Текст книги "Мир Александра Галича. В будни и в праздники"

Рекламный плакат того самого «Треугольника», который потом резко покраснел

Автор популярной статьи из настольного календаря, разумеется, опустил такие подробности, как американское участие в работе мануфактуры, зато отметил иное: «Работали на заводе в основном женщины. Труд их был тяжелым. Галошу целиком изготовляла одна работница, ворочая полупудовые чугунные колодки. Работали стоя, вентиляции не было никакой. Работницы 12 часов вдыхали ядовитые испарения бензина. Отеки ног, туберкулез, истерия были профессиональными заболеваниями резинщиц. За каждую пару галош работница получала от 2 до 5 копеек, а хозяева наживали на каждой паре 60–80 копеек».

Сам бог велел на этаком заводе устраивать забастовки и бороться за права трудящихся, что и делалось регулярно. Да так регулярно, что непонятно, когда же работницы, собственно, ворочали чугунные колодки, вдыхали бензиновые пары и производили эти самые пары галош и предметы санитарии и гигиены. Тяжёлые профессиональные заболевания, в частности, истерия, не помешали участию в партийном строительстве: «В 1913 г. на заводе организовалась сильная большевистская группа. Больничная касса “Треугольника” стала одним из легальных пунктов партийной работы в столице. В ней работали В.В. Куйбышев, Ст. В. Косиор и другие видные деятели партии. В 1917 г. 600 резинщиков вошли в отряд Красной гвардии и приняли участие в Октябрьском вооруженном восстании».

Страшно представить отряд вооружённых резинщиков и резинщиц, больных истерией и надышавшихся изрядно парами бензина. Женский батальон, перегородивший своими телами Дворцовую площадь, разумеется, перед такой мощной силой не устоял. А тут ещё раздался залп «Авроры», произведённый из единственного орудия, что не помешало ему считаться залпом. Как бы то ни было, участие работников «Треугольника» в установлении советской власти являлось значительным, отсюда последствия: «В день пятой годовщины Октябрьской революции завод был переименован в “Красный Треугольник”».

И последнее уточнение: «В связи с громадным ростом производства завод претерпел ряд реорганизаций. На базе бывшего “Треугольника” создано 5 заводов: завод резиновой обуви, шинный, резино-технических изделий, регенератный и завод “Металлист”. Название “Красный Треугольник” сохранено только за заводом резиновой обуви».

Так что дело не только в галошах. Каламбур сложнее, ведь треугольник – фигура почти универсальная, она присутствует и в словаре символов, и в словаре идиом. Треугольник бывает любовным, о том знают решительно все, кто любил когда-нибудь, сильно и не очень. Треугольник был и производственный, его не обойти, не объехать, как ни крути баранку. Виктор Некрасов сокрушался: «Ну почему нельзя человеку поехать в Париж, когда ему этого хочется? Почему об этом говорится, как о чем-то несбыточном? Почему все Амстердамы, Брюгге и тот же Париж набиты летом до отказа мальчишками и девчонками всех национальностей, а русских если иногда и увидишь, то сразу отличаешь по какой-то запуганности и сбитости в кучку? Почему? Почему даже для братской Болгарии нужно получать эти идиотские характеристики – “треугольник”, мол, считает тебя вполне достойным высоко нести знамя, ну и т. д. А потом жди сколько-то там месяцев. А если получишь отказ, чувствуй себя всю жизнь парией, неполноценным…».

Производственный «треугольник» – это администрация, партком и завком. Без них не утвердят ни один приказ на увольнение, без подписей их представителей не выдадут направление или характеристику. И поскольку товарищ Парамонова, жена безымянного персонажа, трудится на благо страны в ВЦСПС, что на русский казённый язык переводится – Всесоюзный Центральный Совет Профессиональных Союзов (все слова с прописной), она − уголок одного из значительных треугольников, и строгий выговор – строгач – с занесением в учётную карточку члена КПСС как справедливое возмездие за измену ей (да какая измена – сходил в ресторан, в музей, погулял по парку, и поясок – что за штука? – подарил поролоновый) логичен.

