Текст книги "Блудная дочь возвращается"

Как мне помнится, этот скандал совпал с не менее шумным. В это время посадили известного режиссёра и художника Сергея Параджанова. Рассказывали, что он занимался совращением мальчиков, которых якобы отбирал для съёмок. Было это не в Москве, а где-то на юге, кажется в Киеве, где он жил в гостинице. А разоблачили его матери мальчиков, которым он не разрешал присутствовать на «репетиции», якобы чтобы не смущать детей. Но те подглядели в замочную скважину номера и вызвали стражей порядка. Теперь всё это представляют в ином виде: якобы Параджанов был личным врагом Щербицкого, тогдашнего партийного хозяина Украины, чуть ли не политическим заключённым. Но тогда на студии об этом говорили все, а «дыма без огня не бывает».

Теперь я знаю, что подобные сексуальные отклонения происходят с людьми, физический пол которых противоположен тому, который они имеют изначально, в тонком теле. В контексте данного мне Учения понимаешь, что чем выше Зона рождения человека и старше его душа, тем чаще случается такой конфуз. Этим объясняется такое широкое распространение сексуальных отклонений именно в среде людей творческих профессий, которые выбирают, как правило, многоопытные души ради возможности самовыражения. Опять же, и творчество и секс зиждутся на одних и тех же энергиях. Безусловно, всё можно объяснить и понять, но перешагнуть барьер эмоционального неприятия этого мне пока не удаётся.

К тому же в том же Нальчике мне пришлось напрямую столкнуться с этой пресловутой нетрадиционной сексуальной ориентацией. Причём происшедшее меня страшно напугало, так как я сама стала объектом домогательств. До этого о лесбийских штучках я знала только понаслышке, и мне это казалось чем-то мифическим, из жизни «гнилого капитализма». Но вот однажды мы возвращалась после съёмок в Чегемском ущелье на базу. Я устало шла по тёмному извилистому коридору цокольного этажа в сторону костюмерной. Мимо, обгоняя меня, как стадо бешеных баранов, пронеслась массовка, оттеснив меня к стене. Про себя я ещё удивилась: «Надо же быть такими идиотами, ведь раздеть их могла только я!» А они меня буквально отбросили в сторону с дороги. И вдруг из летящей толпы отделилась тёмная фигура и буквально с разбегу прижала меня спиной к стене. Жадные руки стали шарить по моему телу, стараясь забраться в интимные места, а мокрые губы искали мой рот и, так как я уворачивалась, скользили по щеке и уху. Я стала отбиваться и тут с ужасом обнаружила, что это женщина! Крупная, сильная танцовщица всё из того же балета. Трясущаяся от страсти и шепчущая какие-то бредовые слова, она испугала меня гораздо сильнее, чем будь это мужчина. Оттолкнув её, я кинулась за толпой, сердце бешено колотилось, и я не скоро пришла в себя от потрясения. С тех пор у меня появилось несколько брезгливое отношение ко всем работникам балета и эстрады, все они мне кажутся «голубыми» и «розовыми» и вызывают почти физическое отвращение.

Вследствие такого моего негативного отношения к работникам балета я была крайне удивлена, когда накануне отъезда из Нальчика в номер гостиницы, в котором я жила с Зинкой Циплаковой, пришла Таня Ильевцева. Она просто огорошила нас сообщением о том, что выходит замуж за танцора местного театра. Мало того, что он был из балета, он был ещё и кабардинцем! Представители этой народности зарекомендовали себя перед нами не лучшим образом, в результате чего дирекция пошла на крайние меры. Она не только запретила пропускать местное население в гостиницу, но вечером приходилось ставить охрану у входа в гостиницу и, кроме того, оцеплять её плотным кольцом из автомобилей, дабы оградить себя от вторжения дикого племени озабоченных горячих парней.

