Текст книги "На краю любви"

В подтверждение угрозы щелкнул курок. Дважды.

Данилов насторожился. Щелканье пистолетного курка от ружейного он отличал легко. У этого разбойника два пистолета, что ли? Или двуствольный «терцероль»[46]46
  Небольшой дульнозарядный пистолет; в описываемое время имел кремневый замок, позднее капсюльный. Существовали одно– и двуствольные модели этого оружия.


[Закрыть] какой-нибудь?

Странное оружие для лесного татя. Впрочем, возможно, отнял у какой-нибудь своей жертвы?

Асины руки двигались осторожно, едва касаясь раны. Данилову стало легче. От холодной воды головная боль немного утихла, кровавая пелена сошла с глаз. Он разглядел перепуганное, заплаканное лицо Аси. Попытался улыбнуться, шепнул:

– Не бойся, не плачь…

– Эй! Молчи там! – рявкнул главарь.

Данилов оглядел его, потом еще двоих, стоящих тут же. В рваном свете нескольких факелов все они казались одинаковыми: с огромными бородами, в низко надвинутых шапках – лиц не разглядеть. Только ростом отличались. За поясами, которыми были перехвачены армяки, у двоих торчали топоры, однако коренастый малорослый разбойник держал в руках пистолеты. Рукава его армяка были слишком длинные, так что из них торчали только стволы, однако Данилов все равно узнал свои «лепажи», которые по глупости оставил в ольстрах, когда пересаживался в карету, и даже зубами скрипнул от злости на себя и от тоски. Значит, Ульяну не удалось ускакать на его лошади… Успел ли он хотя бы спрыгнуть с телеги и скрыться в лесу? Или лежит где-нибудь при дороге мертвый?

Сердце защемило так, что Данилов едва сдержал стон. Неужели и этого последнего друга придется потерять?! Хоть бы он остался жив, верный Улген!

– Ну, будет ему красоту наводить! – прохрипел главарь. – Ты, девка, встань рядом с ним. Вон там.

Он махнул влево.

Ася послушалась. Встала где указано, утирая слезы платочком и тихонько всхлипывая.

Данилов только сейчас заметил, что они находятся в церкви – небольшой, убогой сельской церкви. У алтаря горело несколько свечей. Значит, это медовый запах воска почуял Данилов.

Как давно он не был в церкви, а запах запомнил с детства…

Что, эти твари избрали божий дом своим логовом?!

– Ну, давайте сюда батюшку, – велел главарь.

Кузя свистнул; в церковь ввалился тощенький человечек в рясе и скуфейке. Он нетвердо держался на ногах и озирался не без испуга, словно понять не мог, куда и зачем попал.

– Не проспался, что ли? – буркнул главарь. – Книгу приволок?

– Тут она, – кивнул попик, показывая увесистый том, который нес под мышкой, и писклявым голосом взмолился: – Сударь-государь, голову ломит, мне бы за ваше здоровьице хоть глоточек животворящего зелия!

– Сотворишь обряд – выпьешь и за здравие, и за упокой, – ухмыльнулся главарь.

Попик испуганно перекрестился:

– Про отпевание уговора не было! Меня только венчать нанимали!

Венчать его нанимали?! Кого же венчать он тут собирается?

Данилов заметил, что стоит напротив образа Христа, едва различимого на иконостасе. Ася – напротив иконы Пресвятой Богородицы.

Да неужто это их с Асей повенчать собрались?! Что за нелепость, что за чушь?!

Растерянно взглянул на девушку – глаза у нее стали огромными от ужаса. А Данилов вспомнил, как склонялся над умирающим Хворостининым, который требовал поклясться: если Широковы не захотят венчания Аси и Никиты или сама Ася наотрез от этой свадьбы откажется, на ней должен жениться он, Федор Иванович Данилов.

Тогда Данилову эти слова казалось предсмертным бредом: такое вряд ли могло сбыться! – однако он все же поклялся Хворостинину исполнить все. Жизнью своей поклялся!

А кто бы не поклялся в чем угодно над умирающим другом?!

Нынче, когда Василий Хворостинин явился Данилову в бреду, тоже не то взмолился, не то приказал он: «Спаси мою дочь! Исполни свою клятву!»

