Текст книги "Блудная дочь возвращается"

«И возведя Его на высокую гору, дьявол показал ему все царства вселенной в мгновение времени. И сказал Ему дьявол: “Тебе дам власть над всеми силами царства и славу их, ибо она передана мне, и я, кому хочу, даю её. Итак, если Ты поклонишься мне, то всё будет Твоё”.

Иисус сказал ему в ответ: “Отойди от Меня, сатана”» (Лк,IV, 5–8).

Роль Крестовского оказалась несчастливой. Высоцкого в спешном порядке заменили Олегом Далем.

Но первым героем из четвёрки будущих путешественников по «Земле Санникова», встреча с которым мне запомнилась еще до съёмок, был Владислав Дворжецкий.

– Это Владик Дворжецкий! Знакомьтесь! А это Леночка, наш костюмер! – радостно сообщила Алка Майорова, помреж.

Она буквально впихнула актёра в мою костюмерную, на секунду сверкнув своей великолепной улыбкой, и скрылась по своим делам. Я в этот момент никого не ждала – судя по расписанию на фотопробы, которое мне каждое утро вручали, очередной актёр должен был появиться ещё не скоро, и я спокойно сидела и вязала.

– Ой, что это вы вяжете? – обрадовался Влад – Я тоже люблю вязать, только у меня лучше получается. У вас петли слабые, а у меня ровнее и плотнее вязка! – очень заинтересованно, как к старой знакомой, обратился ко мне Влад, теребя полотнище в моих руках.

Я была крайне удивлена и такой общительностью, и темой разговора, что, видимо, отразилось на моём лице.

– А что вы удивляетесь? Александр II тоже вязал, и вообще мужчины неплохо вяжут. Это успокаивает, занимает руки, когда хочется подумать и отвлечься…

В общем, Влад сразу расположил меня к себе, оказавшись милым, весёлым и непривередливым человеком. Я его видела раньше только в «Беге»* и, естественно, коррелировала его личность с характером нервного, безумного и жёсткого офицера, роль которого Влад играл. В дальнейшем моё впечатление от первой встречи только окрепло, у нас складывались дружеские отношения на протяжении всех съёмок. Поэтому, забегая вперёд, скажу, что меня очень удивила одна из последних наших встреч. Это было уже глубокой осенью в Ялте, где происходили досъёмки фильма. Это была локальная экспедиция с небольшим количеством актёров и, следовательно, костюмов. Поэтому мой маленький номер в гостинице использовался и как костюмерная. Часть костюмов актёры забирали к себе в номера и обычно, не заходя ко мне, шли на грим. И только после грима заглядывали ко мне. Так что я могла подольше поваляться в постели. В тот день Влад рано утром вошёл ко мне в номер и сел прямо на кровать, тем самым разбудив меня. «Лена, ты бы вышла за меня замуж?» Вопрос был настолько неожиданным, тем более спросонья, что я, не задумываясь, ответила: «Нет!» Правда, тот же ответ был бы и в том случае, если бы мне дали как следует проснуться и подумать.

– Конечно, разве я мужчина? Я прихожу сюда, мне надевают накладочку, клеят ресницы, мажут губки! Разве я мужчина? – и с этими словами он поднялся и вышел из номера.

Не помню, несколько серьёзно я отнеслась к этому визиту. Скорее всего, просто не придала значения. Это явно не было похоже на шутку, но, возможно, было минутным наваждением? Мое отношение к Владу всегда было тёплым и дружеским. Ни в начале фильма, ни в конце, никогда я не смотрела на него как на возможного любовника. Тем более, что Алка, придя однажды, ещё в Москве, в костюмерную и увидев на столе подаренную Владом фигурку рыжей лисы, доверительно сообщила мне, что Влад её возлюбленный и у них серьёзный роман. Я заверила помрежку, что на «её собственность» и не думала покушаться, и тут же предложила ей забрать статуэтку, что она и сделала. Насчёт серьёзного романа я, конечно, сомневаюсь, но уже в первой экспедиции в Зеленогорске однажды нашла нашу комнату запертой изнутри. Как мне сообщили соседки-гримёрши, там «отдыхают» Влад с Алкой. Сама я свечку не держала и со стороны никогда бы не сказала, что между ними что-то было, тем более, что летом в Ленинграде у неё был уже другой любовник.

