Текст книги "Мир Александра Галича. В будни и в праздники"

«Зубровка», «Кориандровая», «Зверобой», «Перцовка», «Старка», некоторые другие – всё настойки. И среди них − «Горный дубняк» − примечательное именование, а самое важное: «Горный дубняк – светло-коричневого цвета, горьковатого, слегка вяжущего вкуса, с пряным запахом…».

«Горный дубняк» собственной персоной

Такой напиток пьют эстеты, но разве истопник прост? Это о нём глаголет «Единый тарифно-квалификационный справочник рабочих. Сквозные профессии»: «Истопник (истопник по обслуживанию обогревательных печей и очагов; истопник печей). Разряд 1», и вот чем он занят, согласно справочнику: «Характеристика работ. Обслуживание и топка печей в жилых помещениях, культурно-бытовых, учебных и других учреждениях. Колка и пиление дров, дробление угля. Подготовка и подноска топлива к печам. Поддерживание необходимой температуры в отапливаемых помещениях. Наблюдение за исправным состоянием печей и дымоходов. Очистка топок печей от золы и шлака. Удаление золы и шлака из помещения в отведенное место.

Должен знать: правила топки отопительных печей; виды топлива и правила его сжигания».

Человек, отягощённый такими знаниями, знает о жизни почти всё. История о физиках, бездарно проспоривших физикам иностранным, едва ли не секретная: негативно характеризуется отечественная наука, делаются намёки относительно прямых и бесконтрольных связей наших учёных с представителями науки за рубежом.

Отметить следует и то, сколь внимательно истопник – ведь пересказываются его и ничьи больше слова – относится к проблемам прикладной науки, в частности, к запуску земного шара в обратную сторону. Не в пример руководителям тогдашней партии и тогдашнего правительства тогдашнего государства. Пустить вспять сибирские реки, перегнать Волгу в Дон, а Дон куда-нибудь дальше, что ни попадя осушить, чтобы потом что ни попадя залить рукотворным морем, которое по колено советскому человеку, – как бы подразумевается само собой. Но поговаривали, что Никита Сергеевич Хрущёв, дабы устрашить западных оппонентов, спрашивал академика Сахарова, возможно ли ракетой с атомной боеголовкой уничтожить Луну, чтоб наглядно была видна мощь советского оружия, и, якобы, академик Сахаров приводил различные аргументы, дескать, Луна висит в небе не понапрасну, она зачем-то нужна, просто так уничтожить её накладно, тогда как Никита Сергеевич уверенно парировал: ну … с ней, и отложил решение вопроса только после того, как услышал, что Луна влияет на приливы и отливы океанов и морей, и её уничтожение спровоцирует цунами, пострадать могут в том числе и советские прибрежные территории. Такого Хрущёв допустить не мог, он являлся дальновидным политиком и рачительным хозяином. Академик Сахаров, когда его спросили, был ли такой разговор, ответил, что такого разговора не было, но вообще, судя по аргументам первого лица государства, история вполне вероятна.

Так что есть не только разные стороны правды, но и разные правды, а что люди мы, а не бобики, вряд ли является сильным аргументом. У Белки не спросили, хочет ли она лететь вместе со Стрелкой, и у Стрелки не поинтересовались, как она смотрит на космический вояж с билетом в один конец.

Передовой советский человек может судить иначе. Герой фильма «Девять дней одного года» физик Гусев приходит к профессору и говорит, что ему нужна операция: «Но мы не делаем их, дорогой…» – «А для чего у вас этот стол?» – «Для собак». – «Согласен на собачьем. Я не гордый. Переживу».

Ни истопник, ни тем более маляры на пересадку костных мозгов ни в коем случае не согласны, им и своих довольно, а потому лечатся «Столичной» водкой, что очень хороша от стронция. И верно, на какой ещё водочной этикетке написано: 2 р. 95 к. без стоимости посуды. Такому напитку можно доверить свою жизнь, он из породы тех, с кем без раздумий пошёл бы в разведку. Это ведь тоже зависит от страты и принятой системы номенклатурного распределения, на подводных лодках, например, выдают сухое красное вино, чтобы провести чистку организма, а тут иначе как водкой не обойдешься, «Горный дубняк» такую хворобь не возьмёт, можно и дать дуба.

