Текст книги "Счастливый путь"

Он замешкался в нерешительности. И, наверно, сошёл бы вниз, и, наверное, извинился бы перед женщиной: мол, так и так, дома сын ждёт, проводить надо, и, вообще, уже не мальчик по чужим окнам лазать…

Женщина как будто бы уловила изменения в его настроении.

– Ловко у вас получается, – засмеялась она снизу, приложив пальцы ко рту, как бы приглушая смех. – Какой вы молодец! Ага, тряхнул, называется, стариной! Вы во всём такой ловкий?

Её фривольный подтекст толкнулся новой волной сил в Юрии Саныче, и в голове снова закружился романс: "Эх, вижу траур в вас по душе моей…"

И Юрий Саныч полез в форточку.

На широком подоконнике стояли в керамических горшочках комнатные цветы. Прямо перед окном находился квадратный полированный стол, на котором стояли высокая стеклянная ваза с тремя живыми гладиолусами и чёрная шкатулка-фортепьяно. Чтобы ненароком не столкнуть эти вещи, Юрий Саныч, перевалясь через окно, дотянулся до них правой рукой и отставил в сторону. Шкатулка издала приятную, в два такта, музыку, очень знакомую и мелодичную.

Юрий Саныч ужом пополз в форточку и оперся руками в стол, тот надсадно и громко заскрипел в тишине комнаты.

Юрий Саныч был в положении почти вертикальном, головой вниз. В мозг прилила тяжёлая волна крови, и она, казалось, вот-вот выдавит глаза из орбит. Трудно стало дышать. Однако, как не хорохорься, а возраст всё-таки сказывается… Тут ещё полуботинок, в результате активных действий ног за окном, свалился с короткой ноги. (Нога не только укорачивалась сама, но уменьшалась ступня, отчего в носок обуви приходилось подкладывать вату). Юрий Саныч чертыхнулся: надо же было ему свалиться! Хорошо, что носки не в дырках, не то б она там…

В голове крутнулись слова на ту же мелодию романса: "Носки рваные, носки дранные!.. Ка-ак мне стыдно за вас, окаянные!.."

Но он не успел досочинить импровизацию на тему: как там, за окном, отреагировала женщина на его пятки и носки.

Боковым зрением вдруг уловил, что как будто бы дверь соседней комнаты стала приоткрыться. Он повернул голову и с удивлением заметил, что она действительно отворяется под воздействием палки… А из комнаты с кровати на него смотрит седая лохматая голова. Лицо, если можно было его назвать лицом, скорее скелет черепа, обтянутый кожей, было белым, как мел, и в глазницах плавали белесые водянистые глаза с чёрными икринками посредине.

Вот это чёрненькие глазки!..

Вместо рта – глубокая дыра без зубов, где подрагивал серый лепесток языка. Дыра начала издавать вопли! Вопли были дребезжащие, сиплые, но резкие:

– Ка-ра-у-у-у!..

У Юрия Саныча от страха, как перед приведением, всё похолодело внутри. Руки подломились в локтях, и он лицом, грудью упал на стол. Ваза с цветами зашаталась, но каким-то чудом устояла на месте. Однако с подоконника, на который упала укороченная нога, на пол шлепнулся горшок с цветком и разбился. От сильной встряски на столе "ожила" шкатулка-фортепьяно, и по комнате поплыла чарующая музыка Чайковского: "танец маленьких лебедей".

Трам-па-па, па-папа-папа…

Грохот горшка, музыка, вопль в прохладной утренней тишине квартиры, едва не лишили Юрия Саныча чувств. Он упал со стола на пол и залепетал:

– Я!.. Я проходом, простите… Меня попросили… Вы не подумайте…

Он развернулся к подоконнику и стал зачем-то сгребать в кучу землю и черепки на полу и рассовывать их себе по карманам брюк.

– Там ваша дочь, попросила… У ней муж ушёл, шляется где-то, скотина… Вы не думайте, я хороший…

Однако его лепет никак не действовал на дыру в черепе, из неё, как из трубы, сифонило на одной ноте, продирая от ужаса до мозга костей.

– Кара-у-у-ул!.. Кара-у-у-ул!..

Юрий Саныч, ползая под столом на четвереньках, начал сам подвывать. Под руку попал цветок с пышным корневищем и, не зная, куда его девать, стал запихивать цветок себе за отворот рубашки.