И уж к слову, психические заболевания в СССР имелись (см. главу «О литерных психах из больницы № 5, которая находится совсем не там, где принято думать»), но особо распространены не были. Войны и лишения им отнюдь не способствуют, нелады с головой и душой – признак, надо думать, мирного времени, например, послевоенного (а об этом чуть-чуть написано в главе «И после войны. Взгляд на мир от павильона “Пиво-воды”»). Кивать на мужа товарища Парамоновой нечего, он болен понарошку, впрок, бюллетень взял заранее – делалось проще простого, было б желание – и бумажку из диспансера нервного – а для этого нужны определённые усилия. Думаю, своеобразную роль коллективного психотерапевта выполняли разные публичные процедуры, вроде той, что подвергся безымянный персонаж. Стоило ему предстать перед лицом зала, услышать давай подробности, и он, будто на приёме врача-психиатра, заговорил, ничего не скрывая, не оставляя за душой, чтоб не болела: да, я с племянницей гулял с тёти Пашиной. Откровенность доходит до того, что персонаж начинает даже на себя наговаривать, порой заговариваясь: и в моральном, – эка хватил, – моём облике есть растленное влияние Запада. И запись в учётной карточке можно рассматривать как диагноз, с ним живи не тужи, он вроде литера.

Перцовая горькая настойка. Была также «Перцовая», которую делали на экспорт, и «Украинская с перцем». Три разных напитка

Психам-то всё едино, куда идти: и пришли мы с ней в «Пекин» рука об руку, что есть, хоть даже блюдо «бой дракона с тигром», одобренное самим председателем Мао. Чтобы попасть в «Пекин», надо обогнуть старое здание театра «Современник», расположенное на площади, чуть дальше от театра Сатиры, чуть ближе к кинотеатру «Москва». Но идти в китайский ресторан, чтобы пить советское игристое вино и перцовую? Никакой экзотики, горькая настойка «приготовлена на настое красного перца с добавлением настоя кубебы. Имеет слегка пряный аромат, жгуче-горький вкус и темно-коричневый с красным оттенком цвет, – поясняет каталог спиртных напитков, и добавляет: крепость – 30 %». Поллитровка – 2 руб. без стоимости посуды, да ресторанная наценка, зыбкая, будто пагода.

Но дело не в этом. Главный вопрос: неужто человеческая натура так неподатлива? Десять лет прошло с того момента, как появился «Моральный кодекс строителя коммунизма», и страна другая, и Никита Сергеевич Хрущёв отправлен на пенсию. И анекдот сочинён на данную тему.

Раздаётся телефонный звонок, Хрущёв снимает трубку: «Слушаю». – «Слушать надо было раньше, старый дурак. А теперь надевай валенки и шагай в ЖЭК на партсобрание».

Столько перемен, а проблемы те же, и в материалах XXIV съезда КПСС, этапного, эпохального, талдычат о нравственности и морали: «Новый облик советского человека, его коммунистическая мораль и мировоззрение утверждаются в постоянной, бескомпромиссной борьбе с пережитками прошлого. Не может быть победы коммунистической морали без решительной борьбы с такими ее антиподами как стяжательство, взяточничество, тунеядство, клевета, анонимки, пьянство и т. д. Борьба с тем, что мы называем пережитками прошлого в сознании и поступках людей – это дело, которое требует к себе постоянного внимания партии, всех сознательных передовых сил нашего общества».

Неужели вся история – это битва тигра с драконом, за которой из-за кривого угла следит обезьяна-оппортунист? Что за китайская пытка!

 

Вальс-баллада про тёщу из Иванова

Ох, ему и всыпали по первое…
По дерьму, спелёнутого, волоком!
Праведные суки, брызжа пеною,
Обзывали жуликом и Поллоком!
Раздавались выкрики и выпады,
Ставились искусно многоточия,
А в конце, как водится, оргвыводы!
Мастерская, договор и прочее…
 
 
Он припёр вещички в гололедицу
(Все в один упрятал узел драненький)
И свалил их в угол, как поленницу, —
И холсты, и краски, и подрамники.
Томка вмиг слетала за кубанскою,
То да сё, яичко, два творожничка…
Он грамм сто принял, заел колбаскою
И сказал, что полежит немножечко.
 
