Текст книги "По слову Блистательного Дома"

А вот глыбистый наконец обратил свое высокое внимание на нас. Оценив прелести наших лошадей, Топтыгин решил, что их надо съесть. Негромким рыком он отвлек своих соучастников от трапезы. И нехороший блеск в их глазах дал нам повод догадаться, что намек они восприняли и осознали, а вязкие сосульки слюны указывали, что наесться они не успели. На этот раз роль центрального нападающего играл глыбистый. Он не был философом, этот мощнотелый парень. Нет, он был вульгарным эмпириком и, сунувшись буром за запретительную черту, сразу получил по носу. Медведь уселся на задницу. Однако растерянность длилась очень недолго, и, воздев себя на ноги, он люто взревел. Эти регулярно повторяющиеся истерики вывели меня из равновесия, и я громко выругался, однако не учел резонансных талантов выданного шлема. Мои скромные матюги разлились в тишине ночи звуком, не поддающимся описанию. Медведь был удивлен и опять зарычал, но уже без прежнего энтузиазма. Я, вдохновленный результатом, матюгнулся громче. Медведь уселся на зад вторично. Удивленные соратнички быстро, но с достоинством отступили за спину кумира. А глыбистый посмотрел внимательно на рожу огнистого змея, скрывающую мое одухотворенное лицо, цапнул когтями тушу поверженного лося и подтянул ее к черте. Сам, не торопясь, поднялся и подошел к туше с другой стороны.

– Тебя приглашают к трапезе, – перевел мне медвежьи телодвижения Тивас.

В это время нашу кухонную идиллию прервал еще один вопль. Вопль был странный. Так могла орать лесопилка в процессе перепиливания стального лома. При этом лесопилка должна была быть чем-то очень сердита, пьяна и нездорова психически.

Медведей вопль смутил. Они резко сбили клин и поджидали крикуна, оживленно порыкивая.

– Сказано же тебе было, сиди и молчи, – заговорил Тивас, при этом щеки его слегка посерели.

Это он так побледнел.

– Это кто? – позволил я себе полюбопытствовать.

– Это – комонь. Только, пожалуйста, не вздумай вмешиваться. Орать можешь сколько угодно, но за пределами круга – ни-ни.

А вопли приближались.

– Слушай, Сергей Идонгович, а что он так орет?

– Соперника услышал. Это, знаешь ли, этакий рыцарь животного мира. Нападает только на зверя не меньше себя. Часто после боя не трогает поверженного. И вообще подраться любит.

– Что же ты беспокоишься. Мы меньше его – он нас и не тронет.

– Мы – люди. А людей не любят все. Тем более, ты проорал такой вот, с его точки зрения, вежливый вызов.

Силуэт несущегося к нам зверя уже был виден. Миг, и он ворвался в круг теплого света от костра.

Большой, со среднего коня ростом, длинноногий, с гибким телом пантеры, длинный хвост яростно хлещет по бокам, башка здоровенная и угловатая, как армейская тумбочка. Угольно-черный зверь, увидев нас, он даже как-то разочарованно мявкнул, а затем заорал на медведей. «Куда, мол, поединщика дели?». Те ответили недовольным слитным рычанием. «Не знаем, мол, ничего». Комонь рыкнул в них опять, и те, не прекращая порыкивать, стали пятиться в темноту. Мне показалось или глыбистый посмотрел на меня сочувственно?

А умный зверь даже не стал пытаться преодолеть запретную линию. Мягко, по-кошачьи, прошелся вдоль нее, принюхиваясь. Внезапно остановился, отбежал на несколько шагов, присел. И прыгнул. Как прыгнул! С преградой он столкнулся на высоте метров пяти. Грохнулся об нее всем телом, но не упал, а, извернувшись, мягко приземлился на лапы.

– Тивас, а как высоко заканчивается защита? – задумчиво поинтересовался я.

– Вот это-то он сейчас и пытается узнать, – спокойно так ответил Тивас.

Нажал на что-то и с концов посоха выщелкнулись два кривоватых лезвия. Он задумчиво осмотрел клинки и перевел взгляд на меня.