– Дедушка… бабушка… Вы не бойтесь… Я сам… Мне самому страшно! Это ваша дочка, внучка… сучка!

Сунув последнюю пригоршню земли в карман, он, припадая на левую босую ногу, пританцовывая под танец "маленьких лебедей", поспешил в прихожую.

В прихожей было сумрачно, однако, не включая свет, быстро нашёл замок ("английский", с предохранителем).

Распахнул дверь и с дикой радостью узника вдохнул в себя глоток свободы…

Юрий Саныч, взъерошенный, растерянный, выбежал на крыльцо подъезда, но ни справа, ни слева женщины с коляской у подъезда не было.

Что за чертовщина?!.

Выбежал на тротуар. Зачем-то заглянул за скамейку, за кусты акации, но кроме чириканья воробьев и бабочек там ничего не увидел и не услышал. Что за шуточки, отсохни вторая нога!..

Из окна из форточки всё ещё доносился дребезжащий звук: "У-у-у…"

– Она что, электрическая?!.

Юрий Саныч увидел под окном свой полуботинок и вспомнил, что разут. Подбежал к нему. Ватная подкладка валялась в стороне. Юрий Саныч всунул её в туфлю, обулся, слегка притопнув. И тут только почувствовал, как под рубашкой на животе переместился корень цветка. Брр! – его передёрнул нервный озноб.

Он выхватил цветок и запустил его в акацию. Какого чёрта! До него только теперь стал доходить весь смысл произошедшего с ним. И новый страх охватил Юрия Саныча. Забежав в подъезд, захлопнул открытую им дверь, замок щелкнул, и опрометью поспешил прочь.

– Ну, подруга! Вот купила, так купила! – чертыхался он. – Вот воры пошли нынче, а! Ну, умнющие твари!.. Ха! Сами они не могут, помощь им требуется! – и бежал без оглядки.

Всю дорогу до дому Юрий Саныч недоумевал:

– Это ж надо было влезть в чужую квартиру, а?.. Ха, по просьбе трудящихся не видимого фронта. Вот старый осёл! – мотал он головой.

Он вспомнил, как хорохорился перед воровкой, "чистил" перышки, а глаза протереть не мог… Ума не хватило.

И вдруг расхохотался. Страх, доведший его до безумия и та игра, или заигрывания перед женщиной, теперь выплеснули из него безудержный хохот со всхлипами.

Юрий Саныч остановился, дальше идти не мог. Привалился к берёзке при пешеходной дорожке.

И может быть от этого неожиданного смеха, разрядившего его жизнелюбивый характер, или оттого, что всё обошлось для него, в общем-то, благополучно, к нему вновь вернулась жизнь и прежнее настроение.

Он вспомнил о сыне. А, вспомнив, смеясь, погрозил, как бы в назидание, ему пальцем:

– Вот тебе, Шурка, и город родной… с очами карими. Мотай на ус, парень. Не будь таким простофилей там, в Москве, как твой предок в Ангарске. Ха-ха!..

Романсы позабылись. В голове у Юрия Саныча сменилась "пластинка", его теперь сопровождал "танец маленьких лебедей":

Трам-па-па, па-па-па-па-па…

И он хромал под него, "приплясывал", раскидывая по сторонам черепки и землю из карманов.

1999г.

От всех болезней.

После ушиба коленного сустава, Тихон Андреевич занемог. Травматолог выписывал ему всевозможные мази, одна пахучее другой, прогревания и непременный покой ‒ это означало, сидеть дома и не ходить на рыбалку. Была у старика одна радость в жизни, и той лишился. Наверное, Китой, приток Ангары, там без него, от тоски уж высох.

Прошла осень, половина зимы, а улучшений не было. Только ягодицы отсидел, да, кажется, геморрой нажил. Ладно бы физические страдания, так тут ещё душевные ничуть не лучше. На днях хирург намекнул: мол, что мучиться, старина? Давай, мы тебе её, ногу, укоротим маленько?.. Пошутил, быть может, а у Тихона Андреевича сердечко екнуло: ах ты, матушки! Да за что это ему такое наказание на старости лет?..

Напала тут на старика тоска. Отчего запечалился он, и предстоящий праздник, Новый год, стал ему не в радость.

