Текст книги "Иное…"

Я глядела на этот высунутый язык и теребящуюся позади головы тонкую кишку и вновь подняла ракетку… вернее руку Леши намереваясь отбить его голову… вернее мяч… Впрочем летящая прямо на меня голова Леши, внезапно резко отклонилась влево, и я также резво подалась вслед за ней, намереваясь непременно отбить эту подачу и не упустить меча. Но хитрая голова Леши в тот же миг взлетела вверх, а после, когда я подпрыгнула, подняв высоко ракетку, уклонилась вправо. Я понимала, что это все злобная игра безумцев, но уступать я не желала, а потому изловчившись, ринулась следом за головой успев стукнуть ладонью руки прямо в лицо Леши. Я видела, как от мощного удара искривилась его физиономия, наверно все же он ощущал боль, видела, как вздрогнули его губы, а верхняя и вовсе судорожно затряслась, судя по всему, удар пришелся именно по ней.

И описывая криволинейные пируэты, мяч-голова уже подплывали к Ванюхе, который в отличие от Леши получал истинные удовольствия и от игры, и оттого, что мог лупасить своего ненавистного и неприятного компаньона. Ваня тревожно приседал на корточки, наклонял свое полное, невысокое тело, точно намеревался не отбить голову рукой, а как заправский вратарь, стоящий на воротах и оберегающий честь команды, желал поймать круглый бело-серый мяч.

Я видела, как неожиданно Ванюха прыгнул вправо, и, приземлившись на, что-то оказался выше своего роста, а потом я догадалась… он вскочил на тело Леши. Несколько раз на нем подсигнул так, что прозрачные ноги его товарища, синхронно взлетели вверх, выглянув из более густого пара, а затем опять также синхронно упали вниз, утонув в нем.

И снова Ваня, оттолкнувшись ногами, от тела компаньона, взвился стрелой, только какой-то толстой и неповоротливой, вверх, перекинув в полете ракетку, с левой руки в правую и взмахнув ею, пребольно ударил по голове Лешу. От удара рот Лешин издал какой-то нечленораздельный звук, и, отправившаяся в мою сторону закачавшаяся голова злобно и обидчиво выкрикнула:

– Бить по морде бей… кто ж спорит, да по телу зачем так топтаться… Все– таки это неприятно…

– Слышь Маруся, – обратился ко мне Ванюха. – Ты этого гада, пошибче… похлеще лупи… Ведь это я по его вине тут торчу… все он меня запугивает… страшит… смущает… пошибче… пошибче его.

– Меня зовут Оля, – не менее сердито откликнулась я.

И выполнив просьбу Вани, со всей силы шибанула ракеткой по лохматой макушке его товарища, при этом в одном из пальцев руки запутался длинный локон его волос. Рванувшаяся в обратный путь голова Леши с хрустом вынула из себя этот локон, а рот его негромко ругнулся, грязным и скверным словечком.

– Эй, головешка, – прикрикнул на Лешу Ванюха. – Попридержи свой длинный красно-черный язычок… Ты ж заметь дурень, перед тобой дама.

Леша еще выкрикнул, что-то подлое и мелочное направляя это в сторону товарища и внезапно не долетев шагу до Вани, резко упал вниз. На доли секунд пропав в том черном мареве, а вынырнув оттуда, точь-в-точь как отскочивший от земли мяч полетел в мою сторону. Заметив спокойным голосом комментатора ведущего мало интересующий его матч:

– Один ноль в пользу вскрывшей вены психованной Оли.

Я опять отбила подачу, хотя голова и старалась не попасть под мою ракетку, вновь зависнув в воздухе и порывисто двигаясь то вправо, то влево. А когда я послала ее в обратный путь, спросила у Вани:

– И долго мы так будем дурачиться… Мне в принципе недосуг… И потом я ведь уже победила…

– Ты еще не победила… А играть или как ты заметила дурачиться мы будем долго, пока мне не надоест, – злобно прошипел Ванюха и усмотрев подлетающую голову товарища вскинул вверх правую ногу, намереваясь отбить ею приближающуюся круглую конечность.

Однако Леша, разгадав злобное намерение своего спутника на мгновение, замедлил полет, крутнулся в воздухе и направился ко мне.

