Текст книги "Иное…"

– Чтоб тебя, чтоб тебя, – кричала я не в силах с собой справиться, и схватившись руками за край раковины потрясла ее, намереваясь вырвать из стены.

Еще пару минут я бунтовала, пару минут бесновалась… и вдруг затихла, закрыла глаза и глубоко задышала, стараясь успокоить себя.

И в этой гудящей, тарахтящей и булькающей пустоте, в этом одиночестве я услышала далекий, знакомый и дорогой мне голос Андрейки:

– Ступай вперед Олечка, и будь смелая и сильная… ничего не страшись, девочка моя!… Лишь те, кто, не страшась идут к намеченной цели, остаются победителями.

Я тотчас открыла глаза… открыла и подумала, что не имею права проявлять слабость, хотя бы ради этого человека, который уступил мне свое место, даровал мне право приобрести иное… новое состояние.

Я посмотрела на свои исполосованные вены, и улыбнулась… кровь с них не бежала, я была сухая.

А фекалии в комнате и окно, с проклятыми шпингалетами – это несомненно новое испытание, которая я должна преодолеть.

И я его обязательно преодолею, Андрейка!…

Глава седьмая

И тогда я протянула руки, подставила их под ржавую воду, и, набрав полные ладони рыжеватой жидкости, умыла свое лицо.

Умыла и убрала с него всякую злобу, печаль… всякое уныние. Оставив на нем лишь желание вести этот бой до конца… до победного конца!

Надо, судя по всему, здесь все отмыть, ведь находится в этой вони невозможно, а открыть шпингалеты, как я уже убедилась, сразу не удастся.

Ну, а вещи… какая в принципе разница, какого они цвета: желтые в красно-коричневую крапинку или линяло-пятнисто-рыжие.

И пока я это обдумывала и полоскала в ржавых потоках майку и джинсы, отжимала и развешивала их на теперь немного вдавленном и лопнувшем посередине подоконнике, который явил из своих внутренностей сгнившие осколки дерева, пылевидную труху опилок и ржавые шапки кривых гвоздей. Унитазы еще раз издали тот пронзительный барабанный вопль и выплеснули из себя новые потоки экскрементов.

Громко плюхая босыми стопами по этим расползающимся водам, я пошла за той самой сально-шерстяной тряпкой. А взяв ее в руки, скривила лицо, передернула плечами и сплющила свой носик так, чтобы можно было дышать лишь через маленькие, оставшиеся щелочки, и принялась собирать разлившиеся жидкие массы. Я елозила тряпкой по полу и отжимала собранное в раковину, из коей эту гадость, не мешкаючи, уносила вниз та самая рыжая вода, не прекращающая, зычно тарабаня, выскакивать из носика крана.

Конечно, скажу честно, никогда до сего момента я не делала такую грязную, вонючую работу. И теперь когда я собирала эти нечистоты, и скидывая в раковину, пропихивала концом, сальной, отвратительной на ощупь, тряпки их размягченную массу в слив, я не просто морщилась, я отворачивалась и меня ужасно тошнило, а иногда начинало рвать прямо туда… в раковину… на тряпку. Однако вырвать я не могла… нечем было, ведь я ни ела, ни пила, ни хотела этого… потому, что была мертвая. И поэтому я подолгу стояла наклонившись над раковиной и протяжно, громко бекала, словно овца.

Вот …точно овца… Теперь я была не мокрая курица, а бекающая овца.

По-бекав так… я споласкивала тряпку и вновь принималась за свою отвратительную работу.

Чтобы волосы мне не лезли в лицо, я связала их теми самыми лентами-рукавами, что были раньше обмотаны возле моих запястий, предусмотрительно хорошенько прополоскав их под ржавой водой.

Уж и не знаю, сколько я так провозилась с этим полом, но стоило мне взяться за тряпку и уборку, унитазы перестали плеваться фекалиями и затихли. Наверно они наблюдали за мной и моими героическими усилиями.

