Текст книги "Свои, родные, наши!"

– Что? – насторожилась Лиля.

Герман пожал плечами и быстро пошел к вешалке. Снял пальто, обмотал шею шарфом.

Лиле стало страшно.

– Нет, говори! – бросилась она за Германом. – Что – но? Я оставила страну, семью, Кирочку… Я здесь, чтобы быть с тобой! Я не понимаю, объяснись!

– Ну что – объяснись?! – раздраженно обернулся Герман. – Я хотел отомстить этой сволочи Камышеву – и отомстил. Я хотел, чтобы моя дочь жила в нормальной, цивилизованной стране, а не в «совке»! И она здесь!

– Отомстить?.. – растерянно повторила Лиля. – Подожди… а я?

– Ну что ты? – равнодушно взглянул на нее Герман. – Ну, как говорится, запретный плод сладок. А когда его срываешь с ветки, он теряет вкус. Вот так!

– Значит, пять лет назад я была для тебя запретный плод? – пробормотала Лиля.

Ей все казалось, что это какая-то шутка, что Герман не может так говорить, не может этого говорить всерьез! Вот сейчас он усмехнется: «Конечно, нет! Я люблю тебя!»

– Ну, в общем, – усмехнулся Герман, – да.

Лиля мгновение смотрела на него, думая только о том, как удержать слезы. Потом сглотнула тяжелый комок и спокойно сказала:

– Подлец.

Он не спорил, пожал плечами…

– Подлец!

Лиля бросилась к лестнице, ведущей на второй этаж. Надо скорей собрать вещи.

– Мы немедленно съезжаем отсюда, – твердила она. – Я пойду в посольство, буду просить… они не могут меня не пустить!

Голос ее оборвался рыданием.

Глянула вниз.

Герман презрительно смотрел на нее:

– Куда ты поедешь? Кто тебя пустит туда? Товарищи – они предателей не прощают. Все. Теперь ваш дом здесь. А родина – там.

Лиля схватилась за горло, чувствуя, что начинает задыхаться от ужаса. И все же хватило сил крикнуть:

– Если ты еще раз появишься в нашей с Аришкой жизни, я немедленно вызову полицию. Ты понял?!

Герман только засмеялся снизу: наверное, так бесы смеются из преисподних бездн над грешниками, которых искусили несбыточной мечтой – и бросили в тот миг, когда до ее исполнения оставался только миг.

Герман вышел.

Лиля упала на диван и громко, отчаянно заплакала.

В соседней комнате старательно била в барабан Аришка:

 
Старый барабанщик,
Старый барабанщик,
Старый барабанщик
Крепко спал…
 

* * *

Шло время. Дни, недели и месяцы, которые как-то незаметно складывались в годы…

С Катериной поссориться Кире так и не удалось. Она то и дело заявлялась в Дом с лилиями и донимала Киру болтовней. Рассказывала о том, как идут дела в институте (она училась на факультете иностранных языков, в просторечии – инязе, причем училась очень старательно), о том, что иногда ей удается познакомиться с иностранцами, которые по тем или иным делам приезжают в Ветровск, о курсах для гидов, на которые бегает без отрыва от учебы… Иногда начинала ворчать, что из-за «твоей мамаши» не только у отца вышли неприятности, но и у самой Катерины: ей не дают работы с группами иностранцев, блат нужен! Правда, на «твою мамашу» Катя жаловаться больше не рисковала, после того как Кира в очередной раз выгнала ее вон. Да, точно так же она выгнала из своей жизни и маму, но осуждать ее с кем бы то ни было не собиралась!

Катерина смирилась и злословить перестала. Иногда она даже оставалась ночевать у Киры и, по всему видно, лелеяла мечту снова вернуться сюда жить. Кира ей не предлагала, но принимала охотно. С Катериной было веселей.

