Текст книги "Сквозь сон"

Глава четвертая

– Лина! Может, ты, поторопишься, дорогая? – невозмутимо, несмотря на очевидное волнение, спросила Синя, когда расстояние между нами стало составлять не больше трех-четырех метров.

Все то время, что к женщине шло тело Виклины, я проверял его на реакции. Заставляя взмахнуть рукой, сделать короткий шаг или наоборот длинный. Понимая, что в этот раз нахожусь в голове Виклины, не просто как сторонний наблюдатель, а, так-таки, подменив ее в мозгу.

«Блин!» – как говорится.

Блин, потому как это было необычно и по приколу. Хотя и немного меня тревожило. Ведь, в самом деле, я ничего не знал о жизни Виклины, об этой Сине, и боялся так сказать подставить девушку. К моему изумлению тело подчинялось мне так естественно, будто я им владел всегда, не просто заместив в нем кого-то. И вовсе не ощущалось его чуждости, словно оно мне было знакомым, родным. Оно было моим. Именно по этой причине я не раз останавливался, оглядывал себя, ощупывал лицо, белокурые чуть вьющиеся волосы до плеч, имеющие достаточный объем на затылке. Смотрел на свои ноги, руки (впрочем, теперь более не зарился на грудь, столь эффектно и непривычно выступающую на ней).

По мере своего движения я оглядывал местность, находя в ней много знакомого, привычного, однотипного не то, чтобы с Землей, с моей страной, с природой средней полосы России. Я обозревал пространство впереди, домики, поселение, траву и цветущий, такой низенький Иван-чай, слегка покачивающий кистями своего цвета. И, естественно, глядел на невысокие кроссовки на тонкой, резиновой платформе одетые на стопы Виклины. Их насыщенные, неоновые цвета: синий, розовый, белый с не менее яркими шнурками, прямо-таки слепили глаза и тем самым приближали модные тенденции данной страны к тенденциозности моего мира.

Подойдя к Сине, я остановился, оставив между нами небольшой промежуток, не больше полутора метров, и наконец, смог разглядеть ее глаза. Форма их хоть и была достаточно узкой, все-таки сама женщина не относилась к представителям желтой расы, обладая цветом кожи присущим только белым людям, будучи, как и у Виклины розово-белой. Цвет ее радужек смотрелся насыщенно голубым, не растерявшим, несмотря на возраст, присущую им в молодости яркость, чистоту. Приглядевшись, я также отметил черные круглые зрачки Сини и небольшой розоватый отлив самой склеры, похоже, и придающий ту самую насыщенность радужкам. Наверно, женщина чем-то болела, поэтому склера сменила свой белый цвет на розоватый. Ну, говорят же, что при заболевании «желтуха» окрашивается слизистая оболочка глаз в желтые тона. Может и эта была какая-нибудь там «розовуха», черт возьми! Я, как говорится, не был силен в болезнях.

И с облегчением подумал, что сам не смогу заболеть, так как только временно нахожусь в теле Виклины. Однако облегчение длилось и вовсе секунду, а на смену ему пришел непривычный мне страх за жизнь этой девушки и, непременное, желание уберечь ее от неприятностей, болезней, разочарований. Удивительное такое беспокойство, ранее мне не знакомое, не присущее, что ли.

– Лина! Дорогая, в самом деле, сколько можно тебя ждать? – Синя сейчас говорила, не скрывая собственного недовольства. Может потому, как торопилась к врачу. В самом деле, каких только заболеваний не существует на свете. И чего только, я не пойму, врачи разрешают больным, с такими пугающими глазами, шляться по улицам и поселкам. Подумав так, я немедля сделал шаг назад, чтобы увеличить расстояние между Виклиной и Синой, лишь после этого вновь замер на месте.

– Ты же знаешь, я опаздываю в Научный Центр космонавтики, могу подвезти тебя только до остановки, – продолжила говорить Синя, вводя меня в ступор, потому как в больницу она явно не собиралась. – Если мы не поторопимся, ты опоздаешь на маглев, а, следовательно, и на занятия.