– Ах, ты… гад…, – воскликнул Ванюха, увидев обманный маневр компаньона и уронив ногу на тело Леши продолжающее лежать на земле, принялся его пинать.

– Вообще-то мне пора, – сказала я и ударив голову Леши рукой, швырнула ее вслед за улетающим хозяином, намеренно с таким расчетом, чтобы попасть ею в петушиный гребень Вани, который ежесекундно пинал ни в чем ни повинное тело своего товарища.

– Пора…ах..ты, – заверещал Ваня, и голос его наполнился плаксивыми нотками, он поднял голову, оторвав взгляд от ненавистного товарищеского тела и глянул на меня.

И тотчас перестал пинать тело Леши, а когда прибывшая рука, обогнавшая в полете, голову хозяина стукнула его по гребню, проехавшись прямо по острию и огладив ладонью лицо. Ванюха мгновенно схватил ее, крепко сжал, и, сверкнул в мою сторону, на миг увеличившимися зелеными глазами, похожими на огни светофора, оные быстро вспыхнув, также быстро и погасли, утонув в бездонности прозрачных и вроде как пустых глазниц.

Еще миг он стоял, не двигаясь, по-видимому, вглядываясь в меня своими бесцветными, прозрачными глазами, затем он также внезапно пришел в движение и воткнул резко, с силой левую руку Леши в свое левое плечо, а правую руку приставил к правому плечу.

И, о, ужас! Руки тут же вклинились в его плечи, и даже та рука, что была моей ракеткой и имела телесный цвет, немедля сменила его, этот цвет, на прозрачный. И вслед за левой рукой вросла в плечо Вани, зашевелила пальцами, пришла в движение, начав неспешно сгибаться в локте, будто пробуя силу или накачивая ее в предплечьях и плечах… и впрямь через секунду плечи прямо на моих глазах стали увеличиваться и расти в ширину. Голова Вани слегка накренилась на правый бок, а шея, как раз на месте изгиба лопнула, и образовала неширокий, округлый, полупрозрачный перешеек, и из него словно из земли стал выбиваться маленький росточек красного цвета с тончайшими, черными прожилками. Росток очень быстро рос, вылезая из перешейка, и вскоре превратился в длинный красно-черный язычок, который вытянувшись над шеей и головой, затрепетал, как флаг на ветру. И тотчас замершая в воздухе голова Леши, увидев это призывающее его трепыхание рванулась к нему. От столь поспешного рывка та самая кишка, что крепила голову Леши к его телу, оторвалась и громко, смачно чмокнув улетела вниз в черные испарения. А голова Леши уже кружила над новой кишкой, вытянувшейся над шеей Ванюхи, уже размахивала длинными, патлатыми волосами, радостно приветствуя ее. Еще чуток и голова Леши опускается на кишкообразный росток и втягивает в себя его, усаживаясь рядом с головой Вани, немного потеснив ее, так что та совсем выгнулась и улеглась правым ухом на увеличивавшееся в несколько раз плечо. Впрочем, увеличилось не только плечо, выросло и увеличилось все тело и руки, и грудь, и даже подрос слегка выпученный вперед живот.

Вид этого несуразного, уродливого, двухголового и четырехрукого существа был ужасен. Ведь укрупнилось оно в ширину и в высоту лишь до талии и теперь его мощный, накачанный стан крепился на коротких, и по сравнению с телом, тонких ножках. Это чудище, ко всему прочему, даже сменило тон, окрасившись в насыщенно белый и немного светящийся цвет… точно напитавшись моим страхом, не уверенностью и желанием повернуть назад.

Да только я знала, что там позади ничего нет… вернее есть… но то, что мною пережито… выстрадано, а все новое и иное лежало там впереди… там…

И когда это чудище, сросшееся вместе, и похожее на уродливых сиамских близнецов двинулось на меня, тяжело покачиваясь из стороны в сторону, неся свое огромное тело на коротких ножках, я приняла решение бежать… бежать туда… вперед… прорываясь сквозь это безумие.