Бабушка, Таисия Александровна, и Дементий Харитонович, которого Кира с детских лет звала дедулей, ее понимали: о маме разговоров не заводили. С другим дедушкой, Михаилом Ивановичем, они в последнее время не общались, потому что он подписал какую-то бумагу против мамы. Кира толком не понимала, в чем там дело, но спрашивать не хотела, чтобы зря не расстраиваться. А Кира общалась с дедушкой Говоровым: он часто приезжал в Дом с лилиями, держал там кое-какие свои бумаги, «работал в тишине и покое», как он это называл. Но о маме не говорил ни слова. И дедуля с бабулей о ней молчали, словно мамы и не было вообще на свете, только знай ворчали, что Кира похоронила себя в четырех стенах, а Дом с лилиями – дом непростой, он хочешь не хочешь, а отравляет своим духом.

От бабушки Кира тогда впервые услышала старинное предание о том, как первый хозяин этого дома (давно, еще до революции!) застал свою жену с любовником и убил этого человека, а жена его с горя покончила с собой в мансарде, так муж там ее и замуровал, ну, вот она перед смертью и прокляла весь дом, всех его будущих обитателей и, главное, обитательниц: якобы ни одна из них счастлива в любви не будет.

И что? Все именно так и вышло, судя по рассказам о прошлом! Кто там был счастлив, в этом доме? Да никто, в том числе мама. И вот теперь – Кира…

Но уезжать она оттуда все-таки не хотела. Ни за что!

Однажды Кира нечаянно проговорилась об этой истории Катерине – но та поддержала бабулю Таисию Александровну:

– Как ты еще тут с ума не сошла одна, не понимаю! Дед то приедет, то нет. Небось даже этому призраку твоему тут скучно. Ему и попугать некого, кроме тебя. Но знаешь что? Давай лучше мы ее напугаем, ну, эту призрачную тетку! Мне в кои-то веки разрешили поработать с американцами, студентами и аспирантами, они здесь на Новый год застряли. Ну сама посуди, не в общаге же им праздновать. Давай пригласим их сюда. И еще нескольких человек наших для компании. Ну давай, Кирка, ну что тебе стоит, ну, сестричка, родненькая!

Против этого слова Кира не смогла устоять. Ей так хотелось быть кому-то родной… особенно теперь, когда ее бросила мама и даже поговорить о ней невозможно!

Вот так и вышло, что в ночь накануне 1985 года в Доме с лилиями было невероятно весело! Только слишком шумно, по мнению Киры. И очень уж многолюдно.

Стол накрыли совместными усилиями, все как-то мигом напились, но не злобно, не противно, а забавно, задорно и весело. Магнитофон надрывался, телевизор пытался его перекричать, все без передышки танцевали, пели, до праздничной полночи оставалось всего ничего, и Кира в этой суматохе едва не забыла позвонить бабуле и дедуле, а также дедушке Говорову, чтобы поздравить их.

Она улизнула в кабинет, чтобы поговорить с этими самыми близкими ей людьми без помех, да и передохнуть от непривычного шума, – и очень удивилась, когда обнаружила там какого-то незнакомого молодого человека, сидящего в уголке дивана и рассеянно листающего старый журнал.

Конечно, он явился в компании Катиных друзей, но Кира забыла, как его зовут.

– А вы кто? – растерянно спросила она.

Парень – стройный, очень хорошо одетый, с тонкими чертами лица – встал:

– Я – Эндрю Джеймс, аспирант Принстонского университета.

Ну, понятно. С первого звука слышно, что иностранец. Хотя говорит по-русски свободно, акцент не такой уж и сильный.

– Почему вы здесь?

– Я здесь на языковой практике. Наш гид, Кэтрин Камышева, пригласила нас на вечеринку, – ответил Эндрю.

Вообще-то Кира о другом спрашивала. Она имела в виду – почему он сидит один в кабинете и листает какой-то журнал, когда все веселятся, – но тут же подумала: наверное, у него, так же как у нее, разболелась голова от крика, музыки и гомона.

И еще подумала: симпатичный парень…

– Понятно, – кивнула она и протянула ему руку. – Катя – моя сестра. Я – Кира. А почему вы не танцуете?

– А вы? – спросил Эндрю.

– Да я там почти никого не знаю, – призналась Кира. – Я вообще привыкла встречать Новый год с бабушкой и дедушкой. Вот пришла позвонить, их поздравить. Ведь через пять минут уже Новый год!

– Через пять минут уже Новый год?! – смешно ужаснулся Эндрю. – Так почему мы здесь? Пойдемте встречать Новый год! А потом позвоните.