«Маглев», – повторил я про себя, слегка напрягая мою в целом мало чем занятую память, стараясь припомнить, где слышал это слово, и, что оно обозначает. А мой взгляд, тем временем соскользнув с лица женщины, дернулся влево и остановился на автомобиле. Потому также мгновенно на место ковырянию в моей памяти и поиску определения слова «маглев» пришло установление марки и модели авто. Видно, Синя являлась коллекционером, потому как передо мной стоял автомобиль из советского прошлого. Форма кузова, длина, ширина и, очевидно, высота которого относилась к четырехдверному седану Москвич 400. Малолитражки с несущим кузовом и фарами, интегрированными в крылья, будучи, однако, по конструкции типично немецким автомобилем. Возможно, это машина и принадлежала к немецкому автопрому, потому как, миниатюрная надпись на правой боковине капота была нанесена странными символами. Мне не то, чтобы не понятными, но даже никогда ранее не видимыми. Его яркий голубой цвет, как и гладкость полировки кузова, сияние дисков на колесах прямо-таки пощипывающих глаза, указывали то ли на новизну машины, то ли на редкое использование.

– Лина, ты меня слышишь? – вновь обратилась с вопросом Синя.

И я, тотчас вернув взгляд на нее, уставившись в такие странные глаза с розоватым отливом склеры, ответил, совсем не подумав, что говорю:

– Я не поеду на занятия. – Ну, реально, надо же было, что-то ответить. Да и не скрою, я совсем не хотел подводить Виклину, отправляясь на какие-то там занятия. И совсем не желал подвергать ее опасности путешествия с этой странной и явно больной женщиной. В смысле не хотел брать ответственность на себя, если Виклина от нее заразиться.

– Что-то случилось, дорогая? – вопросом откликнулась Синя и шагнув вперед, застыла в непосредственной близи от меня, беспокойно заглянув в лицо. Ее голос звучал очень низко с какой-то бархатистостью внутри и слышался полной противоположностью голосу Виклины. Я, естественно, не обладал знаниями в области диапазона голосов и их звучания. Но голос девушки, в которой сейчас находился, мне показался очень высоким наполненный лирической легкостью, словно такой нежный, красивый от природы, а может только хорошо поставленный. Вероятно, именно такие голоса и исполняют партии фей, волшебниц, юных особ в опере напитывая саму игру силой страсти и быстрыми пассажами.

Когда Синя слегка склонив голову (так как оказалась немного выше Виклины) заглянула в мое лицо, я вблизи увидел ее глаза, где голубую радужку не просто опоясывала, а прикрывала сверху розовая склера. Она придавала самому взору женщины оттеночные полосы обоих цветов, на стыке, кажется, сотворив размазанные штрихи, так что при таком близком расстоянии стало сложно сказать голубые радужки у нее, или все же голубо-розовые. Поэтому я подумал, Синя ни чем и не больна, это просто-напросто у нее такая удивительная по цвету склера.

– Ты, последнее время сама не своя, дорогая, – нежно протянула женщина и мягко мне улыбнулась, вскинув вверх уголки тонких, розоватых губ с заостренной галочкой на верхней, одновременно, заложив несколько тончайших гусиных лапок вокруг глаз и две более значимые морщинки между бровей.

– Да, все пучком, мам, – даже не подумав, привычно отозвался я, и тут же понял, что сделал это зря. Оно как в следующий момент лицо женщины явило все доступное ей недоумением.