– Боюсь не так высоко, как хочется.

А зверюга не прекращала своих попыток и, хотя это уже казалось невозможным, с каждым прыжком взлетала все выше и выше. И вот наконец мне показалось, что одна из лап зацепилась за невидимую преграду, но призрачное тело ее не удержало веса зверя, и он опять, извернувшись, ловко приземлился на ноги.

– Доставай меч. Если победим – о нас песни сложат.

– А если не победим?

– Тогда съедят.

Перспектива меня возмутила. Я тоже не хотел быть ужином, и когда зверюга опять уставилась на меня своими алыми глазами, набрал в грудь воздуха и заорал грубости. У меня получилось! Земля задрожала от топота разбегающихся животных. А вот комонь казался совершенно счастливым. В ответ на мое приветствие он открыл свою пасть, продемонстрировал три (!) ряда зубов и так заревел, что меня чуть ветром не сдуло. А запах!

Я вытянул меч, и он яростно и тяжко заблестел в предчувствии схватки. Зверюга глянула на меня удивленно, радостно заревела и шарахнула по преграде. Воздух ощутимо заколебался.

И тут на театре предполагаемых военных действий появилось новое действующее, скажем так, лицо.

Тивас, помнится, назвал этого зверя гиршу. Это такая гиена, ростом с племенного быка, украшенная множеством костяных пластин. Наш экземпляр явно был не первый раз замужем. Рожу его оживляло несколько свежих шрамов, а костяной панцирь кем-то был умело выщерблен. С учетом того, как радостно заорал этот гиршу, увидев нашего собеседника, похоже было, что это дело рук, пардон лап, отдельно взятого представителя местной фауны, выступающего под псевдонимом комонь. Причем именно этого. Черный зверь сразу потерял к нам интерес. Новый соперник ему явно понравился больше. Издав приветственный крик, он мягко заскользил навстречу неуклюжей с виду гиене. Та тоже рваными прыжками стала сокращать дистанцию.

Очень зрелищно. Два таких трогательных гиганта. Интересно, чем они питаются?

А звери уже бросились друг на друга. Присели на крупы и стали радостно колотить по организмам передними лапами, пытаясь почувствительнее цапнуть друг друга. Костяные щепки полетели дождем. Я ожидал, что когти гиршу, оказавшиеся весьма длинными и кривыми, окрасят бока комоня кровью, однако этого не случилось. Напротив, в какой-то момент гиена не сдержала бешеный напор комоня, и черный зверь тут же воспользовался промахом. Мощная голова метнулась, и в зубах затрепетал кусок вырванной плоти. Гиршу взревел и замолотил лапами с удвоенными усилиями, но превосходство комоня было явным. С хрустом ломались костяные пластины, с треском рвалась кожа, с гиршу хлестала кровь, и победа комоня казалась неизбежной.

Фортуна – большая ветреница. Из темноты один за другим темными силуэтами вылетали волчаки. И вцеплялись в правую, скрытую от нас, лапу комоня. Один отлетел, распоротый, как бурдюк, но другие закостенели в усилии. Черный зверь ринул было на них пасть, но гиршу воспользовался этим, и его жуткие челюсти мгновенно сомкнулись на плече врага. Тот вывернулся, но, скованный тяжестью, завалился на бок, открыв на секунду бок, и гиена, не растерявшись, полоснула по нему зубами. Кровь ливанула водопадом. И комонь закричал. И было в этом крике столько человеческого, что я не выдержал и под громкие критические замечания Тиваса покинул спасительный круг.