Алка Майорова была моей ровесницей. Красивая, белозубая, со стройной мальчишеской фигурой, бесшабашная и немного распущенная, она мне нравилась своим оптимизмом и открытостью: «рубаха-парень». Несмотря на возраст, в кино она была старожилкой, а многих известных лиц знала довольно близко. Из нас образовалась дружная тройка ровесниц, стоящих на одной ступени киношной иерархической лестницы: Зинка Циплакова, Алка Майорова и я. С остальными членами группы в период фото– и кинопроб мы почти не были знакомы, видели всех мельком. Тем более, что группа формировалась в спешном порядке и с некоторыми из работников мы знакомились уже в поезде или по прибытии на место – в Зеленогорск под Ленинградом. Начиналась моя первая в жизни киноэкспедиция.

Зеленогорск

Зеленогорск оказался маленьким городком, единственными достопримечательностями которого были ресторан «Олень», гостиница и парк. Всю «верхушку»: режиссёров, актёров и дирекцию – поселили в обледенелой гостинице, а нашу троицу и гримёров вместе с нашим хозяйством отправили на выселки в парк. Нас поселили в деревянном двухэтажном коттедже в этом парке, как раз напротив ресторана. Коттедж стоял всю зиму пустой, и котельную, которая находилась на первом этаже, включили одновременно с нашим вселением. На втором этаже коттеджа были три комнаты, размер которых колебался по мере убывания от 15 до 8 квадратных метров.

У меня было всего два ящика костюмов, основную часть которых составляло тёплое белье и шерстяные носки для актёров. Героев должно было быть только четверо, и одеть их не составляло особых хлопот, поэтому художник по костюмам Алина Будникова оставалась в Москве шить остальное. Мне выделили маленькую комнатушку, в которой помещались только кровать, стул и ящики с одеждой.

Самую большую комнату отдали гримёрам – Нине Минаевой с её помощницей. Нина была уже солидная женщина, жена мосфильмовского оператора-постановщика, наполовину китаянка. Говорили, что в молодости она была очень красива. Теперь от былой красоты мало что осталось, зато она была приятным и доброжелательным человеком. Взяв над нами покровительство, она частенько делилась с нами житейской мудростью и опытом. Например, до сих пор помню, как она говорила: «Для мужчины надо быть дорогой – в прямом и переносном смысле. Тогда он будет тебя всегда ценить!» И в данной ситуации, когда оказалось, что мы рискуем промерзнуть до костей в наших комнатушках, посоветовала одну кровать из костюмерной перенести в среднюю по размеру комнату и поселиться втроём – так будет теплее.

Мы не преминули последовать её совету и тут же втащили третью кровать в десятиметровую комнатушку.

Таким образом наши апартаменты, где в дальнейшем собиралось большое общество, оказались забиты мебелью: три кровати, шкаф, стол и два стула, причём две кровати были сдвинуты вместе, оставляя узкий проход к окну, где ещё втиснулась маленькая тумбочка. Если один передвигался по комнате – другой уже должен был сидеть с ногами на кровати или протиснуться между столом и шкафом, чтобы сесть на стул. Второй стул кочевал в коридор и обратно. Его мы водружали на кровать, на него – плитку, а на плитку – сковородку или чайник. Со всей этой «архитектоникой» связаны и происшествия, которые мне хочется далее описать.

На другой день после нашего приезда на базе побывала попеременно почти вся съёмочная группа. Базой на студии принято называть место, где обустраивались технические службы – костюмерные, гримёрные, реквизиторские. Так по аналогии именовали и наш коттедж, объединивший под своей крышей все эти службы. Пришли все актёры и ввиду непрерывного холода разобрали костюмы (меховые кухлянки, рукавицы, свитера и унты), прихватив также тёплое белье, носки, шапочки, шарфы и всё, что только можно. Остатки выпросила съёмочная группа, продрогшая в гостинице до костей. Актёры попробовали грим, попили чайку. В общем, дорога к нашему коттеджу была протоптана… А назавтра был первый съёмочный день! Праздник для любой картины, который все, естественно, собирались отметить соответствующим образом. На площадку (так именуется место съёмок) привезли шампанское, которое распили после первого кадра, разбили реквизиторскую тарелку, разобрали осколки на счастье и получили аванс и суточные на две недели. Так что вечером сам бог велел это дело отпраздновать.