Я, впрочем, не специалист в понимании мимики, движений мышц лица. Но тут, как говорится и не нужно быть экспертом, чтобы понять по увеличивавшимся в размерах глазах, приоткрывшемся в волнении рту, да чуть дрогнувшим губам, что я ляпнул из ряда вон выходящее. Верно, потому Синя, уже в следующее мгновение времени, сказала:

– Лина, да, что с тобой? – она теперь подняла руку и прикоснулась кончиками пальцев до лба девушки, очевидно, проверяя у той температуру. – Что ты и как это говоришь? Услышь себя, дорогая. И с каких это пор ты решила меня называть мамой. Ведь у нас с тобой все давно обговорено. И я всегда была и остаюсь для тебя бабушкой. Не будем все же ничего менять, дорогая.

«Фу!» – довольно и про себя выдохнул я, не озвучивая того облегчения в слух. Хотя бы, что-то ясно. Передо мной не мать, а бабка. Походу мать Виклины с ней не живет и очень давно, раз все между этими двумя обговорено. Я еще довольно выдохнул, потому как без проблемно удалось выпутаться из сложного положения, не подставив девушку. Мне этого почему-то не хотелось делать. Я боялся подгадить Виклине, проникнувшись к ней теплыми, благодарными чувствами.

Благодарными?!

Естественно, благодарными. Не каждый же день вам предоставляют возможность побывать в другом теле, прожив пусть и совсем короткий этап его жизни.

– Ты же знаешь, дорогая, вы мне обе близки. И ты, и твоя мама, моя единственная дочь, – принялась пояснять Синя, тем самым выдавая нужную мне информацию. Теперь она сместила руку вниз и нежно всей поверхностью ладони провела по щеке Виклины, тем движение лаская и успокаивая, так сильно разнясь с моей бабкой, которая всегда старалась обнять и поцеловать.

– Да, баб… бабушка, – поправился я, точно понимая такая светлая и чистая девушка, как Виклина всех и всегда ласкает словами. – Я оговорилась, не более того. У меня просто голова кружится, поэтому я ляпнул незнамо, что.

«Тьфу, ты, в самом деле», – это я уже сказал про себя, так как вновь увидел непонимание и явную озадаченность в лице Сины, а рука ее опять дернувшись вверх, прошлась кончиками пальцев по лбу Виклины, соизмеряя мое и ее состояние. Похоже, Лина не только была мягкой девушкой, но и никогда не говорила вульгарности, все больше представляясь мне этаким женским идеалом.

– Это заметно, дорогая, что ты сама не своя, – протянула Синя, опять же низко и с бархатистостью выдыхаемого, а потом улыбнулась еще мягче, нежнее. – Ты, права, Лина, стоит побыть дома. Ты, сейчас отдохни, а я свяжусь с куратором и Беловуком, дабы один знал, что тебя не будет на занятиях, а второй, – бабка прервалась, слегка приоткрыла рот, показав очень ровные, белые ряды зубов, ничего не имеющих общего со словом – старость, или вставные и засмеялась. И смех ее зазвучал также жизненно и мило, что я и сам походу улыбнулся в ответ. – А второй поддержит.

Она чуть качнулась вперед и нежно поцеловала Виклину в переносицу, и на меня сразу дохнуло каким-то медовым ароматом, то ли это так пахло мыло, то ли ее духи.

– До вечера, дорогая! Я привезу, что-нибудь вкусненькое, – дополнил она, и, отстранившись от меня, направилась к машине, на ходу щелкнув брелком. И немедля передняя дверь, этого на вид допотопного транспортного средства очень мягко отворилась. – Может быть, ты, чего-нибудь хочешь заказать? – спросила Синя, останавливаясь возле авто и развернувшись ко мне лицом, исследовательски оглядела, я качнул головой, более не намереваясь отвечать. – Ну, ладно. Тогда привезу коливо, уверена ты от него не откажешься.

Я улыбнулся еще шире (прямо-таки почувствовав, как растянулись уголки рта к районам щек) и кивнул, подтверждая догадку женщины. В самом деле, а чего я должен был сделать, не отказываться, может Виклина и впрямь любит это странное блюдо – коливо. Блюдо или напиток.