Но когда, я, наконец, все собрала с пола, вытерла его насухо, помыла унитазы, протерла раковину, да прополоскав тряпку, пристроила ее на ведро, чтобы она могла просохнуть, в комнате сразу перестало вонять и даже запахло каким-то чистящим средством с добавлением хлорки.

Тогда я вновь подошла к окну, надела на себя просохшую майку, немного сдвинула на край, пока еще влажные джинсы и начала разглядывать окно, обдумывая, чем же можно подцепить эту голову рычага. Я разглядывала комнату в поисках такого… такого остренького, такого, чем можно проковырять дыру в подоконнике и быть может выковырять рычаг.

Но в комнате ничего такого не было, правда, в подоконнике торчали шляпки гвоздей, но смогу ли я их вырвать. Я ухватилась, большим и указательным, пальцами за шляпку гвоздя, а второй рукой обхватила правую и принялась тянуть его на себя, раскачивая из стороны в сторону, но гвоздь даже и не думал трепыхаться. А я добилась лишь одного, доломала свои оставшиеся, и без того раздробленные ногти, со слезшими остатками розового лака.

Тогда я решила отковырять древесину возле шпингалета, ведь на первый взгляд она была такая рыхлая, сгнившая, похожая на дырявую требуху. На правом среднем пальце, еще сохранился длинный, острый и крепкий ноготь, я подвела его к отверстию планки, куда входил штырь, и ковырнула древесину рядом с ним. Огромная, длиннющая, с острым концом щепа, соскочила с железного отверстия, которое она нежно обнимала или охраняла от нападения, и резво выпрямившись, воткнулась мне под ноготь, каковой в свою очередь громко хрустнул и разломился надвое.

– Эм…м…м, – застонала я и с силой потянув на себя палец, вырвала остроносую щепу, торчащую из подоконника и теперь имеющую на своем остром конце каплю моей крови, напоминающую чем-то шапку гриба.

Я поспешно запихнула палец в рот, стараясь хоть на немного снизить боль, и даже заплясала на месте, переступая с ноги на ногу, и издавая плямканье голыми стопами по мытому полу. И так пританцовывая, подпрыгивая и выдавая па, я развернулась, удивленно округлила глаза и уставилась на воду, которая все еще вытекала из крана, несмотря на мои попытки закрыть его. Только теперь из носика крана текла не рыже-ржавая вода, а едва желтоватая, смывшая своим потоком в трубах всю ржавчину и освободившаяся от этой неприятной на вид красноты. Что ж… довольно оглядывая ее желтизну и подставляя под нее свой болезненно-саднящий палец, радовалась я… новому приобретению в виде теплой и почти прозрачной водички.

Однако радоваться мне пришлось не долго, потому как унитазы опять заговорили и выплеснули фекалии. Только теперь я не стала дожидаться новых порций, а схватив тряпку, принялась утирать пол. На ходу подумав о том, что человек легко и быстро привыкает как к хорошему, так в принципе, и к плохому.

Когда пол был вновь умыт, я прополоскала тряпку, отжала ее и присев над раковиной на корточки распрямив ее начала вешать на ржавое ведро, которое там стояло, облокотившись своим помятым боком на стену. И вдруг я увидела ручку… ручку на ведре… Оцинкованную тонкую дужку с деревянной, наполовину треснувшей обручиной.

Я тут же откинула тряпку в сторону, взяла в руки ведро и поднялась так, что левым плечом шибанулась об нижнюю часть раковины, которая закачалась, и даже протяжно застонала, вроде как выражая недовольство моей грубой выходке. Однако я даже не заметила ни этого недовольства, ни того как заболело мое плечо. Все мои мысли были направлены на оцинкованную дужку, оная могла мне помочь в борьбе со злобными шпингалетами.

Подойдя к окну и все еще рассматривая ведро, я поставила его на подоконник. Дужка крепилась за полукруглые уши ведра, которые также как и днище ведра, почти сгнили и были ужасно ржавыми. А потому, если начать их раскачивать из стороны в сторону, то возможно… так мне думалось, я смогу освободить дужку от ведра и его ржавых ушей. И я, без задержу, с огромным усилием и какой-то тихой обнадеживающей радостью принялась раскачивать дужку. Некоторое время спустя с одной стороны ведра ушко лопнуло напополам, и выпустила загнутый в виде крючка конец дужки, а с другой стороны ведра ушко оторвалось полностью. Взявшись за отломанное ушко, я неторопливо вытащила его из дужки и предусмотрительно положила на подоконник, предполагая, что оно может мне еще пригодиться…. кто ж знает.