Ну что ж, Федор исполнит эту клятву, хотя и против воли. К тому же он не сомневался: после того как в церковной метрической книге (именно ее притащил попик) будет сделана запись о свершении венчания, Федор Данилов присоединится к своему другу Василию Хворостинину на небесах. Проще говоря – будет немедленно убит.

Деньги… неужто это делается ради денег, ради его золота?

Вдруг ни с того ни с сего вспомнилось, что Улген по своей привычке сравнивать людей с птицами своего друга Федора называл гаса – белым журавлем, который носил на крыльях кайму из черных перьев и служил для тунгусов символом долголетия.

Да, насчет долголетия Улген точно дал большого маху!

Но все-таки – кому и зачем понадобилось повенчать Данилова с Асей?

Быстро огляделся. Кроме главаря, Кузи и коренастого разбойника он заметил в дальнем углу еще одну фигуру, одетую так же, как прочие, но не выступившую еще на сцену.

Высокий мужчина. В его позе не просто ожидание – нетерпеливое ожидание, он даже с ноги на ногу переминается. Что-то в нем есть знакомое, в этой его суетливости… На полу у ног этого мужчины валялось что-то синее. Данилов пригляделся и узнал свой сюртук. Криво улыбнулся: в швы сюртука было зашито немалое количество золотого песка. Это был тайник. Но ни этот тайник, ни зашитый в него золотой песок, ни сам сюртук Федору Ивановичу Данилову больше не пригодятся…

А в руках у мужчины оказалась светло-коричневая дорожная сумка (тот самый портэфёй!) со всеми бумагами Данилова, в том числе и о размещении золота в банках Москвы и Санкт-Петербурга, и векселя на получение денег!

Заметив, что Федор Иванович повернул голову и смотрит на сумку, мужчина мгновенно убрал ее за спину.

Ну вот и подтверждение догадки Данилова. Все затеяно, чтобы завладеть его деньгами.

Просто кража бумаг ничего бы не дала. В банке и слушать не станут какого-то чужого человека, даже с этими бумагами в руках! А вот если их привезет молодая вдова и покажет запись из церковной книги, подтверждающую брак…

Если их привезет молодая вдова!

– Обручается раб Божий Феодор рабе Божией Анастасии во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, – провозгласил в это мгновение попик, и Данилов содрогнулся всем существом своим.

Ася? Это все затеяла Ася?! Неужели… неужели ей мало отцова наследства и она решила удвоить свое состояние за счет смерти опекуна?! Но как, когда она успела устроить нападение на карету? Где нашла сообщников?

Нашла вот… Эх, да что вообще Данилов знает о своей подопечной, о ее натуре, о том, на что она способна, кроме того, что видно лишь на первый взгляд?

Нет. Ася не может быть в этом замешана! Душа ее чиста, к этой душе и тянулся Федор Иванович, этой душе и верил. Сейчас в глазах ее неподдельный, смертельный ужас. И Василий Хворостинин, привидевшийся нынче Данилову, не умолял бы спасти дочь, будь она виновна!

– Обручается раба Божия Анастасия рабу Божию Феодору, – провозгласил в это мгновение попик, и Ася дернулась в сторону с воплем такого отчаяния, что все подозрения на ее счет сразу показались Данилову чудовищными.

«Она невиновна!»

Померещился ему голос Василия Хворостинина или и впрямь прозвучал? Нет, никто его не слышал, кроме Данилова.

Коренастый разбойник подскочил к Асе и приткнул к ее виску один из пистолетов.

Девушка замерла.

«А ведь ее тоже убьют, – вдруг понял Данилов. – Заставят получить все деньги в банках, отнимут их – и сразу убьют».

– Колечками не обзавелись? – суетливо спросил попик, словно только сейчас об этом вспомнил. – Надо бы жениху с невестой обменяться! Оно, конечно, и без колец обручаются да венчаются, особливо ежели тайно, а все ж для солидности хотелось бы…

– Кузя, сними колечко с его мизинца, – прохрипел коренастый.

Федор Иванович чуть не ахнул.

Конечно, может быть, этот разбойник столь глазаст, что сам заметил кольцо на руке пленника. Но почему-то Данилову вдруг вспомнился вопросец, заданный еще в дороге любопытной Ликой: «А колечко у вас на мизинце – не память ли о невесте, не ее ли подарок?»