Однако черный зверь был, как выяснилось, далеко не убит. Его задние лапы, вооруженные страшными серповидными когтями, вдруг вцепились в морду гиршу, со скрежетом разорвав костяной панцирь, залили его морду кровью и отшвырнули владельца на несколько шагов. Причем так удачно, что бок его оказался прямо передо мной. Меч подхватил мою руку, и я, слабо понимая, что делаю, проорал какую-то воинственную агитку и ударил. При этом попал между костяных пластин и весом своего немаленького тела погрузил клинок на всю длину в жесткую плоть тела. Подчиняясь то ли наитию, то ли мечу, резко повернул его, расширяя рану. И тут же воспарил, отброшенный ударом страшной костяной башки, орошенный на прощание фонтаном дурно пахнущей крови. Меня ахнуло об землю, но, вдохновленный родовой памятью, я достаточно успешно перевернулся и встал на ноги. А морду гиршу уже успешно лупцевал своим опасным посохом Тивас. Клинки весело свистели, издавая звон в моменты соприкосновения с костяными пластинами. Те поддавались. А Сергей Идонгович наступал, чтобы не дать гиршу возможности прыгнуть и раздавить его своим весом. Я напал на зверя сбоку и ударил мечом по левой лапе, хлынула кровь, гиршу расстроенно заревел, и посох Тиваса, ловко изменив направление, ударил зверя в глаз. Пока он возмущался, я еще раз всадил в него меч. Теперь он уже не хотел драться. Но, похоже, и мной, и дальним потомком овладели охотничьи инстинкты. И когда зверь решил убежать, мы было двинулись за ним, но нас остановил густой тяжелый мявк, раздавшийся со спины. Прихрамывая на левую лапу, орошая траву кровью из распоротого бока, к нам приближался комонь. Я не стал его спрашивать, куда он дел собачек, просто отошел в сторону. Тивас тоже потоптал в себе великого охотника и последовал моему примеру.

Мрачно выглядел комонь. Страшно даже. Да только избитый, израненный гиршу отнюдь не собирался ни пугаться, ни тем более бежать. Как странно, от нас он, в общем-то, вроде бы ретировался, а тут воодушевлением воинственным обуялся и звук матерный издал. Только комонь сию руладу до конца дослушивать не стал. Черной молнией преодолел он разделяющее их расстояние, страшным ударом в грудь опрокинул гиршу и впился ему в глотку. Страшные мышцы вздыбили загривок, раздался громкий треск, и комонь поднял голову к небу уже с куском глотки в зубах, фонтан крови ударил ему в грудь, судорогой дернулся кадык, проталкивая мясо в утробу, и наступившую тишину ночи прорезал страшный вопль нетрезвой сумасшедшей лесопилки. Оказывается, этим звуком зверь выражал радость.

– Может, уйдем, – предложил я Тивасу.

– Стой на месте. Круг заново отсыпать надо.

Зверюга наконец закончил распевать свою победную песню и увидел нас.

– Меч не поднимай, – негромко сказал Тивас.

Но меч и не собирался воевать. На удивление спокойный, он лениво лежал в руке, придавая странную уверенность.

Комонь одним прыжком оказался рядом с нами и, склонив голову, весьма доброжелательно уставился на нас. При этом его алые адские буркала погасли и превратились в нормальные такие зверские глаза.

Вдруг он раскрыл пасть и залепил мне забрало густой, очень качественной слюной. Но мне еще повезло, потому как на Тивасе шлема не было. Я захохотал, шлем срезонировал, и смех мой превратился в некий жутненький потусторонний звук, весьма громкий при этом. Это событие привело зверя в невероятный восторг, и в порыве энтузиазма он так меня двинул своей тумбочкообразной головой, что меня отбросило на пару метров. Но почему-то это меня совершенно не расстроило, а наоборот, жутко развеселило, и резонатор шлема в очередной раз огласил действительность радостным потусторонним звуком. И вызвал очередной всплеск восторга у комоня. Не знаю уж, какие ассоциации вызывали у него производимые мной звуки, но радость вызывали совершенно детскую. После очередной дружеской оплеухи я отлетел еще на пару метров. И тоже решив поучаствовать в развлечении, треснул ему в челюсть. Человек бы завис в глубоком нокауте, а зверю понравилось. Так вот мы какое-то время и веселились. Он швырял меня ударами головы, а я пытался достучаться до его болевых окончаний. Самое интересное, что достучался. Попал по раненому плечу и вызвал некоторое неудовольствие и даже критику, выразившиеся в легкой оплеухе, отпущенной лапой. После этого неодобрения пролетел я уже несколько большее расстояние, но тут же был успокоен новой порцией слюней.