Синя, наконец, села в машину, напоследок козырнув своими ярко розовыми кедами-мокасинами, на тонкой белой резиновой платформе и тотчас дверь мягко закрылась. Не прошло и пары секунд, как чуть слышно загудел двигатель автомобиля, опустились стекла на обоих передних дверях и женщина, выставив из окна руку, легохонько махнула ею, попрощавшись со мной. Машина медленно двинулась вперед по дороге (с очевидным асфальтным и ровным покрытием) задним ходом, а я сумел разглядеть через лобовое стекло темно-синие сидения с высокими подголовниками, придающие салону элегантный вид, ничего не имеющего общего с доисторическими корнями самого автомобиля.

Глава пятая

Наконец-то, я один.

Интересно, что сейчас это одиночество меня стало радовать. И если раньше, для меня было необходимым бывать в кругу друзей, порой забывая в том свои обязанности отца, мужа, сына. То теперь, мне частенько хотелось побыть в одиночестве. Там в моем теле, в моей жизни.

Впрочем, оказавшись здесь (пока неизвестно где) мне также захотелось побыть одному. Ясно почему.

Во-первых, я еще ничего толком не знал про Виклину, ее жизнь, и собственной грубостью, невоспитанностью не хотел подводить. А во-вторых, я, так-таки, не понял, где находился. Потому как смена времен года с зимы на, очевидное, лето указывало, что это походу не средняя полоса России, где в данный момент времени царили лютые холода. Тут же вспять поднимающееся солнце с каждой минутой пригревало сильней. Вместе с тем схожесть и самого рельефа, и растущих растений, однозначно, указывали на мою страну.

И по причине того, что я не больно хорошо учился в школе, университете делать поспешных выводов не стал. Решив, так сказать, воздержаться от них и понаблюдать. Поэтому, когда машина бабки Сини, развернувшись на ближайшем перекрестке, и для своего почтенного возраста развив приличную скорость, сокрылась из глаз, точнее миновав крайнюю улицу поселка до конечного в ней дома, повернула направо, решил оглядеть само жилище двух женщин, как снаружи, так и изнутри. Для того, сойдя с места, медленным шагом направился к самому дому, и, пройдя широкую с асфальтным покрытием улицу, ступил на дорожку, которая была выложена в шахматном порядке двухцветной плиткой. Ярко зеленые и такие же насыщенные, желтые цвета ее поверхности лоснились в свете падающих лучей солнца, потому, казалось, сама прямоугольная плитка и вовсе не из бетона, а словно из камня и отшлифована до гладкости.

Впрочем, и находящиеся в поселке здания, как и дом к которому я шел, были сложены из камня. Точнее даже из каменных блоков не менее полутора метра в длину и сантиметров пятьдесят в высоту. Их цвет, гладкость выдавали в них не литье, а каменную структуру, каковую в свой срок ровно порезали и отполировали. По виду камень был схож с мрамором и имел белый с желтоватым отливом цвет, точно расплывшиеся на воде оттеночные, маслянистые пятна. Хотя издали смотрелся все же блекло-желтым.

Форма этого дома, как и соседнего, пусть достаточно удаленного, повторяла в целом прямоугольник и смотрела на меня одной из длинных стен. Однако в собственной трети стена имела вогнутость вовнутрь самого жилища, образовывая тем самым небольшую угловатость дома. Одновременно, она зрительно создавала более выступающий фундамент и закладывала угловой скос на крыше, крытую желто-серой черепицей. А сам дом за счет углового скоса крыши имел как бы два фасада. Один на каковом располагались три узких, высоких окна, крытых стрельчатыми арками, первого этажа и круглое второго. И другой в котором поместилась грубо вырубленная деревянная дверь, украшенная по собственному полотну тремя горизонтально расположенными железными копьями, с обязательным в таком случае обоюдоострым железком на древке. Справа и слева от двери, и опоясывающих ее округлых деревянных, широких обналичников, висели светильники, бросающиеся в глаза своим допотопным видом, точно вышедшим из средневековья. И дело тут не в том, что они были старинными, а словно сделанными под старину, так как под их сетчатыми стенками приметно просматривалась узкие лампы накаливания. Сами мощные подвески, к которым крепились кованные четырехгранные плафоны, казались изготовленными из состаренного дерева, хранившего на собственном полотне тонкие трещинки, выемки и даже не большие вспученности. Не широкое каменное крыльцо при входе в дом не было крытым, к нему вела лестница в две ступени.