Он так улыбался, что Кире стало почему-то ужасно весело. Правда, очень симпатичный парень…

Ей было невдомек, что за минуту до ее прихода «очень симпатичный парень» пытался открыть сейф, стоящий в углу кабинета. Кира едва не поймала его на месте преступления, вот он и торопился ее увести. А впрочем, девушка ему понравилась. Высокая, большеглазая, спокойная, застенчивая, с прекрасными вьющимися волосами, она ничуть не походила на сестру, эту вульгарную и крикливую Кэтрин. Та очень настойчиво и почти неприлично обхаживала Эндрю… А заодно и других молодых американцев. Такое впечатление, что ей все равно, кого из них затащить в постель. Может быть, она коллекционирует иностранцев в своей постели? Эндрю подумал бы, что Кэтрин работает по заданию всевидящего КГБ, однако вряд ли: слишком уж глупа и проста, хоть изображает из себя невесть что.

А эту Киру он и сам с удовольствием затащил бы в постель, уж очень миленькая. Ну, для начала он с ней потанцует, а потом… У него еще есть дела в России, важные дела, однако среди них вполне найдется место для приятной любовной интрижки. Тем более – с девушкой, которая живет в этом доме… К этому дому у Эндрю был особенный интерес.

Эндрю и Кира пошли в гостиную, и в это время из-за угла выглянул и посмотрел им вслед еще один гость. Звали его Егор Ковалев, и он дорого дал бы за то, чтобы узнать, зачем и почему этот американец уединился в кабинете. Кое-какие предположения у Егора были, однако проверить их помешала эта хорошенькая девушка. Если бы Егор не затесался в эту шумную компанию по долгу службы и не вынужден был следить за каждым шагом обаятельного американца, он и сам бы с удовольствием повел танцевать прелестную сестру Катерины Камышевой.

Один из приятелей Егора как-то раз сделал вывод из своего бурного любовного прошлого: «Все Катерины – шлюхи». Катерина Камышева под это определение вполне подходила. Просто удивительно, что у нее такая милая и скромная сестра! Впрочем, насколько знал Егор, у них разные матери, настолько разные, что одна живет в какой-то деревне Тюменской области, а другая сбежала в Лондон. Теоретически с этой Кирой надо быть поосторожней, однако она может оказаться полезной в том деле, которым занят сейчас Егор…

С этими мыслями он вошел в гостиную, взял бокал шампанского, рассеянно чокнулся к кем-то – с Новым годом! – а сам не сводил глаз с Киры и Эндрю и прислушивался к их разговору.

– С Новым годом, Кира, – сказал американец и быстро поцеловал ее в щеку. Увидев, как она испуганно вытаращила глаза, засмеялся: – А по русской традиции мы вообще должны три раза целоваться.

– Издеваетесь? – смущенно засмеялась Кира. – Мы едва знакомы!

– Но если мы потанцуем, будем вообще хорошими знакомыми! – сказал Эндрю и закружил ее в танце.

Егор смотрел исподлобья, то улыбаясь, то хмурясь.

– Зараза малолетняя, американца охомутала, – вдруг раздался рядом недовольный голос, и он увидел Катю. – Все мужиков ей мало.

Судя по тому, что знал о Катерине Камышевой Егор, «мужиков мало» было именно ей, а Кира вела чуть ли не затворнический образ жизни.

Внезапно Катя выхватила из его рук бокал, поставила на столик и повела танцевать, однако недалеко дошла, только до Эндрю и Киры:

– Друзья, разрешите разбить вашу горячую парочку! Русский обычай!

И с присущей ей раскованностью, которую Егор назвал бы наглостью, она втиснулась в объятия Эндрю, у которого откровенно вытянулось лицо. Ну а Егору досталась Кира.

Против этого он ровно ничего не имел!

В отличие, похоже, от Киры. Она смотрела на него, как на пустое место!

– Я Егор, – начал было он, однако Кира нахально бросила:

– Наш Егорка – богатырь, на носу вскочил волдырь!

Он опешил, в первую минуту разозлился:

– Очень по-взрослому!

А Кира убежала, только в дверях обернулась и показала язык. Тогда ему стало смешно. И вся злость прошла.