Ох как завертелись, закрутились в голове догадки! Тот человек с документами в руках – он Юрия напоминает, вот почему показался знакомым Данилову. А этот коренастый невысокий разбойник… Может быть, Асю держит под прицелом до неузнаваемости переодетая Лика, на которую надели сразу несколько одежек, чтобы она казалась плотнее и крепче?! То-то говорит коренастый таким неестественным голосом! То-то из слишком длинных рукавов не видно ладоней и пальцев, чтобы не угадали пленники: да это ведь женские руки!

Зачем она притворяется? Наверное, чтобы продолжать морочить Асе голову своей мнимой дружбой, чтобы Ася верила Лике по-прежнему, чтобы безропотно отправилась в банк за деньгами и передала их своей лживой подруге. А потом участь бедняжки будет очевидна. И тогда Лика и Юрий заживут в свое удовольствие.

Лика и Юрий! Юрий и Лика!

Значит, правильно Данилов тогда угадал у Брагиной: именно эти двое к ней приходили со своим злодейским замыслом насчет мадам Сюзанны. А потом сообразили, что есть другой способ заполучить деньги – много денег сразу! В два раза больше, чем можно было бы получить от Аси раньше.

Но как они поступят с Никитой?

Ему тоже предписан путь на тот свет. Может быть, его уже нет в живых… Иначе как Юрию получить деньги? Нет ему никакого дела до того, что Никита – его двоюродный брат. Точно так же ему и Лике нет дела до Аси и Данилова. Кто они для этих двух разбойников? Да просто кошельки, из которых надо достать золотые монеты. И если кошельки при этом будут уничтожены, что за беда?! Наоборот, так и было задумано, оказывается!

Данилов стиснул зубы – Кузя, чуть ли не выламывая его мизинец, пытался стащить кольцо, но никак не удавалось.

– Сволочь такая, не снимается, – пропыхтел Кузя.

– Руби ему палец, всяко больше не пригодится, – спокойно приказал коренастый.

Ася вскрикнула от ужаса. Кузя резанул ножом по пальцу Данилова, но тот успел отшатнуться и лезвие только чиркнуло по коже. Кровь, впрочем, хлынула, и теперь Кузя стащил кольцо почти без усилий.

Больно было, конечно, однако Данилов сдержался: не застонал, даже не поморщился, чтобы Асю не пугать.

Держа окровавленное золотое кольцо толстыми короткими пальцами, Кузя подступил к Асе. Она пыталась сжать кулак, но коренастый разбойник, продолжая целиться ей в голову, с силой ткнул вторым пистолетом под ребро:

– А ну, разожми руку!

Девушка повиновалась, и Кузя с прежней грубостью надел ей на безымянный палец правой руки кольцо.

– Эка незадача, поспешили мы, теперь венчать нечем будет, больше-то колец у нас нет! – с досадой попенял сам себе попик, но главарь буркнул:

– Велика беда! Делай свое дело, не тяни время!

– Имеешь ли, Феодор, желание доброе и непринужденное и крепкую мысль взять себе в жены сию Анастасию, которую перед собою видишь? – приняв важный вид, вопросил попик.

Данилов не мог заставить себя открыть рот, однако Ася получила два новых удара – в висок и в бок, и Федор процедил сквозь стиснутые зубы:

– Да.

Попик довольно кивнул и продолжил:

– А ты, Анастасия, имеешь ли желание доброе и непринужденное и крепкую мысль взять себе в жены сего мужчину именем Феодор, которого перед собою видишь?

Ася молчала.

Данилов посмотрел на нее.

Бледность ее вдруг пропала – напротив, даже в рваном свете факелов был виден яркий румянец, глаза блестели. Федор понял, что это не от страха, не от боли – Ася разозлилась, да как! На кого? На него – за то, что поддался жалости к ней и сказал «да», не сопротивляясь? На этих негодяев, которые ломают их волю и принуждают к тому, чего оба отчаянно не хотят? Или на судьбу, которая сложилась так нелепо, которая отняла счастье, о котором годами мечтала Ася?

Неважно! Данилов понял, что Ася сейчас скажет «нет»! Вот она гордо вскинула голову, вот приоткрыла губы…

Но коренастый (Лика, с ненавистью подумал Данилов!) опередил ее и хрипло рявкнул:

– Забью до смерти!

Теперь на Данилова вместе с Кузей навалился еще и главарь – иначе было не сдержать его, рванувшегося на помощь Асе, которую повалили на пол и осыпали пинками. Коренастый старался вовсю, яростно хрипя:

– Скажи «да»! Скажи, не то убью!