Потом Тивас залечил ему плечо, за что был удостоен благодарности перед строем и долго стряхивал слюни с лица согнутым указательным пальцем.

Когда небо осветил первый луч солнца, наш гость засобирался домой. Легким движением головы забросил себе за спину полтуши лося и, что-то хмыкнув нам сквозь зубы на прощание, длинными прыжками умчался навстречу встающему солнцу.

Тивас вторично отсыпал заградительную полосу, развернул полог и приказал спать два часа.

ГЛАВА 11

А разбудил нас знакомый рев лесопилки. Недалеко от линии валялся наш ночной приятель. Он регулярно шлепал кого-то лапой. Кого-то маленького. А этот маленький повизгивал, как маленькая пьяная лесопилка, которая пыталась распилить маленький стальной лом.

Зверья в округе не наблюдалось. Похоже, уживчивость в число положительных качеств комоня не входила.

Мы встали и подошли к линии. Черная зверюга игралась с точно такой же, но значительно меньших размеров, с трехмесячного щенка ростом. Но нравом он явно был в того, что побольше. Яростно верещал и норовил цапнуть старшего товарища за лапу. Увидев нас, комонь неуловимым движением взлетел на ноги и ткнул в невидимую преграду мордой. Я решительно переступил линию и тут же был повергнут на задницу. Не вставая, треснул по угольно-черной довольной морде и сразу был цапнут зверем поменьше. Хорошо не разделся.

– Этого не может быть, – заявил остолбеневший Тивас.

А зверь побольше, лизнув меня в забрало, носом подпихнул ко мне маленького, тот недовольно заворчал, скорчив такую умильно-угрожающую мордочку, что я расхохотался. Детеныш совершенно завороженно уставился на меня. Комонь опять лизнул меня и подтолкнул малыша ко мне. Тот, уже не сопротивляясь, подошел и лизнул меня в ногу. Я поднял его на руки, поднес к лицу, и забрало моего шлема было молниеносно облизано малюсеньким языком. Черный гигант очень аккуратно ткнул меня в грудь головой. А тот, что поменьше, царапал кожу доспеха в попытках засунуть головку мне под подбородок. Успеха не достиг, жалобно заверещал. Я снял его и уложил на руки. Он заворчал, устраиваясь поудобнее.

Комонь довольно ткнулся мне в руки и измазал малыша слюнями.

Я наконец обратил внимание на Тиваса. Тот стоял с обалдевшим видом.

– Да что с тобой, Идонгович?

Тот оторвал взгляд от котенка. Да, от котенка. Правда, весьма крупного.

– История знает всего несколько примеров, когда комонь отдавал своего детеныша на воспитание человеку. Это были великие люди. – Он замолчал. – Один из них Лихобор.

Я охнул.

* * *

Самое странное, что кони черного зверя абсолютно не испугались. И хотя он все время пытался влезть куда-нибудь своим любопытным носом, вели себя достаточно корректно.

А вот Тивас пребывал в глубокой задумчивости и странно так посматривал на меня.

– Идонгович, проясни ты мне, темному...

– Да-да, – рассеянно, по-профессорски, ответил Тивас, – я тебя слушаю.

– С чего это зверь к нам так проникся?

Он удивленно воззрился на меня.

– Но ведь мы бились рядом.

Пришло время изумиться мне.

– Так он это что, понимает?

– Конечно.

– Тивас, они что, разумные?

– А что я тут, по-твоему, делаю? Здесь есть виды разумных животных. В разной степени, конечно. Некоторые виды насекомых, некоторые породы деревьев. Только общаться с ними чрезвычайно сложно. В основном потому, что они не хотят. А вот людей понимают. И друг с другом общаются. Да вон, ты сам посмотри.

Старший комонь инструктировал младшего, что-то втолковывал ему, порыкивая. Тот, склонив набок маленькую свою головку, внимательно слушал, изредка, по-детски тонким рявком, выясняя подробности. Со стороны, во всяком случае, это выглядело как беседа.