Ангарск готовилась к Новому году. Иллюминация, цветные электрические рекламы, плакаты. Люди заполошно бегают по магазинам, набивают сумки для праздничного стола. Кто-то для смены домашнего интерьера выбирает новую мебель, или уже обновляет гарнитуры. А кто-то праздно прогуливается по площадям и паркам. Город всегда нравилась Тихону Андреевичу, с самого первого дня появления в нём. Скверы, парки, кинотеатры… а в последние года он ещё более преобразился, шире стал, вольнее, веселее. Гуляй по нему, наслаждайся красотой, шумом и покоем, и рыбалкой. А тут сиди дома, как бирюк, смотри телевизор и завидуй бегающим, ходящим и просто любопытствующим. Это при его-то беспокойной натуре, энергии, любопытству… И что за наказание!

На Новый Год из Сураново приехала погостить тётушка Агния Минаевна Баклушина, или по местному – Баклушиха. Старушка древняя, сморщенная, но ещё проворная и непоседливая, решившая на исходе дней своих побывать у родственников, посмотреть на них и попрощаться видно.

Увидев Тихона Андреевича хромающим, палочкой и с "куклой" на ноге, немало удивилась.

– Тиша, ты пошто это? Какой лешак над тобой так пошутковал?

Тихон Андреевич, пригласив гостью в креслице, с горечью поведал о своей беде.

– Ну и што тут особова? Ушибил да и ушибил. Полечил бы, – простодушно сказала она, выслушав племянника.

– Так хожу к доктору.

– Ну и он што?

– Лечит, Агния Минаевна. Прогревания, мази… Да ни хрена не помогают. Наверно, резать будут. Боятся, видно, что гангрена начнётся.

– Ай-яй! Ну, племяш, и дела… Как же ты без ноги-то? Войну прошёл, пейсат годков после неё отбегал, а теперь отдай ногу за здорово живёшь?

– Побегал, теперь пусть попрыгает, – недовольным голосом вставила Анастасия Егоровна, жена старика, строгая женщина. Не любила она его рыбалку. – Рыбы в реке нет, а он ходит и ходит, только зря время и ноги убивает. Вот и добегался.

Тихон Андреевич промолчал, а гостья сочувствующе поцокала язычком.

– Ну, ты не кручинься больно-то, – сказала старушка. – Дай-ка я посмотрю твою ноженьку.

Старик недоуменно повёл седой бровью; дескать, а ты причём тут, доктор что ли? Однако живое участие старушки тронуло его. Он стал разматывать колено. А, сняв тампоны с какой-то вонючей мазью, озабоченно проговорил:

– Вот, смотри, Агния Минаевна. Маята моя…

Перед глазами старушки возникла дряблая бледно-синяя, с желтоватым отливом опухоль, стекающая под колено.

– Ай-яй! Ты ж ножку-то совсем запарил, – старушка сокрушённо покачала головой. – Ить ты её, бедную, так живьём задушишь.

– Так это ж, врач мне так велел…

– А-а… Ему, конешно, виднее. Может по его, по учёному, оно так и надо, но, по-моему, Тиша, это худо. Она ить тоже, милок, живая организма, без воздуха-т не могёт.

Тихон Андреевич, не зная, что сказать, неуверенно пожал плечами.

– Перелома-то нет, Тиша?

– Рентгеном светили, вроде бы нет.

– Ну, тогда ничего страшного. Тогда ноженьке отдохнуть надо. Потом полечим. А счас пусть подышит, не укутывай. И сходи в ванную, обмой тёпленькой водичной.

Тихон Андреевич, не зная, какому богу молиться, уступил старушке.

День прошёл у стариков за чаепитием да за разговорами. Немножко собственной смородиновой настоички приняли, отчего Тихон Андреевич повеселел, отвлёкся от грустных мыслей. Может быть, на него как-то обвораживающе подействовал воркующий говорок бабки Агнии, её понятливость и рассудительность.

И под эти разговоры ему припоминались детские годы, деревня, мистические тайны вокруг самой Агнии и её матери, Баклушихи, нелепицы про них. Их даже побаивались и называли ведьмами. Тихон Андреевич с интересом посматривал на Агнию Минаевну, на её маленькие ручки. Что же она этакого придумала? Приехала без лекарств, без мазей, и лечить берётся? Может массажировать будет? Тихон Андреевич поморщился от предчувствия боли: не дам!