 
Выгреб тайно из пальтишка рваного
Нембутал, прикопленный заранее…
А на кухне тёща из Иванова,
Ксенья Павловна, вела дознание.
За окошком ветер мял акацию,
Билось чьё-то сизое исподнее…
– А за что ж его? – Да за абстракцию.
– Это ж надо! А трезвону подняли!
 
 
Он откуда родом? – Он из Рыбинска.
– Что рисует? – Всё натуру разную.
– Сам еврей? – А что? – Сиди не рыпайся!
Вон у Лидки – без ноги да с язвою…
Курит много? – В день полпачки «Севера».
– Лидкин, дьявол, курит вроде некрута,
А у них ещё по лавкам семеро…
Хорошо живёте? – Лучше некуда!..
 
 
– Лидкин, что ни вечер, то с приятелем,
Заимела, дура, в доме ворога…
Значит, окаянный твой с понятием:
В день полпачки «Севера» – недорого.
Пить-то пьёт? – Как все, под воскресение.
– Лидкин пьёт, вся рожа окарябана!
…Помолчали, хрустнуло печение,
И, вздохнув, сказала тёща Ксения:
– Ладно уж, прокормим окаянного…
 

1966

Глава очередная
Никита Сергеевич Хрущёв (бурные продолжительные аплодисменты), «пидерасы» с кисточками и мастихинами (аплодисменты, переходящие в овации) и все-все-все остальные (все встают, поют «Интернационал» и торжественно выходят)

Мазня, дарёная на память. – Можно ли в газету завернуть слона? – Зима как климатическое явление. – Комик и драма. – «Педерасты» и «пидерасы». – Космонавты в голубых тонах. – Разделывание фанеры «под орех». – Самый комфортный способ езды

«Коммунистическая партия борется и будет бороться против абстракционизма и любых других формалистических извращений в искусстве, – заявил Хрущёв на одной из настолько тёплых встреч с творческой интеллигенцией, что дым стоял коромыслом, а пар столбом, которая состоялась уже ближе к концу его разрушительно-созидательной деятельности. – Мы не можем быть нейтральными в отношении к формализму. Когда я был в Америке, мне подарили какие-то художники – я не знаю, известные они или неизвестные, – картины. Вчера я показывал вам эту мазню. Видимо, эти люди не являются моими врагами, иначе они не преподнесли бы мне плоды своего труда. Но я и при этом условии не могу признать, что преподнесенный мне подарок есть высший шедевр или вообще шедевр изобразительного искусства.

Скажите, что здесь изображено? Говорят, что нарисован вид с моста на город. Как ни смотри, ничего не увидишь, кроме полосок разного цвета. И эта мазня называется картиной!

Н.С. Хрущёв – «били, бьём и будем бить». Даже не заметил, что безоружен: сандалета-то на ноге. Но он, если надо, пойдёт на врага и с голыми руками

Еще один такой “шедевр”. Видны четыре глаза, а может быть, их и больше. Говорят, что здесь изображен ужас, страх. До какого уродства доводят искусство абстракционисты! Это образцы американской живописи.

А вот несколько случаев из области нашего архитектурного искусства. В Москве, в Сокольниках, существует клуб имени Русакова, построенный по проекту архитектора товарища Мельникова. Это уродливое неудобное сооружение, похожее на всех чертей (Оживление в зале). Но в свое время оно преподносилось как прогрессивное новшество.

Образцом неразумного увлечения формой в архитектуре служит и театр Советской Армии в Москве, сооруженный по проекту архитекторов Алабяна и Симбирцева. Архитекторам была навязана Кагановичем глупая идея построить театр в виде пятиконечной звезды. Одно дело пятиконечная звезда как символ, как эмблема, а другое – сооружение в виде звезды здания практического назначения. Сколько там ненужных углов, бесполезной площади!»