Мы собрались впятером с гримёрами, купили водку и, за неимением ничего другого, кабачковую икру и яйца. Почему-то сели в нашей комнате – Алка и гримёры забрались с ногами на кровати. Я сидела за столом и готовила угощение: разливала водку, резала хлеб и т. д. Зинка жарила яичницу на вышеописанном сооружении из стула и плитки и одновременно следила за его устойчивостью. Так как сковородка была маленькой, на два яйца, надо было жарить в три очереди. Было тепло и уютно, и мы предвкушали вкусный ужин, так как устали от нервозности и суеты первого съёмочного дня и хотелось расслабиться. В этот момент распахнулась дверь и влетел Серёжа Шакуров. Шумно здороваясь, не задумываясь над тем, рады ли здесь незваному гостю или нет, он плюхнулся на кухню-кровать. И не успели мы ахнуть, как стул подскочил, подброшенный пружинами кровати, а с ним и плитка со сковородкой – и наша яичница, описав дугу, улетела под соседние кровати! Покончив с шумом, хохотом и уборкой, мы заложили следующую порцию. Сергей, всячески извиняясь, забрался с ногами к гримёрам. Оказывается, к нам он решил зайти по дороге из «Оленя» – единственного ресторана на всю округу – со своей лептой в виде коньяка, «чтоб не скучать в одиночестве», и был, естественно, принят в компанию. Следующим, поближе познакомиться, причём из того же «Оленя» и с тем же коньяком, явился Олег Даль. Результат его посещения был тот же. И его мы не успели предупредить – новая порция яичницы оказалась на полу! После этого эксперимент с горячей закуской мы решили прекратить, тем более, что на всех яиц у нас всё равно бы не хватило. Наконец всё было почти готово. Каждый держал в руках по чашке с выпивкой и по бутерброду с кабачковой икрой, которые я готовила, а Зинка курсировала между столом и кроватями, обслуживая сидящих на кроватях. Я уже заканчивала намазывать икру на последний кусочек хлеба (себе), держа в левой руке пол-литровую банку, а в правой – нож. В это время дверь осторожно открылась, и в неё, почти крадучись, проник Владик Дворжецкий. Нарочито стеснительно остановившись между открытой дверью и железной спинкой кровати, Влад просительно произнёс: «А можно я с вами? Тут так хорошо!»

– Конечно, конечно, Влад, входи! – радостно завопила Зинка и в попытке посторониться, чтобы пропустить его, могучим бедром поддала меня под локоть левой руки. Рука подпрыгнула, и в мгновение ока всё содержимое банки выплеснулось на Влада. Светло-коричневая желеобразная масса стекала по волосам, капала с носа, густыми подтёками повисла на костюме! Все так и замерли… Что сейчас будет? Как прореагирует Дворжецкий, обладатель пресловутого «отрицательного обаяния», как о нём говорили в кулуарах студии?

Влад медленно поднял руку, стряхнул пахучую жижу с глаз и проговорил: «Ну вот, нельзя прийти в приличное общество! Так сразу и обосрут с головы до ног!»

Все мы хохотали до упаду, стягивая с Влада одежду, умывая его и засовывая полуголого под одеяло. Мы ожидали всего, но только не той легкости и юмора, с которым он разрядил обстановку. До сих пор, когда я вспоминаю Дворжецкого, он так и стоит у меня перед глазами в углу между кроватью и дверью, облитый кабачковой икрой, из-под капель которой весело сверкают его серые огромные глаза.