Как иллюстрация местных нравов может служить такой забавный случай. Поздно вечером мы с Зинкой сидели у Алины в номере на втором этаже и попивали сухое вино. Окно было открыто настежь – за ним в темноте шумели деревья и носились летучие мыши. А в номере горела настольная лампа, было уютно и мы тихо болтали. И вдруг через окно на середину комнаты влетает нечто огромное, чёрное и лохматое. Мы замерли в ужасе – но вот «нечто» распрямляется и оказывается молодым громадным кабардинцем! С криком мы выпихнули его за дверь, поражаясь дерзости и дикости произошедшего. Наутро мы пошли посмотреть, как это он умудрился влететь в окно. Осмотрев наружную стенку, мы пришли к выводу, что парень, как обезьяна, повис на ветке, которая была в трех метрах от окна, и, раскачавшись, прыгнул на середину комнаты. Такие вот нравы!

И вот наша Татьяна решает связать свою судьбу с кабардинцем Хачиком (его действительно так звали), танцором, да ещё с одним из трёх братьев-близнецов. Это же от родственников не будет отбоя! Ведь известно, что все дороги лежат через Москву, и все провинциалы считают, что осчастливят своих родичей, если погостят у них несколько дней. Мне кажется, я именно потому не питаю к своим родственникам никаких положенных чувств, что всё то время, что мы жили вместе с родителями, у нас не переводились постояльцы: тети и дяди, их дети, дети детей и их приятели, и те, кто просто был знаком с родителями. В нашей коммуналке на Петровке, а потом в малогабаритной квартирке на Проспекте Вернадского кто-то вечно спал на полу, толкался на кухне и занимал ванну, задавал риторические вопросы и рассказывал неинтересные истории. Мне приходилось то и дело уступать свою кровать и спать с родителями. А гость в это время мог беззастенчиво изо дня в день сидеть рядом и нахально смотреть по телевизору ненавистный футбол. Когда я, наконец, покинула родительский дом и заимела свою отдельную квартиру, я сразу всех предупредила, что, пусть обижаются, если хотят, но у себя я никого не принимаю. Все, без исключения, слабые попытки погостить у меня я пресекала на корню. Что самое замечательное, всем родственникам я сразу стала ненужной и неинтересной. И слава богу!

Итак, Татьяна пришла сказать, что остаётся на время в Нальчике, где будет свадьба, но уже после отъезда группы. Поэтому сегодня вечером заранее приглашает нас выпить на прощание и за здоровье молодых. К тому времени у нас уже были уложены чемоданы, так как выезд в аэропорт был назначен уже на утро следующего дня. У меня была приготовлена в Москву бутылка местного коньяка и пара дынь. То и другое пришлось вынуть и взять к общему столу. У Зинки было припасено что-то подобное. С такими немудрёными подарками мы отправились в самый большой номер, в котором происходило заявленное мероприятие. Пара столов была сдвинута вместе и стояла у окна, освобождая пространство для танцев. Всё угощение состояло из того, что принесли гости, так сказать, «с миру по нитке». Выпивка просто поражала своим разнообразием: от дорогого коньяка до местной «чачи», включая разведённый спирт (наверное, от гримёров). Народу тоже набилось предостаточно, причём было очень много друзей братьев-близнецов жгучего кавказского темперамента. Я веселилась вовсю, пила без разбора, может, и не очень много, но опробовала весь ассортимент. Не помню, когда и почему ушла Зинка – как потом выяснилось, из-за зубной боли. Танцы были основным занятием на празднике, и я развлекалась как могла: меняла кавалеров и с каждым умудрялась пофлиртовать и пообещать что-нибудь типа «Завтра выйду за тебя замуж!» или «Это ночь твоя!», совершенно забыв, что с юмором у них дело обстоит неважно. В какой-то момент я вдруг сквозь туман алкоголя задала себе вопрос: «А что это я здесь делаю?» и незаметно смылась к себе в номер.

Кстати, этот вопрос довольно часто всплывал в моей голове, даже превратился в сакраментальную фразу. Особенно настоятельно он звучал, когда я бывала в какой-нибудь компании, на массовом сборище, тусовке, как сейчас говорят. И молча ответив на него: «Сама не знаю!», я стараюсь незаметно исчезнуть. Наверное, этот случай в Нальчике был первым из череды ему подобных. И когда меня заносило туда, куда вовсе не надо было бы, этот вопрос, раз родившийся, стал частым гостем в моей голове. «Что ты здесь делаешь?» – обратилась я к себе и тогда, когда однажды обнаружила, что не знаю, зачем вообще я живу на Земле «и не лучше ли тихо смыться»?