А потому не мешкая ни секундочки я сделала огромный прыжок вперед, покрывая им большущее расстояние, а после переходя на бег понеслась туда на движущихся Ваню-Лешу, намереваясь пробежать мимо них. Однако стоило мне, пробежать несколько метров оставив это чудище слева от себя, как внезапно мои ноги споткнулись об лежащее тело Леши, притаившееся и замершее в черных испарениях, и я полетела вниз. Перескочив через него и врезавшись подбородком в сыпучий, влажный песок, проехав несколько секунд и затормозив своей грудью и ртом, в каковой набился песок.

Я поспешно выплюнула изо рта песок и ощутила содрогающееся от быстрого бега и страха свое тело, сбивчивое дыхание. И тут позади меня послышался громкий и тяжелый топот, казалось, что это бегут не сиамские близнецы Ваня и Леша, а движется целое стадо разъяренных быков. Даже не оборачиваясь, не в силах взглянуть в лицо опасности и немедля ни секундочки, я сначала вскочила на карачки и поползла по песку переставляя руки и следом за ними колени, быстро… быстро… и также быстро вскочила на ноги, поставив босые стопы на песок и опять побежала.

Топот тысяч ног позади меня не смолкал, а наоборот нарастал, становился многократней, громче, мощнее…

Он подгонял меня…

Заставлял бежать быстрее, не жалея себя… не успевая ничего обдумать… лишь нагнетая во мне всеобъемлющий страх перед тем чудовищем кое, судя по всему, успело еще вырасти и теперь желало поглотить… и уничтожить меня как личность.

Внутри меня от ужаса и скорости все ходило ходуном… а страх оглянуться и увидеть то, что может прекратить мое существование и борьбу, заставлял меня торопиться…бежать…

Бежать…

Бежать…

Однако силы мои на исходе, мышцы на ногах: в икрах и на бедрах, от усталости стала сводить дергающая, выворачивающая судорога, резкая боль штырем пробивала позвоночник, выстреливая в поясницу, а дыхание уже походило на тихий, стонущий хрип.

Там же позади меня гул и топот ног лишь нарастал. Он становился яростнее и кипучее и теперь уже походил не на топот, а на сход селевого потока, который несет в грязно-бурых водах не просто вырванные стволы деревьев, но и огромные, глыбоподобные камни, смешивая все это в одну единую пугающую своей силой массу.

Я уже теряю силы…

Снижаю быстроту бега…

Перехожу на шаг… захлебываюсь скомканным дыханием и горящей болью в ногах, дергающим, рвущимся на части правым боком. И на миг я замираю, перестаю дышать… и даже не замечаю этого топота… а лишь слышу… слышу себя. И тот, кто после Андрейки появился во мне и стал меня поддерживать и помогать бороться… тот кто стал поощрять меня за смелость и уверенность… Сказал мне, чтобы я перестала страшиться, перестала трусить, потакая своим слабостям и взяв себя в руки глянула прямо в глаза той опасности… чудовищу… или безумцу… встретив его в полный рост.

И я услышала его… а вернее саму себя… и… обернулась…

Глава десятая

Прямо на меня шел огромный, высокий и закручивающийся против часовой стрелки черный хобот торнадо… смерча… ураганного вихря… Он опустился откуда-то сверху впитав в себя всю тьму неба, и достигнув громадной воронкой поверхности земли, мигом всосал в себя парящие по низу испарения, так что и небо, и земля стали какими-то серыми, точно с них содрали всю черноту и удалили весь клубящийся пар. Там же позади этого страшного торнадо идущего на меня… там… вдалеке… я увидела блеклые тени призраков Вани и Леши… они стояли в той серости уже вновь разделившиеся, вернувшие себе свои истинные образы, и, размахивая руками, нанося друг другу хлопки по голове, о чем-то горестно спорили.

Я глянула на этот смерч, его высоту, огромный диаметр танцующей воронки, и мощь с которым он поедал всю черноту, и содрогнулась. И снова меня объял ужас… страх….

Однако прошли доли секунды и я, подавив в себе этот страх, смогла разглядеть в закручивающемся по спирали мареве неожиданно вспыхивающие белым светом и тотчас угасающие лица малознакомых мне людей: женщин, мужчин, стариков, подростков, детей. Малознакомых?.. или быть может знакомых?.. но просто стершихся из памяти, забывшихся, утонувших в проблемах, горестях и бедах выпавших на мою долю.