 

Красный треугольник

…Ой, ну что ж тут говорить, что ж тут спрашивать?
Вот стою я перед вами, словно голенький.
Да, я с Нинулькою гулял с тёти Пашиной,
И в «Пекин» её водил, и в Сокольники.
 
 
Поясок ей подарил поролоновый
И в палату с ней ходил в Грановитую.
А жена моя, товарищ Парамонова,
В это время находилась за границею.
 
 
А вернулась, ей привет – анонимочка:
Фотоснимок, а на нём – я да Ниночка!..
Просыпаюсь утром – нет моей кисочки,
Ни вещичек её нет, ни записочки!
 
 
Нет как нет,
Ну прямо нет как нет!
 
 
Я к ней в ВЦСПС, в ноги падаю,
Говорю, что всё во мне переломано.
Не серчай, что я гулял с этой падлою,
Ты прости меня, товарищ Парамонова!
 
 
А она как закричит, вся стала чёрная:
«Я на слёзы на твои – ноль внимания!
И ты мне лазаря не пой, я учёная,
Ты людям всё расскажи на собрании!».
 
 
И кричит она, дрожит голос слабенький…
А холуи уж тут как тут, каплют капельки:
И Тамарка Шестопал, и Ванька Дёрганов,
И ещё тот референт, что из органов,
 
 
Тут как тут,
Ну прямо тут как тут!
 
 
В общем, ладно, прихожу на собрание.
А дело было, как сейчас помню, первого.
Я, конечно, бюллетень взял заранее
И бумажку из диспансера нервного.
 
 
А Парамонова, гляжу, в новом шарфике,
А как увидела меня – вся стала красная.
У них первый был вопрос – «Свободу Африке!»,
А потом уж про меня – в части «разное».
 
 
Ну, как про Гану – все буфет за сардельками,
Я и сам бы взял кило, да плохо с деньгами,
А как вызвали меня, я свял от робости,
А из зала мне кричат: «Давай подробности!».
 
 
Всё как есть,
Ну прямо всё как есть!
 
 
Ой, ну что тут говорить, что ж тут спрашивать?
Вот стою я перед вами, словно голенький.
Да, я с племянницей гулял с тёти Пашиной,
И в «Пекин» её водил, и в Сокольники.
 
 
И в моральном, говорю, моём облике
Есть растленное влияние Запада.
Но живём ведь, говорю, не на облаке,
Это ж только, говорю, соль без запаха!
 
 
И на жалость я их брал, и испытывал,
И бумажку, что я псих, им зачитывал.
Ну, поздравили меня с воскресением:
Залепили строгача с занесением!
 
 
Ой, ой, ой,
Ну прямо ой, ой, ой…
 
 
Взял я тут цветов букет покрасивее,
Стал к подъезду номер семь, для начальников.
А Парамонова, как вышла – стала синяя,
Села в «Волгу» без меня и отчалила!
 
 
И тогда прямым путём в раздевалку я
И тёте Паше говорю: мол, буду вечером.
А она мне говорит: «С аморалкою
Нам, товарищ дорогой, делать нечего.
 
 
И племянница моя, Нина Саввовна,
Она думает как раз то же самое,
Она всю свою морковь нынче продала
И домой по месту жительства отбыла».
 
 
Вот те на,
Ну прямо вот те на!
 
 
Я иду тогда в райком, шлю записочку:
Мол, прошу принять, по личному делу я.
А у Грошевой как раз моя кисочка,
Как увидела меня – вся стала белая!
 
 
И сидим мы у стола с нею рядышком,
И с улыбкой говорит товарищ Грошева:
«Схлопотал он строгача – ну и ладушки,
Помиритесь вы теперь по-хорошему!».
 
 
И пошли мы с ней вдвоём, как по облаку,
И пришли мы с ней в «Пекин» рука об руку,
Она выпила дюрсо, а я перцовую
За советскую семью образцовую!
 

