Текст книги "Сквозь сон"

Почва в лесу была завалена бурелом, сухими ветками и даже выскордью, упавшими деревьями с вывороченным корнем. Тем общим видом создавая непроходимые, дремучие пространства, явно нетронутые цивилизацией, вспять того сберегаемые люди в своем первозданном, девственном виде. Именно, потому как люди берегли эти места, на ветвях деревьев и в самом лесу можно было увидеть птиц и даже животных, не таящихся, не пугающихся движения машины или маглева. И, несмотря на скорость движения нашего автомобиля, я успел, так-таки, приметить дятлов, воробьев, сорок, ворон и воронов. И даже бродящих оленей, зайцев и лисиц.

Я без особого энтузиазма оглядывал начавшийся лес, и также рассеяно слушал Горясера, который, походу, в чтение нотаций мог переплюнуть моего отца. Хотя, я был в том уверен, Линочка (в отличие от меня эгоиста и хама) тех нравоучений не заслуживала.

– Знаешь, внучка, я живу не первый год на Радуге. Многое и многих в своей жизни повидал, – говорил он теперь ровным и словно лишившимся всяких эмоций голосом. – И когда-то знал еще юной девочкой твою маму. Потана была такой же идеалисткой как ты. Мечтателем, чьей идеализирующей мыслью были принципы взаимной любви, страсти, эмоционального подхода к выбору спутника жизни. В свой срок она даже не хотела выходить замуж за твоего отца. Однако Потана сумела понять всю абсурдность данного принципа выбора спутника и вышла замуж за моего сына, Смила. И поэтому обрела счастье, как женщина, как мать. А наше общество, страна, планета получила прекрасного ученого, который собственными изысканиями обогатил науку. Потому ее и твоего отца взяли в данную многолетнюю космическую экспедицию. Думаю, тебе эти абсурдные идеалы внушает Синя. Ведь не зря, она отклоняет все предложенные, комитетом по подбору супружеских пар, кандидатуры мужей, ссылаясь на то, что они не могут ей заменить погибшего Раха, ее первого супруга, и твоего деда. И мне, как деду, который несет ответственность за твою судьбу, это все очень не нравится. Поэтому я обязан, должен рассказать о происходящем твоим родителям, чтобы ты под теми мировоззрениями Сини не навредила себе и своему будущему. – Несмотря на то, что я не глядел на Горясера, зарясь через стекло окна в лесные массивы, не пропадало ощущение того, как он свербит меня взглядом, точно желая просверлить дырку в моей голове. – Ты же помнишь, внучка, – дополнил Горясер, – каков главный принцип на нашей планете «от каждого по способностям, каждому по его труду».

Он, наконец, смолк. Очевидно, итоговой фразой желал воздействовать на Лину, а может вызвать на диалог. А мне почему-то показалось, что я этот лозунг уже, где-то слышал. Я все то время, что он болтал, лишь отмечал в своем мозгу имена родителей Линочки, а сам обдумывал услышанное про название планеты, звезды, данные истории, стараясь хоть как-то соотнести это с собственным миром, Россией. Приходя к выводу, что если происходящее свершается все-таки на Земле, то я и впрямь сумел каким-то непостижимым образом заговорить на их языке. Впрочем, схожие со славянскими имена не только Земко, Горясер, Смил, упоминание праславянского и протоиндийского языков указывали на какую-то близость русскому народу. Однако идущая бесконечным монологом болтовня деда Виклины никак не давала мне сориентироваться по географии Земли. Так как саму теорию волшебности, сказочности этого мира я, так-таки, отмел. Может потому, как все происходящее было слишком жизненным.

А может, потому что я хотел, чтобы была жизненна Виклина, Лина, Линочка, моя девочка!