Затем я отнесла ведро под раковину, поставила на пол и наглухо укрыла его сверху тряпкой, чтобы она просыхала, а ему, этому самому ведру, было не так страшно, пусто и одиноко.

Вернувшись к окну и взяв в руки дужку, я накинула ее, вернее, один из ее загнутых концов, на выглядывающий из подоконника ржавый гвоздь и начала резко дергать дужку в бок, стараясь разогнуть этот крючок и сделать его более ровным, прямым. Да, только легко сказать « сделать прямым», сказать легко… сделать почти невозможно, особенно если у тебя нет никакого инструмента… ну там ни плоскогубцев… ничего другого подобного.

Только теперь я не сдавалась, я пыхтела, сопела, как паровоз. Дергала… дергала… И после долгих попыток, рывков и выдохов, я смогла разогнуть его, конечно не так как мне хотелось бы, но все же он был почти прямой. Однако за то время, что я провозилась с этим крючком, выравнивая его, унитазы два раза выплеснули из себя жидкие экскременты… а джинсы мои окончательно просохли.

Сделав то, чего я так желала, я положила дужку на подоконник и принялась вновь утирать пол, надеясь, что может когда-нибудь это будет в последний раз… непременно… непременно, так будет.

В этот раз я быстро справилась с работой и меня даже не тянула по-бекать, по-видимому, я свыклась с тем, что мне необходимо делать и с этим дурманящим легкие и голову запахом да малопривлекательным видом отходов жизнедеятельности и остатков пищи.

Когда вот так отмывая пол, собирая ту густую коричневую жижу тряпкой, я думала, невозможно быть окончательно уверенной в том, что тебя может ждать в жизни, и уж тем более после смерти. Я вспоминала, как работая когда-то давным давно, в строительной фирме бухгалтером, кривила свой миниатюрный, вздернутый носик при виде плавающих в унитазе какашек… и также кривила его глядя на уборщиц которые наводили чистоту в туалетах, считая их недалекими глупышками. Мне казалось, что я никогда не докачусь до такого ужасного состояния, чтобы вытирать эту пакость за кем-то.

А теперь мне было смешно… смеялась я над собой… и не просто смеялась, а хохотала… вот тебе и не докачусь.

Оказывается еще как докачусь…

И думая об этом, я повторяла слова народной мудрости: « От сумы и от тюрьмы не зарекаются». Уж, куда вернее сказать… не зарекаются.

Что еще на это можно ответить?..

Быть может: « Не отведав горького, не узнаешь и сладкого?»

А я, уже давнёхонько хлебая это горькое пойло, каковое сама себе налила в стакан, оценила то самое сладкое. И поняла, что хотя я и сделала сама свой выбор, ибо мы всегда сами выбираем путь своего движения, и винить в этом выборе кроме меня некого, однако не знала, не ведала я своими куриными, а быть может бараньими мозгами куда приведет меня эта кривенькая тропочка.

– Уж – это точно, – согласно сказала я вслух. Потому как теперь я любила говорить вслух, сама с собой значит… чтобы хоть как-то разбавить это одиночество и пустоту витающую кругом, и вроде как ощутить, что я все еще есть, и даже могу говорить и слышать. – Привела меня эта дороженька прямо в общественный туалетик… Но, я духом не падаю, – это я уже говорю обращаясь к Андрею,– слышишь, Андрейка. Не падаю я духом, не сдаюсь, я борюсь за себя… И вот я сейчас пристрою на ведро тряпку, укрою его, чтобы ему не было так тоскливо и было с кем поболтать, а тряпка чтобы значит могла просохнуть и не воняла так, и пойду мыть ноги.