Театр Советской Армии, чудовищное порождение казённой фантазии

Здравое и не без колючих блёсток юмора прямое заявление, между делом – игра словами (художники известные или неизвестные, сказал бы – вучетичи и сидуры, было бы даже смешнее), отсылка к фольклору (четыре глаза – известно у кого), точная оценка и клуба имени Русакова (дурно понятый и ещё хуже воплощённый в материале авангард) и театра Советской Армии (недурно понятый и отвратительно трактованный псевдо-ампир). А поскольку Хрущёв говорил без бумажки, точнее – клал подготовленный текст выступления на трибуну и начинал импровизировать, то понятно – это его собственное мнение, его понимание сути проблемы. Импровизации, кстати, бывали необычайно пространными, изложение речи по тому или иному поводу занимало в центральной газете несколько полос, иногда с дополнительной вкладкой, отсюда анекдот. Армянское радио спрашивают: «Можно ли в газету завернуть слона?». Армянское радио отвечает: «Можно, если в газете напечатана речь Хрущёва». (Армянское радио – тоже символ эпохи, воплощение насмешливого здравомыслия, армянское радио закончилось в то же время, когда глушилки, попирающие «вражеские голоса» на радио нешуточном, отключили. Насмешка ещё оставалась, а вот здравомыслие было исчерпано до самого дна.)

Понимание вещи или проблемы у Хрущёва бывало очень наивным, но оно – своё, незаёмное, порой какое-то трогательное, что ли. Вот он рассказывает художникам и писателям о недавних впечатлениях: «В канун Нового года я возвращался в Москву из-за города. Весь день 31 декабря с самого утра я провел в лесу. Это был поэтический день, красивейший день русской зимы, именно русской зимы, потому что не везде такие зимы, как у нас в России. Это, конечно, не национальное, а климатическое, природное явление, так что прошу правильно меня понять. (Смех в зале. Аплодисменты.)

Очень красив был лес в тот день. Красота его заключалась в том, что лес был покрыт пушистым инеем». Замечательно уточнение насчёт климата, иной бы причислил снег и мороз с позёмкой к приоритетам национальной культуры, а то и отнёс к геополитическому фактору, помогающему справиться с превосходящим по численности врагом – так в снегах и поляжет, отморозив нижнюю подвеску.

И характерен поворот мысли, почти вираж, более подходящий для эссе, жанра, выстроенного на телеологическом посыле: «Я сказал моим спутникам: вы посмотрите на эти ели, на их убранство, на эти снежинки, которые играли и блестели в солнечных лучах, как это удивительно красиво! А вот модернисты, абстракционисты хотят эти ели вверх корнями рисовать и говорят, что это новое, прогрессивное в искусстве.

Невозможно, чтобы такое искусство когда-нибудь могло получить признание нормальных людей, чтобы люди были лишены возможности любоваться живописными картинами природы, воспроизведенными в,… творениях художников, украшающих залы наших клубов, домов культуры, жилищ».

И вновь от ворот поворот мысли, меняющий движение интеллектуального сюжета: «Может быть, некоторые скажут, что Хрущев призывает к фотографизму, натурализму в искусстве. Нет, товарищи! Мы зовем к яркому художественному творчеству, правдиво отображающему реальный мир во всем многообразии его красок. Только такое искусство будет приносить людям радость и наслаждение. Человек никогда не утратит способности художественного дара и не допустит, чтобы ему под видом произведений искусства преподносили грязную мазню, которую может намалевать любой осел своим хвостом (аплодисменты)» (концовка, возможно, отсылает опять к истории с подарками, сделанными Хрущёву американскими художниками).

Это такие естественность и наивность, против которых не подобрать аргументов, возразить можно только естественностью и наивностью (тем, что за неё можно принять) – вот Эрнст Неизвестный, как рассказывают мемуаристы, взял да не пустил Хрущёва и сопровождающих его начальников самого верхнего ранга в зал, где были выставлены его работы. И Хрущёв стерпел, принял, и не отдавая, может быть, себе в том отчёт.

Это было достойно. Но, увы, не каждый это мог оценить по достоинству, требовалось недюжинное эстетическое чутьё. Психофизические данные, которыми наделила его природа, данные, определившие амплуа, противоречили тем предлагаемым обстоятельствам, где разыгрывалось действо.