От этих больно серьезных таких мозгокипений меня отвлекло движущееся по противоположной стороне трассы (нам навстречу) транспортное средство. Оно своим видом, тик-в-тик, походило на головной вагон электропоезда с обтекаемым, удлиненным передом, через прозрачное стекло которого просматривался сидящий внутри человек. Хотя форма ярко синего кузова была и ниже, и короче, да и помещалась на четырех рядах колес, также небольших. Поэтому движение транспортного средства происходило вроде и быстро, но достаточно низко от дороги, и казалось еще чуть-чуть и оно коснется брюхом самого его полотна. Две двери, которые я успел разглядеть, располагались, где-то по центру кузова. Данное устройство было вдвое длинней автомобиля, на котором ехали мы, а его задняя часть смотрелась, как у хэтчбэка с укороченным задним свесом. У него и скорость походу была более высокой, поэтому он прямо-таки пронесся мимо, и я едва сумел его толком оглядеть.

Мы ехали уже минут пятнадцать-двадцать, и за окном вновь сменилась местность на широкую просеку, где луговые поляны помахивали стебельками злаковых, бобовых, соцветиями голубых васильков, белых ромашек, розового Иван-чая, все такого же низкого. На пространстве этой травянистой земли просматривались узкие реки, чьи берега поросли невысокими ивами. Их широкие раскидистые кроны, чуть покачивали тонкими, гибкими ветвями, в такт собственному движению колыхая темно-зелеными, лоснящимися узкими листьями, точно желающими, исполнить какую-то музыкальную композицию. Голубое небо на данном не занятом лесами пространстве напоминало начищенный самовар, слегка отражая от собственного полотна бело-желтый слепящий диск Солнца, точнее Усила.

– Лина, ты почему мне не отвечаешь? – прервал столь чудный вид и тишину очередным вопросом Горясер.

Я, почему сказал тишину. Оно как, несмотря на приоткрытое у него окошко, и легкий свист, воспроизводимый от соприкосновения кузова автомобиля с порывами ветра, практически не было слышно сторонних звуков, как и работающего двигателя.

«Блин, до чего меня этот дед достал. Заколупал прямо!» – злобно подумал я и тотчас поперхнулся собственными мыслями, или только грубостью. Мне почему-то стало стыдно, совестно, что ли думать так вульгарно, грязно внутри Линочки. Впрочем, я решил ответить деду, чтобы защитить идеалы Виклины.

– Ну, а если я верю в любовь. Верю в свои идеалы, – сказал я, представляя себе отражение Лины в зеркале. Ее черты лица, фигуру, белокурые, чуть вьющиеся до плеч волосы. Ее удивительные темно-синие глаза. И говоря это не столько от ее имени, сколько от своего. – Верю! Теперь верю, что между людьми может пролететь искра! И, бах! Удар в лоб и ты уже повержен ею или им, навсегда! Ты уже любишь и вряд ли сумеешь избавиться от этих эмоций, забыть эти чувства. Ее лицо, губы и удивительные глаза.

Я резко прервался. Мне, кажется, даже не договорив последних слов из своей речи. Ощутив столь сильные чувства, и прямо захлебнувшись ими, а глаза мои (точнее глаза Лины) сами собой наполнились слезами, вызванными осознанием того, что о возникших во мне чувствах никогда не узнает та единственная, дорогая моему мозгу, личности, душе.

Глава десятая

Луга, расчерченные речками и поросшие злаками и цветами, сейчас заместились на поля какого-то очень рослого тростника с обеих сторон от дороги. Теперь это были явственно возделываемые человеком участки земли. Метра по три в высоту коричневые, прямостоячие стебли (неизвестного мне растения), покрытые узкими зелеными листьями, удерживали на вершинах ярко-красные початки, опушенные редкой розовой волосней. Отдельные волоски, которых подхваченные ветром плыли по воздуху и легонько покачивали сами стебли. На этом поле, хотя и очень удаленно, просматривались до пяти крупных, работающих, двигающихся по направлению к дороге машин, напоминающих зерноуборочные комбайны. Они ехали неспешно и синхронно, срезая режущими аппаратами сами стебли. Одновременно, захватывая и отправляя на платформу не только стебли, но и початки, листья, волосню. Не очень четко, но все же можно было разглядеть следующие за ними прицепы, видимо, укрепленные сразу на машинах, заполненные переработанным в какую-то коричнево-розовую труху материалом.