– Пойдем посмотрим, что от гиршу осталось.

Осмотр павшего противника привел меня к мысли о том, что даже раненому зверю или человеку в этой нежной саванне шансов на выздоровление давалось мало.

Мясо, внутренности, жилы и вообще все, что можно съесть, было съедено. Шкуру от излишков жира и мяса активно освобождала орда черных муравьев с мизинец размером. Стройные колонны уходили в густую траву, утаскивая с собой добычу. Наше появление не осталось незамеченным, и несколько десятков мурашей, оторвавшись от трапезы, сбили плотный строй у нас на пути. Я рассмеялся.

– Только не вздумай идти дальше. Растопчешь одного – сюда тысячи явятся. Придется вскачь уходить.

– Ого.

– Вот тебе и ого. Их никто не трогает. Невероятно мстительные твари. Тоже, кстати, весьма разумные. Ты их лучше прикорми.

Я отломил кусок галеты и аккуратно положил ее перед суровыми черными панцирниками. Из строя выскочил один и опасливо попробовал. Подбежал к своим. Те бросились к подношению, разломали и уволокли. А парламентер подбежал ко мне, ловко вскарабкался на сапог и выхаркнул на его поверхность густую тяжелую капельку чего-то.

– Ну ты счастливчик какой-то. Тебе везет и везет.

– А чего это он?

– Пищей он с тобой поделился. Своей муравьиной.

Тивас достал из складок своей хламиды какой-то медальончик, протянул мне.

– На. Собери все.

Я послушно собрал уплотнившуюся каплю в медальон. Понюхал. Пахло одуряющее.

– По этому запаху тебя всегда найдут. И помогут.

– Спасибо большое, – сообщил я черным рыцарям.

Те дружно развернулись и умчались доедать.

– Ты зря иронизируешь. За одну такую каплю Ночная Гильдия отсыплет тебе ведро золота.

– Что за Гильдия такая?

– Содружество воров, – нехотя сказал Тивас.

– С чего бы это? Накроши им галет, да и меняйся сколько влезет. Они мне вон за кусочек целую каплю выдали.

– В том-то и дело, что очень мало кому они такой обмен предлагают. Исчезающее мало, – задумчиво добавил Тивас.

Тут нашу беседу прервало истеричное ржание коней и радостный сдвоенный визг циркулярной пилы. Мы обернулись. И я очень удивился. Скромно говоря.

Рядом с нашими заходящимися в панике скакунами радостно гарцевали огромный угольно-черный жеребец и такой же масти годовалый жеребенок.

– Я все понял, – радостно выдохнул Тивас. Повернулся ко мне, треснул по плечу и повторил весьма вдохновенно: – Я все понял.

Радость за друга наполнила меня до самой макушки. Однако праздник узнавания оскорблять вульгарным любопытством не стал. Очень уж у Сергея Идонговича видок был счастливый.

– Я понял, откуда Хушшар берут гончаков.

Вы много поняли из последней фразы? Я не больше.

А два куска ночи уже подлетели к нам.

– Извини, Тивас, что отрываю, но где комонь с детенышем?

– Да вот же они, – ткнул он пальцем в коней.

И радостный визг циркулярки развеял мои сомнения.

– Так они что – еще и оборотни?

– Ну да. – Идонгович просто светился от счастья. И быстро стал мне открывать озарившую его истину. – У Хушшар есть кони – гончаки. Устали не знают, в бою страшней любого зверя. И стоят баснословно. Конечно, Хушшар скрывают их происхождение.

– А тебе открылось?

– Конечно. Скрести комоня в конском обличье с кобылой – и получится гончак.

А тот, что побольше, уже совался храпом в ладони, норовил цапнуть за рукав. Зубки вот коня подводили.

– Покатать что ли хочет? – сообразил я. – Давай.

