Текст книги "Ведьмин коготь"

В просторных залах Дома культуры раньше располагались многочисленные студии и кружки, но потом владельцы, успевшие каким-то образом приватизировать историческое здание в те же пресловутые девяностые, все их выдворили за малой доходностью, а в освободившихся залах устраивали разнообразные выставки-продажи, доход от которых был, конечно, неизмеримо выше. Однако антикварный салон существовал здесь многие годы – не то давал хорошие деньги, не то кто-то из хозяев здания был также и совладельцем салона.

Женя ради маскировки побродила по маленькому уютному магазинчику, в котором стоял тот особый запах, который источают старые книги и старые вещи. Смотрела на витрины, ничего не видя от волнения. Выждала, пока в зальчике не осталось ни одного покупателя, и обратилась к стоявшему за прилавком невысокому и очень плотному черноволосому человеку, похожему на азербайджанца, одетому во все черное: полотняная рубашка, полотняные летние брюки, очень элегантно!

– Извините, можно мне увидеть Алика Фрунзевича?

– Это я, – кивнул тот. – А что вам угодно? Интересуетесь мемуарными манускриптами? У нас есть кое-что, что обязательно привлечет ваше внимание…

Женя тупо уставилась на него. Мемуарные манускрипты, Боже ты мой! С чего этот человек взял, что они ей интересны?! За какую-нибудь букинистку принял ее, что ли, за знатока старинных книг? Мимо…

– Да нет, – промямлила Женя, – меня интересуют золотые царские червонцы.

Черные, очень густые и прямые, сросшиеся на переносице брови Алика Фрунзевича вдруг изогнулись забавными домиками:

– А почему вы решили, что они у меня есть?

– Понимаете, – бормотала Женя, чувствуя себя совершенно по-дурацки под его насмешливо-проницательным взглядом, – мне позвонил один знакомый и сказал, будто у него есть немалое количество золотых червонцев, но он намерен их отнести в ваш салон. Он знает, что мой отец ими интересуется… Я попросила его продать мне хотя бы один, но он отказался: дескать, в салоне ему дадут больше, чем я, поэтому он их сегодня сдаст, а… а я могу уже там, то есть тут, купить. Вот я и хочу узнать, приносил он сегодня их или нет.

– Та-ак, – протянул Алик Фрунзевич, – а этого человека, случайно, не Михаилом Назаровым зовут?

– Ну да, – вскинулась Женя. – Значит, он все-таки приходил?!

– Извините, конечно, а вы не бывшая его жена? – вдруг сказал Алик Фрунзевич. – Вас Евгенией, если не ошибаюсь, зовут? Я вас помню, видел как-то с Мишкой рядом, когда вы только из Москвы в Нижний переехали. Вы мало изменились – в отличие от Михаила! Он постарел и… поглупел, извините за такие слова! Да, он был у меня сегодня. Вы эту историю, ну, про то, что купить что-то хотите, выдумали, да?

Женя покорно кивнула.

– А вы об этих червонцах только от него слышали или видели их сами?

– Видела, – шепнула Женя.

– Тогда, может быть, объясните мне, что такое с Михаилом произошло? Он спятил, что ли, если эти козьи говяшки, которыми его весьма презентабельный портфель доверху набит, решил за золото выдавать, да еще с такой пеной у рта на этом настаивать? Или это юмор теперь такой?!

– Я не знаю, – уныло покачала головой Женя. – Да нет, какой там юмор?! Михаил вчера меня чуть ли не до истерики довел с этими своими сокровищами, да и сам в истерику впал. Я никак не могла понять, придуривается он или в самом деле видит золото. Тихо надеялась, что очухается к утру, позвонит… Но вот не позвонил. А ведь ему этим вонючим «золотом» за дом в деревне заплатили!

Женя не стала уточнять, что на самом деле дом была не продан, а подарен какому-то аферисту. Стало стыдно перед Аликом Фрунзевичем, ужасно стыдно. И без того плохо, что она пришла сюда… как-то не по-товарищески это по отношению к Михаилу…

– Честно говоря, у меня было большое желание полицию вызвать, когда Михаил на меня с кулаками полез, – сказал антиквар. – Но у него был совершенно безумный взгляд! Не вызвал, конечно, я никакую полицию. Не пойму, то ли страшно стало, то ли его пожалел.