И я именно так и поступила, поднявшись с корточек, выпрямилась, а потом засунула правую ногу в раковину и начала ее умывать прозрачной, теплой водичкой. Это затем, чтобы она тоже не воняла.

Отмыв обе стопы от грязи и вони, я опять покрутила вентили сначала с холодной водой, после с горячей. И надо же… мне так свезло, напор воды, вытекающий из носика крана, уменьшился, почти втрое, и теперь превратился лишь в жалкий, тонюсенький ручеек, порадовавшись очередной победе, и тому, что мои ноги обсохли, я направилась к окну. И наконец-то натянула на себя мои сухие джинсы, которые хотя и сменили цвет с серого на желтоватый, в принципе были все еще ничего. И как главное их достоинство совсем не воняли.

Я взяла дужку ведра, несильно стукнула деревянной обручиной по подоконнику и та, окончательно разломившись, отпала, освободив спутницу своей долгой жизни да превратив её в инструмент. И тогда я принялась прямым концом дужки, ковырять дерево, плотно обступившее железное отверстие ответной планки, укрепленной в подоконнике, в кое намертво входил штырь нижнего шпингалета.

Я ковыряла очень долго…

Не знаю, как можно выразить этот срок… часы ли… сутки… недели…

Однако, скажем так, какое-то время спустя, мне все же удалось полностью освободить от древесины отверстие, утонувшее в подоконнике, а образовавшаяся яма и пустота явила мне саму ржавую планку. Да только ее явление никак не повлияло на то, что штырь шпингалета вышел из нее. Ничего подобного, он все также не подавался мне, не желал этот рычаг двигаться, не желал вытаскивать штырь.

А потому с риском, вновь полетать и припасть хоть и к покореженному, но все же мраморному полу, я залезла на подоконник. Выпрямилась, уперла ноги в деревянное основание, а свернутую шею в откос оконного проема и начала ковырять откос окна наверху, намереваясь освободить там планку. Но даже когда появилась в откосе дырень, освободившая планку, верхний штырь не вышел из отверстия, он точно врос в него, а может просто оброс ржавчиной, краской, оттого и не желал двигаться. И тогда я опять принялась тянуть рычаг, стараясь развернуть его голову вправо, только теперь я делала это не пальцами, а подручным инструментом, то есть загнутым концом дужки. Я цепляла голову крючком дужки и дергала, тянула на себя. При этом я несколько раз слетала вниз, и падала на пол, хотя и не так трагически, больно и громко как в прошлый раз. А может я просто перестала обращать внимание на боль, падение. Все…все мои мысли были заняты борьбой с упрямой головой рычага и попеременно выплескивающимися из унитаза нечистотами.

Когда унитазы исторгали из себя фекалии, я прекращала поединок с рычагом. Клала дужку на подоконник, который совсем окривел, а местами вдавился, покрылся глубокими ямами, и, слезая вниз, принималась за уборку.

Мои порезы на руках уже почти не болели, словно как награда после очередной махонькой победы, очередного поединка. Зато очень сильно болели пальцы с изломанными на них ногтями, болели ладони, на каковых от постоянной борьбы с рычагом и мытья пола появились белые полосы и желтоватые, уплотненные мозоли.

Но, несмотря на трудности, несмотря на попеременно возникающие мысли все бросить и прекратив свои подвиги, смириться с судьбой, я продолжала свой бой…

Теперь мне хотелось всенепременно победить… победить… победить и сломать голову этому вредному, злобному и ненавистному устройству.

И наконец-то мне – это удалось…

После очередного мытья пола, я снова залезла на подоконник, взяла дужку в руки, широко расставила ноги – это чтобы не свалиться и стоять более устойчиво, образуя нечто единое целое с окном. Я накинула загнутый конец дужки на голову рычага, глубоко выдохнула, и, затаив дыхание, чтобы оно мне не мешало во время боя, резко дернула дужку на себя.

И… о чудо!!!

Рычаг тотчас развернулся, будто был совсем новый, и легко двигался в устройстве, от радости я даже вскрикнула, а тело мое взволнованно затрепетало.