И пока Тивас раскрывал в очередной раз рот, по-пижонски вскинул себя на спину черного великана. И степь ринулась навстречу. Конь несся, как трассовый мотоцикл. Ровно, мощно и, что характерно, почти не трясло. Восторг переполнял меня. Я захохотал, и конь ответил мне восторженным визгом. А рядом заходился в экстазе малыш. Намного меньший, он ни на шаг не отстал от старшего, хотя видно было, что дается это ему с трудом. Великан весело сделал свечку, отчего я едва не свалился, и лишь ухватившись за перевитую мощными мышцами шею, удержался на спине. И бросился обратно.

Да за такого коня никаких денег не жалко.

Зверь остановился прямо перед Тивасом, забрызгав его соком из раздавленных тяжелыми копытами жирных стеблей трав и легким движением спинных мышц стряхнул меня на грешную землю. А поскольку мы консоме только ботфортом хлебаем, приземлился я на ноги. А комонь уже Тиваса дергает за рукав, и тому повторять приглашение не требуется, и прыгает он на спину чудовищу, как заправский казак, хотя временно исполняет обязанности Мага и Колдуна. Черным пламенем полыхнула мантия, смачно чавкнули по жирной земле мощные копыта, и уже стелется над высокой травой странное двухголовое чудище. Ох, и быстро стелется.

А мне в ногу тычутся. Уже маленький комонь тычет мордашкой в ногу, сердито разевая пасть.

– Ох, а чем тебя кормить-то, – всполошился я, поднимая детеныша на руки.

Но он мои сетования игнорирует и пытается прокусить кожу перчатки. Какой полезный зверь, этот огнистый змей. И достаю из кармана шинели галету, и ее легкая сладость по душе приходится страшному в будущем хищнику. А он с хрустом быстро смолачивает ее и глядит мне в глаза весьма требовательно. Еще, мол, давай.

Но кормление приходится прервать. Прямо перед ногой стоит строй суровых черных ландскнехтов, и галету приходится делить надвое. Маленькому дурачку такая справедливость кажется надуманной, и он срывается с рук и шлепается прямо в пирующий отряд. Но какая высокая дисциплина. Часть подразделения шустро уволакивает расчлененную добычу, а другая ничтоже сумняшеся атакует дьяволенка, и он срывается во встречную атаку. До обидного неудачную, потому что предводитель черной молнией вцепляется в нос покусителя, и громкий обиженный визг разрывает тишину хрустального утра. Команенок бросается ко мне за защитой, а я подхватываю его и осторожно, чтобы, не дай бог, не повредить, снимаю с маленького носа свирепого агрессора. Тот ловко оседлывает палец, мечется туда сюда и вдруг останавливается, уставившись куда-то головой. На шкуру гиршу указывает он, и я, присев, опускаю руку, после чего маленький храбрец, одарив меня на прощание еще одной каплей, исчезает в густой траве.

А маленькому оборотню больно. Его в нос укусили. И я снимаю шлем, и кладу дитё к шее, и ласково прижимаю подбородком, и микроагрессор наконец успокаивается, цепляется коготками за волосы и успокаивается, давая мне время прибрать второй подарочек мурашей в заветный медальон.

Уже нарастал мягкий грохот копыт. Папочка услышал, что сыночка обижают. Увидел меня. В голове мелькнула паническая мысль: «Он же меня без шлема не видел. Звездец!». Не останавливаясь, стряхнул со спины Тиваса, кувыркнулся и уже угольно-черным кошмаром взвился в воздух. Я, что называется, каркнуть не успел, как меня опрокинуло и придавило страшной тяжестью. Яркое алое жерло глотки глянуло в глаза и захлопнулось. У меня на груди кто-то жалобно пискнул. Комонь приподнял лапу размером со среднюю кастрюлю, и из-под нее вылез детеныш и жалостливо заверещал что-то папаше. Тот слез с меня, удивленно глянул на дитё, на меня. Лизнул ребенка, отчего тот шлепнулся с меня в траву. Принюхался. Ткнулся мордой нежно так. Я сел. На вас никогда сейф не роняли? Тогда вам не понять моих ощущений. Как я шею об откинутый шлем не сломал, непонятно. Комонь меня лизнул. Дважды. В лицо. Отчего глаза мои стали непривычно огромны, а брови, наверное, перекрыли весь лоб.