Ася стонала, болезненно вскрикивала, пыталась увернуться, сворачивалась в клубок, но молчала.

– Эй, угомонись, морду ей не кровавь да по щекам не хлещи, иначе не поверят, что по доброй воле венчались! – прохрипел стоявший в углу человек.

«Как же точно я угадал! – с тоской подумал Данилов. – Юрий, будь ты проклят!»

Коренастый отшатнулся от Аси, наставил один пистолет на нее, другой на Данилова, прорычал, едва унимая ярость:

– Скажи «да»! Убью обоих!

«А ведь убьет! – мелькнуло в голове Федора Ивановича. – Что она так ярится, эта гадина, эта предательница? А, понятно! Ей нужно сломать Асю! Она ошибалась в ней так же, как я ошибался, она считала свою подругу слабой, безвольной… да и я так же думал! Эх, поздно прозрел, поздно все понял! Будь я один, крикнул бы сейчас: «Стреляй!» Но нельзя. Да, мне все равно умирать, меня все равно убьют, но Ася… она будет себя винить в моей смерти. Пусть недолго поживет, но поживет, и нельзя, чтобы ее душу этот грех отягощал. И Василий Петрович просил спасти ее… Я должен ее спасти! Может быть, они ее и не тронут?»

– Скажи им, чего они хотят, – крикнул Данилов. – Скажи «да», милая, милая моя!

И правда – в эти минуты Ася вдруг сделалась ему мила несказанно! Избитая, окровавленная, она казалась Данилову прекрасной – никакие там белые да румяные сибирячки не могли сравниться с ней по красоте! – а уж такой смелости ему и среди сибирячек видеть никогда не приходилось. И мелькнула вдруг мысль: а не будь в ее жизни любви к Никите, а возьми тогда Хворостинин со своего молодого друга клятву сразу жениться на дочери, а дай Федор такую клятву, а реши исполнить ее – она-то, Ася-то, согласилась бы? Сказала бы ему «да» перед святым престолом?

Теперь уж не узнать…

Данилов горько вздохнул: Ася с трудом подняла голову и замерла, уставившись на него мерцающими от слез глазами.

– Да… – слетело с ее губ едва слышное, и Данилов вздохнул – не то с облегчением, не то с разочарованием, не то с тоской о несбывшемся и о том, чему никогда не сбыться: «Эх, пустынная моя молодость! И не вернуть уж ничего, не вернуть!»

– Довольно нам с этими возиться! – прохрипел коренастый разбойник, и в голосе его отозвалась злая насмешка. – Сказала она «да», не сказала – ну какая разница? Кончай свое дело, попишка, да поскорей. Чего там еще осталось?

Главарь продолжал держать Данилова, Кузя поднял Асю и поставил рядом с ним. Она оттолкнула разбойника – хоть и покачивалась от боли, но держалась на ногах сама.

– Благоденственное и мирное житие, здравие же и спасение и во всем благое поспешение, изобилие плодов, взаимную любовь и согласие подаждь, Господи, рабам твоим, ныне браковенчанным Феодору и Анастасии, и сохрани их на многая лета! – протараторил, пропустив немалую часть обряда, попик.

– Многая лета! – захохотал коренастый, вскидывая пистолет.

– Эй, батька, пиши в книгу, слышь? Пиши чего надо! – приказал главарь разбойников.

Попик плюхнул прямо на алтарь церковную книгу, вытащил откуда-то походную чернильницу, отвинтил крышку, извлек из складок своей рясы руку и заскрипел перышком.

– Готово ли? – нетерпеливо спросил коренастый. – Эй, Гри… эй, Кузя, выйди-ка, посмотри, как там и что. Мерещится мне или кто-то мелькнул в окошке?

Кузя вышел. У Данилова с надеждой дрогнуло сердце. А что, если это спасшийся Улген?!

– Все слажено, – довольно пискнул попик, дуя на страничку, чтобы чернила быстрее просохли. – Сделал дело – гуляй смело!

– Гулять-то гуляй, только помни: коли молвишь слово лишнее, сболтнешь кому о том, что здесь было, живо тебе святой Петр брякнет своими ключами, понял? – пригрозил коренастый, а потом протянул с ленивой ухмылкой: – Ах да! Мое-то дело еще не кончено!

И небрежно, как бы мимоходом, он спустил курок пистолета, который был направлен на Данилова.