– Ах, ты мой родненький, миленький, – возбуждено зашептала я, обращаясь к рычагу.

Я опустила дужку вниз, уронив ее на подоконник, протянула руку и взялась за облезлую и изрезанную от постоянного дерганья, чем-то похожую на мои вены, голову рычага и не менее резко дернула его вниз… первый… второй… третий раз.

Рычаг, издав тихий скрип, уступил моим усилиям и опустился вниз, убрав всякую преграду в виде штыря наверху.

– Ура! Ура! Ура! – закричала я, громко… громко празднуя этим криком свою первую, пусть и маленькую, но победу.

Все же понимая, что сделала я пока самое легкое, убрав лишь первую преграду, и оставив самое тяжелое на потом. Но все равно я была очень счастлива и широко улыбалась, потирая руки, и приглаживая волосы, гордясь проделанной работой.

– Ну, ничего, ничего, – заметила я, успокаивая свое тяжелое, прерывистое дыхание. – Раз я смогла открыть наверху, смогу и внизу.

Я решила, что и внизу надо применить ту самую тактику, что и наверху, а именно загнутым концом дужки попытаться развернуть голову рычага, а потом дергать его вверх, стараясь вытащить из отверстия планки.

Однако я ошиблась…

Сколько я не дергала дужку на себя, упираясь ногами в пол, голова рычага не поворачивалась и даже, ни разу не дрогнула.

И тогда я опять залезла на подоконник и принялась пропихивать в тончайшую щель между створками острый, прямой конец дужки, надеясь приоткрыть ее сверху.

Ан… нет! и этого мне не удалось сделать, уж слишком узкая была щелочка между створками, узкая… тонкая.

Я так рассердилась… вновь передо мной не выполнимая преграда, от злобы я начала колотить, ногой стекло, проклиная его крепость и плакать. Только теперь я быстро успокоилась, как говорится выпустив пар на это треклятое окно и сказала себе:

– У тебя Оля, все получится… Ты главное не раскисай… Борись… И помни, лишь те, кто не страшась идут к намеченной цели, остаются победителями!

Я говорила себе эти слова всякий раз, когда выходила из себя, это был мой девиз. Я говорила эти слова, а после вновь начинала бой с моим врагом.

И теперь опять оглядев это окно, в очередной раз подробно исследовав его, я решила проковырять в поворотной створке сквозную дыру, так, чтобы было потом за что уцепиться концом дужки и попытаться, дернув ее на себя, приоткрыть верхнюю часть створки.

Дырку я однозначно ковыряла долго…

И хорошо все же, не раз я об этом думала, что мне не надо было есть, спать, мыться, ходить на работу, смотреть телевизор. Только мыть пол и ковырять дыру… И еще хорошо, что створки были старые, а древесина внутри них рыхлая и мягкая. И потому приложив максимум своего терпения, настойчивости и упорства, я смогла пробить в створке дыру, да такую, что можно было засунуть в нее два пальца правой руки: указательный и средний. Когда последние деревянные подступы крепости были пробиты, и я пальцем очистила от остатков древесины дыру, то наклонив голову я приставила к ней свою ноздрю. И втянула в себя воздух того, иного… заоконного мира… воздух свободы, воли.

И на меня дохнул свежий, тонкий запах осенней ночи, теплой и чистой… от этого нежного, чуть прохладного и по-осеннему бодрящего воздуха у меня закружилась голова.

Еще и еще… еще и еще… втягивала носом я этот новый… иной запах, и почувствовала внутри себя разгорающееся, точно степной пожар, желание непременно и как можно скорее открыть это тупое, бестолковое и настырное окно… открыть… открыть!…

Я поспешно выпрямилась, отступив немного вбок, уперлась своей шеей в откос оконного проема и начала пропихивать сквозь дыру корявую, погнутую дужку с кривым крючком на конце. Крючок лез не решительно и часто упирался или тыкался своей закругленной головой в борта дыры, но все же вскоре миновал дырявый лаз и выглянул из-за створки окна. Я прижала саму дужку к стенке дыры, уперла загнутый конец в край створки, и немного отклонившись назад, резко дернула дужку на себя.