Лица возникали и ярко вспыхнув на доли секунд, затухали… И чем чаще они мигали… мелькали… чем ближе подходила ко мне эта кружащаяся высокая воронка с тонким основанием и расширяющимся верхом, которая впитывала в себя окружающую тьму и клубящийся пар, и словно серебрила мир позади себя, тем все насыщеннее становились лица, черты их проявлялись четче. И у меня возникало непреодолимое желание войти в этот смерч… в это торнадо… и не страшиться его, а познать и тех, кто там мелькает, и сам этот вихрь, каковой несет в себе, что-то иное… новое…

Но воронка накатывала неспешно, неторопливо, она двигалась, то вправо, то влево, то внезапно делая пару оборотов, поворачивала назад, и со стороны была похожа на пьяного человека, которого не держат ноги, но коему непременно надо идти.

А я настойчиво следила за ее ходом и всматривалась в лица, кружащиеся в ее черном парящем полотне.

Еще какой-то миг я напрягала зрение и память, а потом вдруг вспомнила…

Вспомнила, что это за лица… Вот… вот только, что мелькнуло лицо моей мама… только не лицо пожилой женщины, с тонкими морщинками вокруг глаз, лба и рта… а молодое, словно налитое жизненной силой, гладкостью молочного цвета кожи и красотой, чуть вздернутого, миниатюрного носика, мягко-пухлых губ, длинных каштановых волос и больших зеленых глаз. Секунда и лицо любимой мамочки погасло, а затем появилось лицо папы и его серые глаза блеснули озорным светом, широкий рот с тонкими губами улыбнулся. Он был также молод, как и мама и его черные, коротко стриженные волосы еще не тронула седина. Его лицо блеснуло своей жизненностью и утонуло во тьме, а я возбужденно и радостно затрепетала припомнив их милые, дорогие и уже такие далекие лица… припомнив добрые руки, сильные папы и ласковые мамы.

А после в кружащемся вихре смерча я узнала лица бабушки, дедушки… тети Гали и дяди Сергея…лица двоюродных сестер и брата… лица школьных подруг… одноклассников… учителей… одногруппников… знакомых… сотрудников… и вот неожиданно прямо передо мной выросло и остановилось лицо его – Андрея… Человека из-за которого я покончила со своей жизнью, и вложенным в нее трудом и любовью своих родителей, учителей. Покончила одним махом тонкого серебристого и очень острого лезвия бритвы.

Лицо Андрея становилось ярче, насыщеннее, казалось, оно впитывало в себя живые силы других лиц, что витали вокруг него, высасывая их жизненные соки… или уничтожая в них их чувства, их любовь… поддержку которую они когда-то дарили мне.

Прошло не больше минуты, и я уже четко увидела и его зелено-серые глаза с мелкими прожилками шоколада, его полноватые губы, и немного большой, похожий на клюв орла, загнутый нос, и светло-русые волосы, растрепанные и едва прикрывающие лоб.

Андрей глядел на меня будто живой, и видела я как небрежно и лениво закрываются его очи тонкими, прозрачными веками … Как суетливо дрожат ресницы при взмахе вверх, как дрогнув изогнулись в ехидной улыбке его губы собираясь заговорить со мной, спросить о чем-то, посмеяться в его излюбленной форме… а может быть, даже, сказать слова о том, что он готов вернуться ко мне.

Вернуться ко мне и начать все заново… все сначала…

Все…

Сначала…

– Нет! Нет! Нет! – закричала я и закачала поспешно головой. – Ничего … ничего не может быть сначала… заново… Не возможно склеить разбитую чашку… не возможно склеить мою разбитую вдребезги жизнь… И я вообще не понимаю, за что любила тебя? Зачем желала твоего возвращения? И почему не смогла пережить твоего ухода… убив… уничтожив свою плоть.