– Ну вот, – сказала старушка, осмотрев вечером ногу. – Уже лучше. Видишь, и опухоль порозовее становится. А ты её душить, голубушку. Этак можно всякую живую организму извести. Воздуху ей не хватало, вот она и выцвела… Ты, Настьюшка, – обратилась она к хозяйке, – дай-ка что-нибудь из тряпочек, какие тебе не нужны. Можно ваточки кусочек. Пусть Тиша себе компрессик сделает. Примочку на ночь… Иди, Тиша, в туалет, побрызгай на вату и привяжи к ноженьке.

– Чем побрызгать, водой?

– Пошто водой? В моче, милок. Побрызгай на ваточку и к ножке привяжи. Ты што, забыл, чем в деревне лечатся?

– Дак это… разве ж это медицина?

– Иди, Тиша, иди. Слушай, чего я говорю.

Тихон Андреевич пожал плечами, но противиться не стал, похромал в туалет.

Вскоре он, опираясь на палочку, вернулся с "куклой" на ноге. Баклушиха, удовлетворенная её видом, разрешила лечь в постель.

– Теперь, милок, отдыхай. Если сможешь соснуть – сосни.

И старухи ушли на кухню, предоставив Тихону Андреевичу покой.

Уснул старик на удивление быстро. Может, тому поспособствовали настойка, а может какое-то волшебство, каким обладает тётушка. И спалось неплохо, хоть и снилось ему что-то несуразное. Как будто бы он сорвался между бревен на лесосплаве, где до войны молодым работал, и не одной ногой, а весь. Ухнул по самые ноздри и каким-то образом оказался чуть ли не на середине реки. Вода в ней густая чёрная, как черничный кисель, и он в ней тонет. Гребёт к берегу руками, а ноги вязнут. И будто бы не одна нога, а все тело немеет. И чем больше он старался выплыть, тем слабее становился сам и тем глубже увязал в чёрной жиже. Его охватил страх… Откуда-то появляется Баклушиха. Плывёт она на одной лишь лыже и против течения. Стоит на необычном плавучем средстве и, ловко балансируя на нём, гребёт деревянной лопаткой, наподобие тех, какими в деревне бабы хлеб сажают в печь.

– Хватайся, милок, за веревочку! – говорит она и подает конец.

Тихон Андреевич ухватился было за неё, но в руке оказалась нитка. Намотал её себе на палец и поплыл, как на буксире. И всё переживал, боялся, как бы ниточка та не оборвалась… Проворная, однако, старушка, вытянула.

Утром тётушка примочку приказала снять. Что Тихон Андреевич исполнил с удовольствием. С брезгливым выражением на лице вымыл ногу и, притом с мылом. Уж очень дерьмовое старушка выдумала средство. Как-то срамно и несерьёзно им пользоваться. Но уступил он ей. А куда деваться? – когда ничто не помогает: ни врачи, ни мази.

А Агния Минаевна приговаривала:

– Ничо, ничо, милок, отойдёт твоя ноженька, отойдё-от, – припевала она, при этом утвердительно покачивая пегой головкой.

Старик недоверчиво помалкивал. Но приказания её исполнял изо дня в день.

Однажды по телевизору показывали "Здоровье", и какой-то худощавый доктор, кандидат наук, о народной медицине разговор вёл. Он демонстрировал картинки с травами, их плоды и рекомендовал применение настоев. На что Баклушиха утвердительно подергивала головкой, соглашаясь с ним, и всё приговаривала:

– Эх, милай, мою бы матушку теперь, она-то знавала травки. Она бы уж подсказала, как ими пользоваться, как настоички делать… Запретили ей врачевать. Умерла, и половины того, што знала, не передала мне. Боялась за меня, видно. Времена, сам знашь, какие были. Я-т тоже глупенькая была, не училась…

Где-то на четвёртую ночь, старику опять приснилась какая-то ерунда. Будто бежит он от преследователей, да так шустро, как не бегал на фронте во время отступления в сорок первом году под Могилёвом. Только преследовали его на этот раз не немецкие танки, а два доктора, здоровенный детина травматолог и хирург, который почему-то держал в руках рентгеновскую трубку, как молоток. Бежал от них Тихон Андреевич и чувствовал, что есть в нём силы, уйдёт он от окаянных, уйдёт. Не на того напали…

Вскоре старушка заторопилась дальше, к другим родственникам. Может она и призадержалась бы, если б племяннику не стало лучше. Он уже ходить начал без палочки, и пугающая опухоль с ноги спала.