Впрочем, поля, начавшись, также быстро завершились, перейдя в небольшую возвышенность, на которой находилась ветряная электростанция (как с одной, так и другой стороны от дороги), представленная тысячами ветрогенераторов. И это были мощные установки ветрогенераторов с вертикальной осью вращения турбин. И оно как на данном, довольно просторном, возвышенном месте, ветер имел силу, лопастные ветряки крутились, будто сумасшедшие. Лишь некие из них смотрелись безмолвно замершими, как и люди остановившиеся возле них.

Все то время молчавший Горясер, чуть слышно хмыкнув, вновь заговорил, и я понял он, увидев слезы на моих глазах, просто дал передышку, чтобы успокоиться, а уступать и не собирался:

– Ты, должна, внучка понять. Твое предназначение в нашем обществе, это музицирование и художественная композиция. То, что ты умеешь делать лучше всего, к чему у тебя есть талант. А для этого надо оставить всякие мысли об идеалах и думать о браке с Беловуком. Надо поступить так, как когда-то сделала твоя мама. Надо повзрослеть и избавиться от прихотей, мечтаний.

«Вот, блин! достал! и как только Лина его терпит?! Он же своим пыхтением вынес у меня весь мозг или только нейронные связи в нем», – подумал я про себя, а вслух ничего не стал говорить, осознав, что с ним бесполезно спорить, как и вообще, походу, беседовать. Оно как и без того чувствовал вину за ранее выскочившее из моего рта, перед тем кто не по собственной воле уступил мне свое тело. И еще я подумал, что, вероятно, Виклина учится в консерватории или подобном высшем учебном заведении и из слов деда собирается стать музыкантом или композитором.

Я не откликался, несмотря на косые взгляды Горясера еще и потому что удивлялся, каким образом мог переместиться в Лину. Талантливую, красивую, добрую и умную девушку. Я такой бездарный, тупой, хамовитый лузер, который никогда не пел, не музицировал, не читал, не задумывался, не мечтал. И уж, конечно, никогда не был идеалистом. Точно, обладая полной противоположностью качеств, тем и сумел к ней притянуться, подобно двум частицам разноименных зарядов, дня – ночи, инь – янь. Отличаясь от Линочки, и, одновременно, не в состоянии теперь находится вне ее притягательности.

Пока Горясер продолжал наставлять Лину или меня (хотя в моем отношении это было бесполезно) пейзаж за окном машины вновь изменился, перейдя в луговые, дикие пространства земли (никак не используемые), а впереди показался город, с высокими и мощными, проходящими по его рубежу, трубами теплоэлектроцентрали, выпускающими из собственных внутренностей клубистые, голубоватые пары. Возле труб ТЭЦ находились пяти-, шестиэтажные кирпичные и бетонные здания, представляющие из себя какие-то комплексы заводской и фабричной промышленности. Автомобиль, в котором мы находились, чуть сбросил скорость, поэтому хорошо удалось рассмотреть, когда он съезжал с возвышенности на более равнинную местность, что комплексы занимают приличную территорию, расходясь не только вдоль пространства, но и поперек него. А белые, ровные крыши зданий и вовсе создавали видимость огромного промышленного комплекса, словно сам город предназначался не столько для жизни, сколько выполнял роль производственно-хозяйственного сосредоточия. Черное переливающееся полотно дороги, по которому двигался маглев, приметно повернуло влево (а может это только наша трасса вправо) и вошла в широкий разрыв между зданиями, потерявшись в них.

Как только наша машина сбросила скорость, в салонное зеркало заднего вида расположенное под потолком машины над лобовым стеклом, я увидел появившиеся и мгновенно сблизившиеся с нами транспортные средства, двигающиеся друг за другом.

Это были такие же похожие на электропоезда машины, их синего цвета кузова прямо-таки переливались в яркости лучей Усила, а внутри салона, через обтекаемый, стеклянный перед, просматривались расположенные друг напротив друга одиночные сидения, занятые людьми. Вероятно, данное устройство являлось каким-то общественным транспортом. Ну, там маршрутным такси или миниавтобусом.