С ним весело было и на съёмочной площадке. В роль он входил моментально, не сосредоточиваясь заранее, как некоторые, и не строя из себя великого артиста. Хотя и был он тогда очень популярен, звёздной болезнью не страдал. Между дублями спешил выйти из кадра и, пританцовывая, устремлялся к нам поболтать или рассказать анекдот. И снова по зову режиссёра влетал в кадр, делал нужное лицо: хоть с глазами, наливающимися слезами, хоть с выражением радости или горя. Такое впечатление, что перевоплощался он играючи, в кадре очень естественно изображая душевные переживания, и одновременно вспоминал очередной анекдот.

В первое время его лёгкость в общении даже несколько шокировала меня. Например, кажется, на третий день после съёмок, сняв грим, он зашёл к нам, попросив разрешения отдохнуть, и, разлёгшись на кровати, вдруг попросил: «Девочки, расскажите о себе!» Заметив наше нерасположение к откровениям, продолжил: «Ну ладно, если вы стесняетесь, сначала я расскажу про себя. Я ведь не москвич, я живу в провинции!» и т. д. Из его рассказа я мало что помню. Наверное, опять в одно ухо влетело, а в другое вылетело. Он сообщил, что с отцом практически не общается, так как тот – человек замкнутый и холодный. Кроме того, заявил, что где-то, к каком-то городе, у него есть сожительница. Я возмутилась, сказав, что надо говорить «жена» или «возлюбленная», на что он резонно возразил, что не относится к той женщине, как подобало бы для предложенных мной эпитетов. Помню, мы даже немного поспорили на эту тему.

Ещё из его рассказа мы узнали, что по образованию он врач-гинеколог, и это страшно нас позабавило, и не обошлось без анекдотов на эту тему. А что он действительно не чужд медицине, я убедилась в дальнейшем, когда Даль, беря сигарету из моих рук, чтобы прикурить, нечаянно прижал её горящим концом к коже. На глазах стал вырастать пузырь. Я с ужасом смотрела на ожог, и слёзы боли катились из глаз. Влад попросил иголку, продел в неё нитку, накалил иголку на огне спички и протащил нитку сквозь пузырь. Аккуратно обрезав концы нити, он профессионально забинтовал мне руку – всё было исключительно быстро и профессионально. Ожог быстро зажил, кожица закрыла ранку, а не слезла, как обычно бывает при нашем любительском лечении. В память об этом небольшом происшествии до сих пор между пальцами левой руки у меня белеет малюсенький шрам.

Вообще Влад любил веселить окружающих. Особенно весело с ним было в пути: в поезде или в автобусе по дороге на съёмки. Похоже, он получал искреннее удовольствие, развлекая нас и стараясь вызвать наш смех. Предметом для юмора он мог выбрать всё, что было под рукой. Например, отсутствие гульфика (ширинки) на брюках, сшитых по историческому образцу. Через каждые пять минут он страдальчески попрекал Алину Будникову, что хочет писать, но не может это сделать незаметно – народу полно, а надо снимать штаны, предварительно расстегнув их с обеих сторон по бокам. Не обижался он, когда над ним подшучивали.

Однажды, помню, дело было в поезде, кажется, по дороге в Ленинград. Лёжа на верхней полке, я, повинуясь какому-то внезапному порыву, свесила голую ногу и поставила ступню прямо на лысину сидящего внизу Влада. И сама же испугалась своей наглости. Он же, пригладив мою ногу, как волосы, сказал что-то такое о преимуществах лысины, от чего все покатились со смеху. Но это уже было позже, когда мы все настолько притёрлись друг к другу, что напоминали большую, правда не всегда дружную, семью.

Уже в Зеленогорске наша коммунальная бытность была радостной и счастливой. Неудобства бивачной жизни воспринимались как дополнительная романтика, усталость на съёмке – как предвкушение весёлого вечера, а сложность работы – как преддверие новых приключений. Замотанные в шарфы до самых глаз, мы любовались ледяными торосами Финского залива. Спасаясь от мороза, забегали погреться в автобус, где можно было, сбросив рукавицы, свериться со сценарием и попить чайку из термоса. Даже курение было делом неординарным: за отсутствием сигарет в ход шёл табак, и мы учились сворачивать «козьи ножки».