– Вот и я не пойму, – вздохнула Женя. – То ли мне страшно, то ли жалко его, дурака.

Внезапно зазвонил ее телефон. Достала его из сумки – да так и ахнула:

– Это он! Это Михаил звонит!

– Надеюсь, он образумился, – сказал Алик Фрунзевич.

Женя кивнула и выбежала из салона на крыльцо Дома культуры: разговаривать с Михаилом под проницательным взглядом антиквара она не хотела.

Спряталась за колонну, чтобы ее не было видно из окна салона, выходившего на крыльцо, и нетерпеливо скользнула пальцем по экрану:

– Слушаю! Михаил, слушаю тебя!

– Ты где ходишь? – мрачно бросил бывший муж. – Я тебя в салоне жду.

– Через полчаса или минут через сорок вернусь, – настороженно ответила Женя. – А что?

– Сможешь мне массаж сделать? – спросил Михаил.

Что?!

Женя даже онемела на несколько секунд! Мелькнула бредовая мысль: неужели Михаил все-таки втюхал кому-то свое «золото» и решил похвастаться перед ней, найдя как бы приличный предлог?! Впрочем, если бы втюхал, обошелся бы без предлога, как на крыльях прилетел бы!

– А с чего вдруг тебе массаж понадобился?

– У меня проблемы, – угрюмо сообщил Михаил.

Женя подавила желание съехидничать: «А ты только сейчас это заметил?»

Впрочем, она бы все равно не успела ничего сказать, потому что Михаил заговорил первым:

– У меня плечо болит, буквально разламывается. Наверное, на нервной почве защемило.

– А по какому поводу ты так разнервничался? – осторожно полюбопытствовала Женя.

– Приходи – расскажу, – буркнул Михаил и отключился.

Женя медленно убрала телефон в сумку и вышла из-за колонны.

– Ну как? – спросил Алик Фрунзевич, выглядывая из своего окошка. – Полегчало ему?

– Да вроде бы, – пробормотала Женя.

– Ну, спаси Аллах, – добродушно пожелал Алик Фрунзевич, видимо, поняв, что она не расположена вдаваться в подробности, и скрылся за окном.

А Женя почти побежала, как могла сокращая путь, в салон, нервничая оттого, что Михаил может ее не дождаться.

Сырьжакенже, наши дни

Верный джип встал между Арзамасом и Сырьжакенже, и сдвинуть его с места оказалось невозможно, сколько Трапезников ни бился. Приборы показывали, что с горючкой все нормально.

Бензонасос засорился, что ли?

Начал проверять. С бензонасосом тоже все было нормально, а вот с бензином… Бак оказался пуст, и это было тем более странно, что заправлялся Трапезников именно в Арзамасе, на выезде из города, не более чем час тому назад.

Посмотрел на индикатор уровня топлива. Тот по-прежнему уверял, что у джипа почти полный бак.

Что за ерунда?! Ну ладно, предположим, заправщик в Арзамасе смухлевал (то-то физиономия его показалась какой-то жуликоватой!), а Трапезников этого не заметил, но приборы-то должны были заметить!

Или они сговорились?! Ага, заправщик и приборы сговорились, что ли?

Ладно, предположим, бензобак потек, но датчики показали бы, что уровень топлива уменьшается.

Не показали. Тем паче, что бензобак не потек.

Чертовщина какая-то…

Трапезников еще раз, причем куда с большим пылом, помянул нечистую силу, когда открыл запасную канистру, которая стояла в багажнике, и обнаружил, что там не бензин, а вода. Н₂О в чистом виде. Ну не совсем в чистом, конечно, потому что по ней расплывались радужные круги (все-таки раньше в этой канистре находился бензин!), но все равно – вода.

Канистру Трапезников наполнил на той же самой заправке на выезде из Арзамаса!

Руки так и чесались вернуться и набить морду столь отъявленному наглецу, но сейчас это было проблематично: далеко!