Вот и всё!

<1963>

Глава очередная
Неравнобедренные геометрические фигуры разного возраста, притягательности и достоинства

Логико-этическая ловушка для отдельных советских граждан. – Дом Корбюзье на курьих конструктивистских ножках. – Китайские шарики для пинг-понга, растущие не по дням, а по минутам. – Очередной конец ширпотреба. – Кухонная перебранка высоких персон и декоративные свойства кукурузных початков. – Общее собрание в роли коллективного психотерапевта. – Обезьяна, следящая из-за кривого угла

Это какой-то парадокс, прямо логико-этическая ловушка. Ведь герой песни, человек без имени-отчества, но с паспортом, гражданин и прочее, действует, кажется, в согласии со всеми правилами и установлениями, прописанными в самых значительных документах.

Когда готовили материалы к XXII съезду партии – это 1961 год, то, согласно пожеланию Хрущёва, сочинили особый свод моральных принципов, эдакие основы и опоры коммунистической морали, на которых должно было возводиться здание прекрасного будущего, нечто вроде колонн-пуантов, что применил Ле Корбюзье в здании Наркомлегпрома (само название и увесистое, и полуневесомое, не то что более позднее – здание ЦСУ), возведённом на тогдашней улице Кирова, до того и значительно после того – Мясницкой. Здание приподнято, вознесено над московской землёй, существует, не соприкасаясь с дольним миром (и прости-прощай, утопия! пространство меж опор застеклили, сделали конторским этажом – это уже семидесятые годы, оно и верно – пустота не должна пустовать, экономика должна быть хотя бы экономной).

Таковы и правила, условно названные «Моральный кодекс строителя коммунизма» и вошедшие и в Третью программу КПСС, и в Устав КПСС, что утверждены на эпохальном съезде (все съезды партии советской эпохи – эпохальные и этапные, причём не попеременно, тот – этапный, тот – эпохальный, а сразу и такой, и сякой, разве что каждый сейчасный эпохальнее и этапнее предыдущих, а потом и он становится в череду других, уступая свободное место очередному новому, что и поэпохальней, и поэтапней).

Руководствующийся этими правилами должен, будто, получать одобрение, снискивать похвалы, а не строгий выговор с занесением в личную карточку. Возьмём, скажем, этот пункт: «Честность и правдивость, нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни». Всё налицо: стою я перед вами, словно голенький, чем не простота и скромность, почти минимализм или пуризм, коли упоминался выше Ле Корбюзье? И признаётся, не крутя туда-сюда: я с Нинулькою гулял с тёти Пашиной. Куда честней и правдивей? Можно эти прогулки истолковать как следование ещё одному пункту того же «морального кодекса», тут и «коллективизм и товарищеская взаимопомощь: каждый за всех, все за одного», только что всех – раз два и обчёлся, но и двое – уже коллектив, пусть мизерный. А судя по отсутствию претензий и жалоб со стороны второго члена мизерного коллектива, а именно – Нинульки или Ниночки, то и пункт «гуманные отношения и взаимное уважение между людьми: человек человеку – друг, товарищ и брат», тоже соблюдены с лихвой. Не какой-нибудь там друг, а сердечный.

Не знаю что с «непримиримостью к врагам коммунизма, дела мира и свободы народов», однако, думаю, можно при желании видеть указанную непримиримость в том, что когда рассматривался вопрос – «Свободу Африке!», персонаж остался в зале, а ведь остальные-то, как про Гану – все буфет за сардельками. И утверждение, будто он и сам бы взял кило, да плохо с деньгами, это самооправдание, отговорка, причиной которых только «скромность в общественной и личной жизни», потому что при иных обстоятельствах килограммом бы не обошлось.

Да! и плюс «братская солидарность с трудящимися всех стран, со всеми народами». Тут и толковать нечего, зря ли персонаж водил знакомую в «Пекин»? Кроме братской солидарности, этот поход ничем не оправдать.

