Текст книги "Любовь колдуна"

А что такого? Она отблагодарила Ольгу – предоставила ей возможность изменить свою унылую судьбу. И та оказалась умницей: согласилась, воспользовалась удачным случаем!

Однако тут же Фаина Ивановна нахмурилась. Она не сомневалась, что Ольга окажется не слишком опытной любовницей, но чтобы та оставалась еще девушкой… И откуда, ну откуда у нее тогда взялся ребенок?! Ребенок, снабженный таким богатым «приданым», какого Фаине Ивановне видеть еще не приходилось. В ценах она отлично разбиралась и понимала, сколько могла стоить эта тонкая бязь пеленок, и батист распашонок, и кружева, которыми они были обшиты… да их еще где-то раздобыть надо, такие тряпки! А термос, сделанный в Германии? А швейцарская детская еда?! А деньги, которые были у Ольги… На что ж иначе она ехала из Москвы в спальном вагоне, скажите на милость?!

Откуда все это взялось?

Сначала Фаина Ивановна полагала, что девчонкой в столице увлекся какой-нибудь высокопоставленный товарищ с хорошей получкой, видимо, имевший доступ и в закрытые распределители, и в Торгсин. Ну а когда Ольга забеременела и родила, он побоялся осложнений с женой или с партийной организацией, а может быть, с ними обеими, ну и спровадил свою любушку подальше.

Но теперь выходила совершенно другая история… Чей это ребенок? Как он попал к Ольге? Она его что, в капусте нашла? Ну да, а рядом валялся рюкзак, битком набитый вещами и деньгами!

Чепуха.

Тогда что? Уж не украла ли Ольга эту девочку?..

Такое вполне могло случиться! Скажем, Ольгу взяли нянькой к младенцу, родившемуся в семье какого-то ответработника, а она вдруг рассорилась с хозяевами, обиделась на них и решила отомстить. Ну и сбежала…

А что? Каких только историй не бывает на свете!

Еще в ту давнюю пору, когда Фаина Ивановна была совсем молода, один из ее родственников, служивший в важном чине, сошел с ума, узнав, что четырнадцать лет они с женой растили и воспитывали не родную дочь, а дочку кормилицы! Наняли, как тогда сплошь и рядом водилось, к своей новорожденной малышке беременную бабу, которая, чтобы получить это место, пообещала собственного ребенка, как только он появится на свет, сдать в Воспитательный дом. Когда настало время отнимать хозяйскую малышку от груди, кормилица предложила остаться при девочке нянькой. Чиновник и жена его согласились, потому что не могли нахвалиться тем усердием, с каким та ухаживала за девочкой. Миновали годы, и вот нянька по пьяной лавочке возьми да и сболтни горничной, что тогда, давно, она поменяла местами младенцев и оставила в семье у чиновника свою дочь, а его дитя снесла в Воспитательный дом. Горничная мигом сообщила об этом господам. Те не больно-то поверили, но все же отправились в Воспитательный дом. И увидели девушку, как две капли воды похожую на жену чиновника! Свою родную мать… Но только внешнее сходство их и роднило. Увидав свое дитя косноязычным, дурно воспитанным, неряшливым и забитым, чиновник повредился в уме. Жена его умерла с горя, не в силах пережить такой «подарок судьбы»…

А не устроила ли и Ольга чего-то подобного? Может быть, именно поэтому она не осталась у родителей, а насчет смерти отца и отъезда мачехи просто наврала Фаине Ивановне? А на самом деле она просто боялась, что москвичи узнают домашний адрес и по нему отыщут и ее, и дитя?

Сбиваясь от волнения и путаясь в словах, Фаина Ивановна поведала свои сомнения племяннику.

Андреянов озабоченно нахмурился.

– Соглашусь, тетушка, – сказал он, и это столь редкое в его устах «тетушка» (обычно Андреянов называл Фаину Ивановну по имени-отчеству, что при чужих, что при своих, что в приватной беседе) сразу показало ей, насколько он озабочен.

– По-хорошему гнать эту побродяжку надо, – с ненавистью процедила Фаина Ивановна. – Гнать вон! Вместе с ребенком! А то станут ее искать, да к нам заявятся. Тогда не оберешься неприятностей!

– Эй, эй! – погрозил ей Андреянов. – Зачем так уж зверски? Ты что, не понимаешь, что она вызнала слишком много твоих секретов? Выгонишь ее вон – она из мести донесет. Тогда еще больше неприятностей огребешь.