Но это уже было значительно позже, а тогда я незаметно ушла всего лишь в свой номер и утомлённо плюхнулась в кровать. Не знаю, долго ли пробыла я в состоянии прострации, но вдруг в голове прояснилось, и я громко произнесла: «А дверь-то я не заперла!» и попробовала встать, но тщетно. Кровать притягивала, как магнит, и сменить положение с горизонтального на вертикальное никак не удавалось. «Что-то я встать не могу!» – удивлённо констатировала я опять вслух. И тут я вспомнила, как однажды видела пьяненького мужичка в метро, который пытался пройти через турникет. Он стоял у стены, медленно раскачиваясь, и когда набрал достаточную амплитуду, то ринулся вперёд и по инерции пролетел в щель между турникетами. Правда, он всё равно застрял, потому что забыл сунуть монету. Но мне этот приём показался удачным, и я, сидя на кровати, принялась раскачиваться, и, набрав наивысшую амплитуду колебания, вскочила и оказалась отброшенной к противоположной стенке. Потом от стенки к стенке я добралась до двери и заперла её. И, как оказалась впоследствии о чём я узнала от Зинки, вовремя! Дело в том, что друзья-кабардинцы поспорили между собой, кому же я всё-таки достанусь, и чуть не подрались, но потом образумились и решили спросить у меня. И тут-то и обнаружилось, что я исчезла. Они долго стучались и ломились в номер, но Зинка заверила, что меня здесь нет. Где я, она, мол, не знает и вообще… «приходите завтра вечером». Я же спала в полной отключке и ничего не слышала. Путь назад я проделала «на автопилоте», и, естественно, тут же провалилась в сон. Утром Зинка меня растолкала и, чтобы привести в чувство, сунула под душ. Так плохо мне, кажется, никогда не было, но это был урок на всю жизнь – «ёрш» ёще опаснее, чем большое количество водки. После терапии, состоящей из нескольких приёмов душа, я была транспортирована Зинкой в ресторан, где в меня буквально впихивался бульон и ещё что-то. Такси, самолет – всё это промелькнуло в каком-то тумане. Причём, как выяснилось позже, мы были на волосок от гибели, так как при посадке в Москве не выходило шасси и самолёт в конце концов сел с помощью какой-то громадной машины, подрулившей под него. Наши пронырливые киношники прощёлкали ситуацию ещё в воздухе и молились кто кому мог, причём хотели и меня разбудить. Наверное, чтоб я тоже могла помолиться. Но Зинка справедливо решила, что если суждено погибнуть, то лучше во сне, и будить меня не разрешила. Все окончилось благополучно, и, уже сойдя с трапа, Зинка сказала: «Глянь под самолет! Нас могло уже и не быть!»

Гибели мы избежали за этот месяц уже вторично. Видимо, господь решил, что мы зачем-то нужны и что-то ещё не доделали. Но тогда я об этом не думала, а поражалась удачному стечению обстоятельств, которые предотвратили возможные тяжёлые последствия аварии, в которую мы попали на горной дороге.

Мы ехали вдоль Чегемского ущелья по извилистой горной дороге на небольшом автобусе ПАЗ. В этот день съёмки окончились раньше, о чём было известно заранее, и мы собирались, после заезда на базу отправиться на экскурсию на какие-то разрекламированные нам местными жителями Голубые озёра. Некоторые уже заранее запаслись водкой, остальную провизию предстояло ещё купить. Все машины и техника проехали впереди нас, и наш автобус шёл последним, причём скорость была не маленькой. Мы трепались, рассказывали анекдоты и чувствовали себя привычно комфортно в небольшом салоне, временно заменявшем нам дом. И вдруг автобус подбросило и заболтало в разные стороны. Затем удар, ещё удар, и автобус завалился направо, ткнулся носом во что-то и остановился с небольшим креном в сторону дверей. Тишина, затем послышалось слабое хихиканье. Все застыли в тех позах, в которых были, как соляные столбы. Вдруг придушенный крик Зинки: «Достаньте меня!» Этот крик пробудил всех, стали оглядываться по сторонам. Смотрим: Зинкины ноги торчат кверху из кабины водителя. Оказалось, что она, сидя до того впереди у двери на боковом сиденье, при резком торможении вылетела вперёд и свалилась в кабину. Совместными усилиями Зинку вытащили. В это время дверцы автобуса распахнулись, и мы по очереди начали выпрыгивать в кювет, всё так же глупо хихикая. Из кювета выбрались на небольшую площадку под скалой, где расселись на валунах и начали постепенно приходить в себя. Тут вспомнили про водку. Первой дали глотнуть Зинке, которая больше всех пострадала – прямо на глазах на её коже багровыми подтёками выступали синяки и ссадины.