Дернула и недовольно выдохнула, увидев как крючок разогнулся и проскочив через дыру оказался в комнате, а я при этом тяжело качнулась… однако не упала… устояла. Ха…ха…ха, теперь я ученая была, шеей-то я крепко впивалась в откос окна так, что свалить меня было не так-то просто.

Я глянула на створку и восторженно ахнула!

Еще бы, ведь створка, чуть-чуть подалась на меня и там наверху совсем на немного отделилась от соседней створки, образовав тонкую трещинку, а значит, она начала уступать моим атакам.

Резво присев на корточки я спрыгнула с подоконника, продолжая держать мой чудесный, погнутый инструмент в руках, и начала по новой формировать на его конце крючок. Я уже так делала несколько раз, потому, что крючки не выдерживали таких дерганий и часто распрямлялись, а иногда и вовсе отламывались на месте сгиба.

Я зажала дужку в руках, отвела их немного назад и стремительно ударила краем дужки в бетонную стену. От удара прямой край выгнулся крючком таким, каким надо было мне.

«Наверно скоро отломится», – подумала я, вообще-то он не всегда с первого раза выгибается, а только с третьего или четвертого… но в этот раз мне повезло.

Я оглядела загнутый край, похожий на рыболовный крючок и осторожно принялась подравнивать его о стену, резко постукивая им, стараясь загнуть его по необходимой мне траектории.

Когда я, таким образом, загибала край дужки то все время болезненно ударялась пальцами, костяшками и тыльной стороной ладони о бетон. И очень часто я ранила пальцы до глубоких рассечений, из которых начинала сочиться кровь, правда она быстро сворачивалась… однако руки мои все время болели.

И теперь тоже не обошлось без травмы… Уж довольно болезненно я ударилась костяшкой правого указательного пальца о бетон, и из рассечения мигом потекла густая алая кровь. Но я стоически сносила эту боль, и, засунув палец в рот, скривила лицо и обозвала стену – козой.

Немного погодя боль утихла, я вынула палец изо рта и ощупала им крючок, да, оставшись довольной проделанной работой, вновь полезла на подоконник.

Просунула крючок в дыру… дернула… и увидела, как разогнувшийся крючок еще немного приоткрыл створку.

И снова все повторилось.

Удар дужки об стену.

Подоконник, а на нем с широко расставленными ногами и упертой шеей в откос, я.

Крючок опять в дыре… очередной рывок.

Только в этот раз я плохо уперлась шеей в откос или слишком сильно дернула, и потому когда дужка пошла на меня, сначала мои руки, а после и я двинулись в след за дужкой. Да не удержавшись на подоконнике, я покачнулась и полетела туда вниз, прямо за выскочившей из рук дужкой, громко и шумно приземлившись на мраморную плитку пола. Весьма болезненно и зычно, при этом, ударившись о край чаши унитаза головой так, что послышался треск, будто хрустнув, лопнул и сам унитаз, и моя дурная башка.

Глава восьмая

«Хорошо все-таки, что я мертвая», – пронеслось в моей голове.

И громко охая, я начала подниматься с пола, а сев потерла ударенный затылок, ощущая боль и тихое гудение внутри головы.

Впрочем, если бы я была живой, то от такого удара мгновенно «откинула ножищи», а так только гул. Сначала глухой такой, а потом нарастающий, барабанный бой, и неожиданно зычный плюх.

А … да это опять нечистоты пришли, констатировала я и тотчас вскочила на ноги, чтобы значит, эта гадость, не окатила меня сверху. И на ходу обернувшись, заметила, что по чаше унитаза, по которому проехалась моя пудовая голова, пошла тонкая такая трещина, теперь и из нее вытекали жидкие фекалии.

Потирая голову, я развернулась, шагнула к окну и радостно вскрикнула. Потому как створка окна наверху теперь выглядывала из-за соседней почти на два пальца. Но не это главное… главное – это то, что подоконник полностью лопнул в середине, прямо на стыке двух створок. И теперь та часть в которой был намертво утоплен шпингалет, была приподнята вверх, наверно во время рывка, я наступила на поломанный край, и он лопнул, при этом образовав нечто вроде односкатной крыши.