Разглядывая передний вид дома, я также осматривал пространство вокруг него, незанятое какими-либо иными постройками, где земля справа и слева от дорожки, вплоть до приподнятых бордюров уличного проезда, поросла низкой зеленой травкой. Опять же отметив, что около соседних домов, как и вообще на улице, не было видно людей, хотя вдоль жилищ кое-где (прямо на дорожном полотне), так-таки, стояли автомобили.

Поднявшись по лестнице на крыльцо, я, перво-наперво, оглядел саму дверь и каменные стены дома. Деревянное полотно двери при ближайшем рассмотрении оказалось довольно-таки гладким, а железные копья впаянными в саму поверхность, будучи как говорится заподлицо с деревом. Я взялся за круглую железную скобу, выполняющую роль ручки, и потянул его на себя вместе с дверью.

Минутой спустя, когда мои попытки по открытию двери не увенчались успехом, сообразив, что она открывается вовнутрь помещения. С ощутимым толчком теперь я толкнул ее от себя, и, открывшаяся дверная створка явила передо мной небольшой тамбур, освещение в котором создавал свет, вливающийся через стрельчатое окно в правой стене. Потому, как и сами стекла имели желтоватый оттенок, и в прихожей правили те самые желтые тона.

Этот тамбур, прихожая, а может только сенцы, по размеру были небольшой комнаткой, в которой находилось, что окно, диаметрально ему стеклянная, полупрозрачная дверь, а параллельно в правом углу вешалка и скамейка с подставкой для обуви. Надо отметить, что напольная вешалка всего-то и имела, как деревянную балясину, мраморное, круглое основание и металлические рогатины-крючки, на которых висели дымчатого цвета пиджак, прорезиненный плащ с капюшоном и фетровая шляпа. Обувница-скамейка с мягким верхом для сидения представляла собой две металлические, глубокие полки, на которых стояли: пара ярко синих мокасин, и две пары розовых и желтых, кожаных сандалий. Стены в тамбуре были все также каменными, а потолок и пол деревянными, собранными из диагонально расположенных узких и очень гладких (отполированных до блеска) белых досок.

До этого прикрытая стеклянная дверь, ведущая внутрь жилища, внезапно и достаточно резко отворилась, пойдя на меня. И я тоже интуитивно шагнул назад, вновь выступив из дома через приоткрытый проем входной двери. Впрочем, немедля вернулся, так как в открывшемся проеме увидел собаку, радостно завилявшую длинным хвостом, опущенным вниз и там загнутом в кольцо. То была крупная собака, напоминающая персидскую борзую, имеющую еще название газелья собака или салюки. Считалось, что на Земле это одна из древнейших пород. Видимо, потому как ученые предполагали возникновение человека на континенте Африка и уже оттуда его распространение по всему миру. И чего его, древнего человека, понесло на север, в холода, так сказать, оставалось для меня не ясным.

Информацию по поводу салюки я знал лишь потому что у моего друга, того самого Влада, жила точно такая собака. Впрочем, эта псина, замершая на миг в проеме, помахивая довольно хвостом, отличалась от собаки Влада ростом (будучи более рослой) и костистостью, прямо-таки сухостью сложения. У нее были длинные, стройные ноги, а короткая, гладкая шерсть смотрелась тигровыми полосами. Вспять того уши (висячие, чуть вскинутые) поросли густой шерстью, а на самом переходе с головы в морду выглядели плотными очесами, будто тут ее забыли состричь.