Досталось и второму режиссёру Саше Мстиславскому. Он сидел на заднем сиденье и при толчке вылетел в проход, где лежали ружья и пики. У него оказались повреждёнными передние зубы. Остальные удачно отделались лёгкими ссадинами. У меня, например, на голени обеих ног были продольные вмятины, говорящие о том, что я успела инстинктивно отжаться ногами и руками от сиденья, предотвратив таким образом травму груди и лица. Некоторые этого не сделали и теперь потирали ушибы и синяки. Уже несколько придя в себя, мы огляделись и пришли в трепет от того, что увидели. Потом мы долго обсуждали, что могло бы произойти, если бы всё случилось в другое время и в другом месте – чуть раньше, например, или на несколько метров дальше.

Так случилось, что наш автобус потерял управление в единственно возможном для нашего спасения месте, потому что только здесь скала, теснящая дорогу, отступала немного вправо, разбросав на небольшой поляне валуны и камни, о чьи покатые бока и бился автобус, но которые его же и остановили. Слева была пропасть, на дне которой бурлила чёрная вода, а впереди, через несколько метров, пересекая дорогу, в неё впадала вторая река, пробившая не менее глубокую расщелину. Через эту расщелину был переброшен мост шириной как раз в автобус. Если бы мы промчались ещё немного вперед, мы бы на него вряд ли попали. А вот столб высоковольтной линии, проходящей по кромке расщелины, автобус наверняка бы снёс, повесив на себя провода, да и в пропасть провалился бы, как пить дать. В общем, как это ни парадоксально звучит, для аварии было выбрано наиболее удачное место.

Просидели мы в ущелье несколько часов, пока ожидавшие нас в гостинице и на базе не сообразили, что что-то случилось, и не послали искать нас другой автобус, который и забрал нас с места аварии. Прогулка на Голубые озёра так и не состоялась. А мы в дальнейшем, проезжая по горной дороге, стали испытывать непреодолимый страх и выходили из автобуса в наиболее опасных местах. Например, когда огромный ЛиАЗ поворачивал на очередной мостик, перекинутый через расщелину, и его колеса зависали в воздухе, осыпая мелкие камушки в бездонную пропасть, сердце просто сжималось от страха. И мы выходили из машины и на другую сторону перебирались по мосту пешком. Наш страх подпитывали ещё и сообщения о том, что за то время, пока мы были Нальчике, в пропасть сорвались три грузовика с местными жителями. Правда, тут это привычное дело, тем более, если учесть лихость и безрассудство здешних водителей.

Навсегда запомнилась мне ещё одна неприятная ситуация, которая касалась уже лично меня. Но у неё, как и всего, что случается в жизни, была своя предыстория.

Ещё в Москве во время подготовительного периода мы горячо обсуждали в группе предстоящие съёмки Онкелонии. Включив всю свою изобретательность, придумывали образы и атрибуты этих фантастических персонажей. И вот мне пришла в голову идея сделать их всех блондинами или, по крайней мере, светло-рыжими. Я тут же нарисовала воображаемый облик -лицо смуглой онкелонки с огромными тёмными глазами и длинными светлыми волосами. Моя идея всем сразу понравилась. Нина Минаева, не убоявшись трудностей, заверила, что может подготовить к августу сто париков на массовку и 10 на героев. На том и порешили, тем более что типаж кабардинцев как нельзя лучше подходил под задуманный образ – большие чёрные глаза с длинными ресницами, орлиный нос, смуглое и достаточно красивое лица.