Ну и девчонка! Просто прелесть!

А Кира скрылась в кабинете и наконец-то дозвонилась до своих. Поздравила их, выслушала все нежные слова, которые были сказаны ей…

Она еще разговаривала, когда вошла Катя. Хмурая, злющая! И, едва дождавшись, когда Кира положит трубку, выпалила:

– Значит, так! Об Эндрю можешь даже не мечтать! Забыла этот персонаж, он мой!

– В каком смысле? – тихо спросила Кира. – У вас что, уже что-то было?

– Будет! – уверенно кивнула Катя и с пьяной откровенностью сообщила: – Короче, я хочу за него замуж выйти и свалить отсюда. Как мамка твоя. – Вздохнула завистливо: – Умная она все-таки была. Я вот раньше этого не могла понять, а она, наверное, сейчас как сыр в масле катается!

– Ну, дерзай! – сердито сказала Кира и вышла из кабинета.

В гостиной по-прежнему танцевали, и Эндрю растерянно оглядывался… Может, Катю ищет. А может, Киру? Да не все ли ей равно? Не нужен ей Эндрю. И этот… Егорка-богатырь тоже не нужен, и вся эта компания. Ей нужна…

Она свернула в маленькую боковушку, встала там за дверью – тихо-тихо.

И тихонько прошептала:

– Мамочка, с Новым годом. Как ты там?..

Но тотчас представила ее: вот она рядом со своим любимым Германом, рядом Аришка, им хорошо, им весело, мама смеется, она счастлива, пьет шампанское – и больше никто ей не нужен, тем более – какая-то там брошенная в России Кира!

Сердце снова ожесточилось. И Кира выскочила в гостиную, где надрывалась музыка и мельтешили танцующие пары, – чтобы не расплакаться, чтобы прогнать из сердца, из глаз это мучительное видение: ее счастливая мама, которой совершенно не нужна дочь!

Она была бы потрясена, увидев сейчас Лилю…

* * *

Новый год Лиля встречала одна в крохотной комнатке под самой крышей – на седьмом этаже – старого дома в одном из самых дешевых районов Лондона. Это было все, что она теперь могла себе позволить. Лестница, которая вела в эту квартирку, была такая крутая, что Аришка плакала, когда они по ней впервые поднимались (в этом доме не было лифта), волоча на себе чемоданы, и просила:

– Давай вернемся домой, к папе…

Лиля понимала, что она говорит не о Германе, а о Родионе, однако ни к тому, ни к другому обратной дороги им не было.

Герман оказался прав: все хождения Лили в советское посольство, ее многочисленные письма, прошения и мольбы оказались напрасными. Обращались с ней очень вежливо, однако с таким ледяным презрением, что Лиля, конечно, давно бросила бы обивать посольские пороги, когда б не знала, что и холод этот, и презрение, и почти отталкивающую вежливость она заслужила. Она сама виновата во всем!

Теперь Лиля не понимала, какая злая сила помутила ей голову, почему она – как избалованная девчонка надоевшую куклу! – отбросила от себя Родину и все, что было воплощено в этом слове – Родина. Какой мелочью казалось ей все это: дом, семья, родители, сам мир, в котором она прожила всю жизнь, – по сравнению с тем мгновенным ослеплением, которое овладело ею при виде Германа! И вот морок развеялся. Да так плебейски-пошло, оскорбительно, унизительно! И Лиля осталась, как та переборчивая старуха, у разбитого корыта.

Вместо корыта у нее была крошечная сидячая ванна, настолько проржавевшая за годы своего многотрудного существования, что отмыть ее добела оказалось невозможно никакими чистящими и моющими средствами, да и к тому же лишних денег на все эти средства не было. Лиля часто вспоминала те несколько месяцев довольно скудной жизни, которую вели они с Родионом в общежитии. Конечно, вечно не хватало денег, но их всегда можно было перехватить у кого-нибудь из подружек-соседок, занять у них соли, луку, картошки или стирального порошка. Помогала мама (когда Лиля соизволила подружиться с ней!), ну и всегда оставалась тайная надежда: если станет совсем уж трудно, можно вернуться домой.

Теперь ей приходилось рассчитывать только на себя, только на те скудные деньги, которые она получала как пособие для эмигрантов.