Однажды у рыбаков, проезжавших на санях мимо нас по льду залива, мы обменяли на бутылку водки здоровенного судака. Принесли домой и решили сварить уху. Зинка взяла нож и начала отрезать судаку голову. И вдруг он как забьётся!

Соскочил со стола и стал прыгать по комнате. Мы – визжать! Он мечется, мы мечемся – подняли страшный гвалт. С первого этажа примчались шофёры с монтировками в руках – думали, что нас насилуют бандиты. В конце концов при их помощи удалось поймать рыбину. Один из ребят и довершил дело – унёс судака и разделал где-то. Мы его и есть отказались – отдали водителям, а они нам за это принесли бутыль самогонки. Тогда я первый раз в жизни попробовала это зелье. Вообще пили мы часто, но, как правило, не много. Особенно пьяной я себя там не помню, кроме одного случая, который опишу позже.

Мне вспоминается ещё один случай, имеющий отношение непосредственно к моей трудовой деятельности. Снимался эпизод, относящийся к концу картины, когда герой Дворжецкого, Ильин, обессиленный и замёрзший, ползёт по снежной пустыне и видит волков. Прежнюю кухлянку ему заменили на старую и потёртую. Алина заранее обрабатывала её – прорезала дыры и рвала, обжигала бензиновой горелкой, нанесла масляными белилами подобие инея, стараясь придать ей надлежащий вид. Сдав костюм режиссёрам, она уехала в Москву, и дальнейшая ответственность за костюмы лежала на мне. И вот команда «Камера,… пошёл».

«Мало инея, не вижу в кадре!» – раздался гневный крик оператора, и мы с гримёрами бросились к Владу посыпать его пудрой и снегом. Но снег слетал, а пудры вовсе не было видно. В общем, что бы мы ни делали, стараясь обработать актёра под «героя Арктики», всё было без толку – со скользкого собачьего меха всё сползало, как с гуся вода. Альберт бесился, топал ногами и кричал, что снимать не будет. Но тут, на наше счастье, привезли обед, который надо было срочно съесть, так как, несмотря на то, что еда была в армейских термосах, на морозе всё быстро остывало. Съёмки прервали, все загремели мисками и ложками. На третье был жидкий кисель бело-розового цвета. У меня неожиданно возникла идея, и я со стаканом помчалась к Владу. Брызнула несколько капель на кухлянку – эффект был потрясающий: молочного цвета сосульки на глазах повисали на клочьях меха кухлянки. «Да уж чего там стесняться, плесни как следует! Тебе не привыкать!» – засмеялся Влад, намекая на недавнее происшествие с кабачковой икрой. Я не преминула воспользоваться его разрешением. Густой иней из киселя облепил кухлянку, бороду и усы – получилось очень естественно. Мкртчян был в восторге, бросил недоеденную котлету и захлопал варежками: «Съёмка, съёмка!» Так и остался Влад на экране весь в киселе. После каждого дубля он, пританцовывая, подходил ко мне и грозился объесть всю эту красоту – киселя-то больше не было. А я, конечно, была очень довольна своей находчивостью. Это качество особенно развилось во мне именно во время работы на киностудии. Мне даже нравилось, что постоянно приходиться «выходить из положения» – одно заменять другим, комбинировать, выдумывать.

Например, уже на Кавказе нам вдруг пришлось в голову снять Зинку Циплакову в роли невесты Игнаши (Вицина): прямо на съёмочной площадке я собрала из обрезков платьев и штанов, стянув их ремешками, одеяние для Зинкиной крупногабаритной фигуры, и, по отзывам, получилось очень пикантно. Или на картине «Сватовство гусара», в кадре, где я и сама в виде блондинки в голубом появляюсь на экране в окне, мне пришлось поломать голову, где взять костюм для одного из гусар – грузина примерно 64-го размера. Наконец, я всё-таки нашла выход: надела на него два мундира – один на правую руку, другой на левую, а сзади сколола их английской булавкой. Получившийся горб прикрыла ментиком, отороченным мехом. Никто и не заметил, зато посмеялись всласть.