Но вот когда начались съёмки, наш второй режиссёр Саша Мстиславский, увлёкшись кореянкой, исполнившей роль Аннуир, подруги Ильина (героя Дворжецкого), чтоб доставить ей удовольствие, пригласил на съёмки целую корейскую общину. Там были представители всех возрастов – от стариков и старух до совсем маленьких детей. Всё бы ничего, но красотой они в своей массе не блистали, а с глазами дело было совсем плохо. Однажды, во время обеденного перерыва я о чём-то поспорила с Мстиславским, и мы плавно перешли к вопросу личных пристрастий. Тут я и проехалась насчет искажённого образа онкелонок и, захваченная эмоциями, допустила самый непоправимый шаг -жестом приправила слова. Пальцами обеих рук я растянула углы глаз, превратив их в щёлки и показав тем самым, что они не соответствуют моей идее. Мой неосторожный жест был воспринят болезненным воображением стоящего неподалёку молодого корейца как дискриминация, расизм, национализм и т. п., и он побежал жаловаться остальным. Вечером после съёмок ко мне подошёл расстроенный Лёня Попов и удручённо сообщил, что корейцы объявили бойкот, отказываются сниматься и требуют для меня строгого наказания. Я даже не сразу сообразила, в чём дело, пока Лёня не спросил:

– Ты пальцами сделала вот так?

– Возможно. Ну и что? Что ж тут такого? – удивилась я, не чувствуя за собой никакой вины.

К корейцам я не питала никакой неприязни, а пятилетнюю девчушку, ровесницу моей дочери, частенько ласкала, так как она мне напоминала Аньку.

– Ты ещё маленькая и не знаешь, что такое самолюбие малой нации! Они даже требуют, чтоб мы объявили тебе замечание по партийной линии и отправили в Москву!

По Лёниному тону я поняла, что дело действительно приняло серьёзный оборот.

Сознаюсь! Тут я испугалась, и ещё как! Именно этот страх и заставил меня запомнить всю эту историю. Ужас перед партийным наказанием передался мне, наверное, ещё от моих родителей, переживших времена сталинских репрессий и партийной диктатуры.

– Что же делать? – в растерянности спросила я своего друга.

– Тебе придётся завтра с утра публично извиниться перед ними! – посоветовал Леня.

– Но что же мне сказать?

– Да просто скажи: «простите!», а за что, они сами знают! Они, наверняка, подуются, поворчат, но простят.

Как я поняла, такое решение проблемы было уже оговорено на совещании «верхушки», так как утром, когда мы приехали на площадку, корейцы стояли, выстроившись в торжественную шеренгу в ожидании моего прилюдного покаяния. Они благосклонно приняли мои извинения и, похоже, сразу забыли о моей провинности, во всяком случае, они остались так же доброжелательны ко мне, как и раньше.

При воспоминании о том неприятном инциденте моя услужливая память прерывает цепь времён и вытаскивает на свет божий другие разговоры и события, объединённые всё той же темой страха.

1998 год, разговор на людях в издательстве:

– Елена Иосифовна, что мне с ним делать? Придётся мне, так сказать, по знакомству попросить вас дать консультацию Фёдору.

– Ну нет, Елизавета Михайловна, вы же знаете, я индивидуальных консультаций не даю!

А это уже наедине:

– Слушай, Лен, что мне с ним делать? Хороший парень и работник неплохой, но какой-то хлипкий. Чуть что – заболевает: то желудок, то грипп, то ангина, то просто плохо себя чувствует. И главное, в самый ответственный момент, когда что-то лично от него зависит и надо мобилизоваться. Вот мы с тобой, конечно, тоже болеем, но только тогда, когда можем себе это позволить, а в экстремальных ситуациях, наоборот, собираемся и…вперёд.

– Знаешь, Лизочка, тут случай тяжёлый. Это страхи… Самое труднопреодолимое. Он напуган чем-то, боится всего и прячется, благополучно уходит в болезнь. Это отклонение сложно будет исправить.

– Да, похоже! Он ведь бывший «афганец».

В раздумье я задаю себе вопрос: а избавилась ли я от этого окончательно за тридцать лет, прошедших с того самого случая с корейцами? Или этот страх, постоянно подвергаясь мутации, всё ещё живёт во мне? Страхи, страхи… Все мы чего-то боимся – одного на уровне подсознания, другого вполне осознанно. Этот страх заложен в нас, наверное, с первородным грехом, как бесплатное приложение к физическому существованию. Страх за жизнь, за свое драгоценное тело переходит в трусливую нерешительность перед любыми непривычными обстоятельствами, сулящими трудности. В том числе и конфликт с начальством; страх наказания типа замечания в партийном билете; опасение быть осуждённым окружающими.