– Так что ж мне, отравить ее вместе с девчонкой? – всплеснула руками жутко перепуганная Фаина Ивановна.

– Ну, ты скажешь! – воздев руки, несколько театрально ужаснулся Андреянов. – Поумней надо сделать дело. Похитрей. Может быть, Ольга уже и сама не рада, что украла девчонку и взвалила на себя столько хлопот. Может быть, она даже рада будет от нее избавиться…

– Девчонка – не кутенок, в ведре не утопишь. Разве что в выгребную яму кинуть, – проворчала Фаина Ивановна, заранее передернувшись, потому что прекрасно понимала: если они с Анатолием сойдутся на этом решении, исполнять задуманное придется ей. А кому еще?! Андреянов – чистоплюй из чистоплюев, он еще в обморок шлепнется, а Зинку, пусть даже и преданную до кончиков ногтей, в такие дела посвящать опасно. Ногти, как известно, можно и состричь, а у всякой преданности есть предел, четко отмеряемый или суммой в тридцать сребреников, или страхом. Проще говоря, даже Зинку кто-нибудь может запугать или подкупить. Нет уж, лучше сделать все по-тихому, самим…

То, что Фаина Ивановна замышляла убийство невинного ребенка и уже продумывала его детали, то есть воспринимала это как дело вполне решенное и уже почти свершившееся, ни в малой малости ее не смущало. На малых детей она вообще привыкла смотреть как на помеху! Дело в том, что некоторое время назад, прежде чем набросить на свое откровенное сводничество флёр некоей благопристойности и начать вовсю осторожничать, Фаина Ивановна славилась среди местных гулящих девок как непревзойденная абортмахерша. Имя Фаины Чиляевой передавалась из уст в уста среди определенной публики с почтительным придыханием, и даже, чего там скрывать, особы, гордо именующие себя мужними женами и приличными женщинами, к ней, бывало, обращались. Однако сколько веревочке ни виться, конец все равно будет. Начиная с 1920 года, когда в РСФСР были узаконены аборты, делать их дозволялось только врачам и только в больницах. Фаина Ивановна брала за риск дорого, но у нее никто и никогда не умер ни во время самого аборта, ни от его последствий, что порою случалось у легальных гинекологов. От клиенток у нее отбою не было. А значит, водились и немалые деньги. И вот однажды один из «собратьев по ремеслу» на нее донес… До сих пор больно вспоминать, сколько стоило откупиться! Чемоданчик с чистым бельишком и мешок с сухарями стояли у Фаины Ивановны тогда наготове… совсем было шло дело к суду и этапу! Однако все обошлось одним испугом – хоть и не слишком-то легким, однако обошлось. С тех пор Фаина Ивановна абортмахерство прекратила – и из осторожности, и потому, что в 1936 году аборты вообще запретили делать даже в больницах, а нарываться на неприятности она больше не хотела. Вот и устроила дом свиданий под вывеской модельного ателье.

Однако, если можно изменить вывеску, душу не изменишь. А душа у Фаины Ивановны Чиляевой была совершенно беспощадная…

Тут она очнулась от своих жестко-расчетливых мыслей, услышав голос Андреянова:

– Помнишь Васильева из пароходства? Ну, он и жена его в прошлом году были на именинах Альбины Сергеевны. Они ей какой-то родней приходятся.

Фаина Ивановна нахмурилась. В этом весь ее племянник! Вечно норовит вырулить из неприятной темы!

– Да при чем тут вообще Васильев?! – раздраженно воскликнула Фаина Ивановна, мысленно уже выбрав в округе подходящую к делу выгребную яму – само собой, подальше от своего дома!

– Очень даже притом, – значительно сказал Андреянов. – Альбина Сергеевна днями рассказывала, что жена Васильева на грани помешательства. У них недавно родился ребенок, да в больнице же и умер от какой-то родовой травмы.

Фаина Ивановна всегда быстро соображала. Напряженно прищурилась и уставилась на племянника:

– Где они живут?

– Угол Фигнер и Мистровской.

– Нет, – покачала головой Фаина Ивановна. – Это слишком близко. Ольга может туда случайно забрести.

– Да ерунда! – небрежно пожал плечами Андреянов. – К тому времени девчонка так изменится, что ее и родная мать не узнает, не то что какая-то случайная нянька!