Ладно, потом набьет, на обратном пути, когда до заправки доберется, а сейчас ему надо спешно ехать в Сырьжакенже. Но как это сделать?! Бензин где взять? Останавливать первую же попутку и слезно просить поделиться горючкой? За деньги, само собой?

Трапезников вышел на обочину с канистрой… и проторчал там не меньше часа, прислушиваясь к каждому, без преувеличения сказать, дуновению ветра, но ничего, кроме этих дуновений, так и не услышал. За это время ни один автомобиль не проехал ни в сторону Сырьжакенже, ни в обратном направлении. А впрочем, ни одной машины Трапезников в деревне во время своего прошлого пребывания там не видел, кроме новехонького белого джипа «Чероки Спорт» Верьгиза. Так что ехать было особо некому.

На повестке дня стоял вечный вопрос: что делать?

Автобус, который шел из Арзамаса в Дивеево, поворачивал туда гораздо раньше. Там движение было вполне даже бойкое! И что? Тащиться туда километров восемь с канистрой, ждать у моря, в смысле, у того поворота, погоды, потом волочь горючку сюда? Это же сколько времени пропадет! А вдруг не повезет?

Главное, время уходит, уходит безвозвратно! Трапезников помнил, Верьгиз настаивал: следует приехать рано утром. Именно поэтому он практически ночь провел в пути. И тут – зараза, ну вот же зараза!

С другой стороны, может быть, попуток не наблюдается именно потому, что еще очень рано?..

Еще подождать? Или не ждать, а пойти в Сырьжакенже пешком? Сколько же там километров? Трапезников не мог вспомнить. Десять – точно, никак не меньше, а то и больше. Но если двинуть напрямик, через лес, можно здорово сократить путь. Еще в прошлый раз Трапезников краем уха слышал, что от того поворота, откуда автобус шел уже на Дивеево, всего три километра до Сырьжакенже по проселочной дороге. А отсюда, наверное, еще ближе, если проселок найти!

Решено. Он пойдет через лес, ну, немного опоздает, что же делать, встретится с Валентиной, а потом, расплатившись с Верьгизом, попросит его подвезти их с женой до брошенного джипа и отлить бензинчику, чтобы можно было добраться до Арзамаса, где Трапезников и разберется с жуликоватым заправщиком, а заодно обратится в сервис, чтобы спецы занялись индикаторами горючки.

Трапезников ругательски ругая свой джип: не мог остановиться чуток раньше, километра за два до этого места, там такой удобный поворот в лес был! – кое-как своротил автомобиль с дороги под деревья, набрал сушняка, да еще и веток наломал, чтобы прикрыть машину, снял зеркала, снял авторегистратор, кое-какие еще прибамбасы, которыми сам снабжал джип, опустошил бардачок, собрав все его содержимое в пластиковый пакет, и спрятал имущество в лесу под приметным выворотнем. Едва ли можно было ожидать в этой глухомани джеков-потрошителей чужих машин, но кто знает, кто знает! Поэтому, чтоб не думалось…

Само собой, документы на машину Трапезников положил в карман ветровки, по ним же рассовал ключи, телефон, карту и деньги, которые привез Верьгизу, и отправился в путь. Конечно, он не ломился прямиком через лес, а решил пройти сначала по дороге, поискать приметную тропу, которая вывела бы его на короткую дорогу. Наверняка жители Сырьжакенже – грибники и ягодники, а значит, вдоль и поперек исходили лес, испещрив его тропами, так что найти короткий путь к деревне труда не составит!

Однако этого пути Трапезников так и не нашел, зато нашел кое-что другое.

Он топал довольно долго, не меньше часу, когда увидел справа на обочине автомобиль, наполовину прикрытый ветками – вроде того, как он сам прикрыл свой. Однако ветки половину размело ветром, да и листья уже привяли. Значит, неизвестный водитель оставил здесь свой синий «Логан» несколько дней назад. Почему? Куда делся он сам?

Трапезников хотел пройти мимо и даже сделал несколько шагов, но любопытство заставило остановиться. Впрочем, это было не любопытство, а какое-то смутное беспокойство, которое начало донимать его исподволь, а потом переросло в тревогу.