Я сделала шаг назад, один… второй… мои ноги подогнулись в коленках и дрогнула в позвоночнике спина. И тут внезапно, Андрей проявился весь… не только лицо, но и крепкая его фигура. Я увидела, как он отодвинул черную завесу воронки в сторону, словно полог над кроватью, вышел из смерча, шагнув ко мне навстречу. Я увидела на нем, его любимые черные джинсы и с длинным рукавом аляписто-серую толстовку и такие же под стать толстовке аляписто-серые кроссовки, на высокой платформе. Андрей расставил широко руки и кивнул, подзывая тем самым меня окунуться в его объятия, воссоединив нашу любовь.

Да, только… только нет уже никакой любви… все давно погибло… умерло… вытекло вместе с моей кровью… захлебнувшись в алой воде ванны. Я глубоко задышала, а на глазах моих появились крупные слезы, они не подчиняясь мне, выскочили из очей и брызнули в разные стороны… будто растерялись от неожиданности… от увиденного, припомнив пережитое… выстраданное. Они осыпали своей влажной, каплевидной соленостью и мою футболку, и пар, который все еще витал подле моих ног… моего тела…

– Иди… иди ко мне, – шепнули губы Андрея. – Ведь ты страшишься шагать вперед… ведь там может быть смерть… Останься здесь в моих объятиях и все будет хорошо… Мы обретем вновь друг друга… воссоединимся… продолжим наше общее существование.

– Нет, – подавляя текущие слезы, ответила я, понимая, что новое… иное лишь там впереди в тех черных испарениях. – Тебя здесь нет… Ты там на планете Земля… Ты жив… А я … я мертва. И, чтобы мне дойти сюда… мне пришлось пройти тяжелый путь, преодолеть боль, одиночество и главное победить свой страх. А ты… ты в прошлом… также в прошлом, как и мои мамочка, и папочка… как дедушка и бабушка, тетя и дядя… брат и сестры. Вы там… позади. А я иду вперед … лишь впереди моя жизнь и что-то новое… иное… И я пойду туда… пойду, как учил меня Андрейка… Он тот кто даровал мне смелость и волшебные слова… слова надежды! – Я подняла голову, устремила свой взгляд туда вверх, в черное клубящееся марево, туда вверх, где как подозревают люди живет Он– Бог и громко… очень… очень громко прокричала, – лишь те, кто не страшась идут к намеченной цели, остаются победителями!

Я прокричала эти слова для него… моего Бога, который, несомненно, был… и жил где-то вдали от нас. Это Он… Он создал и нашу планету Земля, и наши души, и наши тела… и этот долгий, томительный, но столь необходимый путь познания себя…

Он…

Всевышний…

Небесный Родник…

И как говорили славяне и русичи, Небесный Отец…

Я выкрикнула эти слова и ощутила внутри спокойствие, я осознала эту истину и поняла, что не зачем обращать внимание на Андрея ведь его нет. Не зачем бояться смерча… все сделано по велению Божьего слова.

И потому я глубоко вздохнула, и, опустив голову, посмотрела на все еще стоящего и протягивающего ко мне руки Андрея, который лишь стоило мне взглянуть на него и улыбнуться начал как-то неестественно бледнеть, теряя свой обыденный цвет, укорачиваться и усыхать. Бледнело, усыхая и укорачиваясь не только его лицо, руки, но и вещи: толстовка, джинсы, кроссовки. Все то в чем он ушел от меня когда-то в ином мире в иное время… далекое и канувшее в пучину времени. Я видела, как сменился цвет кожи на его лице, превратившись из смуглого в прозрачное. Серая с аляпистыми пятнами толстовка и вовсе смешалась с мрачным, черным цветом подходящей сзади воронки. Впрочем также в ее цвете растворились джинсы и кроссовки. И только прозрачное лицо размером с ладонь и две беловатые капли скукоженных рук еще мгновение виднелись, кружась в воронке. Еще доли секунд и пропали они – руки, а после погасло… растворилось и само лицо.

А я, увидев как на веки исчез для меня этот чужой человек, смело посмотрела на подходящую ко мне здоровущую воронку с тонким, миниатюрным основанием двигающимся по земле, и вбирающим в себя всю черноту летающего пара, и с мощным, теряющемся вверху кругообразным хоботом слегка завернутым и чуть пенящемся белым пухом края. Этот край словно кивнул мне, как старой знакомой и двинулся на меня… А я глядела как тонкое основание сначала лизнуло мои голые стопы, съев весь черный пар подле меня… затем резко схватило меня в объятия и понесло по кругу.