– Нет, – повторила Фаина Ивановна. – Слишком близко.

– Тогда куда? В детский приют на Монастырской площади, угол Ильинской?

– Краснофлотской, – поправила Фаина Ивановна.

Все старые нижегородцы, ныне горьковчане, никак не могли привыкнуть к новым названиям переименованных улиц и знай то сами на них спотыкались, то поправляли друг друга. Двойные названия даже писали в газетных объявлениях, например, об обмене квартир: «Меняю комнату (15 метров, есть удобства, каменный дом) на ул. Пискунова (б. Осыпная) и две комнаты в деревянном доме на ул. Карла Маркса (б. Вознесенская) на две комнаты с удобствами в Свердловском районе».

– Нет, Краснофлотская – это тоже слишком близко, – продолжала она. – Куда-нибудь в Гордеевку ее надо сплавить, а еще лучше в Сормово, на Автозавод… Подальше, словом!

Андреянов недовольно поморщился, представив, сколько хлопот ему предстоит, а потом решил, что отправит шофера – и дело с концом.

Хотя… Если шофер проболтается, неприятностей не оберешься. До жены, не дай бог, дойдет. А если жена заодно и бухгалтер, посвященный во все твои дела, с ней лучше не ссориться. Конечно, Альбина Сергеевна покладисто смотрит на частые отлучки мужа из дому, но если вдруг разнесутся слухи о каком-то ребенке, даже ее ледяное терпение может растаять!

Ладно, сейчас главное – сговориться с теткой, а потом он придумает, как это дело обделать побыстрей и понезаметней. И Андреянов покладисто кивнул:

– Хорошо, так и поступим.

– Отлично… – протянула Фаина Ивановна. – Только надо будет маковым молоком, что ли, напоить девчонку, чтоб крик не подняла, когда ее уносить будем.

– И нужно, чтобы Ольга в это время тоже спала, – подсказал Андреянов. – И вообще, лучше устроить как-то так, чтобы девчонку будто бы украли. Цыгане, что ли…

– Да и очень запросто! – встрепенулась Фаина Ивановна. – Зинаида говорила, они в овраге костры жгут. Я еще велела ей присматривать, чтобы не шлялись тут всякие гадалки, да козу чтоб заперла в сарае, пока эти воры не уберутся.

– Цыгане, тетушка, коней крадут, а не коз! – хохотнул Андреянов. – А козу необходимо пасти. Там, где всегда… И Ольга, если не ошибаюсь, за ней иногда присматривала. Так что если она при этом заснет, а в это время девчонка вдруг исчезнет, нашей красавице не на кого будет пенять, только на себя. Ну, поищет, не найдет – и успокоится!

– Успокоится, – кивнула Фаина Ивановна и достала из кармана жакета портсигар. – Никуда не денется!

Москва, 1937

Незнакомец мигом оценил ситуацию и с настороженным видом шагнул к Ромашову:

– Позвольте ваши документы, гражданин.

Ромашов помедлил.

– Документы у вас в порядке? – принял еще более настороженный вид курносый.

Само собой, документы у Ромашова были в порядке, однако после посещения 18-го отделения милиции ему не очень хотелось трясти ими направо и налево. Он предпочел бы оставаться инкогнито.

Курносый насторожился уж вовсе в крайней степени и даже сунул руку под борт своего мешковатого пиджака.

Ромашов очень хорошо знал этот жест. Обычно это делают для того, чтобы выхватить пистолет. У него у самого был пистолет во внутреннем кармане куртки – небольшой удобный «ТК»[32]32
  «ТК» (Тульский, Коровина) – первый советский серийный самозарядный пистолет конструктора Коровина, принят на вооружение с 1927 года.


[Закрыть]. У курносого во внутреннем кармане лежал, очевидно, «наган», поэтому он и вынужден носить такой громоздкий пиджак.

В чем дело? Что происходит? С каких это пор обычный вопрос об адресе женщины вызывает такую реакцию у ее соседей и…

И в ту же минуту Ромашов понял, что происходит. Перед ним не сосед Марианны, а милиционер в штатском, оперативник!