Потом зверюга хитро улыбнулась мне. И хоть верьте, хоть не верьте, подмигнула. И исчезла. А маленький тут же пролез под рукой и устроился на коленях.

– Жив? – шумно опустился рядом со мной Тивас. – Все утро хотел тебе сказать, чтобы ты шлем не снимал. Да все забывал.

– Ты уж, пожалуйста, такое не забывай.

– Обошлось...

– Обошлось. Ладно, пойдем шкуру смотреть. Похоже, ее муравьи почистили.

– Кто?

– Да муравьи.

– А, мирники.

– Мирники так мирники.

А шкура гиршу была уже выделана на славу. Педантичные мирники сожрали и унесли все, что было им нужно для их мирнячьих дел. Только, что называется, кожа да кости.

Кости нам, предположим, нужны не были. А вот шкура... На глотке зияла страшная дыра, оставленная зубами комоня, а брюхо было попорчено зубами падальщиков, что добрались до сладкой требухи. Но все остальное было в порядке. Зверье отожрало кожу там, где она была не укреплена костяными пластинами. Так что в целом трофей впечатлял.

– Ты иди лагерь собери. Потом коней приведешь. Я, пожалуй, здесь поколдую, – сказал он, доставая нож. – Шикарный черпак для коня может получиться. Нам сейчас любой внешний эффект полезен.

Подарок спрыгнул с меня и с рычанием вцепился в обкусанный мосол. Зверенок не переставал удивлять меня. С моих двух метров он слетел легко, как со ступеньки, а когда вцепился в кость, на которой виднелись следы зубов гораздо более крупных хищников, те, видно, оставили ее в связи с излишней неаппетитностью и крепкостью, то от мощной булдыги только щепки полетели. А детенок наслаждался.

* * *

Лагерь быстро собрать не удалось, потому что куда ни протянешь руку, она везде натыкалась на мокрый, холодный и при этом весьма любопытный нос. А за носом перемещалась масса килограмм в четыреста. Как всегда общаться с этой дружелюбной зверушкой было весело.

Но, как говорится, все хорошее заканчивается, и сбор лагеря я таки завершил. Больше всего намучился с заградительной полосой. Состояла она из весьма сыпкого материала, и пришлось идти за консультацией к Сергею Идонговичу. Тот задумчиво кромсал ножом шкуру и на мой вопрос совет дал исчерпывающий:

– Да брось ты. Одноразовая она.

Духовный лидер регулярно забывал обучить меня разным полезным мелочам. Это тревожило.

Вторично я посетил Тиваса, когда он уже закончил свои скорняжные приготовления. Шкура была разрезана, обкорнана, разложена, и изнанка ее светилась тихим вечерним, скорее даже закатным солнцем, мумифицированная муравьиным соком.

– Подведи коня, – выдал указание Тивас. – Давай-ка его расседлаем.

Очень ему хотелось на животину новую шкуру натянуть.

Однако кони, почуяв запах гиршу, взволновались. Странно, комонь их своими ароматами совершенно не тревожил. Да, кстати.

– Тивас, хочешь хохму расскажу, – спросил я, железной рукой удерживая неуравновешенное животное.

Что значит Маг. Подошел. В ноздри всем дунул, кони и успокоились. Проговорил, задумчиво глядя то на шкуру, то на коня:

– Как думаешь, не большая будет?

– Давай примерим.

Зачарованный коняка стоял, не шевелясь, пока мы вскидывали на него тяжесть. Вскинули. Отошли, посмотрели. Впечатляет. Еще час мы возились, отпарывая и отрезая. Вы представляете, что будет, если когтистая лапа гиршу вдруг заедет жеребцу по его мужскому достоинству. Он расстроится.

Наконец управились. Комонь зарычал. Малявка тоже. Получилось.

– И кто на этом поедет?

– Ты воин. Ты внушать должен.

– Я на этом монстре не поеду. Тем более, костяшки мне задницу до затылка стешут. Это тебе видом внушать положено. А за нас пусть дела наши героические говорят.

– Ладно. На следующем привале седло приспособим. Придумаем что-нибудь. Да, что за хохму ты мне обещал рассказать?