Это ли не подарок на Новый год да на Рождество!

На радостях Тихон Андреевич хотел было старушку сам проводить до вокзала, но та запретила. Отправил жену.

– Ну, тётушка, большое тебе спасибо! – Тихон Андреевич обнял и трижды расцеловал старушку. – Спасибо тебе, матушка, спасла. Чисто от смерти ослабонила. Мне уж и не думалось, что всё так пройдёт. Ведь под нож хотели. Гангрена, шутка ли?..

– Врачи, чему их только учат? – сказала Анастасия Егоровна.

– Вы уж на врачей шибко-то не серчайте. Они ить люди подневольные. Они б рады лечить лучше, да, видать, не знают, чем. А у нас спрашивать, зазорно видно. Вот и мучают людей и сами мучаются. А пилюля, мази, что они? Обман. Но ты, Тиша, всё-тки слушай их. У них тоже есть кое-што дельное. Их наука, да свой опыт, вот и вылечишься. Сам не плошай, коль прихворнёшь.

– Теперь не сплошаю…

Уехала старушка, дай Бог ей здоровьица. Уехала Баклушиха, а в душу, в сознание племянника запала, прямо-таки въелась, убеждённость в магическую силу народной медицины. Особенно в тот способ, каким пользовала тетушка. А когда соседскому мальчишке шайбой попало под колено, и он занемог, и проверенное средство на удивление тоже помогло, то тут уж у Тихона Андреевича совсем отпали всякие сомнения в его целебных свойствах.

…В тот год эпидемия гриппа случилась. Пол города гудело от кашля и чихания. Анастасия Егоровна ещё крепилась, а вот Тихона Андреевича он свалил. Температура, кашель, чих. И что самое неприятное – насморк. Нос раздуло, дышать нечем. Ночью так совсем задыхался. Врач капли выписал, рекомендовал ингаляции делать, да только всё попусту. Ничего не помогало. Измаялся, сил нет. Воздух, как рыба, открытым ртом глотал. Тоска, тоска настала среди зимы зелёная…

Ночью Анастасия Егоровна проснулась. Не поняла вначале и почему? Сквозь тюлевые занавески в спальню лунный свет просачивался, и в комнате было относительно светло. А вокруг стоит резкий запах мочи.

"Не он ли репутацию подмочил?" – подумала женщина о муже и приподнялась на локоток.

Тихон Андреевич лежал на спине, слегка запрокинув голову, и тяжело похрапывал открытым ртом. У него на носу лежала какая-то тряпка. Анастасия Егоровна, увидев её, не поверила было промелькнувшей догадке. Приблизилась носом. Точно! – запах источала она.

– Ах ты, старый дурень! – воскликнула Анастасия Егоровна, и через мгновение костистое тело старика брякнулось с кровати об пол.

– Хак! – крякнул Тихон Андреевич. – Ой! Что это, Стасюшка? – загнусавил он, садясь на ещё тёплые подушечки. – Землетрясение?

Он испуганно вертел головой, видимо, ожидая падение чего-нибудь сверху.

– Дурачина! Ты зачем на нос примочку намотал?

– Так, Стасюшка, не от хорошей жизни. Лечить нос надо. Отгниёт, паразит, – он виновато моргал глазами, руками ища тряпку на полу.

– У тебя что в носу, гангрена али чирей?

– Дык это, а вдруг поможет?..

– Слушай, не доводи меня до греха. Ведь стукну чем-нибудь. Иди в ванную, там лечись хоть г.....м!

Тихон Андреевич поднялся и, виновато покрякивая, поплёлся в ванную. На ингаляцию.

Опрометчивость.

У заводской проходной Семёна встретил Андрей Андреевич, председатель цехового комитета и его сосед по дому.

– Здравствуй, Хохмин! Ты, почему в завком не зайдёшь? Там тебе путёвка в Кисловодск выделена. Бесплатная.

Мать честная! Семён так и прилип к асфальту каблуками.

– Что стоишь? – говорит. – Пошли.

Пошли. Андрей Андреевич впереди, Семён следом. И идёт, как на ходулях. Путёвка?.. Откуда?.. За что?..

Входят в кабинет председателя профсоюзного комитета завода.

Председатель жмёт рабочему руку и говорит:

– Поздравляю тебя, товарищ Хохмин! По решению заводского комитета ты награждаешься путёвкой на курорт.