Ресторан «Пекин» о двух залах, один – с русскими, другой – с китайскими интерьерами, а кроме того, кафе, о котором никаких положительных сведений отыскать не удалось, открылись на первом этаже гостиницы с тем же названием. Гостиница числится по Большой Садовой улице, но смотрит и на площадь, то Триумфальную, то Маяковского (подробности этого переименования рассказывать не к месту). У гостиницы «Пекин» история не столько запутанная, сколь засекреченная – строилась долго, аж с довоенных времён, закончена под руководством архитектора Дмитрия Чечулина, мастера большого государственного масштаба, а выстроенная, когда была введена в строй, – справочники о том умалчивают или толкуют невнятно: вроде бы в 1956 году, но до года 1958 не эксплуатировалась, либо эксплуатировалась по особому регламенту (см. в первой части главы «История, которая имела место в Петровском парке и около него» об отдельных кабинетах в ресторане «Динамо», вот, что-то похожее).

Как высоко эти братья навек держат палки для селфи

Высказывалась догадка, что гостиницу, должную бы ознаменовать и закрепить братскую дружбу СССР и КНР, в эксплуатацию не вводили, поскольку великая дружба претерпевала метаморфозы и трансформации, становилась либо не великой, либо не дружбой, а совсем наоборот. В общем, лозунг «русский с китайцем братья навек» оказался неточным: на один век ошиблись.

Коснулось это и китайского ширпотреба – вернее, не ширпотреба как такового, а советских граждан, китайский ширпотреб покупавших, и рубашки, и термосы, и шарики для пинг-понга, настолько добротные, что один такой шарик валяется у меня где-то до сих пор. Он много раз терял форму, не по собственному настроению, а силою обстоятельств, иногда силою очень сильной, бок шарика проминался, играть им было нельзя, но, будто смотришь выступление китайского фокусника, где фокусник – это ты самолично, довольно было положить шарик в горячую воду, бок выпрямлялся, шарик принимал абсолютную круглую форму, и даже несколько вырастал в размерах. Такой выросший, не по стандартам, и лежит теперь среди прочего хлама, и родовитого происхождением, и безродного; свалка, чулан – это отдельная общность, особое бытование превыше национальностей, культур, обычаев; если возникнет когда-нибудь вовсе новое в этом мире, то возникнет на свалке или в недрах чулана (или уже возникло – надо бы поглядеть). Когда столетняя дружба великих народов себя изжила, СССР остался и без термосов, и без шариков для пинг-понга, выпуск коих пришлось осваивать местной промышленности – бог мой, разве ж это были шарики? Выполненные, кажется, на оборонном предприятии, более причудливой формы не выдумать, ладно – не из танкового сплава.

А фольклор, чтоб как-то сгладить, затушевать отчаяние граждан великой страны СССР, родившееся от полной утраты китайского ширпотреба, создавал анекдоты, и если правда, что анекдоты сочинялись особым подразделением КГБ, тогда было бы интересно проанализировать – в каком звании состоял человек, сочинивший тот или иной анекдот.

Вот, например, такой. Приходит китаец в ГУМ. «Китайзкая термоза езь?» – «Нет». – «Китайзкая полотенза езь?» – «Нет». – «Китайзкая тенизная зарика езь?» – «Нет». Он грозит пальцем и говорит с назиданием: «То-то зе!». Анекдот прямо майорский.

Итак, ресторан «Пекин». В зал с русской кухней идти смысла не было, шли-то посмотреть на экзотику, кафе – что ж там, что ли, есть? Остаётся зал с китайской кухней и соответствующими интерьерами. Денег у персонажа на такой поход хватит, не из бедных родственников, муж самой тов. Парамоновой, да в эти годы мужья не только тов. Парамоновых, но и разных гр. располагали возможностью посетить ресторан или кафе (см. уже вторую часть главы «История, которая имела место в Петровском парке и около него»).

А в зале с китайскими интерьерами – не поесть, хоть посмотреть: и ручную роспись стен и колонн, где использовались исключительно натуральные краски, например, бычья кровь, и деревянные элементы – ширмы, панели – то и другое «маркетри», а также вазы, мелкую пластику, живопись на шёлке. И коли пришли в китайский зал, то не только ж глазеть, надо попробовать и китайскую пищу. Какое-нибудь самое-самое выдающееся блюдо.