Я стояла, глядела на развороченный подоконник и обдумывала, успею ли я выдернуть эту часть доски и открыть створку до следующего плевка унитазов. А после все же решила, прежде затереть пол и лишь, затем приступать к подоконнику и может к последнему рывку. И тогда я побежала к тряпке, совершенно позабыв, что пару минут назад чуть не убила своей тяжелющей головой несчастный такой… обкаканный унитаз.

Каких-то несколько минут и пол чист. Еще бы ведь я так спешу, тороплюсь, предвкушая сладкий запах свободы и чего-то нового… иного…Я сполоснула тряпку и пристроила ее на ведро, чтобы значит не было им скучно… без меня тут ха…ха…ха.

И волнуясь, поспешила к окну, руки мои тряслись, грудь бурно, судорожно вздрагивая, вздымалась.

– Спокойно, спокойно, – сказала я сама себе, внутри намереваясь запищать от радости и уже ощущая на языке победу над этим изломанным, исковерканным и деспотичным окном. – Еще неизвестно удастся тебе вырвать эту часть подоконника. Рано радоваться… надо продолжить бой… и потом: « Цыплят по осени считают».

Заметила я и удивилась. Чего-то я в последнее время стала часто вспоминать народные пословицы и поговорки, будто умнеть начинаю… намывшись дерьма и надышавшись этой вонью.

Немного успокоив волнение и трясущиеся руки, я подошла вплотную к окну. Оглядела лопнувшую, выпирающую часть доски, некогда служившую подоконником, а теперь похожую на огромную пасть акулы с острыми, большущими зубами-щепами. И ухватившись, за выгнутую часть доски с одного края, потянула ее на себя. И не просто потянула, а начала дергать, рвать, крутить…

Дергать… рвать… крутить…

И вот уже заскрипела, затрещала, захрустела ломаемая доска, из намертво вкрученного или приколоченного шпингалета вылетели ржавые гвозди, а после вылетел и весь он сам, оторвавшись от створки окна, но продолжая крепко сидеть в отверстии планки в подоконнике. Еще один рывок, и громкий скрежет трескающейся по швам древесины, и в руках у меня оказалась часть доски, вместе со шпингалетом. Створка же окна по инерции двинулась вслед за подоконником, по-видимому, не желая с ним расставаться, и наполовину открылась, являя мне новый, иной мир…

Иное продолжение борьбы…

Я обхватила руками выломанную доску, и прижала к себе, точно это был не выгнивший кусок подоконника, а близкий родной мне человек… Андрейка…

И я заплакала… тихо… тихо так… только это были не слезы боли и печали, а это были слезы радости и счастья, это были слезы победы.

А внутри меня ликовало все мое естество. И казалось мне, что очень тихо, также тихо как плачу я, вторит моему естеству, мое мертвое сердце… не слышно выбивая победный ритм.

Через открывшееся окно на меня дохнуло свежим воздухом, к оному перемешивался тонкий запах дыма, словно перед тем как отворить створку, там в том ночном, черном мареве весьма долго жгли сухую траву и осеннюю листву.

Я радостно выдохнула, и широко открыв рот, вдохнула эту чистую, чуть горьковатую свежесть, и неспешно наклонившись, положила отломанную доску на пол. Я глянула на ее ширину, массивность и подумала, что верно говорят у нас: «От нужды волк лисой запоёт». Если бы мне, при моей жизни, сказали, что придет время и я такая тоненькая, фигуристая, не высокого роста женщина буду выдирать такую доску, выламывать створки окна, загибать крючки из дужки ведра… Я бы никогда этому не поверила и громко… громко посмеялась над таким шутником. Ведь при жизни я тяжелее ложки в руках ничего не держала, такая пава со вздернутым носиком была… была… да уж…

Усмехнувшись, я закрыла свой рот, и начала дышать через нос да неторопливо шагнув к окну ближе, распахнула створку. Она, протяжно заскрипев и покачиваясь из стороны в сторону, пошла на меня, и открылась настежь, едва коснувшись бокового откоса оконного проема.