Тот схватился за грудь и рухнул на затоптанный пол… рядом, вскрикнув, повалилась Ася.

Федор Иванович пока был в сознании, даже думать мог. Второго выстрела он не слышал – значит, Ася всего лишь в обмороке, а не убита. Она еще поживет!

Данилову стало легче от этой мысли. А может быть, стало легче потому, что кровь, вытекая из груди, уносила с собой жизнь? Тело сделалось словно бескостным, невесомым, перед глазами все поплыло. Снизу, с пола, на который он упал, окружающее казалось искаженным, неправдоподобным.

Коренастый шагнул к лежащим, вздернул Асю под мышки, потащил куда-то – ноги ее волочились по полу, голова свешивалась безжизненно, она исчезла из поля зрения Данилова, как ни пытался он повернуться, чтобы проводить ее прощальным взглядом…

Вдруг повеяло резким прохладным ветром, заметалось пламя факелов, что-то просвистело пронзительно раз и другой.

Главарь и Гриня упали. Потом грянул ружейный выстрел – и на пол рухнул человек, который все это время держался в углу: тот самый, у которого были бумаги Данилова… Юрий!

Да, Федор Иванович еще успел увидеть это, а потом мир померк в его глазах.

Часть вторая. Портэфёй Федора Данилова

Ох, как больно, как же болит все! В бок словно бы кол воткнули, руки ноют, а голова… ох, голова раскалывается.

– Асенька, деточка моя, да как же тебе досталось, бедняжечке!

Что-то прохладное, мягкое легло на лоб, и немного легче стало.

– Попьешь, деточка моя? Губы у тебя пересохли. Попей водичку со смородиновым листом. Попей, лапушка, я помню, как ты ее любила! – журчал ласковый женский голос.

Кто же это помнит, что Ася любила холодную воду с толченым смородиновым листом и капелькой меда? Такую воду няня делала, няня Настасея! Это она?!

– Нянюшка, Настасеюшка, – чуть шевеля губами, шепнула Ася, – это ты, нянюшка моя? Но как же ты здесь оказалась? Ты же умерла… Или я тоже умерла и мы теперь вместе? Как хорошо…

– Христос с тобой, деточка, – заохала женщина. – Опомнись, неужто не узнаешь, я ведь Антонида! Антонида, нянька Никитушкина да Костеньки покойного, царство ему небесное! Я и научила твою Настасею, упокой, Господи, ее душу, делать смородиновую водичку. Так что попей, пока холодненькая.

Ася, не открывая глаз, припала губами к краю сосуда. Стекло, бокал стеклянный… В Широкополье были такие бокалы, она их с детства помнила, их берегли пуще зеницы ока. Неужели она и впрямь в Широкополье? Но как попала сюда?

– Да пей же ты, чего замерла? Неужто невкусно?

Глотнула.

Незабываемый вкус! Там, в своем Хворостинине, оставшись одна, Ася почему-то такую воду себе не делала. Она вообще не жила, а избывала годы тусклого ожидания. Ждала выздоровления матушки – не дождалась. Ждала возвращения отца – не дождалась. Ждала приезда Никиты – не дождалась. Но приехал Федор Иванович – и все изменилось: он словно бы живой водой спрыснул Асину жизнь!

Федор Иванович…

Что-то кроваво-темное закружилось вперед глазами, кроваво-темное с огненными сполохами. Что это? Она не помнит, не хочет вспоминать!

Ася испуганно открыла глаза и уставилась в толстощекое, румяное лицо с темными глазами, которые напоминали изюминки, посаженные в тесто.

– Антонида, миленькая! Это и правда ты!

Пухлые, мягкие руки обняли Асю осторожно-осторожно, словно облаком ее окутали:

– Ох, беда бедучая, какая беда!

Ася отстранилась, разглядывая Антониду. Она все такая же необъятная, уютная, теплая. Настасея была сухонькая, маленькая, с седым кукишком на затылке, спрятанным под платком. У Антониды черная с проседью коса короной. Постепенно Ася переросла Настасею, однако Антониду перерасти было невозможно, особенно в ширину. В ее обязанности среди прочего входило нагревать кресло для вечно зябнущей барыни. Правда, в кресло это Антонида втискивалась с трудом, а выдергивать ее оттуда приходилось с помощью двух дворовых.