Я не встречал мемуаров, где бы описывалось посещение ресторана «Пекин». Возможно, оттуда возвращались не все, возможно, оттуда вернувшимся было не до мемуаров. Но описание одного из китайских блюд нашлось, причём – аутентичного, как сказали бы ныне: мемуарист попробовал его в Китае, где оказался в 1954 году вместе с группой советских гостей, по большинству обычных людей, попавших туда в порядке обмена (отсюда и упоминание мамы, сам он ехать один не мог, подросток): «…на стенке висела большая картина, изображавшая тигра, на которого сверху нападает страшный дракон, а из-за куста выглядывает обезьяна». Это столовая в китайском стиле, где накрыли столы для приезжих. Сначала, указав на картину, распорядитель спросил – кто должен победить в данной схватке, а когда услышал ответ, дескать, разумеется, тигр, то «…рассказал, что тигр олицетворяет какие-то там хорошие наши силы, дракон – плохие не наши, а прячущаяся обезьяна – трусливых оппортунистов. И назидательно поднял палец.

После чего объявил, что картина тут висит не просто так: и в честь дорогих гостей будет подано знаменитой блюдо кантонской кухни, одобренное самим председателем Мао – “бой дракона с тигром”».

Ох уж, эти китайские церемонии, отсылка к древней традиции и авторитетам. Зачем всюду искать дополнительный смысл, это удручает. Смысл должен быть не во всём сущем.

«И вот внесли несколько больших блюд и поставили на стол. Выглядел “бой” в точности как мясное рагу в нашей воздвиженской столовой, только поживописнее: куски мяса плавали в густом соусе вместе с какими-то листиками, травинками, морковными и редечными звездочками. Разложили по тарелкам, и пошло чавканье – особенно со стороны китайских товарищей, громкое такое, с подсосом и прихлюпом. Мама, по своему обыкновению, сначала попробовала соус – мазнула его лепешкой (они лежали горками вместо хлеба), понюхала, лизнула и поморщилась. Точно, шепчет, тот кролик по-черноморски, которым мы в Сочи едва не отравились. Помнишь, неделю животами маялись? Я-то хорошо помнил, и это воспоминание не прибавило мне аппетита, уже и так основательно приглушенного вкусными пельменями. Но соуса все же попробовал – оказался очень пряным и даже жгучим».

Интереса к высокоидейному блюду, за редким исключением, никто не проявил – были уже через меру сыты. А один подполковник, который имел с китайцами дело не в первый раз и знал, что и как, на обратном пути объяснил – кто или что в этом блюде, преисполненном глубокой восточной символики, играл роль тигра, и кто – роль дракона, из чего, собственно, приготовлено блюдо, одобренное самим председателем Мао: дракон совсем недавно извивался и ползал, тигр совсем недавно мяукал и тёрся об ногу.

Отвратительнее китайского символизма лишь китайский реализм.

Фольклор, в звании капитана, а то и майора особых войск, не зря сочинил короткую серию анекдотов о китайцах. Это отмщение, больше того – отместка, и за поруганную мигом вековую дружбу, и за последующую полувековую размолвку, так им. Китайцы решили построить подводную лодку. Государственные испытания прошли неудачно: 50 000 гребцов утонуло, а весь бамбук всплыл. Капитана наверняка за этот анекдот повысили в звании до майора, а майору дали какую-нибудь награду, может быть, даже боевой орден или именное оружие – пишущую машинку «Воронеж».

И тут подумал – а не размещалось ли в гостинице «Пекин» в эти годы именно то подразделение, которое и было занято выдумыванием анекдотов, пока шёл капитальный ремонт в здании, где оно дислоцировалось постоянно? Но вопрос остаётся риторическим. Прошлое наше – истинно китайская политграмота.

До Сокольников мы, надеюсь, ещё дойдём, сейчас о том, как персонаж в палату с ней, то есть Ниночкой, ходил в Грановитую. В своём роде такая прогулка будет похлеще, чем посещение ресторана «Пекин», пусть и зала с китайской кухней.

