколько хочет. Никто ничего не разберет и не докажет! Как же так произошло, что мы не знаем, какое тело кредита является возвращенным телом кредита, какое из них ликвидно? Где картотека?! Как теперь все это понять? – Родькина Первого возмутила мысль о том, что девочка может оказаться возвращенным телом кредита. Тогда получалось бы, что избавься он от тела девочки, он автоматически лишил бы себя возвращенного тела кредита. Он чувствовал, что это ловушка. Но кто ее подстроил?! – Нет, я не верю! Девочка не может быть возвращенным телом кредита! Определенно, нет!

– Почему же, нет! Вполне! Она молода, опрятна, воспитана. Посмотрите, она красива, как ангел! Найдется ли в мире такой лентяй, который отказался бы от опекунства над этой девочкой?! Никаких сомнений нет в том, что она ликвидна. Никаких. Она нужна людям. И, что еще интереснее, она действительно возвращена! Каких-то несколько часов назад она должна была умереть, и не умерла! Разве это не возврат?! Это настоящее возвращенное тело кредита. Возможно, что бомж тоже не прост, возможно, он проценты. Вшивенький, по ставке рефинансирования, но тем не менее прирост.

– Ну я так и знал, – в отчаянии забубнил Родькин Первый. – Что-то такое должно было произойти. Не может Бог не заметить, что обещанный дар ему не принесен. Неизвестно, конечно, есть ли Бог?! Но не это главное. Все знают: нет крови – нет бизнеса, и этого знания следует неукоснительно придерживаться. Во всем должен быть порядок. Традиции нельзя нарушать. Себестоимость нужно знать. Документооборот должен быть. Девочка, предназначенная Богу, должна быть у Бога в срок. А эта игра мне не нравится.

– Ва… – донесся из прихожей привычный слог.

– Кажется, я догадалась, чего хочет этот бродяга, – скороговоркой произнесла Родькина Первого жена и поспешила в прихожую.

– Сначала я убил учителя по труду, – признался сам себе Родькин, – и стал учителем по труду. Потом я убил секретаря института и стал секретарем института. Потом я убил директора повидлового завода и стал директором повидлового завода. – Родькин не сомневался в том, что каждое убийство вознаграждается бытийностью убитого. – И теперь, – продолжал он аналогию. – Если я убью девочку, я стану девочкой! Это откат назад. Стать девочкой на заре жизни – это ловушка. Нельзя попасть в ловушку! Нельзя! Вот тебе и поворот! «Не хотите нянчиться со старыми – будете мучиться малыми», – припомнились причитания выжившей из ума старенькой бабушки Родькина. Юношей он проведывал ее со своими родителями в деревне. Он стоял у ее изголовья и с любопытством вслушивался в ее несвязную речь: «Кто к старикам жадничал внимания, тот родится инвалидом, чтобы получить усиленную заботу от родителей. Потому что с жадиной никто не водится. А жадина несчастный, он сострадания ищет. Потому что сострадание не за деньги приобретается, а за убогость». – Родькин удивился, почему ему это припомнилось вдруг. Это непонятное лепетание. А вот Лаптев действительно оказался прав. – Да. Лаптев прав. Ляпнул то он с горяча, но другого выхода нет, надо девочке объяснить все как есть. Пусть она сама себя убьет. Мне нельзя.

Родькин подозвал Валю к себе.

– Понимаешь в чем дело, – стал доверительно увещевать он. – Так вышло нехорошо сегодня. Откуда-то взялся этот бродяга. Вот умрет скоро. А его смерть кому нужна? Никому. Пусть бы и дальше себе ходил-бродил. Кому он сделал хорошо? Только испортил все. Не дал исполниться твоему великому предназначению! Я ведь неспроста, говорю «великому»! Это действительно так. Тебя с пеленок готовили к этому прекрасному событию: отдать жизнь за дело! За дело, которым живут простые люди. Обыватели, ищущие пропитание в труде. Ты не представляешь, как им и мне важен этот обряд! На моих предприятиях варят прекрасное повидло люди, они зависимы от состояния моих дел. Понимаешь! Если что-то пойдет у меня не так, не будет хватать денег для выплаты зарплаты работникам, тогда они не смогут купить еды своим детям и себе, купить какой-то одежды, в которой было бы приятно выйти в выходной на бульвар. И тогда те, у кого они должны были бы сделать покупки, тоже ничего не получат, потому что ничего не продадут. А продают они тоже только для того, чтобы выжить, чтобы потратить деньги на пищу и одежду. И тогда и они, приготовившие еду и пошившие одежды, тоже останутся без денег, без средств к существованию. И в конце концов не станет еды, игрушек и все умрут. Видишь, как все между собой тесно связано. Ты совсем не простой человек! Ты ангел, который даст нам, простым людям, возможность питаться и одеваться, радоваться жизни. И искать смысл в жизни! Ведь чем мы отличаемся от тебя?! Тем, что мы не знаем своего предназначения, и от этого мы несчастны, мы посвящаем жизни свои для того, чтобы разобраться, зачем же мы нужны, кому мы нужны, кому от нашей жизни должно стать хорошо, кто нуждается в наших трудах, чем мы можем быть полезны? Мы не знаем этого! И почти никто из нас и не узнает до самой смерти ответов на эти вопросы! И вот этот бродяга умирает в поиске своего предназначения! А вместо того, чтобы найти, чем же он может быть полезен обществу, он только все напортил своим вмешательством! Умрет и не станет полезен даже в смерти. И в жизни, как ты видишь по его одежде, он был совсем бесполезен, а может даже и обременял людей! Видишь, как важно знать, зачем ты есть?! Мы не знаем.