От стремительного подъема, быстроты движения и бьющего в лицо пара, у меня перехватило дух, и я на маненько сомкнула глаза, а когда их открыла, то перед моими очами уже летел мерцающий, пульсирующий в такт барабанного боя, космос, увенчанный маленькими серебристыми звездами, образующими гигантские лепестки цветов, круги, водоверти, вихри. Теперь я летела не в воронке торнадо, что схватил меня, я летела сквозь эти чудные будто выскакивающие из одной точки и тот же час увеличивающиеся, разрастающиеся явления, стремясь всем своим естеством попасть в эту самую, черную выплескивающую из себя звезды крупицу.

Голова моя немного кружилась, так совсем чуть-чуть, легкое, невесомое состояние небрежно качало мое тело, а парящие в этой безбрежности руки изредка вздрагивали, они были расставлены в стороны, и казалось, помогали моему скорому движению, а вернее полету.

И еще… еще мне слышался барабанный бой…

Бой…

Бой… а может не бой… может гром раскатистый, зычный и гулкий…

Гром…

Гром… гром и слова. Какой-то тихий призывный шепот, толи приглашающий, толи зовущий меня, и чем настойчивее он звучал, тем больше я стремилась к той крупице, каковая выплескивала из себя звезды, может предчувствуя конечность своего пути… конечность этого пути и начало иного… нового… совершенно другого.

Шепот становился громче. Он перешел на тихий говор, а после раздался совсем рядом… возле меня… или надо мной. Он прозвучал ясно и совершенно отчетливо и голос мужчины… еще молодого и полного сил сказал, без сомнения обращаясь ко мне: « Словно река с неудержимым, кипучим, рьяным течением пролетает наша жизнь… Не замечаем мы беззаботного детства, счастливой юности, легкой на подъем молодости, насыщенной трудностями и радостями зрелости, ощущаем мы лишь приход старости… Вспоминая красоту прожитых дней, увиденное глазами, прочувствованное сердцем… Замечаем мы тогда, напоенных нашими мыслями, созданных нашей кровью и плотью детей и внуков… и готовимся к смерти, зная, что она– есть не конец, а лишь продолжение нашего пути, только в новом… ином… другом состоянии…»

Иное… новое состояние… вот, что я могла получить после своей жизни…

Дети… внуки… вот, что я потеряла, разрезав, уничтожив свою плоть…

И как только я разобрала эти слова. Как только ощутила их мудрость, и содрогнулась от мысли, что уничтожила я не просто себя, и труд моих родителей, а разрезала лезвием бритвы и жизнь своих не рожденных детей, внуков… так в тот же миг я прекратила движение.

Серебристые звезды также остановили свой пульсирующий бег лепестка и застыли…

Оцепенели… а потом замигали так еле видно, попеременно точно сбились с единого ритма, расстались и зажили по своему ничему не подчиняющемуся закону… Замигали, замерцали более не собираясь продолжать свой путь, не собираясь продолжать свой танец.

И я почувствовала, что также как и эти звезды крупные, размером с кулак, хотя и очень далекие, замерла я…

Замерла…

Затихла…

Все еще продолжая держать широко распахнутыми руки, намереваясь наверно вновь продолжить быстроту своего полета, если это вдруг понадобится.

Некоторое время я не могла понять, где я и что со мной.

Не могла понять, что на этот раз мой путь завершен.

Не могла осознать, что лежу на чем-то плотном и влажном, а легкий ветерок перебирает мои волосы, с оных во время полета слетела лента от рукава футболки. Волосы мои растрепались и теперь подчиняясь дыханию ветра парили вдоль моего тела, а он, сам теплый и нежный, гладил мое лицо, касался кожи моих рук и даже целовал в голые стопы. Чуть слышный шум набегающей волны, где-то совсем близко вспенивал воду, а чернота ночного неба покрытого крупными звездами и тонким серпообразным месяцем напоминала Землю.