«В ресторане на Садовой Самотечной женщину зарезал ревнивый любовник и сбежал, – словно бы зазвучал в его ушах усталый и сердитый голос майора Савченко. – Часть моих людей работает в ресторане, часть разбирается с соседями этой женщины…»

Вот те на! Да ведь это именно Марианну Артемьеву убил ревнивый любовник за полчаса до того, как посланные Ромашовым агенты расстреляли Грозу и его жену! А еще это значит, что Лиза никак не могла отдать Марианне детей. В то время как она звонила своей двоюродной сестре или мысленно звала ее на помощь, та была уже мертва.

Ромашов словно бы воочию увидел Марианну, ее волшебные черные глаза, буйное золото волос, дерзкий алый рот, услышал ее волнующий, порочный голос: испытал мгновенный ужас – но не от известия о смерти этой несравненной красавицы и владычицы его юношеских сновидений, а оттого, что теперь он совершенно не знает, где могут находиться дети Грозы и как их найти.

«Бамбуковое положение!» – как выразился бы отец Марианны.

Вот уж правда, что…

– Документы! – совсем уж свирепо рявкнул курносый оперативник и выхватил пистолет.

– Я – лейтенант госбезопасности, – сказал Ромашов. – Сейчас предъявлю служебное удостоверение.

И он сделал неосторожное движение, собираясь достать удостоверение из внутреннего кармана куртки.

– Руки вверх! – крикнул оперативник, приставляя пистолет к голове Ромашова и сноровисто охлопывая его грудь свободной рукой. – Ага!

И выдернул из-под борта куртки «ТК».

Валентина Ивановна и Надюша дружно ахнули.

– Руки подними, я сказал! – рявкнул ретивый милиционер.

«Как бы этот идиот не пристрелил меня от избытка служебного рвения! – подумал зло Ромашов. – Потом же обделается, когда все же увидит мое удостоверение. Или сам с перепугу застрелится!»

На лице милиционера выразилось несказанное изумление.

– Что ты сказал? – прошипел он с ненавистью. – Что ты сказал?!

– Ничего, – с искренним недоумением ответил Ромашов. – Я молчал.

– Вы слышали, что он сказал?! – заорал милиционер, поворачиваясь к Валентине Ивановне и Надюше, но те испуганно отшатнулись и заголосили:

– Ничего мы не слышали! Ничего!

– Да вы что, сговорились?! – яростно крикнул милиционер, и Ромашов невольно пожалел майора Савченко, который должен работать с такими нервными, да еще страдающими галлюцинациями сотрудниками.

И вдруг его поразила мысль, заставившая оцепенеть. Но она была слишком невероятна, чтобы в нее поверить. Этого просто не могло быть! Чтобы через столько лет… Через столько лет он вдруг вновь обрел то, чего некогда лишился?!

Надо было проверить догадку, которая могла бы изменить всю его судьбу, однако Ромашов вдруг ужасно испугался, что ничего не получится, и никак не мог заставить себя попробовать снова.

В эту минуту снова распахнулась дверь подъезда, и вышел немолодой хмурый человек – тоже в штатском, тоже в поношенном и мешковатом, однако с таким острым, цепким взглядом, что сразу угадывался милиционер, но, во-первых, старший по званию, а во-вторых, не взбалмошный идиот, как тот, курносый, а опытный, выдержанный и умный.

– Иди сюда, Пал Палыч, – азартно крикнул курносый.

Ромашов криво усмехнулся.

Пал Палыч, надо же…

Да. Бывает.

– Ты что к человеку пристал, Серегин? – спросил Пал Палыч миролюбиво.

– А вот что! – крикнул тот, показывая ромашовский «ТК».

– Документы предъявите, – попросил Пал Палыч, внимательно разглядывая Ромашова, но вдруг нахмурился, махнул Серегину: – Отставить! Я его знаю. Извините, товарищ лейтенант госбезопасности.

Сзади раздался какой-то треск.

Пал Палыч громко прыснул.

Ромашов обернулся и увидел Валентину Ивановну и Нюшу, спешно исчезавших из пределов видимости, – только сирень, через которую они спасались бегством, сердито трещала им вслед.

Он взглянул на Серегина и понял, что тот отчаянно завидует беглянкам. Он бы сейчас тоже не прочь… в кусты…

«Уже обделался, или это еще впереди?» – зло подумал Ромашов.

Серегин отпрянул с искаженным лицом.