Только тут Семёна проняло, аж в жар бросило.

А председатель путёвку подаёт.

– Вот, пожалуйста. Поезжай и лечись.

– От чего?

– Да хоть отчего.

– Ну да… конешно…

Семён берёт путёвку, а у самого винегрет в голове: и радость, и смущение, и отчего-то угрызение совести перед товарищами по работе. Чем он лучше других?.. А тут ещё жена на ум пришла: как она на это дело посмотрит?

Подумал Семён, поёжился и положил путёвку обратно на стол.

– Что с тобой, Хохмин? – спрашивают оба председателя. – Тебе что, Кисловодск не нравится?

– Да нет, почему же…

– Здоровый что ли очень?

– Да нет, почему же…

– Тогда в чём дело?

– Не могу. Неудобно как-то…

– А что тут неудобного? Ты не пьяница, не прогульщик, аморальной жизни не ведёшь. Кадровый рабочий, ударник коммунистического труда, если оценивать твой труд по кодексу строителя коммунизма. Правильно я говорю, Андрей Андреевич?

– Так точно, правильно, – подтверждает цеховой лидер, отчего в Семёне ещё больше сознательность повысилась.

– Да, – говорит, – подумать надо. С женой посоветоваться…

– А что! – оживился Андрей Андреевич. – Пусть подумает.

И оба председателя отправили Хохмина на консультацию к жене.

Идёт Семён домой с тем винегретом в голове и думает: в бригаде посоветуется, объяснит ситуацию. Извините, мол, друзья-товарищи, так уж перст указал, осчастливил. Сам не ожидал… Ну, не всем же сразу ехать? – лет через пятнадцать ещё кому-нибудь такая лафа выпадет. Дай Бог вам здоровья, дожить до того благословенного дня. Поймут, поди… А вот с женой как быть?.. И заключал, что с женой сложнее будет объясняться. Обидеться может. Они ещё смолоду дали зарок: друг без друга никуда! А тут?..

– Я ту-ту, а она дома оставайся? – заключил он вслух. – Нечестно как-то, не по-супружески…

Весь вечер Семён маялся, ходил вокруг да около. Уж в постели перед сном спросил:

– Как ты посмотришь на то, если я на курорт махну, а? По путёвке?..

Жена один глаз прищуривает и пальчиком этак пошевеливает.

– Что, – говорит, – на курортные романчики потянуло? Ну-ну, давай-давай…

Шуточки язвительные, подковырочки… Да уж лучше маленькие шуточки, чем большой скандал.

На том и успокоился Семён.

Через день жена приносит новость.

– А наш-то сосед, Андрей Андреевич, опять на курорт едет.

– Как едет?

– Так, едет. Говорят, на Юга. В Кисловодск, что ли?..

– На куда?!.

– На туда! Что раздумывать? Путёвка-то бесплатная. – И вздохнула. – Эх! Везёт же некоторым. А тут, работаем, работаем… а вот проходит удача мимо. Хоть бы тебя что ли, председателем когда выбрали? Хотя бы на один год.

Семён рассмеялся.

– Ты чего?

– Мне не надо и председателем быть. Я и так эту путёвку мог получить. Мне её бесплатно позавчера предлагали, как передовику и кадровому рабочему.

– И ты… что, отказался?

– Взял три дня на раздумье. С тобой посоветоваться…

Возникла пауза. Жена внимательно смотрела на Семёна. У неё даже глаза заслезились. И ему так стало приятно на сердце, так чисто, как будто всю зарплату выложил, всю до копеечки, и ожидал благодарности, как бывалыча…

Семён отвалился на спинку кресла, преисполненный супружеского долга, и улыбался. Сейчас, поди, мур-мур, ластиться начнёт, поцелуйчики…

– Ох, и непутёвый жа-а!.. – услышал он ласковый распевный голос. – Ох, и придурок! Ха! Пока он раздумывал, у него путёвку из-под носу увели…

И тут Семён услышал такое определение к своему портрету передовика производства и ударного строителя коммунизма, от которого, наверное, заводская Доска Почёта скукожилась бы. А у Семёна гордая грудь опала.

Тут уж раздумывать нечего. Надо исправлять положение, репутацию.

И он поспешил к Андрею Андреевичу.

– Верни путёвку! Я от неё ещё не отказался.