Землю – великую, прекрасную, голубую планету, на которой вот уже много тысячелетий жили люди. Люди похожие на меня, с двумя ногами, двумя руками, головой и телом. Жили: рождаясь, любя, трудясь, продлевая себя в своих детях и внуках, умирая. Они оставляли после себя плоды своей любви и своего труда, одаривая свое потомство талантливыми изобретениями, облегчающими жизнь… придумывая и создавая новое… иное… и необходимое для существования людей.

Милая, родная моя Земля, с темным, усеянным звездами небом; голубой, звонкой, чистой водой; с мягким, рассыпчатым песком; раскатистым, бурно-бьющим о берег всплеском волны…

Все…все… напоминало мне Землю.

И радуясь, что может быть я вижу ее и может быть в последний раз… Я заплакала…

Я плакала очень тихо, мое тело на этот раз не вздрагивало от рыданий. Я не выла, не скулила как прежде, а из моих серых, похожих на глаза папы, очей вытекали и струились теплые, чуть солоноватые слезы. Они текли по щекам, и, достигая их середины, точно переполняя их срывались и улетали куда-то вниз… в неизвестность… а я наслаждалась и теплотой земли, и чистотой воздуха, и далеким черным небом.

– Кха…кха.., – раздалось позади меня, и кашель этот прозвучал так внезапно, что немедля разрушил и мое уединение, и наслаждение моих измученных рук, ног, головы и тела.

Неторопливо я поднялась и сев оглянулась, посмотрев на того кто был позади меня и очень тихо покашливал, толи призывая меня к вниманию, толи просто будучи простуженным.

В ночи, что властвовала сейчас в этом месте, я легко разглядела, всего в нескольких метрах от себя седовласого, с длинной, почти до середины груди, бородой старика. Он сидел на небольшом пенечке, держа в руках клюку, один конец коей упирался в почву, а на другой, загнутый в виде широкой, полукруглой ручки старик положил свой подбородок. Его длинная борода, очень густая и при свете месяца отливающая серебром, струилась вдоль, деревянного полотна клюки, соприкасаясь с ней и оттеняя ее коричневатый цвет. На старике было длинное белое одеяние, укрывающее и его тело, и ноги, почти до земли, и скрывающее руки, до запястья, чем-то похожее на ночную рубашку, нежную и шелковистую. Лицо старика покрывали тонкие и крупные морщинки, оно зрилось будто изрезанное тончайшими ниточками и испещренное глубокими шрамами. Те морщинки опутывали не только лоб, места около глаз, губ, но и обильно расчертили щеки, подбородок и даже рассекли надвое нос, точно старик, перед тем как состариться, будучи великим воином, бился не раз не только на мечах, но и на шпагах, и даже получал раны от пуль… Глаза старика были блекло-голубыми, и казалось в них была собрана вся печаль и боль пережитая, услышанная или выстраданная людскими душами. И наверно не раз этот старик… воин и победитель… проливал слезы… плакал и стенал, от человеческих поступков. Потому глаза его и стали поблекшими, съеденными солью, потускневшими от боли и времени… времени… а может с них спала краска именно из-за времени.

Губы старика, также иссеченные морщинами, немного дрогнули, лишь только я взглянула на него. Их толи сероватый, толи белый цвет пугал в темноте, превращая их обладателя в какой-то неживой, обманчивый образ. Однако старик не был призраком, хотя и лицо, и руки, и выглядывающие из-под одеяния голые стопы имели белый цвет кожи, будто сменили его от долгого пребывания в этой тьме, но я сразу поняла, что он состоит из плоти и ждет, по-видимому, таких как я.

– Здравствуйте, – тихо сказала я и вгляделась вдаль, стараясь рассмотреть, что находится там позади старика.

А там позади него, где-то совсем недалече… ну, может метрах в пяти начинал струиться по поверхности земли черный, размывчатый такой пар. Он укрывал своей тьмой землю, небрежными кусками, и чем дальше уходил от спины старика, тем становился гуще, насыщеннее и клубился словно воронка. Однако и через эту воронку и через густоту тьмы я смогла разглядеть там… дальше… бледные тени хлопающих друг дружку по голове призраков Вани и Леши… а еще дальше бетонную стену здания и уходящую высоко вверх, укрепленную на ней широкую водосточную трубу.