– Вам товарищ майор рассказал про это убийство? – спросил Пал Палыч, и Ромашов понял, почему тот его узнал: это ведь именно Пал Палыч толкнул Ромашова, когда он стоял на крыльце отделения, а потом, наверное, оперативник зашел к своему начальнику – ну, Савченко и рассказал, кто его навещал.

Да, недолго майор держал слово! Впрочем, все равно пришлось бы удостоверение предъявлять…

А теперь надо уходить. Делать здесь больше нечего.

– Я когда-то знал отца гражданки Артемьевой, – сухо сказал Ромашов. – Вот и зашел узнать, как и что. След какой-нибудь есть?

– Да куча следов, – с досадой бросил Пал Палыч. – К ней столько мужиков таскалось, что не сосчитать. Всех за нос водила. Ну, найдем убийцу, конечно, спору нет.

– Конечно, – согласился Ромашов. – Спору нет! Удачи. Я пойду.

– Вы уж извините, если что не так, – с неловкостью сказал Пал Палыч. – Серегин у нас человек новый, его из Тамбова перевели. Очень старается, ну и… – Он смущенно кхекнул, развел руками.

Серегин стоял будто окаменелый, опустив глаза и поджав губы. Лица на нем не было. Было какое-то белое смазанное пятно, из которого торчало подобие очищенной картошки – его курносый нос.

– Да уж, как старается – это я видел, – холодно кивнул Ромашов. – Оружие мне отдайте.

Серегин деревянно вытянул руку с ромашовским «ТК».

«А вот арестовать его сейчас за попытку обезоружить сотрудника НКВД», – подумал Ромашов, пряча пистолет.

Серегин отпрянул и замер с вытаращенными глазами, издав какой-то задушенный стон.

– Не надо, товарищ лейтенант госбезопасности, – прохрипел Пал Палыч, – он же не знал…

Ромашов окинул обоих взглядом.

– Не пойму, о чем это вы, – бросил он напоследок – и ушел.

Зайдя за угол, привалился к стене дома. Его трясло, холодный пот выступил на лбу. Дело было вовсе не в тех неприятных минутах, пока он стоял под прицелом, хотя испугаться ретивого дурака Серегина мог кто угодно.

Он справился со страхом, но не удавалось справиться с надеждой!

«Неужели все вернулось? – думал смятенно. – Неужели вернулось все… нет, не все, но хоть что-то из того, чем я владел раньше? Погибли Гроза и Лиза, и это меня освободило, и я снова… Надо попробовать. Надо попробовать!»

Ромашов огляделся. К нему приближалась тоненькая девушка лет семнадцати, в полосатой футболочке, узкой юбке и выбеленных мелом тапочках, – шла, ежась от ветерка, радостно встречая чуть ли не первый по-настоящему теплый весенний день, шла, слабо улыбаясь, и мысли ее были где-то… где-то далеко…

Ромашов был почти невменяем от желания проверить догадку.

О чем бы таком подумать, чтобы она не могла сделать безразличный вид, чтобы ее так и вздернуло от этой его мысли!

Грязное ее проймет. Точно.

«Сука, куда бежишь, пошли ко мне, поваляемся…» – И все в таком же роде, самое мерзкое, самое сальное, самое оскорбительное!

Он думал и представлял эту чистенькую девочку распростертой прямо здесь, на тротуаре, и он делал с ней, что хотел, крича от возбуждения и наслаждения…

Девушка прошла мимо, даже не покосившись на Ромашова, и ее нежное белое личико осталось не обагренным краской жгучего стыда, а взгляд – таким же отрешенным и мечтательным.

Она ничего не услышала! Он не смог! Ничего не получилось!

Ромашов чувствовал стыд и отвращение к себе, как будто и в самом деле был с ней в постели, но позорно оскандалился.

Что это значит? Почему получилось там и не получается здесь?!

Худо было ему на душе, так худо, но когда вспомнилось, что Марианну убили, а он не знает, куда кинуться в поисках пропавших детей Грозы, да еще сегодня надо непременно явиться на службу, стало просто невыносимо.

Москва, 1918 год

В голову били чем-то тяжелым. Гроза вздрогнул от боли, попытался открыть глаза, но не смог. Постепенно понял, что бьют не молотом, а голосом. Голос был басистый, тяжелый, веский:

– Скоро этот режим падет! Предрекаю не я один! Ульянов – ничтожество. Просто встал во главе этой шайки.