– Древние русские коня называли комонь.

Тивас постоял с минутку. Потом сообщил в пространство:

– Да, чурка я нерусская, – подошел к коню, взлетел в седло. – Что думаешь, каяться буду, не дождешься. Поехали.

* * *

Этот день путешествия и описывать скучно. Мы гордо гарцевали в седлах, коняшки резво бежали. А бесчисленные стада живности торопились убраться с нашего пути. Потому что впереди, в густой траве, весело мелькали две угольно-черные спины. Одна побольше, вторая значительно меньше. Малыш явно решил, что я его утерянный в прошлом родственник. Причем абсолютно изголодавшийся. Потому что все время тащил добычу. Он мне приволок: двухметровую змею с ороговелой мордой, украшенной угрожающими зубами и по гребню треугольными наростами; какую-то крысу, с кошку величиной, с клыками, что мой большой палец (как они во рту помещались, непонятно); птицу, с индюка ростом, с мощными когтистыми лапами и хищно загнутым клювом; дикобраза с длинным хвостом, вооруженным костяным жалом, и массу всякой мелкой живности.

Добытое Сергей Идонгович аккуратно складывал на вьючных коней, забраковав лишь крысу.

Правда, охотник один раз едва сам не стал добычей. Малыш еле успел избегнуть зубов волчака и спасся у меня в седле, а агрессор с разрубленным черепом пал жертвой своего аппетита. Сразу из ниоткуда материализовался папа, одобрил мои действия рявком, отодрал от волчака половину и, похрустывая костяными пластинами, умчался вперед.

Один раз мы остановились, когда прямо перед собой увидели двух комоней, дружелюбно порыкивающих друг на друга. Наш рявкнул погромче. С седла соскочил малыш и помчался к беседующей парочке. Чужой поразглядывал его, потом облизнул, на что маленький нахал недовольно заверещал. А старшие уже направились к нам. Чужой пару раз обежал коня, укрытого шкурой гиршу, внимательно рассмотрел прорехи, сделанные мечом, остро глянул на меня, на Тиваса, толкнул башкой нашего четвероногого спутника, опять облизал малыша и растворился в траве.

* * *

А вечером мы закатили пир. Сергей Идонгович изощрился в кулинарной фантазии и из добытых малышом зверей и собранных собою лично травушек-муравушек потрясающие блюда соорудил. Мы ели, пили вино и хохотали. Малыш обожрался деликатесов, раздулся, как шар, и (любопытство детское!) полакал из моей баклаги вина. После чего улегся мне на колени, выставив в небо раздутое брюшко и, почесываемый, уснул.

– Сегодня последний спокойный день, Ильхан. Так что веселись. Завтра начнутся Хушшар. И там не называй меня Сергеем Идонговичем. Там я Маг и Колдун. Великий Тивас. – И в нетрезвых глазах его шевельнулась грусть. – А ты, Саин, сын Фаразонда, и никак иначе. Вот так.

Он вдруг опустил голову, завесив лицо белоснежными космами. Чуткий комонь, тоже хорошо отхлебнувший, ткнул загрустившего приятеля головой в плечо. Тот отбросил назад водопад волос резким движением.

– А сегодня пить будем и веселиться будем, – встал и ушел к коням.

Вернулся с неким подобием лютни в руках. Уселся. Отхлебнул. Комонь тут же последовал его примеру.

А Тивас запел. Совсем неплохо он пел. И играл хорошо. И я очень был удивлен. Ведь хотя и было между нами не одно поколение, пел он о дружбе, о любви, о верности и чести.

Потом вместе пели. Хотя мой ор пением назвать можно с большой натяжкой. Но было хорошо. Ведь важно не как ты поешь, а с какой душой ты поешь. А орал я душевно. И комонь поддерживал наш концерт своим звенящим визгом. Думается мне, что местная живность еще долго будет обходить это место как дурное, а человеческая составляющая местной фауны, скорее всего, соорудит здесь капище и будет приносить туда кровавые жертвы, лишь бы никогда больше не услышать таких жутких песнопений.