А на картине «Чичерин» пришлось актёру Золотухину за неимением кальсон надеть рубашку. В рукава с предварительно пришитыми мной к манжетам тесёмочками ему пришлось просунуть ноги. Спасибо Валере, который с юмором отнёсся к такому издевательству и только боялся во время съёмки ненароком приоткрыть нижнюю часть своего тела, показывая из-под одеяла ноги только чуть выше колен. Режиссёр ничего не заметил, а то бы устроил скандал. Данелия очень трепетно относился к актёрам и вряд ли простил бы такое.

Но это всё уже было позже, когда я заняла следующую ступеньку иерархической лестницы, перейдя в «средний класс» и работая ассистентом художника по костюмам. А тогда, в Зеленогорске, были первые шаги в овладении киношным ремеслом, в котором было много своих нюансов.

Постепенно осваивался и киношный мир, в котором были свои внутренние отношения, свои законы и нравственные принципы. И один из главных этих принципов: вся жизнь подчинена будущему фильму, организующему вокруг себя свою частную вселенную, освобождающий от всех внешних обязательств и долгов. Уезжая в экспедицию, отрываясь от дома, Москвы и условностей прежней жизни, мы переходили в другую систему ценностей. Уже садясь в поезд, чувствовали дыхание свободы, единственным ограничением которой были съёмки и режиссёр -диктатор и властелин. Этот самодержец мог, например, в любое время дня и ночи протрубить сбор, порой неожиданно, сообразуясь с погодой, приездом актёра или просто своим душевным состоянием. Он мог безнаказанно кого-то терроризировать в группе, если тот ему не нравился, а мог, наоборот, кого-то всячески поощрять, делая поблажки в работе, если человек ему приглянулся. Как я уже говорила, на «Земле Санникова» было два сорежиссёра-постановщика, но Альберт Мкртчян в силу своего характера, опыта и восточного темперамента приобрёл большую власть, и его даже слегка побаивались. Ко мне он относился покровительственно, тем более что я выглядела моложе своих лет. Да и работала я с полной отдачей, достаточно ответственно относилась к своим обязанностям: всё делала вовремя, в нужный момент была под рукой со своими иголками, нитками, запасом тёплых носков, сценарием с пометками и т. д., которые носила в большой реквизиторской корзине.

Непременная корзинка, которую мне презентовала Зинка, стала моим неотъемлемым атрибутом, как веретено у богини судьбы Ананке. По тому, стоит ли корзина рядом с камерой, узнавали, приехали ли актёры на съёмочную площадку (костюмеры всегда сопровождали актёров). В эту объёмную корзину все, кому не лень, норовили подсунуть свои мелочи, записные книжки, часы и украшения, сигареты и спички – в общем, всё, что мешало во время съёмок и что боялись потерять. После съёмок то, что забыли вовремя забрать, находили потом там же в целости и сохранности. Даже будучи ассистентом, я всё равно просила у реквизиторов корзинку, привыкнув к ней ещё на «Земле Санникова».