Вспомнив все это, Ася слабо улыбнулась. Как хорошо окунуться в другие воспоминания, не страшные, а такие же мягкие и теплые, как руки Антониды! Нырнуть в блаженное прошлое и остаться там навсегда!

Но настоящее скрипнуло дверью, нарушило это блаженство, и Ася снова испуганно зажмурилась.

Раздался вкрадчивый шепоток:

– Антонида, тебя барыня зовет. Иди, а я тут посижу.

– Да я ж только что от барыни, чего ей опять надобно? – проворчала недовольно Антонида, которая на правах постоянной грелки позволяла иногда себе проявления недовольства, за которые любой другой дворовый был бы если не порот, то заушину, затрещину или пощечину непременно схлопотал бы.

– Ой, Антонида, ну не может барыня без тебя обойтись, неужели не знаешь? – прошептала пришедшая. – Иди, иди!

– Ох, резвушка ты наша, врешь небось? – ласково усмехнулась Антонида и проворчала так же добродушно: – Ну да ладно, схожу!

По полу чуть слышно зашлепали босые ноги Антониды: при всем своем непомерном весе двигалась старая нянька на удивление легко и почти бесшумно.

Дверь стукнула, закрывшись за ней. Потом заскрипели чьи-то лапоточки, приближаясь к Асиной кровати, и раздался веселый голос, показавшийся знакомым:

– Барышня, просыпайтесь! Ну не надоело ли бревном лежать? Так ведь вся жизнь мимо пройдет. А жених-то ждет не дождется, когда вы очухаетесь!

Ася задрожала. Ужасные воспоминания о случившемся с такой внезапностью рухнули на нее, что, если бы она сейчас не лежала, а стояла, то не выдержала бы их тяжести и упала.

Страшные бородатые рожи вокруг кареты… потерявший сознание Данилов с кровоточащим лбом, который разбойники ни за что не позволяли Асе перевязать… долгий и утомительный путь под охраной низенького коренастого мужичка – такого же бородатого и в такой же низко надвинутой на лоб шапке, как остальные, обладающего таким же хриплым, словно насмерть застуженным голосом, как у остальных… потом церковь, избиение Аси этим мужичком, чтобы принудить ее к согласию на венчание, – и, наконец, нечто совершенно немыслимое, непредставимое, кощунственное: насильственное венчание Федора Ивановича и Аси. Вот гнусный попик делает запись в церковной книге, а потом, потом… выстрел, залитая кровью грудь Данилова – и беспамятство, в которое Ася провалилась с облегчением, словно надеялась, что случившееся было всего лишь кошмарным сном и он закончится, он исчезнет, стоит лишь проснуться.

Ох, как же хочется убежать от этих воспоминаний!

Она резко открыла глаза. Улыбчивое кареглазое, румяное личико, темно-русая коса перекинута через плечо, высокая грудь – да ведь это Марфа! Марфа, горничная Лики Болотниковой! Марфа, внезапно захворавшая и оставшаяся в Нижграде!

Ася обрадовалась. Ей нравилась Марфа – веселая, приветливая; к тому же, глядя на нее, Ася почему-то вспоминала детство, проведенное в Широкополье. Наверняка видела Марфу здесь раньше: мало ли крепостных мальчишек и девчонок сновало вокруг барчуков, иногда ввязываясь в их игры!

– Марфа, так ты, значит, выздоровела! И сюда успела добраться! Давно ли ты в Широкополье?

– Уж другой денек, – пожала девушка сдобными плечиками. – Да что обо мне?! О вас все здесь тревожатся! Места себе не находят!

– Как я в Широкополье попала?

– А я почем знаю? – снова пожала плечами Марфа, перекидывая вперед косу и заплетая распустившийся конец. – Я когда добралась сюда на подводе, которая вино городское на свадебный пир из Нижграда везла, вы уже здесь были. Лежали как мертвая! Ох, натерпелись, видать! Антонида, что вас обихаживала, обмолвилась, все-де тулово ваше в синяках. Кто ж это вас так испинал, а?

– Разбойник, – буркнула Ася и вздрогнула, вспоминая глаза, с ненавистью смотревшие на нее из-под низко надвинутой шапки. Боль снова пронзила тело, она едва сдержала стон. «Кто ж это вас так испинал?» Страшно, страшно…

– Вам бы лучше у барина молодого, у Никиты Гавриловича, поспрошать, как вы здесь оказались. Он-то знает! – Голос Марфы звучал лукаво.