– Не согласен, что Ульянов-Ленин – ничтожество, – произнес кто-то более мягким голосом. – Следует признать, что и он, и Троцкий – люди недюжинные. Идут к своей цели напролом, не пренебрегая никакими средствами. Если это и нахалы, то не рядовые, своего рода гении политического нахальства.

– Нахалы? Воля ваша, слишком уж вы осторожны в выражениях, Николай Александрович! – загремел уже не так размеренно бас. – Атаманы разбойников и убийц! А ваш к ним пиетет вызван, конечно, влиянием вашего свояка, этого товарища Артемьева? Кажется, он достиг в своей должности степеней известных?

– Мы с Артемьевым не видаемся, – неприязненно ответил тот, кого назвали Николаем Александровичем. – Он и с самого нашего знакомства был мне совершенно чужд: уже и тогда он пытался, так сказать, contra aquam remigare[33]33
  Грести против течения (лат.).


[Закрыть] и агитировал против государя. А теперь он мне еще пуще враг! Он жесток, у него cor plumbeum![34]34
  Свинцовое сердце (лат.).


[Закрыть] Если мы сойдемся друг против друга, мне не ждать пощады.

– Однако в вашем доме находила приют его дочь, эта кокотка-большевичка, как ее… Марианна, кажется?

Марианна?!

Гроза подскочил, открыл глаза.

И на миг даже о Марианне забыл, обнаружив себя в незнакомой комнатушке – низенькой, тесной, со скошенным потолком, с окошком, задернутым белыми шторками. Освещалась комнатушка лишь лампадкой под иконой, однако Гроза смог разглядеть небольшой стол с придвинутым к нему стулом. Над столом висела полка, уставленная книгами. В углу теснился узенький комод; над ним мерцало зеркало. Кровать, на которой полусидел Гроза, довершала обстановку.

Дверь была приоткрыта – оттуда и доносились громкие мужские голоса, перебивавшие друг друга.

Что-то тяжелое вдруг вскочило на кровать – Гроза чуть не завопил со страху. Оказалось, здоровенный черный кот! Плюхнулся в ногах, сверкнул зелеными глазами, зажмурился и замурлыкал, засыпая.

– Да что ж такое? – прошептал ошеломленный Гроза. – Где это я? Как я здесь оказался?!

Он напряг память. Сухаревка, мартовский день, Вальтер нашел отца, страх одиночества… Черное пальто какого-то высокого мужчины, с которым столкнулся Гроза… Письмо на снегу, фамилия «Трапезников» и адрес… Еще Гроза помнил, как повернулся и побрел по адресу, – а все остальное словно бы замело той мартовской вьюгой, которая пронизывала его насквозь.

Гроза решил встать, откинул одеяло и обнаружил, что на него надета длинная рубаха с завязками у горла и кальсоны. Все было ему велико, но рукава рубахи аккуратно подвернуты, как и штанины. И на ноги оказались напялены толстые, мягкие, вязанные из козьей шерсти, умопомрачительно теплые носки.

– Да куда ж я попал?! – воскликнул Гроза, но вдруг услышал, как за дверью поскрипывают половицы.

Кто-то шел к нему!

Гроза опрокинулся обратно на постель, потащил на себя одеяло, чтобы укрыться с головой и потихоньку подглядывать за человеком, который сюда войдет. Однако спрятаться под одеяло не удавалось: кот намертво придавил его край и уступать не собирался.

Как раз перед тем, как дверь открылась, Гроза плюхнулся на подушку, зажмурился, замер. Кот выбрал именно этот момент, чтобы подскочить с возмущенным мявом и удрать из комнаты.

– Тимофей! – раздался веселый громкий шепот. – Ты меня чуть с ног не сбил!

Гроза приоткрыл один глаз.

В дверях стояла девочка, держала свечу, аккуратно прикрывая пламя ладонью.

Гроза видел только маленький круглый подбородок и кружевной воротничок ее блузы или платья, остальное терялось в тени.

Девочка вошла, плотно закрыла дверь. Голоса мужчин словно отдалились, теперь они были едва слышны. Девочка осторожно наклонила свечу к Грозе и вскрикнула: воск капнул на его рубаху. Больно не было, но Гроза от неожиданности так и дернулся.

– Ага! – сказала девочка весело. – Я так и знала, что ты наконец-то проснулся.

Притворяться было глупо. Гроза открыл глаза.