А ты знаешь!

Валя вглядывалась Родькину в рот, пытаясь рассмотреть, что в нем издает сверкания. И кажется, разглядела. Да, на самом деле разглядела. Это были глазки. Они смотрели на Валю изо рта. Рот как маленькая раковина, то закрывал два глазика, то открывал, то закрывал, то открывал. Он моргал.

– Ты знаешь, для чего ты рождена! Ты знаешь, какую пользу ты несешь людям! Ты знаешь, кому ты несешь пользу своей смертью! И ты знаешь, когда это должно случиться, когда твоя смерть станет во благо страждущих обывателей. Вот в чем вопрос! Вот в чем разница! Вот чем ты, прекрасный ангел, отличаешься от нас, трудяг!

И сегодня, в этот прекрасный день, в день, когда ты должна была воссоединиться с Богом, венца этого не произошло!

Но день еще не кончен. Осталось недолго. Все в твоих руках, прекрасный ангел! Не дай нам, бедным заблудшим людям, умереть! И не бойся, если обезобразишь себя. Богу не нужны тела, я уже это понял. Лет двадцать назад у меня был живот, из-за которого я не мог смотреть лежа телевизор. И я отрезал его. Отрезал живот, и ничего – жив. Ну да, ты не знаешь, что такое телевизор. Тогда другой пример, на охоте я по неосторожности отстрелил безымянный палец, вот посмотри, и ничего, меньше меня не стало. Живой. И когда умру, то все равно буду живой. Не бойся убить себя. Тело не нужно ответственным людям. Ни тебе, ни мне. А вот простолюдины очень переживают за свои тела. Они должны ухаживать за своими телами, кормить, мыть, оберегать от холода и жары. Видишь, вот чем выражена себестоимость. И так важно, чтобы себестоимость покрывалась собственными доходами. Но ты не представляешь, да и мала еще, чтобы понимать экономику и себестоимость на предприятии. Еще немного, и я не смогу платить зарплату всем работникам. Придется увольнять, сокращать численность, если бы тебе было хотя бы лет шестнадцать, ты бы хорошо уже в этом разбиралась. И могла бы сама все это посчитать. А так, конечно, для тебя это непонятные слова: экономия, себестоимость, трудозатраты, налоговые обязательства. Для тебя непонятные слова, а для работодателя это непомерный груз.

А еще работники крадут деньги. Вот пропал управляющий банком. Сколько там денег из-за этого исчезло, одному богу известно!

Тебе нужно умереть сегодня! Потому что так приучили Бога. Он ждет. Непременно сегодня! Но работники, которые должны были тебя убить после неудачи, отказываются это делать еще раз сегодня! Это неслыханно! Они ничего не понимают в себестоимости, экономике и традициях! Потому что это не какие-нибудь выдумки и фантазии. Знаешь, когда-то давным-давно деток замуровывали в стены строящихся домов. И не зря. Время показывает, что не зря. Дома эти прекрасной архитектуры стоят до сих пор по всей Европе. Девочка, ты должна спасти нас! Как зовут тебя?

Вот этим ножом я отрезал себе живот. Он острый. Возьми его.

В глазах Вали Родькины собрались вместе. Родькин Второй, как шишка, висел над головой Родькина Первого. За плечами Родькина Первого выросли головы: Родькина Третьего – лисичка, и Четвертого – колобок. В груди стучал Родькин сердечный Пятый. Он по-отечески криво улыбался. В пятках прятался Родькин Шестой. Он боялся и не боялся, только ушки виднелись, был зайкой.

Было уже совсем темно за окном. Один из Родькиных признался:

– Я летаю во сне. Подымаюсь высоко над городом и все вижу. Дома, дороги, деревья. Вижу, как запоздалые прохожие торопливо семенят по улицам. Как вольготно носятся машины. Вижу, как одни люди готовятся ко сну, а другие уже спят. И я склонен думать, что люди очень беспечны. Они безгранично доверчивы, когда отходят ко сну. Ведь во сне с ними может произойти все что угодно.

Хотя, вот Родькин Второй отводит сну особое место. Он спит по 18 часов в сутки. По сути, он живет во сне.