– Да, конечно, спрошу, – пробормотала Ася. – А где Никита Гаврилович? Как бы с ним повидаться?

– Молодой барин с полицейским приставом говорят. Сюда, по слухам, отряд солдат прислать собираются. Что же это за дела такие, что же это разбойники так разошлись, а?! Ну ограбили карету, ну и ушли бы в лес, как в старые времена водилось, а эти что учинили?! Зачем-то в церкву вас притащили… Ну вот для чего, а?

Марфа таращилась с живейшим любопытством, но Ася отвела глаза.

Что она могла сказать? Что пленников притащили в церковь, чтобы обвенчать Асю с Федором Ивановичем? Но в самом деле – зачем, для чего?!

Да какая разница, зачем и для чего? Об этом и думать не стоит, чего голову зря ломать! Главное, что Ася понимает прекрасно: надежды на свадьбу с Никитой напрасны. Ася теперь жена другого человека. Пусть их венчали кое-как, через пень-колоду, но запись в церковной метрической книге оставлена. А что написано пером, не вырубишь топором!

Да, она теперь жена другого… Или уже вдова?!

Снова так и вонзилась в память страшная картина: выстрел, Данилов падает…

Слезы хлынули неудержимо!

– Марфа, скажи, Христа ради, что с Федором Ивановичем? Жив ли он?

Марфа поглядела как-то странно, вильнула глазами в сторону, дернула плечами:

– Да мне откуда же про них знать? Кто мне что скажет? Разве что-нибудь в одно ухо случайно залетит, потом в другое, вот тем и пробавляюсь.

– Ну расскажи хоть это! – взмолилась Ася.

– Что ж, барышня, слушайте, – покладисто кивнула Марфа. – Говорят, будто мальчишка, прачки Аксиньи сынок, шлялся по лесу, грибы ли искал, ягоды, просто ли так от дела лытал[47]47
  Лытать – лодырничать, уклоняться от дела (устар.).


[Закрыть], однако видел он, как господскую карету остановили какие-то бородачи, а потом погнали и ее, и телегу, что за ней следовала, по лесной дороге – одной из тех, что к соседним селам ведут. Мальчишка сначала следом ринулся, потом отстал и вернулся в Широкополье уже затемно. Матушка его пороть взялась, что он по лесу в такую пору шляется… он, видите ли, барыня, у нее единственный сынок, она на него не надышится, вот и рассерчала. Ну, парнишка, конечно, в оправдание свое и рассказал о том, что видел. Клялся-божился, что не врет ни одним словом. Аксинья баба сметливая: вспомнила, что в барском доме невесту барина молодого ждут, уж не ее ли была карета? – и спросила у кого-то из дворни, приехала ли невеста. Узнала, что нет, и давай рассказывать о том, что от сына узнала. Поначалу ей не поверили, а потом кто-то разумный сыскался среди слуг и решил господам сообщить. А те уже вне себя от тревоги: ночь близится, а никто из Нижграда еще не приехал, что за беда?! Барин молодой, как узнали от Аксиньи новость, всполошились, велели седлать, потом взяли мальчишку этого ушлого в седло – и пустились на поиски сам-один. Гаврила Семенович криком кричали, чтоб Никита Гаврилович верховых на подмогу собрали, да где там, их разве остановишь?

Ася слушала, затаив дыхание.

Марфа перевела дух и продолжила:

– И только они уехали, барин-то молодой, как Лукерья Ильинична, барышня моя, заявились. Оборвались, пока по лесу бродили, живого места на них не было, от платья одни лоскуты остались!

– Лика?! Она жива, она спаслась, слава богу! – восторженно вскричала Ася. – То-то я ее в церкви не видела. Наверное, прямо из кареты сбежала, через другую дверцу. Позови ее, позови скорей!

– Да что вы, барышня! – отмахнулась Марфа. – Лукерья Ильинична не лучше вас – измучены все, ведь столько верст по лесу пройти на своих ногах – измучишься небось! От их платьица одно тряпье осталось. Это же просто диво, как не заблудились они. Ну, как говорится, жить захочешь, так небось из ада дорогу сыщешь! Лукерья Ильинична тоже к вам рвались, да только ни доктор, ни Антонида не велят. Вот получшает вам обеим, тогда и повидаетесь.