Я вообще-то равнодушен к собакам, а в детстве их и вовсе панически боялся, будучи когда-то напуганным, но эта псина с удивительными такими голубыми глазами, столь радостно осклабилась мне. И я сам того не ожидая улыбнулся ей в ответ. Она также резво сошла с места и принялась вертеться рядом, обходя меня по кругу, однако, не собираясь выскочить на двор. И, чтобы у нее не возникло такого желания, я схватился за круглую скобу с внутренней стороны, и, дернув дверь на себя, закрыл проем. Псина между тем не просто вертелась подле, а настойчиво тыкалась мордой в ноги Виклины, порой облизывая кожу на них.

– Ну, хватит! Хватит! – несмотря на данное неприятство, довольно миролюбиво сказал я. Осознавая, что проявление таких чувств говорит о том, что и в ответ собака получает не меньшие.

На удивление псина тотчас прекратила свои хождения вокруг меня, и, направившись к проему, что вел из тамбура в комнаты, остановилась как раз на распутье, не прекратив, так-таки, вилять своим кольчатым хвостом на собственном кончике. Тем точно приглашая войти в дом на правах, как говорится его хозяина, точнее хозяйки.

Я, конечно, частенько (что касалось чистоты и порядка) выступал в роли свина, но тут решил не следовать своим привычкам, и, сняв с ножек Виклины кроссовки, поставил их на металлические полки обувницы, лишь затем, подпихнув собаку в зад, вошел внутрь дома.

Теперь оказавшись в небольшой комнате, определенно, исполняющей роль прихожей, впрочем, без как таковых стен и меблировки, где сразу по правую сторону, точно упираясь в стену, поместилась деревянная лестница, уводящая на второй этаж. А как раз напротив входа располагалась комната, прячущаяся за стеклянной, полупрозрачной дверью, за которой оказалась совмещенная ванна и туалет. Она хоть и была небольшой, но за счет минимума цветов, мебели: угловой ванны (довольно-таки просторной), унитаза и умывальника смотрелась вместительной. Блекло-сиреневый цвет стен в ней, казался, был выложен из тонких вертикальных полос кафельной плитки, а пол и потолок оставался деревянным.

Впрочем, я не старался слишком ее разглядывать, и торопливо закрыв дверь в ванную, озираясь, вступил в центральную комнату дома. Это было просторное помещение, где две трети площади приходилось, видимо, на гостиную или зал, а все остальное на кухню. Отгороженная стеной, по правую от входа сторону, кухня, однако, не имела двери, лишь проем, достаточно широкий. Через который на меня глянул деревянный, круглый стол и три стула с квадратной рамой сидения, высокими спинками и изогнутыми ножками. Эта мебель поразила меня своими старинными фасонами, и тут, словно указывающими на средние века. Мебель была массивной и смотрелась тяжелой, а червоточины и потертости ее поверхности с эффектом яркости и структурности красного дерева, однозначно, относили ее к антиквару. Такими же антикварными были стоящие в центре гостиной два плетеных из лозы кресла качалки и дубовый столик с откидными полами. На низких ножках этот столик был по поверхности расписан какими-то растительными и животными мотивами, а мощный подсвечник из бронзы, расположившийся в середине столешницы, удерживал на себе семь лампочек-свечей.

Я же лишь мельком глянул на кухню, отметив в ней средневековую мебель, а после сосредоточился на гостиной, где сразу за столиком и креслами-качалками в стене поместился камин. Это был дровяной камин, потому как рядом лежали в округлой невысокой корзине топливные брикеты (из спрессованных дровяных отходов), в виде вытянутых кирпичиков, с отверстиями внутри и две кочерги.