А что, если неизвестный водитель никуда не ушел, а сидит в машине убитый? Был такой случай, Трапезников читал о нем. Какие-то типы застрелили таксиста, забрали выручку, а машину трогать не стали – отогнали на обочину и засыпали сломанными ветками.

Совсем как тут. И пусть это не такси, но все же…

Словом, Трапезников скинул с «Логана» незамысловатую маскировку, каждую минуту ожидая, что нечеловеческим голосом заорет сигнализация, но ничего подобного не случилось.

Аккумулятор сел, что ли? Или хозяин забыл ее включить?

А двери он не забыл закрыть?

Оказалось, что забыл.

Странно… Или замки не работали?

Трапезников заглянул в салон.

Трупа в салоне не наблюдалось; не наблюдалось его и в багажнике. Однако обнаружилась одна очень интересная вещь: приборы показывали достаточное количество горючего, в то время как бензобак был совершенно пуст. А в багажнике вместо трупа валялась пустая канистра, причем методом тщательного изучения (в том числе обнюхивания) Трапезников выяснил, что в последний раз сюда была налита вода, а не бензин. Похоже, воду шофер в гневе выплеснул на дорогу, швырнул канистру в багажник, замаскировал худо-бедно свой «Логан» (при этом, заметьте, забыв его запереть и поставить на сигнализацию!) – и помчался… куда? Вернулся отношения с ворами и разбойниками из Арзамаса выяснять? Или в Сырьжакенже пошел? Но если так, то почему за автомобилем не вернулся?

Вообще интересно, все заправки в Арзамасе дурят клиентуру почем зря или только одна – та, которая находится непосредственно на выезде в Дивеево?

Трапезников забрался в салон и открыл бардачок. Тот вполне оправдывал свое название, однако среди всякого барахла там валялось старое-престарое удостоверение Союза журналистов на имя Михаила Назарова, а также фотография, на которой был изображен тот же человек рядом с женщиной, при виде которой сердце Трапезникова отчетливо замерло.

Эту женщину он видел недавно, не более года назад. Она изменилась с тех пор, как был сделан снимок, но все-таки Трапезников сразу узнал ее. Ее звали Евгения Всеславская, и она работала массажисткой в одном не самом дешевом салоне. Назывался он простенько, но не без претензий – «Другая жизнь». Какая-то подруга Валентины, которая тоже страстно мечтала иметь ребенка, однажды позвонила ей, заливаясь слезами радости, и сообщила, что забеременела после нескольких сеансов антицеллюлитного массажа. Якобы массаж ягодиц (а это проекция женских органов) стимулирует матку. И вот вам счастливый результат!

– А массажист, часом, не мужик был? – пошутил Трапезников.

Валентина обиделась, разрыдалась и сообщила, что массажистку (а не массажиста!) зовут Евгения Всеславская, а если Трапезников сомневается в ее, Валиной, супружеской верности, значит, он должен сам ее сопровождать на эти сеансы.

Ну, Трапезников, конечно, признал, что пошутил глупо, цинично, оскорбительно, сто раз извинился, проводил жену до салона, но внутрь входить и караулить ее, конечно, не стал: уехал и вернулся через час, к окончанию сеанса – чтобы обнаружить на крыльце истерически рыдающую и что-то бессвязно выкрикивающую Валентину, которую пыталась успокоить высокая женщина с короткими темно-русыми волосами и ровными дугами темных бровей над большими зелеными глазами. Она была одета в униформу цвета морской волны – очень может быть, именно этот цвет и делал ее глаза столь яркими и удивительными, но только когда Трапезников увидел их, увидел ее растерянное, расстроенное лицо, родинку в уголке рта, эти тревожные брови, он почувствовал себя странно… так странно, как не приходилось ему себя чувствовать никогда в жизни! Отчего-то казалось ему, что в давние-предавние времена он был с этой женщиной знаком, да что там знаком – она была его женщиной, а не чужой женой, он помнил ее в своих объятиях! Это было, конечно, полной ерундой: Трапезников видел ее впервые в жизни, у него была отличная память на лица, – и все же ощущение счастья от встречи с ней пронзило его, словно стрела, но тотчас на смену прилетела другая стрела – стрела горя: ведь он сейчас должен выйти из машины, и Валентина бросится к нему, и повиснет на нем, и начнет причитать и жаловаться, а он должен будет обнимать ее и уговаривать успокоиться, а она будет рваться из его рук и в чем-то обвинять эту женщину, при виде которой Трапезникова пробирал блаженный озноб… озноб страстного желания!