Почему? Да очень просто. Даже по Красной площади в 1954 году москвичи и гости столицы передвигались вот так: «Ходить по ней можно было только по огороженным дорожкам, милиционеры в белых перчатках и молодые люди в длинных серых плащах и велюровых шляпах пристально вглядывались в каждого прохожего». Ничего, кроме надписи на мавзолее «Ленин-Сталин», и не увидишь. Какой уж Кремль! В Кремле живут члены правительства.

Красная площадь во второй половине пятидесятых годов

И действительно, жили. Расселились после того, как правительство переехало из Петрограда в Москву, и обжились, с близкими, чадами и домочадцами. Лишние здания снесли, монастыри, церкви, памятники отошедшим царям и прочим деятелям, понатыканные на территории Кремля там и сям, поломали, вернее, разрушили, причём до основания, а затем выстроили то, чего недоставало для нормальной жизни. В Грановитой палате разобрали Красное крыльцо – было такое для торжественных царских выходов, но царя-то больше нет – и построили вместо него (крыльца, разумеется) столовую в два этажа, где питались делегаты съездов партии и члены Верховного Совета СССР, прибывшие на заседания.

С годами постоянных насельников в Кремле становилось меньше, но были. И только стараниями Хрущёва − и тут он поспел − установлен запрет на проживание, хоть выезжали отсюда годами, весьма неохотно − привыкли, а для некоторых из молодёжи это была и малая родина. И в том же 1955 году в Кремль стали пускать обычных граждан. Опять-таки, расчертили дорожки, поставили указатели, словно на картине Виктора Васнецова с богатырём-витязем: направо можно, но не стоит, налево нельзя, иди прямо и не оборачивайся. Странно, причудливо выглядело такое движение в пространстве, ведь не турникеты, не загородки, и только разметка на брусчатой, помнится, мостовой, да вдалеке, но как бы и поблизости люди в форме. И в таком открытом пространстве шагаешь исключительно по прямой линии, поворачиваешь под прямым углом, переходя широкую безлюдную площадь.

Тем не менее, это было событие, это было нечто, прежде не бывшее. Даже записные пропагандисты, несущие радужный вздор, были недалеки от правды – испытывая почти восторг: «Ни в одном музее мира нет такого ощущения жизни, движения вперед, нет такого радующего оживления, которое постоянно видишь в наши дни в Кремле, даже не в дни деловых и торжественных приемов в Большом Кремлевском дворце, а в обыкновенный будничный день, когда вливается в Кремль поток москвичей и гостей Москвы.

“На всю жизнь останется в памяти пребывание в Москве и особенно в древнем Кремле. Мы благодарны партии и правительству за то, что богатства, ранее служившие царям, стали достоянием колхозника, кузнеца, полевода…”, – такую запись в книге посетителей сделали участники Всесоюзной сельскохозяйственной выставки – колхозники Ямпольского района Винницкой области.

Молодые рабочие автозавода имени Сталина, уезжавшие по призыву партии на целинные земли, написали в книгу:

“Уезжаем на целинные земли. До свидания, Москва! До свидания, Кремль! Мы унесем твой образ с собой. Он будет вдохновлять нас на славные дела!”.

Военные моряки, приехавшие в столицу с Дальнего Востока, с берегов Амура, матросы и офицеры Краснознаменной Амурской флотилии оставили такую запись:

“Благодарим партию и правительство за сохранение величайших сокровищ истории Русского государства”.

Так пишут наши соотечественники, советские люди. Но Кремль посещают и тысячи зарубежных гостей».