Камин имел П-образую форму с открытой топкой, будучи не очень глубоким, и расширяясь ограждениями, самим топливником в сторону комнаты. Декорированный темно-желтым гранитом или мрамором, дверцей из кованого металла, он весьма гармонировал с самими (как оказалось и внутри дома) бело-желтыми стенами, сложенными из каменных блоков, деревянным полом и потолком да двумя двухметровыми напольными часами, стоящими по обеим сторонам от топливника. Часы, верно, были механическими, так как на то указывали позолоченные гири и покачивающиеся маятники. Из красного дерева их корпуса украшали арочные, резные фронтоны, а на дисках циферблатов поблескивали тончайшие узоры трав, ветвей и листочков, как и сами римские цифры, двигающиеся часовые, минутные, секундные стрелки, показывающие девять часов пять минут, были золоченными. Впрочем, глянув на камин, занимающий центральную стену в комнате, я подумал, что он не такой уж и большой. И, походу, не столько отапливает жилище, сколько просто создает в нем комфорт, красоту.

Следуя взглядом по этой стене влево, я, миновав часы, остановился на черном пианино с деревянным корпусом расположившемся почти в углу комнаты, а потом исследовал и соседние стены. Не только ту, на которой поместились три стрельчатых окна (не прикрытых и даже малой занавеской) и находящихся между ними настенных полок в виде узкого деревянного кронштейна с закрепленными концами и перемычками, где сами книги располагались не вертикально, а горизонтально, но и на угловую. И вовсе на которой во всю длину, ширину и высоту располагалось нагромождение из маленьких полочек, забитых книгами.

Я еще чуть-чуть медлил, удивляясь такой приверженности книгочтению (оно как сам этим не страдал), а после направился к пианино и книжными полкам, как и понятно, сопровождаемый помахивающей хвостом собакой. Она весь тот срок, что я осматривался, не прекращала тыкаться мне головой в ногу, выражая чувство удовлетворения моему приходу, точнее приходу Виклины. Очевидно, даже не ощутив подмены.

Сдержав шаг возле пианино, напротив полок с книгами, я протянул руку и снял одну из них. Притом приметив, что на самих корешках, как принято в нашей стране, не были помещены данные автора и названия книги. Впрочем, этого не наблюдалось и на обложке, не спереди, не сзади, наверно, потому как переплет книги был изготовлен из натуральной кожи. Книга, не только та, что я держал в руках, но и другие, стоящие на полках, выглядели дорогими, как для самих владельцев, так и по цене. Оно как их обложки смотрелись цельнокроеными, сделанными из одного куска темно-коричневой кожи, хотя местами несколько потертые, будто их читали до дыр, как говорится.

В комнате, доме было очень тихо, несмотря на все еще суетившегося возле меня пса, и чуть ощутимо пахло горьковатым дымом и ароматом ванили, словно на кухни поспел вкусный пирог. Потому, когда я неторопливо открыл находящуюся в моих руках книгу, она слышимо зашуршала сначала кожаным переплетом, затем листами. Книга зашелестела (как опадающая осенью листва), а я в унисон ей оторопел. Так как и на первом листе (более тяжелом, чем те, которые я листал раньше) и на все последующих, увидел непонятные значки, изображающие какие-то прямоугольники, квадраты, кресты, волнистые линии, порой недописанные буквы русского алфавита. Этими символами были исписаны сверху донизу и все остальные листы так, что я понял передо мной книга, написанная на каком-то другом языке. Заинтригованный данным обстоятельств, я торопливо вернул книгу на полку, и снял другу, а потом посмотрел третью, четвертую. И все они, к моему изумлению, были также исписаны этими странными значками. Потому я подумал, что это может и вовсе какие-то дорогие книги, рукописи там…

Ну, к примеру, древнерусские или старославянские летописи.

Хотя, гладкость листьев в книги, их лощенность, белый цвет несколько опровергали мое предположение.

А может, я говорю на другом языке. Попал в голову человека иного народа и бах! заговорил на их языке.

– Да, ну, дурь какая-то! – сказал я вслух и дернул вверх плечами, понимая безумность такой теории.

– Доброго дня, Лина, – внезапно раздался позади меня мужской голос, прерывая мои телодвижения и рассуждения.