Кажется, именно тогда впервые неотвязная, пылкая мечта жены о скорейшем, о незамедлительном материнстве показалась ему чем-то докучным и ненормальным. Он тоже хотел ребенка, и даже не одного хотел, но относился к ожиданию детей спокойно. А Валентина находилась в непрестанных страданиях по поводу того, что это ожидание затягивается. Сейчас это ударило таким раздражением, что Трапезников сам себе удивился, и устыдился, и принялся уговаривать себя успокоиться, а тем временем зеленоглазая ушла. Ну а Валентина, завидев машину мужа, бросилась к ней, рванула дверцу и, упав на сиденье, зарыдала еще пуще.

Потом, когда она утихла, выяснилось, что массажистка – это и была Евгения Всеславская – никаких гарантий беременности Валентине не дала, объяснив, что массаж вовсе не панацея, что ждать чудес не стоит, а надо сочетать самые разные средства… как, кстати, делала та самая подруга, которая и посоветовала Валентине сделать массаж.

– Да в чем дело? – воскликнул тогда Трапезников. – Ведь это же правда! Нам все говорят о комплексном лечении! Почему истерика?!

Валентина разобиделась, снова начала рыдать, и помирились они не скоро. Трапезников понимал, что ей жаль было расставаться с мечтой, и ему было ее жаль, а еще стыдно перед женой за то, что он так внезапно и неудержимо возжелал постороннюю женщину.

Потом эта зеленоглазая, с ее волнующей родинкой в уголке рта, часто снилась ему, и сны эти были греховны, однако прошло время – и жажда ее объятий несколько поутихла. В основном потому, что Трапезников считал: женатый человек должен держать себя в руках. Он и держал! Но сейчас, увидев ее фотографию, он снова ощутил такой же тревожный и счастливый озноб.

На обороте фотографии было написано: «Мы с женой Женькой» и стояла дата – десять лет назад. И вдруг до Трапезникова дошло, что и фамилию эту – Назаров – он слышал раньше, и самого человека, который изображен рядом с «женой Женькой» и которому принадлежало удостоверение Союза журналистов, видел раньше! Видел он Назарова три дня тому назад, когда, удрав от страстной Чипани, курил около своего джипа. Назаров был тем самым человеком, который прошел мимо, спросив дорогу на Сырьжакенже, а потом явился к Верьгизу – судя по случайно услышанному по телефону восклицанию целителя-знахаря-лекаря и прочая, и прочая, и прочая.

Почему Евгения носит фамилию Всеславская, если она – «жена Женька»? Они с Михаилом Назаровым развелись? Или она так же, как Валентина, держится за свою девичью фамилию, потому что ее предок был каким-нибудь там знатным историческим деятелем?

А может, она развелась с Назаровым и вышла за какого-то Всеславского?

Нет, лучше бы просто развелась…

Трапезников встряхнулся. Нечего мечтать о чужих женах, чай, своя есть. Лучше вспомнить, что Назаров бросил свою машину при дороге три дня назад, оставшись с пустым баком. Сегодня то же самое вынужден был сделать он, Трапезников… И что же это получается? Уже три дня жуликоватый заправщик дурачит людей – и никто ему еще морду до сих пор не набил? Или он специализируется на тех, кто направляется именно в Сырьжакенже, уверенный, что те уже не вернутся в Арзамас?

Глупости какие.

Глупости какие? Но ведь Назаров и в самом деле не вернулся в Арзамас и даже за своим автомобилем не вернулся? Почему же он так задержался у Верьгиза-Чертогона?