Последний сон его продолжается уже третий месяц. Начался он с того, как он забрался на кедр за шишкой. И пока выискивал самую большую шишку, обнаружилось, что под деревом его уже поджидает медведь. Что делать? Все это время он пытается решить этот вопрос. Те недолгие моменты бодрствования, которые необходимы Родькину Второму, чтобы отправлять нужду, ничуть не мешают ему, едва заснув, вернуться в сон именно в то место, в котором он покинул его. Сначала он просто выжидал, когда медведю надоест сидеть под деревом. Но медведь не устает караулить Родькина Второго. Не исключено, что медведь тоже спит и видит сон, поэтому никуда не торопится. Когда Родькин Второй стал что-то подобное подозревать, то решил поговорить с медведем, но на удивление, хоть сон это не реальная жизнь, а больше сказочная, медведь отказывался понимать человеческую речь, а тем более – говорить по-человечески. И вот они сидят, один на дереве, другой под деревом, смотрят друг на друга и ждут, чем закончится этот сон.

Но я не таков. Я сплю всего 4—5 часов. Больше не могу. А когда я говорю о том, что люди очень беспечны, ведь во сне с ними может произойти все что угодно, то я имею ввиду что-то такое, отчего уже никогда не проснешься. Я и сам задавался вопросом, вот я улетел, бросил тело на кровати. А если я забуду дорогу назад? Одним словом, вдруг потеряюсь, то что будет с телом? Оно проснется без меня? Что оно станет делать? То же самое, что и тогда, когда я возвращаюсь в него или что-то другое? Что-то такое, чего я никогда бы в жизни не сделал! Что оно будет носить? Те же одежды? Или у него появятся собственный вкус? Что оно будет есть? Найдет ли оно холодильник? Знает ли оно без меня, что еда находится в холодильнике?

Что станет со мной? Как долго я смогу летать? Не упаду ли я, если тело умрет? Ведь тело очень легко может умереть само по себе. И сколько горя это принесет близким людям. Утром проснешься, а родной человек мертв. Ни с того, ни с сего! Лег спать здоровеньким, а утром человека нет! Непонятно, то ли человек улетел и не нашел дорогу назад, то ли улетел и нашел что-то лучше, чем жизнь в теле. Видишь, какое смятение! Это от бесцельности!

Родькин не заметил, как стал говорить сам с собой. Когда же он вскинул голову, то увидел Валю в луже собственной крови. Она свернулась калачиком, руками удерживала живот. Веки были прикрыты, в уголках губ одновременно таились испуг и спокойствие. Как на переливающейся открытке: так посмотришь, видится испуг, наслоенный на спокойствие, этак картинку наклонишь, видится спокойствие, наслоенное на испуг.

Родькин изучал картинку, опустившись над девочкой на четвереньки, но потом сладкий запах крови поманил его. Он перевел взгляд на вспоротый живот. Кровь еще вытекала из живота, собираясь в липкую лужицу. Ему захотелось попробовать кровь на язык, и он несмело лизнул. Застыл так ненадолго, в замешательстве облизнул губы. И устыдился своего поступка.

– Я не Бог, чтобы пить кровь детей. Мне не нужно этого. Нет, – твердо сказал он.

– Ва… – продолжал звать бродяга.

– Да что ж ему никто не даст воды, – с этими словами Родькин поднялся с колен и оставил Валю.

Зазвонили телефоны. По одному сообщили, что ломбард, который накануне был ограблен, это чужой ломбард.

А по другому управляющий банком в недоумении оправдывался, почему весь день не отвечал на звонки.

Родькин, удовлетворенный сообщениями, появился в прихожей. Там его жена заботливо надевала на бродягу душегрейку.

Валенки и варежки уже были на нем.

– Да что же ты делаешь, женщина! – устало произнес он.

– Это ватник. Это варежки, а это валенки, – спокойно ответила жена, указав на обновки бродяги. – Я поняла, что ему холодно. Я не знаю, почему я это поняла. Нет. Не так. Я не знаю, почему я этого не поняла, когда у меня на руках умирала моя мама. Теперь я откуда-то знаю, что она умоляла меня, умоляла своим беспомощным взглядом надеть ей на ноги валенки, спрятать руки в варежки и укутать ее в ватник. А я не сделала этого. Как странно, почему я не поняла ее. А сейчас почему-то поняла. Вот так ему будет тепло. Помнишь этот ватник?

– Конечно! Кажется, это в позапрошлом году ты была в нем. Мы поднимались на Белуху. Тогда я шел за тобой, сильно отстал, мне было странно, что ты как молоденькая девочка без устали бегаешь по горам. Откуда в тебе столько энергии! Только ты заблуждаешься!

– В чем?

– Он просит воды, это же совершенно очевидно, все просят воды, когда умирают, – Родькин преподнес к губам умирающего кружку, на треть наполненную водой, аккуратно приподнял голову и дал воде проникнуть сквозь губы.

Бродяга, взамен воде, благодарно выдохнул из груди сколько было воздуха и умер. Через секунду явил себя в длинном черном плаще и широкополой черной шляпе. За позолоченную узду он крепко удерживал пони. На белой лошадке восседала его голубоглазая дочурка. Взгляд ее был устремлен на отца. Девочка была немного напугана и в то же время очень спокойна.