А я выглянула в окно и увидела там черный витающий туман… вернее не туман, а пар, влажный и липкий. Я протянула руку вперед, выставив ее под тот густой пар, и сейчас же на нее осели крупные капли воды.

Эта черная тьма, клубящегося пара, напоминала чем-то парилку бани, а густая влажность переносимая ими не просто стояла перед глазами какой-то плотной завесой, так что ничего не было видно, но и мгновенно осаждалась кругом крупными и мелкими, словно бисер каплями воды. Я выглядывала в окно, стараясь разглядеть, каков же теперь мой путь и каким образом я отсюда смогу выйти. И повернув направо голову, увидела там, прямо возле оконной коробки, укрепленную на стене широкую, оцинкованную водосточную трубу, она шла откуда-то сверху, и, уходя вниз, терялась в том черном, клубящемся паре.

Громко забулькав, забарабанили унитазы и вновь выплюнули фекалии, я оглянулась посмотрела на растекающиеся лужи и поняла… Для меня теперь начался новый путь… туда вниз по водосточной трубе.

Ведь теперь, без сомнения я не хотела оставаться здесь, и не страшась этого спуска, желала идти вперед!

Вперед!..

Я желала идти в ту черную парящую тьму, и унитазы… они тоже хотели, чтобы я уходила отсюда. И наверно поэтому, будто обезумившие, выплескивали и изливали из себя, раз за разом, наполняя этой отвратительной массой экскрементов пол, и непереносимым запахом комнату.

Я еще минуту глядела на этот туалет, который превратил меня из павы в борца и научил без посторонней помощи, без поддержки Андрейки биться, бороться за себя. И кивнув напоследок этой комнате, унитазам облитым нечистотами и раковине, откуда тоненькой струйкой бежала вода, залезла на покореженные остатки подоконника. Я прижала правой рукой покачивающуюся, поворотную створку к боковому откосу оконного проема, сделала шаг вперед, и поставила стопу на нижнюю раму окна, да придерживаясь за створку, выглянула наружу.

Пар, витающий в этой тьме, мгновенно подкрался ко мне и будто огромный язык зверя мягко лизнул меня, окатив прохладными каплями воды. Еще миг я колебалась, страшилась тьмы, плывущей кругом, глубоко втягивала в себя цепкий, прохладный воздух, слушала барабанящие позади меня унитазы, точно выбивающие ритм, перед страшным шагом.

Еще миг… Еще…

А потом я развернулась спиной к тому миру, и, глядя в комнату, придерживаясь за створку, прижала правую руку к ее холодному, мокрому стеклу, прильнувшему к откосу оконного проема, и протянула левую руку и левую ногу к водосточной трубе. Осторожно нащупав гладкую поверхность трубы рукой, я несильно потрясла ее, проверяя, насколько она прочная. Затем обняла ее, крепко обхватив левой рукой, и, обнаружив голой стопой округлый край крепления, что намертво прижимал трубу к стене, отступая от нее как раз настолько, чтобы можно было туда втиснуть ногу, поставила на него стопу.

И тотчас отпустила створку, которая тихо скрипнув, потянулась за мной, и, достигнув другой створки, внезапно громко щелкнула и затворила окно, оставляя меня в этом новом… ином мире один на один с черным, клубящимся паром.

А я уже обнимала трубу двумя руками, прижималась к ней телом и тулила правую ногу на крепление. В таком, неудобном положении, тяжело дыша, и дрожа от страха, я замерла.

Замерла… затихла… испытывая одновременно и радость и страх.

Все же мне удалось перелезть на эту трубу, зацепиться за нее и теперь глядя на закрытое окно, в котором в ту же секунду потухли лампочки, что тускло, освещали туалет и стихли унитазы, поняла, что обратного пути у меня нет. И теперь мне нужно продолжить этот тяжелый, трудный спуск возможно с огромной высоты… спуск каковой приведет меня, вниз … покажет новое… иное…