– Здравствуй, – ответил старик, прервав мои разглядывания, и тяжело вздохнул, а я уловила в его дыхании тихий свист… даже не свист, а какой-то тяжелый… свойственный старческому дыханию рык.

И уловив этот свист и рык, припомнила, что уже слышала такое дыхание там… на той водосточной трубе, пугая себя тем, что его издавал зверь желающий меня съесть. Зверь… Не зверь, а старик.

– Вот ты и пришла, – негромко молвил старик и оторвал подбородок, возлежащий на ручки клюки. Он неторопливо выпрямился так, что спина его тихо скрипнула, вроде как давно несмазанная дверная петля, и положив клюку на одеяние, добавил, – пришла… Долог был твой путь… труден… Всего один лишь шаг, одна ошибка, а потом тяжелый и мучительный бой, чтобы познать свою душу и преодолеть трусость… слабость… Он этот путь был тоже всего лишь как один шаг… Один шаг…

Не поднимаясь на ноги, я повернулась к старику лицом так, чтобы хорошо было его видно, и посмотрела на черную мглу, кружащуюся воронкой возле бетонной стены да уходящей вверх трубы и сказала:

– А мне показалось, что это был не просто шаг, а вечность… бесконечная вечность..

– Бесконечность… шаг… вечность… мгновение, – тихим голосом вторил старик. – Что вы, люди, знаете о вечности и мгновении?.. Что вы знаете о времени, бесконечности, создании все видимого, слышимого, осязаемого?.. Что вы знаете о Боге?.. Ничего… – ответил старик и снова глубоко вздохнув, издал свист да горестно повторил, – ничего…

– Бог, – повторила я, и, поджав под себя ноги, согнув их в коленях, крепко обняла руками. – А вы видели Бога?

– Бог…, – старик провел ладонью левой руки по серебристой бороде, пригладив каждый волосок на ней, и подняв ее вверх обвел по кругу, указуя на небо и землю разом, произнеся, – это и есть Бог… Все, что ты видишь, ощущаешь, вдыхаешь, вся созданная приРода: звери, травы, деревья, цветы… вода… ветер… облака… тучи… град… дождь… снег – это все и есть Бог… Великий космос, время, галактика Млечный путь, бесконечная Вселенная и ваша голубая планета Земля – все это и есть Бог… Ты…, – старик на секунду смолк, и внезапно тихо всхлипнул, точно намеревался заплакать, а я увидела, как в его блеклых голубых глазах блеснули крупные, похожие на жемчужины слезы, и, уронив на клюку свою руку, он горестно продолжил, – ты… Так легко решила оборвать свою жизнь, уничтожить созданное родителями, дедами и прадедами великое чудо продолжения Рода и жизни… Ты легким движением своей руки, проявив минутную слабость и легкомыслие, направила свою поступь в иной, наполненный горечью и страданиями, потусторонний мир… Мир в коем также как и на планете Земля за лучшую долю, за новое необходимо трудиться и бороться, необходимо биться.

– Я очень жалею, что так поступила, – ответила я не прекращая смотреть в мудрые глаза старика, где все еще стояли крупные слезы, а лицо его, будто лицо Бога стало светиться бледно-желтоватым светом. – Очень жалею… и если бы вернуть время назад…

– Нет, – откликнулся старик, перебив меня и не дав договорить. – Время невозможно повернуть вспять… Впрочем невозможно повернуть вспять и движение планет, звездных светил, галактик, Вселенной… все движется лишь вперед… И люди точно маленькие клетки огромной бескрайней Вселенной имя оной Всевышний тоже движутся лишь вперед… Каждая клеточка… молекула… атом… этого мощного механизма, живого, дышащего, пульсирующего, перемещающегося необходима для полноценного хода Всевышнего, каждая бесценна, индивидуальна, неповторима, каждая имеет свои функции, задачи, цели… И каждая такая клеточка, молекула, атом должны помнить, что жизнь ее бесценный дар, необходимый, жизнеобеспечивающий заряд, несущий в себе залог процветания и продления будущего Вселенной, Галактики, Планеты, людского племени, – старик опять замолчал.