Ответ, в понимании Трапезникова, мог быть только один: упомянутый Чертогон, он же Волк (ну и прозвища у знахаря!), лечит не только женские, но и вполне мужские болезни, и Назаров, скорей всего, – один из его пациентов. Очевидно, Трапезников его встретит там, в Сырьжакенже. И напомнит о брошенном автомобиле.

Он прошел по дороге еще несколько километров и узнал то же самое место, где стоял и курил, приходя в себя после «корриды» с Чипаней и где мимо него прошел Назаров. Ну, теперь уже не слишком далеко и до деревни!

На самом деле это оказалось еще чуть ли не десять километров… Да уж, драпал он от Чипани не помня себя, воистину!

Ага, вот та самая луговина. Вон виднеется стог, на котором Трапезников спасался: вернее, то, что от стога оставило Чипанино неистовство.

И тут он вспомнил о потерянных наушниках. Эппловских, дорогих, хороших… А ведь они наверняка там, в сене, по-прежнему валяются! И найти их, пожалуй, будет несложно. И задержат его эти поиски самую чуточку. Он все равно уже опоздал и рано утром, как было предписано Верьгизом, не приехал. Причем он-то в этом не виноват: так вышло! И каких-то полчаса в этом смысле особой роли не сыграют.

…Он и правда был уверен, что отыскал наушники почти сразу! Однако, посмотрев на часы, с изумлением обнаружил, что ковырялся в сене добрых часа полтора, не меньше.

Ах, матушки родимые! Да ведь уже к пяти стрелка подбирается!

Время не то что пролетело слишком быстро – оно усвистело со сверхсветовой скоростью!

Раздосадованный Трапезников ринулся вприскочку по луговине, стараясь не попадать в многочисленные коровьи лепёхи и удивляясь, как это ни в одну не вступил, когда удирал от Чипани. Дороги-то не разбирал, под ноги не смотрел.

Повезло!

В желудке вдруг забурчало, и Трапезников почувствовал, что дико, просто нечеловечески хочет есть.

Перебравшись через ограду, он пошел к деревне, которая, как ни странно, находилась куда дальше, чем ему казалось, так что примчался он туда совсем запыхавшись и мечтая, чтобы Верьгиз не слишком разозлился на него за опоздание и предложил поужинать, а не встал в злобную и негостеприимную позу. Все-таки Верьгиз-Чертогон перед ним в долгу за ту глупость, которая была по его милости устроена на луговине. Теперь у него появился шанс рассчитаться молодой картошечкой или, там, свежим творожком с аналогичной сметанкой…

И вот наконец-то калитка Верьгиза, а за ней виднеется его картинно-красивый дом. Трапезников сначала брякнул щеколдой, но, когда никто не отозвался, толкнул калитку и вошел. Окликнул хозяина. Кругом было тихо, и Трапезников вошел в дом. Заглянул в одну комнату, в другую, подивился в очередной раз на новехонький «Макинтош» Верьгиза, полюбовался кухней, оснащенной самом современным оборудованием, но ехидно ухмыльнулся, увидев рядом с модерновой индукционной плитой и мощной посудомоечной машиной обшарпанную мыльницу с куском темного «советского» хозяйственного мыла, почти до дыр стертую мочалочку и вафельное посудное полотенчико. Можно было спорить на что угодно, что Раиса Федоровна, ассистентка и, так сказать, домоправительница Верьгиза, не находит общего языка ни с индукционной плитой, ни с посудомоечной машиной.

Между прочим, едой на кухне не пахло. Возможно, она была загружена в огромный холодильник LG Signature, о котором Трапезников только слышал как об исключительно дорогой штуковине. Да, там могло поместиться очень много еды, но, конечно, Трапезников туда не полез, а, унимая голодное урчание желудка, вышел на крыльцо и огляделся.

Где же Валентина? Где другие пациенты Верьгиза? Может быть, в том, другом, недавно купленном Верьгизом доме, который знахарь намерен расширить и перестроить, чтобы можно было принимать побольше клиентов? Интересно, создаст ли он из нового дома такой же роскошный терем-теремок? Да, недешево станет ему соблюсти стилистическое единообразие!