В первые же дни, приезжая на съемочную площадку, я, по подсказке Зинки, стала замечать, что стоящие около камеры режиссёры и оператор-постановщик Коропцов, друг Мкртчяна, постоянно поглядывают в мою сторону. Не знаю, о чём они переговаривались, улыбаясь, но мне казалось, что обо мне. Возможно, так и было, так как Миша Коропцов не замедлил начать свои ухаживания. Он был моложе Альберта, но толст и медлителен. За очками с сильной диоптрией его глазки казались малюсенькими, а из носу всегда свисали сосульки. Меня поражало, как может человек так некритично относиться к своей внешности, чтобы надеяться на мою взаимность! Он взял привычку заявлялся к нам по вечерам и занудливо подъезжать ко мне со своими любезностями. Приходилось просто от него скрываться. То уходить под каким-либо предлогом, то при его приближении просто прятаться у гримёров, а девчонки сообщали, что меня нет. Однажды вечером, помню, когда я подходила к дому, на пороге меня встретил кто-то из осветителей (наверное, все были в курсе дела и с интересом следили за развитием событий). Парень мне доверительно сообщил, что Коропцов сидит и ждёт меня наверху. Я решила остаться на улице и дождаться ухода оператора. Так и вижу, как сижу на качелях, снег искрится, небо усыпано звёздами – красота. Я задумалась и пропустила момент вовремя скрыться, как из дома вышел Мишка. Он прошёл мимо, чуть ли не задев меня, но так и не заметил из-за своей слепоты. Визиты эти продолжались довольно долго, пока следующие события не заставили его разочароваться в своих намерениях. Единственная, кто потакал его поползновениям, была Зинка. Это объяснялось просто. Она нервничала, что Альберт до сих пор не приглашает её к себе в гостиницу, и понимала, что он поощряет Коропцова из своих эгоистических соображений: вдруг его будут осуждать и он потеряет уважение группы. А так он будет не один, если ещё и оператор заведёт себе молодую любовницу, то за компанию всё будет не так страшно. Но пришлось мне Зинку разочаровать. Несмотря на её своднические потуги и расхваливание Мишкиных достоинств, он мне отчаянно не нравился. Зато это заставило меня частенько вечерами бродить по городку в одиночестве. И эти прогулки были восхитительны. В них было что-то сюрреалистическое. Тишина, мягко падает снег. Я бесцельно шагаю по заснеженной дороге. Снег скрипит под сапогами, и в такт его скрипу я, прямо как акын, сочиняю вслух стихи о небе, звёздах, елях и себе, тут же их забывая. Где-то мне удалось раздобыть коньки, и пока никто не видел, я, спотыкаясь и падая, каталась на круглом катке в парке. Меня никто не ждал, никто не контролировал, гуляй хоть всю ночь напролёт. И это давало неведомое ощущение свободы и безграничности окружающего пространства, к которым я стремилась всю жизнь и никогда в полной мере не имела.

Наверное, тоска по свободе будет преследовать меня всю жизнь, и, возможно, эта книга – тоже одна из попыток преодолеть её и выйти на простор. Я стараюсь перешагнуть свой страх перед условностями, описывая события так, как они всплывают в моей памяти, ничего не приукрашивая и не идеализируя, не давая им оценок и не стесняясь грехов. Если я когда-нибудь приобрету эту вожделенную внутреннюю свободу – это будет самое ценное приобретение в моей жизни! А те прогулки под звёздами были подобны приоткрытой двери, в которую я заглянула, чтоб почувствовать, что эта свобода действительно существует. Но дверь быстро захлопнулась, оставив неизгладимые ощущения.

Так, уже значительно позже, передо мной приоткроется дверь Неземной Любви. Это было видение – сон. Ангел, лик которого сиял, но черт его лица не было видно, в длинной белой одежде, с огромными крыльями, нёс меня на руках по туманному саду с голыми деревьями. Я почувствовала, как будто сердце моё стало бесконечным и наполнилось такой любовью, описать которую нет возможности. С тех пор земная любовь померкла для меня. Я знала, что всё, что мы здесь называем этим словом, – жалкое подобие того возвышенного, огромного чувства, которое на мгновение озарило меня. «Я увижу ещё тебя когда-нибудь?» -спросила я. «Возможно!» – ответил ангел. И ушёл, постепенно растворяясь в дымке сада.