Профорг цеха покрутил пальцем у виска и рассмеялся.

– Ну, ты даёшь, Хохмач! Ха-ха! Пусть теперь тебе твоя жена путёвку выписывает, – говорит, – а по этой я сам поеду.

И точно, уехал. Лёгкий на подъём человек. Раз-два и в дамки, или, возможно, уже среди дамочек.

Это ему, Семёну, трудно. Пока в себе все условности преодолеешь, с совестью сладишься, с женой… А тут фыр на Юг, и все условности по боку. Вот что значит – опыт, практика.

Может, действительно, самому с годик в председателях походить, потренироваться?..

В каждом деле сноровка должна быть, практика. И будешь здоровым.

…Утром за завтраком Семён Валентинович спросил жену:

– Андрея Андреевича помнишь?

– Так помню. Как не помнить, по-соседству в другом подъезде жил. Так он уж лет десять как преставился.

– Уже одиннадцать.

– Да разница-то какая. Это что, трудовой стаж? – где каждый месяц, а то и день учитывается. А ты-то что его вспомнил, земля ему пухом.

– А помнишь тот скандал с путёвкой? Вот сегодня ночью и приснился. Потому и вспомнил.

Жена засмеялась.

– Да помню… хорошие были времена. Путёвки давали бесплатные…

– Только они ему что-то не помогли. Рановато что-то он помер, ‒ грустно усмехнулся и Семён Валентинович.

– Видно не то лечил, председатель вашего цехового комитета профсоюзов.

– Так работа была у него такая – особо вредное производство.

Александр Миронов.

Стимулы здоровья.

Рассказ.

Давно это было, тогда, когда на подписные издания ещё вводились теперь уже забытые лимиты на подписные издания. Кое-кто ещё, наверное, помнит о том достославном времени. А для тех, кто об этом имеет пространное представление, расскажу-ка я вам, господа хорошие, одну забавную историю. Теперь ведь все господа, товарищей-то почитай не осталось.

Так вот, господа, в то доисторическое время на ряд подписных изданий частенько вводился лимит, то есть – ограничение на подписку. Но обо всех изданиях я говорить не стану, потому как уже и припомнить не могу весь тот перечень, что огорчал истинных подписчиков. Да-да, уважаемые, сейчас смешно об этом слышать, а тогда…

А тогда нашего товарища, назовём его Аркадием Осиповичем, от той чудовищной акции чуть было удар не хватил. Так уж получилось, что на момент подписной компании он опоздал. Долго грел свою старушку на северном берегу Чёрного моря.

Ох, не надо было ему ездить. Ох, не надо было… Да вот, поди ж ты, характер какой, – смалодушничал. Не смог он отказаться от путёвки. Не хватило, видите ли, духу. Сорок лет родное предприятие не вспоминало о нём, – как живёт старый рабочий? как здоровье? – а тут вдруг нá-те вам, путёвку на курорт выделило, и притом бесплатную, и притом двойную. Вот до чего бывало доходило, слава те…

Да-да, хотите – верьте, хотите – нет, а были когда-то такие славные времена.

И вот, обрадовавшись, наш Аркадий Осипович махнул со своей Авдотьей Филипповной на курорт за здоровьем, а журнал его любимый, "Здоровье" – улетело, как по осени ласточка! А подписная компания по осени начиналась и проводилась, не то две недели, не то месяц. А больше-то зачем? Наверное, и недели хватило бы, страна-то была самая читаемая, самая культурная. Это сейчас господа как-то приослабли, газетку даже в нужном месте не используют. А в наше-то время и "Труд" до дыр зачитывали, а уж о "Правде" особый разговор, не к столу будет сказано.

Ну, а некоторым гражданам, если они преклонного возраста, журнальчики любимые только подавай. Особенно когда для них борьба за выживаемость становится целью всей их оставшейся жизни. И замечу – тут мелочей нет. Да, уважаемые, – нет. Говоря устами спасателей на водах: спасение утопающего, дело рук самого утопающего. А наша жизнь, как ни банально это будет звучать, есть не что иное, как река, и мы в ней кто? – пловцы. Правда, разные: кто более вёрткий, кто послабее, кто поупрямее. Следовательно, и движение не у всех одинаково: кто идёт по ней прямо, кто – зигзагами, кто – по течению, а кто – против… И у каждого свой запас сил.