А впрочем, Трапезникову какая разница? Ему надо жену найти!

Два участка по-прежнему разделял забор, однако в нем обнаружилась калиточка, через которую Трапезников и прошел на участок, плавно спускавшийся к реке. Оттуда доносились какие-то монотонные звуки: казалось, кто-то поет, – и Трапезников осторожно двинулся в том направлении.

Через несколько мгновений он оказался рядом с берегом. Отделяли от него только кусты, сквозь ветви которых была видна стоящая на берегу помощница Верьгиза Раиса Федоровна, одетая в сероватый балахон. Строго говоря, этот цвет, как успел узнать Трапезников в свой прошлый приезд, назывался диким, потому что одеяния шились из неотбеленного полотна. Короче, она была в диком балахоне. Седые волосы распущены, глаза закрыты. Вдоль реки цепочкой вытянулись еще четыре женщины – Трапезников видел их раньше, впрочем, лишь издали. Кажется, у них имелись те же проблемы, что и у Валентины. Однако ее здесь не было.

Все женщины, одетые так же, как и Раиса Федоровна, тоже с распущенными волосами, стояли закрыв глаза, протянув руки к воде, и пели какую-то неразборчивую и удивительно заунывную песнь, в которой часто повторялось слово «Ведява». Это было, вспомнил Трапезников, имя богини воды. Имя это женщины произносили громче остальных слов, а все прочие сливались в единый почти неразборчивый и совершенно непонятный речитатив. Видимо, пели не по-русски, а по-эрзянски. Или по-мокшански. По-мордовски, короче.

Протянутые к воде руки слегка колыхались, повторяя движения волн, голоса сливались с порывами ветра, который делался то сильнее, то слабее. Во всем этом было нечто завораживающее, и вдруг Трапезников обнаружил, что тоже тянет руки к воде, тоже раскачивается, и даже из его горла тоже вырывались какие-то неясные звуки, а губы то и дело шевелились, чтобы воззвать к Ведяве…

Ну вот еще! Трапезников встряхнулся, как пес, сбрасывающий с себя воду, глубоко вздохнул и пристальней вгляделся в женщин. Где же Валентина? Наверное, ждет в том, другом доме. Надо уходить отсюда. Не дело, что он тут подсматривает. С его точки зрения, это просто тоскливая ерундятина, но Раиса говорила о какой-то тайной женской магии.

Тайной!

Пожалуй, ни к чему, чтобы его здесь видели. Не надо. Тем более что ему совершенно непонятен смысл происходящего.

Трапезников уже повернулся, чтобы уйти, как вдруг его взгляд упал на кучку серого (дикого!) тряпья, брошенного у самой воды. Это был, конечно, такой же балахон, как на всех прочих участницах таинства, но где же снявшая его женщина?

Он еще раз взглянул на берег, потом посмотрел на воду – и вдруг совершенно ясно и четко, как если бы это крикнули ему в самое ухо, понял, что этот серый балахон – одежда Валентины, а она… а она там, в воде!

Нижний Новгород, наши дни

Возвращаясь в салон, Женя пыталась понять, почему, собственно, так переживает из-за Михаила. Она практически не вспоминала о нем все годы их раздельного существования и, как ни кощунственно это звучит, едва ли уронила бы хоть слезинку, даже узнав о его смерти. Ну, вздохнула бы, возможно, ну, свечку поставила бы в церкви… Откуда же взялось это волнение, дрожь похолодевших рук, непрестанные размышления о том, что же произошло с Михаилом на самом деле?

Нет, никакие чувства к бывшему мужу не вернулись в ее сердце. Может быть, просто возмущение гнусным обманом, жертвой которого он стал, донимало Женю? Или так разожгло именно то, что Михаил к ней первой пришел за помощью и ей первой рассказал о случившемся? Да, и это тоже… Но не только! Почти не отдавая себе в этом отчета, Женя ощущала во всем случившемся некую смутную опасность не для одного Михаила, но грозящую и ей тоже – и даже, как это ни странно, угрожающую ее семье на Дальнем Востоке. Она попыталась отогнать от себя эту вроде бы нелепую мысль, убеждала себя, что это сущая паранойя, но ничего не могла поделать с нарастающим беспокойством, которое еще усилилось, когда она почти вбежала в салон и увидела Михаила.