– Слава богу, – улыбнулась девочка. – Три дня без памяти, да еще жар у тебя был – это ужас как нас напугало! Боялись, тиф. А ты, наверное, сильно замерз? Но я сразу на улицу выскочила, когда ты меня позвал! А ты лежал без памяти на нашем крыльце. Я тебя сразу вспомнила! Но как ты меня нашел?

Гроза слушал, как она тараторит, тупо смотрел на нее и моргал.

– Ты что, ничего не помнишь? – обеспокоенно взглянула на него девочка. – А меня помнишь?

Она подняла свечу повыше, и огонек отразился в больших зеленых глазах. Гроза увидел аккуратно заплетенные длинные русые косы, родинку возле улыбающихся губ…

Его даже в дрожь бросило от изумления!

– Это ты? Ты… тебя зовут Лиза Трапезникова?

– Ну да, конечно, – кивнула она, ставя свечку на комод и садясь на край кровати. – А тебя зовут Гроза. Странное имя, да? А кстати, почему тебя так зовут?

Теперь он мог разглядеть, что Лиза одета в просторную белую блузу и юбку в складочку. На блузу была наброшена меховая душегрейка без рукавов, на ногах какие-то мягкие чуни, которые делали ее шаги бесшумными. И если бы не заскрипели предательски половицы, Гроза не услышал бы, как она подкралась.

Он разглядывал Лизу – и воспоминания постепенно возвращались к нему.

Да, он в тот день добрался-таки до Солянки. Метельные вихри взвивались вокруг… Он разглядел на стене, покореженной пулями октябрьских боев, старорежимную жестяную табличку с надписью: «Домъ МКО, строенье 2».

Куда идти дальше, Гроза не знал. В каком номере живет Трапезников?

Электрический звонок, которым можно было вызвать швейцара, оказался выдран начисто. Окна нижнего этажа заколочены досками. Гроза попытался открыть дверь, но не смог. Он начал стучать, но руки его вдруг сделались так слабы, что еле двигались. Ноги подкашивались. Он привалился к двери и хрипло выдавил:

– Господин Трапезников… Марианна…

Однако Гроза и сам не слышал звука своего голоса. Он чувствовал себя слабым, как никогда. Наверное, заболел…

Он закрыл глаза, и вдруг лицо зеленоглазой девчонки возникло перед ним. Он вспомнил, как хотел напугать ее в театре «Крошка», как пытался бросить ей в лицо огонь, а потом раздумал. И вдруг, сам не зная почему, он позвал ее – не издавая ни звука, не шевеля губами, позвал всей силой души:

– Лиза! Лиза Трапезникова! Это я, Гроза! Выйди на крыльцо! Помоги мне!

От этого мысленного зова кровь вскипела в висках, боль стиснула голову и сердце, чудилось, остановилось.

Больше он не помнил ничего.

– Как же ты могла меня услышать? – недоверчиво спросил Гроза. – Я ведь кричал… не вслух.

– А показалось, ты орешь мне прямо в ухо! – усмехнулась Лиза. – Я даже сама закричала от неожиданности.

– Да ты что, я вообще ни слова не сказал, – изумленно пробормотал Гроза. – Я только подумал…

– Папа говорит, что я отличный медиум, – ответила Лиза.

– Кто? – не понял Гроза.

– Ну, я умею слышать мысли, – небрежно отмахнулась она.

– Как это? – тупо спросил Гроза.

Лиза пояснила:

– Ты думаешь, а я тебя слышу. Все очень просто. И тогда услышала твой мысленный крик. Мы с папой сразу побежали вниз, открыли дверь и увидели, что ты лежишь на крыльце. Я говорю: «Папа, да это же тот самый мальчик, про которого я тебе рассказывала!» И он на тебя посмотрел и тоже тебя узнал!

– Как узнал? – озадаченно спросил Гроза. – Он же меня ни разу не видел!

– Да ты же с ним столкнулся на улице! – воскликнула Лиза. – Забыл? И когда мы тебя подобрали на крыльце, в руке у тебя было письмо, ему адресованное! Наверное, он его уронил, а ты подобрал? Да? То есть ты пришел письмо вернуть? Но почему ты звал меня? Ты знал, что я тут живу? Откуда?

Она просто завалила Грозу своими вопросами, он еле дышал под их грудой!