И теперь, отвечая на вопрос, любила ли я кого-нибудь в этой жизни, я бы ответила «нет». Хотя, конечно, по земным понятиям любила, а уж влюблялась множество раз. И зная хрупкость этого чувства, старалась лелеять его и хранить, как хрустальную вазу. Но всегда заранее знала, что это скоро пройдёт и сожалеть об этом не стоит, потому что на смену обязательно явится что-то новое. И я конечно же говорила мужчинам, отвечая на их вопрос, что «люблю» их, но при этом сознавая наличие доли обмана, обязательной игры, предписанной извечным сценарием. Отношения с мужчиной для меня были увлекательной игрой со своими правилами и ритуалами, в число которых и входила влюблённость, преданность, небольшие подарки (например, шарфов я навязала уж не помню сколько), ну и так далее, со всеми непременными атрибутами и бутафорией. Обстановка же, царившая на киностудии в большой мере благодаря экспедициям, давала широкий простор для любовных отношений. А лёгкий флирт просто витал в воздухе. Семейное положение не играло никакой роли, экспедиция заключала свои временные браки, иногда даже с ведением немудрёного общего хозяйства, состоящего из электроплитки и сковородки в гостиничном номере и длящегося ровно столько, сколько было в интересах обеих сторон. Приезжая в экспедицию, мужчины начинали срочно расхватывать «невест». Порой это принимало даже гротескный характер, когда не успевали одного ухажёра выпроводить за дверь, как появлялся следующий. И в Зеленогорске было так же, хотя для меня тогда внове и страшно досаждало – ни минуты покоя. Однажды, возвращаясь часов в 12 ночи с прогулки, мы обнаружили свою дверь открытой. Вошли в комнату, и в лицо нам пахнул ледяной ветер из приоткрытого окна. Окно выходило на крышу первого этажа. «Воры!» – в страхе воскликнула Зинка (где была Алка, не помню, скорее всего, уехала в Ленинград). Мы, естественно, испугались, хотя воровать у нас было нечего, но воры-то могли этого не знать. В темноте мы подкрались к окну и выглянули наружу. У дальней трубы на фоне неба вырисовывался сгорбленный силуэт сидящего человека. Я сбегала вниз за осветителями, и один из них полез на крышу. Через некоторое время он буквально втащил в окно замёрзшего Олега Даля. Тот дрожал так, что было слышно, как стучат его зубы, – кухлянка, оказывается, валялась в комнате. Трудно сказать, был ли он пьян, но явно находился в каком-то полуобморочном состоянии. «Я ждал вас и решил посмотреть на звёзды», – пробормотал он. «Под одеяло его, под одеяло!» – посоветовали, уходя, осветители. Мы уложили Олега, напоили горячим чаем и решили оставить ночевать на Алкиной свободной кровати, стоящей отдельно. Бедный Даль никак не мог согреться, дрожал как осиновый лист и производил довольно жалкое впечатление. Сердобольная Зинка предложила его уложить между нами, как в «Сорок первом», и согреть собственными телами. Весь вид Олега действительно вызывал жалость. Худенький, с пухленькими обиженными губами, впалыми щеками и детскими наивными глазками, он производил впечатление заброшенного и никому не нужного подростка. Мы его, голого, уложили между собой и прижались с двух сторон. Постепенно он согрелся, оттаял и повеселел. Я решила, что надо было бы ему отомстить за страх и волнение, которые он нам причинил. Поманив Зинку, я на ухо предложила завести его как следует и бросить, на что она с радостью согласилась. Мы стали наглаживать его с обеих сторон, ласкать и щекотать, пока не довели до кондиции. Он охал и стонал, извиваясь как уж под нашими руками. «Всё, – заявила я, – пора спать» – и злорадно отвернулась. Зинка сделала то же самое. Бедный Олег был в трансе. Он прижался ко мне сзади и стал что-то шептать. А я, уже в полусне, оттолкнула его со злостью и погрузилась в сладкий сон, надеясь, что Зинка сделает то же самое. Но как я ошиблась! Позже, сквозь дрёму, я почувствовала, как ритмично закачалась кровать, и слышала Зинкины стоны. «Ну что же ты! Не выполнила нашего уговора!» – упрекнула я ее утром. (Когда я проснулась, Олега уже не было.) «Так уж получилось! – виновато ответила она. – Давай, считать, что ничего не было». – «Ради бога, мне-то что!» – пожала я плечами. Наверно, и Олег так посчитал, так как вечером, сразу после съёмок, пригласил меня в «Олень». «Ладно, иди туда первый, я переоденусь и приду», – согласилась я, умолчав, что мы и так уже собрались туда. Так что в ресторан явилась в сопровождении Зинки и гримёров. До этого на съёмочной площадке, когда мы стояли рядом с Зинкой, к нам подошёл Лёня Попов и, глядя на меня и улыбаясь, сказал: «Леночка, почему вы не заходите в гостиницу, пришли бы в гости!» Зинка опередила меня с ответом: «Конечно, покупайте торт и шампанское, сегодня и зайдём!». К вечеру мы о своём обещании, естественно, забыли. Отнеслись к нему как к шутке.