Я вспоминаю свои детские страхи. Они ничем не выделяются из ряда обычных, присущих всем детям младшего возраста.

Сны и рассказы взрослых возбуждали воображение, и мне чудились спрятавшиеся в тени шкафов бандиты и разбойники, бежавшие из тюрем и лагерей, – начало 50-х годов отличалось массой подобных историй. Ветки, шуршащие ночью по стеклу, создавали ощущение, что кто-то лезет в моё окно. Помню, особенно сильное впечатление на меня произвела история, подслушанная во время разговора матери с соседками. Говорилось в ней о том, как одна женщина среди ночи услышала тиканье часов под своей кроватью. Заглянула туда и в ужасе обнаружила мертвеца, и что самое ужасное… – на руке его шли часы. С тех пор в течение нескольких лет я перед сном обязательно проверяла, не спрятался ли кто под моей кроватью, и прислушивалась, не тикают ли где часы.

Был у меня и период «медвежьей болезни», сродни Фёдоровой. Я непременно заболевала перед каждой поездкой, праздничным днём или интересным событием. Избавилась я от этого уже после окончания десятого класса. Тогда все поехали на экскурсию в Ленинград, а мне пришлось остаться дома из-за сильной ангины. А через месяц мы должны были с мамой ехать в Палангу на Рижское взморье, и у меня, как назло, произошёл рецидив этой ангины. Я была не на шутку раздосадована и решила смолчать. Взяла себя в руки и виду не показывала, хотя температура подскочила до 39^о. Кое-как пережила довольно утомительную дорогу и поиск жилья. А потом мать потащила меня к морю. Было довольно холодно, вечер, а температура воды не превышала 16^о. «Давай искупаемся!» – предложила мама, вспомнив свою закалённую в трудностях молодость, и я не посмела отказаться. Махнула рукой: «Будь, что будет!» Окунулась в обжигающую воду, побарахталась, потом обтёрлась насухо полотенцем, и жду… что-то будет! Что вы думаете? Назавтра никаких следов болезни!

С тех пор эта форма, в которую привычно выливался мой страх, исчезла. Но, перестав проявляться, он ушёл на другой уровень и там затаился. Началась взрослая жизнь, воля научилась подавлять страх и загонять его внутрь. Прошли ещё годы, и ум стал классифицировать все виды страха, находить его причины. Но что поможет полностью избавиться от него, от того первородного страха, который, наверное, уходит только вместе с жизнью? Поживём увидим!

А вот бедный Фёдор, видно, задержался на уровне «детских страхов». Что ему посоветовать? Может, лучше воздержаться от советов? Может, лучше, когда страх выражается так, а не принимает другие, более агрессивные или депрессивные формы, доводя до безумия или самоубийства? Бедный Фёдор!

«Земля Cанникова» заканчивалась. Осенью прошли досъёмки – неделя в Сочи в Москве: несколько крупных планов на натурной площадке во дворе «Мосфильма». А потом мне предстояло сдавать костюмы. Это самое муторное занятие в работе костюмера, которое может отбить охоту продолжать это дело любому. Всегда обнаруживаются потери, недостача, порча. Костюмы надо пересчитывать, сверять с номерами, гладить, стирать, сдавать в прожарку, то есть в камеру с высокой температурой, которую якобы не выдерживают вши и блохи. Это возня в старых, грязных тряпках вызывает аллергию. Чихаешь, кашляешь, в носу чёрный песок, а на руках высыпает какая-то гадость. Мало того, в результате подсчётов выявляется куча необъяснимых пропаж, на которые предстоит составлять «Акт на списание». Правда, в моём случае они были вполне объяснимы. Массовка на Кавказе просто не считала нужным возвращать вещи обратно, и собрать костюмы было нереально. У них вечно не было паспортов, а расписки для них ничего не значили. Зная же их нравы, наша администрация и не пыталась их разыскивать, хотя достаточно было просто пройти по городу. Тут и там мелькали матерчатые сапожки с бахромой и суконные жилетки. Так что, уже уезжая из Нальчика, я знала, что предстоят серьёзные трудности с отчётом, но мысли эти от себя гнала: придёт время, разберусь!