У Аркадия Осиповича силы были. И, как ему казалось до недавних пор, их хватило бы на двоих. Но года два назад его сердце посетил маленький, ну, скажем, совсем микроскопический инфарктик и отозвался в сознании обладателя данного органа тоскливым звоночком. Аркадий Осипович словно бы прозрел – увидел близкий берег. Куда, однако, пришвартовываться пока не спешил.

Э, нет, – сказал он тогда сам себе, – меня так просто не возьмёшь! И включился в борьбу за выживание.

Перво-наперво бросил курить, господа. Да-да, дорогие мои, бросил. Сорок восемь лет чадил. Вдохнул в себя столько никотина, что, наверное, доброму десятку коней хватило бы той дозы, чтоб отбросить копыта. Не безболезненно конечно бросил, с некоторым усилием над собой. Но если хочешь погрести ещё вёслами, пойдёшь на всё, в том числе и на облегчение собственного веса, хотя врач и не настаивала. (На это подтолкнул его, господа хорошие, тот самый журнал – "Здоровье". Выписывать стал его после инфаркта, и постоянно.) И что особо стоит отметить, что после всех физических страданий почувствовал себя гораздо лучше. Меньше стала ощущаться одышка – а позже, совсем исчезла, – усилился аппетит и, что самое удивительное, он набрал свой прежний вес и притом с довеском. Отчего в себе вновь почувствовал удвоенную силу. Порой Авдотья Филипповна от его домоганий не могла отбиться – кхе-кхе, – на радость ей.

Так что, дорогие мои, как тут было не поверить в добрый гений такого журнальчика, как "Здоровье".

И не только с куревом. Аркадий Осипович напрочь отказался и от вина, следуя советам всё того же доброго друга. Нет, Крошкин не был пьяницей. Ежели и употреблял когда, то, как и все нормальные люди, по особым случаям, в праздники или на днях рождения. То есть, выражаясь спортивной терминологией, между регатами, плывя по намеченному судьбой маршруту. Ещё и потому не привык к "зелёному змию", что постоянно испытывал какую-то нуждишку. То свой голый зад старался прикрыть, то детям, пока росли. Отчего всё чего-то колготился, рвал пупок и в награду сподобился получить, не считая скромной пенсии, грыжу и инфаркт. Да вот ещё путёвку на курорт. Как будто нарочно подсунули…

С каких это коврижек его так облагодетельствовали?.. – с подозрением подумывал недавний курортник.

А Аркадий Осипович действительно был расстроен до глубины души. Вы можете не поверить, господа хорошие, но с потерей журнала в нём как будто бы надорвалась какая-то связь, что однажды крепко приковала его к веслу судна под кратким названием "ЖИЗНЬ". И вот её-то, эту ниточку, как будто бы и выдернули у него из-под рук!..

Первые дни после приезда с курорта он ещё суетился, искал какие-то лазеечки, чтоб обхитрить этот лимит, обойти его. Обежал близлежащие почтовые отделения, и даже в Союзпечать заглянул, но везде ему только участливо посочувствовали:

– Ничем, дескать, дорогой вы наш подписчик, помочь не можем. Кто не успел, тот что? – опоздал.

На что Крошкин уныло кивал седой головой и шёл дальше. Пока не понял, что всё напрасно.

Говорят, что не в деньгах счастье, а в выборе пути к ним. Пойми это Аркадий Осипович лет это сорок-тридцать назад, то, наверное, смог бы изменить и он направление своей жизни. Плыл бы зигзагами или же по течению, глядишь, теперь бы не сам толкался в очередях за дефицитными товарами, а в аптеках – за лекарствами, и не пришлось бы тогда, самому бегать за нужной литературой, а всё бы ему принесли на блюдечке, да с голубой каёмочкой. Да вот, видите, когда прозреваешь – к старости. Да, господа хорошие, в молодости надо выходить в "слуги народа", в молодости. А так, ты кто теперь? – пенсионер заштатный.

Вернулся Аркадий Осипович домой после напрасных похождений сердитым и сделал невестке выговор.

– Да как ты могла "Здоровье" проворонить? Ворона!.. – Ну и так далее.

Невестка начала было оправдываться, а потом просто отмахнулась.

– Вы, папа, напрасно гневаетесь. Кто знал, что "Здоровье" ваше лимитированным будет? – или: – Да что "Здоровье"? Я себе вон "Крестьянку" не могу выписать…