– Ах, разве через Антониду прорвешься! – засмеялась Ася. – Ну хоть передай Лике, что я шлю ей сердечный привет и мечтаю с ней повидаться как можно скорей. А пока рассказывай, что дальше было, после того, как Никита Гаврилович уехал.

– Ну, они-то уехали, а наши баре тут с ума от тревоги сходили. Никита Гаврилович воротились уже за полночь. Не ведаю, как они все-таки сыскали ту церковь, куда вас завезли! Мальчишка-проводник на крупе его коня сидел, а вас барин в седле при себе держали. Конек его любименький – Север его зовут! – шел осторожненько, чтобы вас не потревожить. А вообще он как разгонится, так и тройку, и пару лошадей обойдет в два счета. Ветер, а не конь, на охоте хорош, выстрелов будто не слышит. Только беда, свиста и крика громкого боится. На охоте выстрелы его не пугают, а чуть свистнет выжлятник[48]48
  Выжлятник – охотник, ведающий выжлецами – гончими псами (устар.).


[Закрыть] – сразу копыта в землю, с места его не сдвинешь! Да господь с ним, с конем этим, я лучше про вас доскажу. Когда барин вас привез, вы бесчувственная были – ну кукла и кукла! Приняли вас с седла – сразу в постель да врачевать. Мальчишке тому глазастому дали рупь серебром, матери его тоже подарки какие-то… уж не знаю, чем именно ее одарили. Тем дело и кончилось.

– А остальные? – с замиранием сердца спросила Ася. – Федор Иванович, Ульян? Кучер и лакей, что карету сопровождали?

– Барин молодой якобы сказывали: как вошли они в церковь, едва без памяти не упали: кругом кровищи море, разбойники застреленные лежат. А рядом с разбойниками – не поверите, Анастасия Васильевна! – рядом с ними Юрий Диомидович, и тоже убитые!

Марфа стиснула кулачки, выговорила с трудом:

– И вы, Анастасия Васильевна, там лежали – вся в крови. Барин решили поначалу, что и вас в живых нет, потом заметили, что дышите… Платье ваше выбросить пришлось, никак кровь было не отстирать, еще спасибо, что башмачки ваши козловые[49]49
  Козловые башмаки – сшитые из хорошо выделанной козловой кожи. Кожа особо тщательной обработки называлась сафьяном (устар.).


[Закрыть] отчистили.

– Юрия убили? – с ужасом перебила Ася. Зажмурилась – и словно воочию увидела светлые глаза, черты красивого лица, услышала веселый голос. – Юрий… ради Господа бога, как Юрий там оказался?!

– Знать не знаю, ведать не ведаю, – печально проговорила Марфа. – Их уже и схоронили.

– Как же?! – вскинулась Ася. – Юра, Юрашка… Ох, быть не может! И даже похоронили уже…

И подавилась слезами.

– Ох, какие славные были Юрий Диомидович, царство им небесное, добрые да приветливые! – вздохнула Марфа. – Мимо не пройдут – слово ласковое скажут аль взглядом одарят. Не то что наш молодой барин… – Она вдруг спохватилась, испуганно уставилась на Асю: – Ой, простите, Христа ради, ничего дурного сказать про Никиту Гавриловича не могу, видать, они вас крепко любят, на сторону не глядят. В девичьей-то болтают, они вам уже подарки свадебные приготовили: браслеты жемчужные, веера, шаль турецкую, перстень яхонтовый, множество других каменьев… Вас привезли беспамятную – барин молодой аж с лица от тревоги спали! Только вы одни им по душе!

Ася слабо улыбнулась:

– Спасибо на добром слове, Марфа, но скажи, наконец, что же с Федором Ивановичем?! Неужто и он… неужто и он умер?

Марфа вздохнула:

– Ох, не знаю, что и ответить. Про господина Данилова и речи не было. Разве и он там, в той церкви очутился?!

– Конечно! – вскричала Ася. – И я видела, как в него выстрелили!

– Никита Гаврилович о нем и словом не обмолвились. Ни единым словечком! А может, я просто не слышала ничего? Вам бы лучше у них самих спросить! А может… – Марфа заговорщически прищурилась: – А может, вам все это почудилось? Может, вы в обморок еще в карете грянулись, да так и пролежали беспамятная? И вам просто привиделось-примерещилось, будто Федор Иванович в церкви были и в него, господи помилуй, стреляли?