Это верно. Зарубежные делегации, так же как делегаты съездов партии и сессий Верховного Совета, посмотреть Грановитую палату, находящуюся поблизости от Георгиевского зала, где шли торжественные мероприятия и официальные приёмы, могли. Чтобы попасть туда обычному человеку, надо было записываться заранее и, как правило, на работе, посещения были только группами. Зато и было что посмотреть и что рассказать потом знакомым, а нет – читай популярные брошюры: «Примыкающий к Георгиевскому залу Владимирский зал соединяет построенный в 1838–1849 годах дворец с редчайшими памятниками древности. Отсюда, через так называемые “Святые сени”, проходят в Грановитую палату, построенную при Иване III в 1491 году. Название палата эта получила от граненых камней, украшавших ее фасад. Во времена Ивана III это было колоссальное сооружение – тронный зал, который должен бы внушать уважение к величию и мощи Руси иноземным послам и удельным князьям». Автор-то путеводителя бывал в Грановитой палате наверняка, известный пострел.

Зато в Сокольники вход никому не заказан. Там и раньше – почти дачная местность – любили гулять москвичи.

План Американской выставки

Кафе «Берёзка», пивная «Сирень», ресторан «Фиалка», который был открыт в 1946 году по указанию самого Сталина. А ещё «Зелёный театр», где выступали знаменитости, в том числе Леонид Утёсов. Потом был открыт каток с искусственным льдом, потом организован розарий. Зелень, чудесные поляны. Замечательно, хотя и далековато − на метро ли, на трамвае. А с весны 1959 года в парке начали готовиться к Американской выставке: ремонтировали фасады домов на улицах вокруг парка, закатывали в асфальт дорожки для пешеходов, построили «Чебуречную», «Пирожковую», «Сосисочную», «Шашлычную» из стекла и бетона, поставили 120 автоматов, торгующих газировкой. Выставочный городок американцы строили сами – три павильона, несколько мелких построек плюс искусственные водоёмы.

В одном из павильонов была устроена циркорама, где фильм показывали сразу по всему внутреннему периметру, другой павильон был увенчан геодезическим куполом (уместнее называть такие конструкции геосферой) инженера Ричарда Фуллера; это необычайное зрелище: 30 метров в высоту, 64 метра в диаметре − поскольку геосфера состоит их мелких геометрических сегментов, она похожа на чудовищно увеличенный мячик для гольфа.

Вечером 24 июля выставку посетили Никита Сергеевич Хрущёв и вице-президент США Ричард Никсон, и это по сути неофициальное открытие выставки началось с «кухонных дебатов»: американец показывал, как считалось, типичную американскую кухню, оборудованную всяческой полезной техникой, а Хрущёв возражал – обойдёмся без этого, есть вещи куда важнее.

Собственно, ничего иного он сказать и не мог. Вот что написано в учебном пособии по домоводству, изданном в том же 1959 году: «Ручной труд, применяемый при приготовлении пищи, в настоящее время всё больше облегчается входящими в наш обиход новыми механизмами и приспособлениями.

Наряду с общеизвестной мясорубкой с крестообразным ножом появилась универсальная мясорубка с дисковыми ножами. Наличие в комплекте этой машинки нескольких ножей с отверстиями разной величины позволяет получить фарш мелкого, среднего и крупного помола; кроме того, эти мясорубки снабжаются тёрочным диском для размола сухарей и т. п.».

Какое ошеломительное нововведение – дисковая мясорубка, не говоря уж о том, что такая мясорубка себя не оправдала, тогда как советская, цельнолитая, с комплектным ножом (более поздние ножи, пришедшие на замену, – дрянь несусветная, тупились вмиг) до сих пор служит у некоторых счастливцев, это техника из того же разряда вечной, что и машинка «Зингер» с ножным приводом, на которой можно шить даже пижонские воинские сапоги для комсостава от майора до подполковника (сапоги для полковника что для стельной коровы беговые коньки), машинка «Зингер» пробивает шевро насквозь.

Об уровне механизации на тогдашней советской кухне легко судить и по такому фрагменту: «Для выжимания фруктовых и плодовых соков существуют и специальные машинки и приспособления разных конструкций. Простейшее из них – рычажные соковыжималки, некоторые только для цитрусовых. Такие приборы, используемые также для приготовления пюре из фруктов и овощей, часто называют пресс-пюре. Все названные приспособления пригодны для выжимания соков только из мягких плодов и ягод». Выходит, пресс, который приводится в движение рычагом, это уже прибор. Рядом с другим кухонным инвентарём, впрочем, и так: кастрюли, сковороды, сковородник (он же – чапельник), жаровни, мясорубка, дуршлаг, чайник для кипячения воды, кофейник, жестяные формы для заливного, желе и печенья, противень, пирожный лист, духовка-«чудо», ложки, шумовки, солонка деревянная – всё взято из упомянутого учебного пособия. Минимум даже механики, по большинству – приспособления и отдельные предметы.