– Мне сказал один городовой, – пробормотал он. – Я… мы… мы встретились около вашего дома, а там окна были завешаны и билетик с надписью: «Сдается внаем». Городовой спросил, чего я туда заглядываю, а я сказал, что видел тут собачку беленькую, ну, он и говорит, что хозяина сослали в Пермь, а дочка с ним уехала. А собачку отдала своей двоюродной сестре, Лизе Трапезниковой. Ну и…

Гроза запнулся, потому что не знал, что дальше говорить. Даже самому себе он не мог бы объяснить, почему, отчаянно желая увидеть Марианну, позвал на помощь Лизу?!

– А где она? – пробурчал Гроза.

– Кто? – хмуро спросила Лиза.

– Белоснежка ваша. Собачка.

– У Марианны, конечно, где же еще? – фыркнула Лиза. – А что?

– Ну так просто, посмотреть на нее хотел, – буркнул Гроза, чувствуя ужасную тоску.

– Ах вот что… – странным, насморочным каким-то голосом ответила Лиза. – На самом деле ты сюда пришел искать Марианну, так? А никакую не Белоснежку… Но Марианны здесь нет! Она сюда вообще не приходит! Она с большевиками связалась, так же, как дядя Витя, ее отец! Они в Питере живут, и Белоснежку туда же увезли!

– В Питер уехала? – растерянно пролепетал Гроза. – Совсем?..

– Совсем! – едко бросила Лиза. – И что ты теперь сделаешь? Сбежишь отсюда? Пойдешь ее искать? В Питер будешь пробираться?

– Кто это тут собрался в Питер? – раздался вдруг мягкий мужской голос.

Гроза и Лиза повернулись к двери, которая распахнулась, и на пороге появился какой-то человек с лампой в руках.

Он поставил лампу на комод рядом со свечой, подкрутил фитиль – и в комнате стало совсем светло.

Гроза ошеломленно разглядывал вошедшего. Он был очень высокий, довольно сутулый, с длинными седыми волосами и аккуратной бородкой.

– Все ушли? – спросила Лиза.

– К счастью, – усмехнулся седой. – Не то дошло бы до рукопашной.

Он засмеялся, но этот смех был недобрым.

Гроза насторожился.

Седой подошел поближе и наклонился над ним.

– Меня зовут Николай Александрович Трапезников, – сказал он. – А ты, насколько я понимаю, и есть Гроза nobilis?

– Какой? – тупо спросил тот.

– По-латыни – знаменитый, – весело объяснил Николай Александрович. – Известный, достославный, многократно прославленный.

– Я никакой не знаменитый, – промямлил Гроза, пытаясь вспомнить, где мог видеть Трапезникова раньше. Ну, что врезался в него, когда бежал с Сухаревки, это само собой, но было еще что-то.

Николай Александрович поглядел на него, сузив глаза, и вдруг у Грозы в сознании словно прошли одна за другой какие-то картины – в точности как в волшебном фонаре[35]35
  «Волшебный фонарь» – аппарат для проекции изображений, известный с XVII века, отдаленный предшественник кинематографа.


[Закрыть]!

Арбат, Маша, Готлиб, Вальтер, а еще – седой человек, примостившийся на раскладной трости. Он держит Грозу за руку, водит пальцем по его ладони и бормочет: «Так… Интересная ладонь! Вас ждет невероятная судьба! Вы достигнете огромного могущества… Но попадете в зависимость от очень жестоких людей. Вы обретете счастье в любви. У вас будет двое детей, но вы погибнете в расцвете сил, не дожив и до сорока. Вас убьют люди в черном».

Гроза взглянул на свою ладонь, потом на Николая Александровича:

– Это были вы?! Там, на Арбате?! Вы гадали по руке!

– Отлично! – похлопал в ладоши Трапезников, и Гроза увидел на его пальце тяжелый бронзовый перстень с какими-то буковками, вырезанными на печатке. – Ты принял мою подсказку! Оказывается, ты не только индуктор, но и медиум. То, что ты наделен мощными способностями к телепатии и внушению, мы с Лизой уже обнаружили. Однако надо развивать управление ими, а также навыки защиты от чужого воздействия. Излишне восприимчивый мозг может здорово подвести своего обладателя!

Гроза растерянно моргал. То, о чем говорил Николай Александрович Трапезников, напомнило ему разговоры с Вальтером. Почему всякие странные люди слетаются к Грозе, словно мухи на мед?!