Наш автомобиль сбросил скорость километров до сорока, хотя весь тот срок ехал не менее чем двести – двести пятьдесят в час. И тем неспешным ходом вкатил в полосу начинающегося города, оставляя позади трубы ТЭЦ. Трасса тут намного сузилась, вряд ли став больше двухполосной. Впрочем, все также, будучи, без привычной моему городу разметки, дорожных знаков. Здесь опять же пропали бетонные бордюры, прежде ее огораживающие, а на смену им пришли приподнятые над уровнем трассы по обеим сторонам широкие пешеходные дорожки. Еще немного нашего движения, не более пяти минут (хотя мы уже ехали не меньше тридцати), и впереди показался перекресток, в центре которого находились трамвайные пути, там, однако, загнутые в широкое разворотное кольцо.

Это был большой перекресток, с размашистой такой развилкой, пролегающей в четыре стороны. Правый сворот которого вел к шестиэтажному зданию парковки, напоминающему сложенные друг на друга сплюснутые сфероиды, через прозрачные стены которых просматривались стоящие машины. Наш автомобиль сделал поворот на парковку и тотчас остановился. Монитор, находящийся на месте руля и все то время показывающий на сером полотне экрана отрезками путь автомобиля, не только крыши поселковых домов, луговые поляны, кроны деревьев, ветряную электростанцию, но и как сейчас трубы ТЭЦ, и сами прилежащие к ним комплексы (видимо транслируемые со спутника), укрупнил место остановки и парковки, сделав их более видимыми. И немедля механический голос женщины сказал:

– Промежуточный этап остановки трамвайный круг, конечной остановки города Мологи.

– Посадочное место номер два, – незамедлительно указал Горясер, вновь повернув голову в мою сторону и собственным колупающимся взглядом, будто стараясь меня ощупать. – Вернуть начальную форму, и выпустить пассажира. Каково время прибытия трамвайного маршрута номер семь на конечную остановку города Мологи.

Сидение на котором я находился, внезапно, мягко выпрямило спинку, втянув в себя широкие подлокотники, полукруглые выступы подголовника и опустило вниз мои ноги, когда невысокая ступенька вошла в поверхность резинового коврика. Дверь по правую от меня сторону плавно открылась, и немедля из моргнувшего светом экрана послышался женский голос:

– Посадочному месту номер два возвращена начальная форма, пассажирская дверь открыта. Время прибытия трамвая номер семь на конечную остановку города Молога две минуты тринадцать секунд.

– Слышала, Лина, – теперь Горясер обратился ко мне, очевидно, желая, чтобы я покинул машину. – Твой трамвай придет через две минуты, поторопись.

Я, не мешкая, развернулся, и, спустив ноги на асфальтную, пешеходную и очень гладкую дорожку, вылез из автомобиля.

– Подумай, о чем я тебе сказал, внучка. Не глупи, пожалуйста, – вслед меня прозвучал голос Горясера, и дверь машины позади начала мягко закрываться.

А меня прямо-таки передернуло от обиды за Лину. За то, что ее, такую чудесную девушку, родственники заставляют заключать брак с человеком, к которому она ничего не чувствует. Нет, это не была обида, связанная с когда-то пережитым, вспоминающимся мне суровым взглядом отца, и его словами: «Умей отвечать за свои поступки».

Это было совсем другое.

Это было осознание чистоты Лины, ее хрупкости, не защищенности под нажимом действий близких. Желания сберечь, не дать разрушить ее прекрасных идеалов. Идеалов, которые они хотели обломать, точь-в-точь, как тонкие березовые ветоньки, ломкие под ударами непогоды. Когда и я, далекое для нее существо, не мог ничего поделать, никак заслонить. Наверно, поэтому я так злобно откликнулся в сторону ее деда, проронив из-за спины:

– Не всегда, к твоему сведению, дедушка, брак на который вы меня толкаете, приносит счастье. Иногда такие браки обречены на неудачу, вечное выяснение отношений кто прав, а кто виноват, а после долгим и тяжелым расставанием. Думаю, Лина этого не заслуживает.