Женя даже не сразу узнала его в отличном сером костюме, тщательно постриженного и побритого, в новых ботинках, с объемистым, несколько потертым, но явно знававшим лучшие времена, возможно, купленным с рук, но внушительным портфелем. Однако к лучшему изменилась только одежда. Если вчера Михаил был до самозабвения уверен в себе, парил на крыльях мечты, до осуществления которой оставался, казалось, всего какой-то шаг, то сегодня он как бы сдулся: был подавлен и удручен почти до слез, и новехонькая одежда только подчеркивала его затравленный, болезненный вид.

– Примешь меня? – спросил он хрипло, глядя на Женю исподлобья с недоверчивым выражением, словно опасался, что она возьмет да прогонит его. – Сделаешь массаж?

– Конечно, только у меня сейчас запись, – ответила она, почему-то чувствуя себя виноватой. – Но ты можешь подождать?

– А куда деваться? – пробормотал Михаил.

– Запись отменили, Евгения Вячеславовна, – провещал Леша Петренко, возникая в конце коридора и демонстрируя перед посторонним человеком глубокое уважение к начальству. – Сегодня какой-то неудачный день, причем не только у вас – у всех клиенты разлетелись, будто сговорились.

– Может быть, и сговорились, – с вымученной улыбкой ответила Женя. – Но тебе повезло, – повернулась она к Михаилу. – Пойдем, посмотрим твое плечо.

Они вошли в кабинет, а Леша и администраторша Люба посмотрели на закрывшуюся дверь, потом заговорщически переглянулись и снова посмотрели на дверь, размышляя, стоит ли попытаться подслушать разговор, который будет там происходить, но всё же не решились и вернулись каждый к своим делам.

– Так что с твоим плечом? – спросила Женя, моя руки у маленькой раковины. – Снимай пиджак, рубашку, майку.

– Да сам не пойму, – скривился Михаил, неохотно ставя портфель на стул и разоблачаясь. – Наверное, вчера рюкзаком натрудил. А может, я ж говорил, на нервной почве разошлось. Сегодня неудачный день не только у тебя, но и у меня.

– А удалось что-нибудь сделать… с этим? – Женя подбородком указала на портфель, намекая на его содержимое.

Судорога прошла по лицу Михаила, а потом на нем появилось молящее выражение:

– Женька, значит, это правда, что мне Алик Фрунзевич сказал? И… и другие? Правда то, о чем ты мне вчера талдычила? И что дарственную я написал Павлу Абрамцу, а не договор купли-продажи подписал?!

Женя кивнула.

– Но почему вы видите дерьмо, а я – золото? Почему дарственную написал?! – воскликнул Михаил.

– Я не знаю, – вздохнула Женя. – Понимаешь, я читала, что…

Она осеклась, понимая, что рассказ о людях, одураченных лешими, Михаил сейчас воспримет как издевку. Еще убежит! И поэтому она ответила иначе – очень осторожно и сдержанно:

– Мой дед – ты помнишь, может быть, он проблемами психологии занимался? В свое время он изучал способы такого воздействия на мозг, как подавление реального восприятия, а проще говоря – создание настолько мощных галлюцинаций, которые влияют на все органы чувств человека. Он видит, слышит, обоняет, осязает галлюцинацию как реальность! Это подвластно только очень сильным гипнотизерам. Очень сильным. Как думаешь, Верьгиз на такое способен?

– Ты хочешь сказать, он меня загипнотизировал? – тупо повторил Михаил.

– А как ты еще можешь все это объяснить? – спросила Женя. – Ладно, давай к делу. Которое плечо болит, правое или левое?

– Левое, – буркнул Михаил. – Хотя это странно, я рюкзак на правом плече всегда ношу.

– Значит, не в рюкзаке дело, – сказала Женя, осторожно касаясь худого, покрытого веснушками плеча Михаила.

Странно – на лице у него веснушек не было, а на теле – во множестве, вдруг вспомнила Женя.