К лестнице они с Аришкой в конце концов привыкли так же, как привыкли к убожеству обстановки меблированной комнаты, которую снимали. Когда-то давным-давно Лиля удивлялась, что это за штука такая: меблированные комнаты. То ли у Достоевского, то ли у Чехова в таких комнатах жили герои их произведений. Иногда она вспоминала похожую на гроб комнатку Раскольникова… Этот призрак маячил перед ней постоянно – призрак, который вполне мог воплотиться в явь, если закончатся деньги. Чтобы не впасть в полную и полнейшую жуткую нищету, Лиля однажды даже продала волосы. Ну да, увидела около какого-то салона объявление, зашла – и без малейшего сожаления дала остричь свою роскошную косу. Денег дали довольно много, целую гинею![4]4
  Гинея – 21 фунт стерлингов, денежной единицы Великобритании.


[Закрыть] Коса их с Аришкой здорово выручила… правда, продать ее было можно только один раз. Лилю порадовали не только эти деньги, но и то, что короткая стрижка оказалась ей неожиданно к лицу. Как ни странно, волосы начали виться и почему-то потемнели, утратили свой мягкий золотистый оттенок и ударились даже в рыжину. Впрочем, Лиля по этому поводу никак не переживала. Было море других поводов для переживаний!

В конце концов ей повезло устроиться в ресторан посудомойкой. С деньгами стало самую капельку посвободней, тем более что у Германа, видимо, остались какие-то остатки совести – и он начал предлагать деньги, а когда Лиля отказалась, разорался, что не позволит своей дочери умереть с голоду.

До смерти было еще далеко, но сводить концы с концами удавалось порою с трудом! Если Лиля покупала на какой-нибудь распродаже (в Лондоне довольно часто распродавали вещи из снесенных домов, оставленные хозяевами, и это стоило буквально гроши, то есть пенсы) настольную лампу, покрывало, постельное белье или еще какую-то мелочь, чтобы хоть чуть-чуть приукрасить меблированную конуру, в которой они жили, их бюджету это еще долго аукалось.

И все-таки один раз, когда ей попалась старенькая пишущая машинка – без футляра, с западающими клавишами, – Лиля купила ее немедленно. Тот писательский зуд, который начал мучить ее еще дома, здесь пробудился – и не собирался униматься. Впрочем, Лиля его не слишком унимала: это было такое счастье – писать, хоть в мечтах возвращаться в любимый мир той, другой жизни…

В конце концов Лиля согласилась, чтобы Герман оплачивал школу для Аришки: скромную, но неплохую частную школу. В муниципальные, то есть бесплатные, школы принимали самую отпетую, хулиганистую бедноту, причем бедноту черную и цветную (Лондон был наводнен беглецами из бывших колоний некогда Великой Британии). К тому же ближайшая такая школа располагалась довольно далеко от дома, а транспорт был в Лондоне очень дорог – так же, как и услуги сапожников: обувь на Аришке ну просто горела…

При частной школе имелось то, что называлось в Союзе группой продленного дня, а здесь – дневным лагерем: в этом лагере детей кормили обедом, развлекали, помогали делать уроки. Английский язык Аришки, которому ее начал учить Герман еще в ту пору, когда они только начали жить вместе, улучшался не по дням, а по часам, она то и дело вставляла в русскую речь английские слова, их становилось все больше, и если поначалу Лиля этому только радовалась, то теперь стала пугаться: а сможет ли Аришка вернуться к родному языку потом, когда они с ней возвратятся домой, в Советский Союз?

Но оставался главный вопрос: смогут ли они возвратиться? Не пора ли перестать лелеять напрасные надежды и не мешать дочери приспособиться к жизни в этой чужой, но такой интересной для нее стране, где у девочки появлялось все больше друзей?..

Одна из таких новых подруг пригласила Аришку встречать Новый год в ее семье, где было трое детей, и все – девочки разного возраста. Они жили в огромном неуклюжем, но очень уютном доме в районе под названием Сохо, о котором Лиля только у Голсуорси раньше читала, и она, конечно, отпустила дочь. Хотя для англичан главный праздник – Рождество, 25 декабря, Новый год тоже праздновали, и уж, наверное, там, у этих Бронте (Лилю умиляло, что новые Аришкины подружки носят фамилии знаменитых писательниц, романами которых она когда-то зачитывалась), и елка будет пороскошней, и стол побогаче, чем у нее.