Что мог противопоставить Хрущёв американской пропаганде, а это была пропаганда – у каждой ли хозяйки в Соединённых Штатах на кухне такой арсенал? Кухонные прения и дебаты, однако же, завершились распитием пепси-колы. Фотография, на которой советский лидер пьёт американский напиток, обошла газеты мира. Официальное открытие выставки состоялось на следующий день. Посетителям дарили значки, разноцветные пластиковые пакеты, у нас таких не было и не было ещё очень долго, поили пепси-колой, гиды, хорошо владевшие русским языком, отвечали на вопросы.

В определённом смысле Хрущёв оказался прав – советским людям тогда нужна была не кухонная техника, её и устанавливать было негде, жили-то, в основном, по коммуналкам. И по-своему, простовато, прямолинейно Хрущёв обставил американцев. За неделю до открытия этой выставки там же в Сокольниках была открыта выставка «Для тебя, советский человек!». Павильоны, в частности, так называемый Краснодарский домик, были выразительны, функциональны, кроме того, показывали достижения сельского хозяйства – особый стенд был украшен початками кукурузы (см. о ней главу «История, которая имела место в Петровском парке и около него», часть вторую) − и модель искусственного спутника, автомашины «Волга» и «Чайка». Попасть на американскую выставку можно было, только если пройдёшь через выставку советскую.

Ну, чем не анекдот, пусть и более поздних времён? «Леонид Ильич! Американцы луну покрасили в цвета пачки “Мальборо”! Что делать?» – «А ничего. Просто снизу аккуратно припишите – произведено на Кишинёвской табачной фабрике».

Не знаю, было ли это потрясением, однако американская техника – и кухонные комбайны, и автомашины, и компьютеры – первые, вполне пока неуклюжие, и одежда, и еда с питьём произвели впечатление очень сильное. Люди не были тогда в большинстве своём примитивными стяжателями, но они просто удивлялись. Может, сама эпоха причиной – состояние было такое, словно выпил газировки в жаркий день, слегка кружилась голова, приятно, не томительно.

Когда выставка, которая работала шесть недель, закрылась, Стеклянный павильон остался в парке Сокольники. Остались и построенные к выставке «Шашлычная», «Чебуречная», «Пирожковая». Остались заасфальтированные дорожки, и дома вокруг парка сияли свежей покраской, пусть и одни фасады.

Очень не хочется после столь приятных воспоминаний переходить к вещам казённым. И всё-таки следует, пусть для порядка, сказать, что это за треугольник, вынесенный в заголовок песни, иначе оно позабудется. Этот окказиональный каламбур покрепче китайской символики. Разве начать издалека? После революции, когда большевики взяли власть, настала пора закрепить своё присутствие – статус – в названиях. Можно было заново придумывать именования: так бывший завод Гужона стал заводом «Серп и молот», оставшись надолго с пояснением в скобках (быв. Гужон). Но проще было подчинить, присвоить старое имя, добавив революционную составляющую. И «Путиловец» стал «Красным путиловцем».

Так называемый, Стеклянный павильон

А предприятие с длинным неловким названием Товарищество российско-американской резиновой мануфактуры под фирмой «Треугольник» стало «Красным Треугольником». И то не сразу. Историю этого самого «Треугольника» застят туманы времени: «В 1860 г. в Петербурге начало работать первое в России крупное резиновое предприятие. Вначале на нем было только 58 рабочих. Производство быстро расширялось. Завод выпускал галоши, резиновые ремни, трубы, рукава, предметы санитарии и гигиены, мячи, игрушки. Изделия “Треугольника”, как стал называться завод, не раз отмечались высшими наградами на всемирных выставках».