Я так сказал, и незамедлительно развернувшись направо, пошел в сторону перекрестка и трамвайного кольца. А про себя не раз попросил прощение у Лины за свою жесткость в отношении Горясера, так как произнес то, о чем всегда молчал даже перед самим собой. Понимая, что когда-то испортил жизнь не только себе, но и Маришке. И даже не тогда, когда имел с ней близость. А после… После, когда предложил брак, не имеющий под собой любви, нежности, основанный на словах моего отца: «умей отвечать за свои поступки». И не желая… всеми силами не желая моей Линочке той же судьбы, такого же брака. Основанного не на любви, тяги, страсти и эмоциях, а только на чьем-то субъективном мнении.

Дед Лины, впрочем, не откликнулся. Так как стоило мне сделать пару шагов в сторону перекрестка, дверь, выпустившая меня, закрылась, а сам автомобиль плавно взяв с места, поехал к парковке.

А я, неспешно шагая, остался один.

Уж и не знаю к лучшему или к худшему.

«Все-таки к лучшему», – подумал я, совсем не собираясь ехать в какой-то там университет, а намереваясь лишь прогуляться по городу. Притом, освобожденный от узких рамок волнения за Лину перед ее дедом, я вроде как вздохнул глубже и осмотрелся.

В этой части города людей было много. Большинство из них шло со стороны паркинга, впрочем, были и те которые двигались в направлении перекрестка по движению левого сворота. Часть тех людей, как оказалось, вышло из транспортных средств, каковые ехали вслед нашего автомобиля. Я имею в виду, похожие на небольшие электропоезда с синими кузовами. Они повернули (в отличие от автомобиля Горясера) налево и немного проехав, остановились, высадив людей. Глянув на которых, я вновь увидел знакомые мне черты одного народа, нации, с розовой склерой глаз и выступающими скулами.

Это были в основном взрослые люди, мужчины, женщины от двадцати до пятидесяти лет, разнообразно одетые, не только как бабка Лины в бермуды, рубашки, но и всевозможные фасоны юбок, брюк, футболки, а также подобные Горясеру кововоротки, Ягле цветастые сарафаны. Словом их мода являла такое многообразие, что остановившись на перекрестке, я с интересом наблюдал за этими мужчинами и женщинами. Не только вышедшими из двух прибывших вдогонку нам маршрутных такси (будем их так называть), но и трем последующим, высадившим людей в том же месте.

Впрочем, я отвлекся от созерцания, когда по рельсовому разворотному кольцу проехал трамвай, пятисекционный, сочлененный, и, несмотря на свою достаточную длину, очень даже маневренный. Его обтекаемая форма, прозрачно-стеклянные стены, узкая головная часть и закругленная задняя, отсутствие водителя придавали ему современный дизайн, а одноместные сидения по обе стороны от прохода и низкий пол, очевидно, создавали удобство для пассажира. А когда по его стеклянным стенам, словно подсветившись изнутри, по кругу пробежала римская цифра семь, понял, это тот самый трамвай, на котором ездила Лина. И сам того не ожидая от себя, сошел с места и вместе с небольшой кучкой людей, перейдя на другую сторону улицы, направился к трамваю.

Мужчины и женщины, идущие впереди и позади меня, как и те которые переходили перекресток, двигались к трамваю, остановившемуся метрах в двадцати от разворотного кольца и открывшего сразу около десяти дверей. Я, однако, в трамвай не сел, несмотря на то, что женский голос в нем, такой же механический без эмоций, объявил:

– Трамвай номер семь, путь следования от конечной остановки города Молога до университета культуры и искусства, время отправления десять часов сорок пять минут, время прибытия одиннадцать часов пять минут. Промежуточные остановки, завод Энергомаш, административный центр города Молога, завод Трансмаш.

Наверно, все эти люди работали в только, что перечисленных заводах, в университете или прилегающим к ним фирмам, структурам, потому как их вошло в трамвай приличное количество. Хотя никто из них не остался стоять, все уселись, а трамвай, закрыв двери, плавно дернулся с места, все еще покуда продолжая транслировать:

– Завод Энергомарш является одним из основных предприятий Тэртерии в разработке и производстве ракетных двигателей. Благодаря данным разработкам сейчас на спутнике Радуги Ях осуществляется деятельность научных станций и ведется постройка первой человеческой колонии.