Собственно, никакой еды, кроме сыра и колбасы, она для себя не приготовила: нашла в ближнем супермаркете – огромном, пугающе-огромном и богатом магазине, где можно было купить все, от яблока до велосипеда! – сыр, больше всего похожий на ее любимый «Российский» (смешнее всего, что это оказался самый дешевый сорт швейцарского сыра), и колбасу, напоминающую дефицитный сервелат (конечно, там, дома, он вовсе не был дефицитом на столе семейства Говоровых-Камышевых!), тоненько нарезала, красиво разложила на тарелке – и таскала по кусочку, любуясь на несколько серебристых шаров, подаренных Аришке Германом и украсивших искусственную елочку.

Искусственная елка! Глядя на нее, Лиля вспоминала громадную ель, росшую перед Домом с лилиями, которую в конце декабря украшали разноцветными игрушками, но ярче серебряной канители блестел и искрился снег, который всегда выпадал точно в новогоднюю ночь.

Она посмотрела в окно и вздохнула: шел проливной дождь, стекла мокрые…

Дождь 31 декабря! И так каждый год…

Посмотрела на маленький будильник. Без минуты двенадцать, чуть не пропустила время. Телевизор включать не хотелось: здесь не дождешься праздничного «Голубого огонька» и приветственной речи главы государства. По всем каналам, конечно, идут музыкальные программы, но сейчас Лиле хотелось слышать только русскую речь и русскую музыку, видеть только русские лица.

Она налила в бокал дешевого белого вина – самого дешевого, какое только могла купить, шампанское было не по карману, и бокал был простенький… ну да неважно! – и с надеждой взглянула на свое отражение в большом серебристом елочном шаре:

– Новый год! Принеси мне, пожалуйста, хоть капельку счастья…

Чокнулась с шаром, который ответил неожиданно-прекрасным хрустальным звоном, и выпила свое кислое, унылое вино до дна.

Раньше, бывало, вино веселило ее, а теперь повело в тоску. Лиля сидела, подпершись, бездумно глядя в серебряный бок шара, видя в нем свое печальное – и в то же время исполненное безумной надежды на счастье лицо, как вдруг раздался звонок в дверь.

Лиля подхватилась, протерла начавшиеся слипаться глаза и бросилась к двери.

Она никого не ждет, но не все ли равно, кто там, за дверью, даже если он случайно ошибся адресом? Кто бы ни был – пусть хоть на минуточку развеет ее одиночество, ее тоскучую тоску!

– Who is here? – привычно спросила по-английски – и схватилась за горло, услышав в ответ – услышав по-русски! – веселое:

– Дед Мороз!

Голос показался знакомым.

Лиля распахнула дверь и ахнула:

– Сережа!

Он… в самом деле! Настоящий, живой Сережа Морозов с бутылкой шампанского – «Советского шампанского»!!! – в руках.

Лиля смотрела на него – и не могла насмотреться.

– Сережа!

И он тоже – застыл у порога, словно не решался перешагнуть его, словно ему, как и Лиле, довольно было просто стоять – и смотреть, словно они еще не насмотрелись друг на друга за ту жизнь, в которой они были рядом и которая была, оказывается, такой счастливой!

– Разрешите! – чей-то хриплый голос развеял блаженное оцепенение, в котором они оба пребывали.

Герман!

Почему он пришел вместе с Сергеем? А, ну да… они же знакомы. И когда-то именно Сергей привез Лиле письмо Германа, которое и стало причиной всех ее бед. То письмо, которое было первым шагом его мести Родиону Камышеву, а ведь Лиля думала, она-то думала…

Ладно. Это мерзкое прошлое, о котором надо забыть!

– Что же гостей за дверью держите? – ухмыльнулся Герман, видя растерянность Лили.

Впрочем, она тотчас овладела собой.

– Сережа, ты проходи, а Герман идет по своим делам, – сказала решительно.

– Ну почему? – возмутился тот.