Судьба надо мной сжалилась и в этот раз – как говорится, нет худа без добра, груз с костюмами пришёл в Москву в ужасном состоянии. Два ящика было разбито, и все вещи переложили в мешки. По неведомой причине машина с костюмами две недели стояла под дождём: мешки размокли и разорвались, вещи в ящиках промокли, а потом заплесневели.

Я сидела с Зинкой в буфете и там же, случайно(!) обедал начальник нашего костюмерного цеха Алла Иосифовна – моё непосредственное начальство. В это время прибежал зам. директора фильма с выпученными глазами и в страшном волнении завопил: «Лена, скорее, ты только посмотри, что тебе привезли!». Я выскочила из буфета и увидела страшную картину. По всему коридору цокольного этажа второго блока тянулись тряпки, доски, растекались лужи, расползались кожа и мех. Картина была впечатляющая! Все ахали и охали. Зинка тут же сообразила – побежала в буфет за Аллой, благодаря чему акт о такой «вопиющей халатности, допущенной администрацией кинокартины», был составлен незамедлительно. Мне всё это было, естественно, только наруку. В конце концов, под эту ситуацию удалось списать всю недостачу, тем более что никто из проверяющих не хотел копаться в куче заплесневелых тряпок, чтоб сверять номера вещей по списку. В общем, всё обошлось малой кровью: несметным количеством подписей и печатей.

«Землёй Санникова» заканчивался период моей работы в должности костюмера. У меня появились новые знакомства на «Мосфильме», и мне было предложено место ассистента художника по костюмам в том же Экспериментальном объединении. Мне предстояло уволиться из костюмерного цеха, что было возможно только в том случае, если у меня не останется задолжности по костюмам. Как я знала, задолжность была привычным способом управлять костюмерами, посылать их на картины, не согласуясь с их личными интересами, а также не позволять уволиться «по собственному желанию». Зная зловредный характер Аллы Иосифовны, я хранила свои намерения в тайне, пока полностью не разделалась по «Земле Санникова» и не ушла в отпуск. Уже в отпуске я подала заявление об уходе, но самодурство Аллы было непобедимо. Она заставила меня выйти после отпуска на две недели, несмотря на мои протесты и явную незаконность такого решения. Две недели мне пришлось работать в цехе, ожидая какой-либо подлянки со стороны Аллы, и она последовала: за опоздание на работу на две минуты она записала мне выговор в трудовую книжку. Сейчас Алла где-то в Израиле, бросила свою «престижную работу», распрощалась с так обожаемой ей властью. Что с ней сейчас?

На этом месте мне пришлось прерваться. Дело в том, что свои воспоминания я начала писать летом в деревне. В начале августа Ланочка уезжала в лагерь в Феодосию, и мы вернулись в Москву. Ещё до отъезда я поняла, что было бы неплохо снова посмотреть «Землю Санникова», чтобы восстановить в памяти некоторые детали, зная, что по ходу фильма всплывут образы и события того периода. «Хорошо бы фильм показали по телевизору», – подумала я, не надеясь найти его на видеокассетах.

Какова же была моя радость, когда по приезде в Москву я обнаружила «Землю Санникова» в программе по 6-му каналу. Меня обрадовало не только то, что моя мысленная просьба реализовалась в заданный промежуток времени, но и то, что таким способом «сверху» подтверждалась тема, содержание и форма воспринятой мной задачи – написать книгу мемуаров, поделиться своим жизненным и эзотерическим опытом. Сознаюсь, порой меня охватывали сомнения – нужно ли так открываться перед людьми, правильно ли я делаю, срывая некую золотую вуаль, прикрывающую моё лицо? Получив такое «одобрение» сверху, я надеюсь, что цель моего труда будет достигнута и терпеливый читатель, дочитав книгу до конца, сделает для себя однозначный вывод, что дорога к духовному совершенствованию открыта перед всеми. Что никакой «грех» не является преградой на пути, и ни «вору», ни «блуднице» не следует опускать руки. Надо верить в себя и помощь «сверху» и идти, идти, идти…