Женский голос, выдающий информацию на пассажиров трамвая, смолк, видимо, окончательно удалившись. Потому как движение трамвая было если не скоростным, то к тому приближенному. И тотчас я услышал легкую музыку, кажется, зазвучавшую со всех сторон. Я торопливо огляделся. Оказывается, занятый созерцанием трамвая, не обратил внимания, что остановился посередине пространства между трамвайными путями и пешеходной дорожкой. Лишь затем, сообразив, что трамвай едет не за счет электроэнергии подаваемой через воздушную контактную сеть с помощью штанг или пантографов, так как той самой воздушной сети над рельсами и вовсе не наблюдалось. Хотя линия электропередачи проходила по противоположной стороне дороги, удерживая на себе не только провода, но и на бетонных столбах вытянутые, прямоугольные светильники. Походу эти трамваи осуществляли движение при помощи аккумуляторов, а может как в метро при помощи контактного рельса, однако и тут не просматривался жесткий контактный провод, прикрепленный к ним. Да и сами рельсы были несколько иными, идущими заподлецо с асфальтным полотном дороги, а шпал и вообще не имелось.

Так сказать, очнувшись от разглядывания окружающего я, развернувшись, направился к пешеходной дорожке, приметив около десяти стоящих там людей и идущих со стороны перекрестка, вероятно, вновь прибывших. К моему удивлению лица мужчин и женщин сияли улыбками, вроде начищенные поверхности самоваров, так, что меня взяла зависть. А потом появилась совсем удивительная для меня мысль. Я вдруг подумал, что эти люди очень счастливы. Видимо, потому как тут такое яркое утро, а Усил разливает кругом столько тепла. Да и люди, наверно, рады и этому дню, и тому месту куда едут.

Точно они любят свою работу…

А поэтому идут так бодро, живо и выглядят со стороны оптимистами.

Я, впрочем, замер на самом краю пешеходной дорожки, лишь поднявшись на нее с асфальтного полотна дороги, обратив внимание на товарищеское приветствие вновь прибывших с теми, кто уже там находился какое-то время.

– Доброго утра! – сказал один из них, молодой юноша, с чуть опушенной верхней губой, напомнив мне какого-то подростка, неоперенного юнца, рыжеволосого. И протянул свою узкую руку стоящим трем мужчинам, более рослым и крепким, словно качкам из спортзала. Те в свой черед откликнулись не менее эмоционально и с очевидным теплом пожали направленную к ним руку.

– Рады видеть тебя, Чус, – по-видимому, за всех ответил самый старший из них, увитый густыми удлиненными усами, на кончиках слегка посеребренных, как и сами короткие его темно-русые волосы. – Надеюсь, сегодня план по выработке останется за нами.

– Это вряд ли Путарь, – незамедлительно отозвался тот, что пришел с Чусом. Не менее крепкий, высокий, поразивший меня крупными темно-карими глазами, на окоеме с розовой склерой, слегка отдающими красными бликами. Он положил свою огромную руку на плечо юноши, и будто придавил его к земле. – Мы вашей бригаде не собираемся уступать первенство ни в чем. Как и никогда не уступим нашего Чуса, правда, робята?

Это он сказал, обращаясь к мужчинам лишь сейчас подошедшим, которые не только эмоционально его поддержали, но и пожали всем присутствующим руки. Всем без исключения и даже своим конкурентам. На их лицах было столько радости, а одежда в основном смотрелась, схожей с той в которую был одет дед Лины. Впрочем, в данном случае косоворотки были удлинены, а штаны больше походили на шаровары.

Недолго думая, и понимая, что ехать на трамвае я не могу, по причине отсутствия денег. Я направился по пешеходной дорожке вслед укатившего трамвая, приметив очередной едущий по рельсам в сторону разворотного кольца, схожего с ранее виденным, по стеклянным стенам которого двигалась римская цифра восемь.