– Потому что Аришки нет, и тебе делать здесь совершенно нечего.

– Вот как получается? Любить – так любить, а ненавидеть – тоже на полную катушку? – ернически расхохотался Герман, но Лиля не слушала: втащив Сергея за рукав в прихожую, захлопнула дверь перед самым носом Арефьева.

Он несколько раз дернул за ручку, позвонил, даже пнул дверь раздраженно, но потом все же ушел.

– Ты не работаешь? – спросил Сергей, оглядывая скудный стол, за который усадила его Лиля.

– Работала, – со вздохом призналась она. – До вчерашнего дня. В ресторане посуду мыла. А сегодня сказали, что ресторан обанкротился, просят на работу больше не выходить. Вот так и вляпалась твоя Карамелька по самые уши, как последняя дура!

Ей так давно хотелось хоть кому-нибудь пожаловаться… Как же хорошо, как же здорово, что он пришел, Сережа!

– Не заводись, – ласково улыбнулся он. – Что ты сразу – дура-то?

– Ну как не заводиться? В Союз обратно не пускают, даже разговаривать не хотят. И вот я в чужой стране, с маленьким ребенком на руках, без языка, без работы… Конечно, дура! Бросила все ради любви…

– Бывает! – улыбнулся Сергей, разливая шампанское по бокалам: – Ну что? Выпьем за нашу с тобой невозможную любовь!

Они чокнулись и засмеялись.

Все-таки кое-что Кира угадала. Лиля пила шампанское, смеялась и была сейчас почти счастлива!

* * *

К изумлению Киры, Эндрю появился снова, и буквально на другой день. Он ждал ее около института, такой смешной в нелепо сидящей на нем шапке-ушанке, замотанный по самого носа в шарф, в куцем пальтеце – и с розой в руках, что Кира как начала смеяться, так и не могла остановиться.

Еще больше она развеселилась, когда вдруг увидела неподалеку автомобиль, около которого стоял не кто иной, как Егор Ковалев, и смотрел, насмешливо прищурясь.

У него были удивительно длинные ресницы, Кира это как-то вдруг заметила…

Вот это да! Он что, тоже приехал встретить Киру, но просто опоздал? Эндрю оказался проворней? Вот это да… никто и никогда не бегал за Кирой, а тут сразу двое!

Хотя Катя ведь предупреждала, чтобы Кира забыла про Эндрю. Но как его забудешь, если он сам пришел, и принес розу – красную, между прочим! – и бормочет что-то о том, как ему нравится Кира, а с Катей у него ничего не может быть, потому что есть Кира… и он не только замерз, но и есть хочет, а потому не знает ли Кира хороший ресторан, в который он может ее пригласить?

– Конечно! – громко сказала Кира (так, чтобы слышал Егор… почему-то ей было очень важно, чтобы он слышал и видел все!). – Я очень люблю рестораны!

И повела Эндрю к своей машине – это был подарок дедушки Говорова на прошлый день рождения.

Егор смотрел вслед, прищурившись, с какой-то странной улыбкой.

«Ревнует!» – решила Кира и страшно обрадовалась. Было очень приятно, что Егор может ее ревновать.

На самом деле, Егор нравился ей куда больше, чем Эндрю, но она не собиралась в этом никому признаваться, даже себе!

* * *

После Нового года Сергей стал к Лиле захаживать запросто. Однажды принес два огромных пакета с продуктами и деньги. Она начала было возмущенно отказываться, но, когда он пригрозил все выбросить, продукты взяла. И даже форель, принесенную им, пожарила!

Потом Сергей сварил кофе, и Лиля поразилась, до чего он был вкусный.

– Я вообще многое умею, – похвастался Сергей. – Я же практически всю жизнь холостяк, за исключением одного месяца. Но ты знаешь, хватило с головой!

– Ну а сейчас? У тебя никого нет? – спросила Лиля с самым незаинтересованным видом, на который только была способна.

– Почему? – пожал плечами Сергей. – Есть.

Кофе почему-то стал очень горьким. Ах да, Сергей же говорил, что его варят с перцем – по какому-то восточному рецепту. Наверное, переложил перца!

Лиля отставила почти полную чашку.

– Я вообще не муж, а мечта каждой женщины, – усмехнулся Сергей. – Практически капитан дальнего плавания. Никогда дома не бываю. Все езжу, езжу, езжу… Вот и здесь спецкором «Литературки» тружусь. Кстати, я смотрю, и тебя в литературу потянуло?

Ну, конечно, он не мог не заметить машинку!

Подошел, выкрутил из каретки лист…

– «И когда солнце заискрилось в лепестках, я открыла окно и увидела свою волшебную фею…» – с выражением продекламировал Сергей.

– Не читай! – Лиля смущенно вскочила. – Это что-то вроде дневника. Когда-то мой доктор сказал мне: «Если будут на душе кошки скрести, садись и пиши». Вот я и пишу, вспоминаю… детство, юность, семью…

– А меня? – настороженно спросил Сергей.

– Ну и тебя, к сожалению, – засмеялась Лиля. – Дом с лилиями… в общем, все, и плохое, и хорошее. И знаешь, Сережа… конечно, многого я раньше не ценила. Много ошибок наделала.

Сергей глянул исподлобья, понимающе, но не ответил: оглядел стол и, заметив пачку листов, покрытых машинописью, взял ее:

– Это рукопись? Разрешишь, я возьму почитаю? Если вещь стоящая, будем публиковать.

– Ты что, шутишь? – изумилась Лиля. – Где публиковать? В Союзе нельзя, а здесь… ну, здесь – это вообще нереально!

– Стоп! – успокаивающе поднял руку Сергей. – Откуда такой пессимизм? У меня есть знакомства в лондонских издательских кругах, так что все возможно. Ты лучше думай над названием книги.

– А что тут думать? – Лиля пожала плечами. – Давай назовем «Дом с лилиями»!

– Годится, – задумчиво сказал Сергей.

* * *

После Нового года Михаил Иванович простудился, был на больничном и переехал в Дом с лилиями. Кира была очень этому рада. Она всегда знала, что дед ее очень любит, но однажды ее ждал необыкновенный сюрприз: Михаил Иванович сообщил, что переоформил все документы, так что дом теперь принадлежит ей.

Кира сначала не обрадовалась, а испугалась:

– Тебя что, снова сердце беспокоит?!

Но дед так дурашливо запел:

– Сердце, тебе не хочется покоя! – что все страхи Киры мигом прошли.

Она стала хохотать, Михаил Иванович вторил ей, но их прервал телефонный звонок.

Кира взяла трубку – и ахнула:

– Егор!..

Услышав его голос, она подумала, что сегодня день особенный. Сплошные сюрпризы, и какие потрясающие! Подарок деда… теперь этот звонок. А главное, что Егор предложил встретиться!

Как она ждала этого, как мечтала… и вот…

Однако все же хватило сил пококетничать, сделать вид, что не очень-то и хотелось сломя голову бежать на свидание. Может, придет, может, нет…

Дед поглядывал испытующе, ухмылялся, но ничего не говорил.

В конце концов Егор сам за ней приехал. А когда стали решать, отправиться в кино или в кафе, а может быть, и туда, и туда, он вдруг попросил ее зайти вместе с ним к одному его старшему товарищу, который давно слышал о Кире и очень хочет с ней познакомиться.

Кира удивилась. Но ничего плохого в голову не пришло. «Может, он хочет меня этому товарищу показать, чтобы получить его одобрение? – подумала весело. – Ну что же, пусть показывает. Нам скрывать нечего!»

Внимание красивого, уверенного в себе парня – нет, мужчины, ведь Егор был лет на десять старше ее! – необычайно льстило. Во-первых, это не какой-то там мальчишка с их курса. Однокурсники казались Кире какими-то несмышлеными детишками. Во-вторых, это не какой-то там американец, который крутит не то с тобой, не то с твоей сестрицей. Егору нужна только Кира, вон как прилип с первой встречи! В-третьих… ну он просто очень нравился ей. Очень! И даже раза два приснился.

Эти его серые глаза и длинные ресницы, они ей просто покоя не давали! Эндрю – просто симпатичный, а Егор – по-настоящему красивый. И мужественный необыкновенно…

У Киры голова кружилась от радости, от предчувствия счастья, чего-то нового, восхитительного, небывалого!