Хрущёв по механике своей, то есть поведению, внешности, да и физике, телесной организации, которая действия и диктует, – фигура комическая, однако силою обстоятельств, − вот исторический камуфлет, − играющая не в комедии, а в драме, хотя ни способностей, ни данных, чтобы играть в драме, он не имел.

Несоответствие его амплуа общей тональности исторического спектакля очевидно и наиболее заметно в его монологах и в диалогах с его участием. Комику доставался текст резонёра. И, произнося этот текст, он действовал как настоящий комик – стучал по трибуне сандалетой. Даже не ботинком, – это миф, устная традиция превратила обувь государственного лидера в ботинок. Сандалета и актуальнее, и психологически точнее. И много смешней.

Обувь в мелкую дырочку, на ремешке, с плоской гладкой подошвой, может быть, и без каблука. Белый чесучовый костюм, шляпа из жёлтой соломки − какая там «панама», отнюдь, рубашка-вышиванка, в народе прозванная ласково «антисемиткой». Если добавить к перечисленному таинственную «кузькину мать», которую никто и никогда в глаза не видел, но каковая внушает неподдельный ужас, зрелище будет не из приятных. И за спиной этого деятеля − одна из самых больших армий в мире, атомные бомбы, огромные пространства, бесчисленные ресурсы, неисчислимый тогда мобилизационный потенциал.

Тут и шапками закидывать не след – в достатке единой сандалии. А говорите – обезьяна с гранатой! Да обезьяне банан покажи, она гранату бросит и потянется за едой. И никакой принципиальности. Тут же сплошные принципы, императивы, и настолько категорические, что гамлетовское «быть или не быть» – жалкий интеллигентский лепет в переводе Бориса Пастернака.

Вот как обстояло дело. Манеж. Выставка. 1 декабря 1962 года. Хрущёв, окружённый приспешниками, советниками и шептунами, художники в окружении собственных и чужих картин. И все ждут, что скажет первое лицо государства, а оно молчало и смотрело, а все смотрели на то, как оно, первое лицо, молча смотрит: «Я внимательно следил за мимикой лица Никиты Сергеевича – оно было подобно то лицу ребенка, то мужика-простолюдина, то расплывалось в улыбке, то вдруг на нем обозначалась обида, то оно становилось жестоким, нарочито грубым, глубокие складки то прорезывали лоб, то исчезали, глаза сужались и расширялись.

Видно было, что он мучительно хотел понять, что это за картины, что за люди перед ним, как бы ему не попасть впросак, не стать жертвой их обмана. Но при всем при этом, на фоне лиц-масок помощников, сопровождавших его, однозначно замкнутых, однозначно угодливых, однозначно послушных или однозначно безразличных, – лицо Никиты Сергеевича отличалось естественной живостью реакций. В данном случае оно стало злым.

Никита Сергеевич молчал около двух минут, а затем громко, с ненавистью произнес:

– “Говно!” − И, подумав, добавил. − “Пидерасы!”.

И тут все сопровождавшие его государственные люди, как по команде, указывая пальцами то на одного, то на другого из нас, закричали: “Педерасты!”. Нас было тринадцать художников, мы стояли около своих картин».

Здесь надо поправить уважаемого очевидца. Хрущёв сказал иначе, не «педерасты», и не «пидарасы» (эдак, в народной огласовке), а «пидерасы», а это совершенно иное. Не искажение, не малограмотность, и не первое, что пришло на ум. Или первое, но смысл был куда шире и глубже, нежели думали некоторые.

В СССР очень долго не было уголовного наказания за мужеложство. В зависимости от интерпретации медиков и психиатров считалось это некоторой девиацией либо некой сексуальной практикой, отличающейся от общепринятой, но сугубо частным делом. Однако ближе ко времени Большого террора, показательных процессов, нарастания, по словам идеологов, степени классовой борьбы такую статью ввели и применили несколько раз, наряду с другими. Дескать, специально втягивали в противоестественные связи молодых военных, а потом вербовали их для осуществления шпионажа, диверсий и тому подобного, целью чего было дестабилизировать обстановку, подорвать советский общественный и государственный строй. Это был, разумеется, только предлог, чтобы оправдать карательную политику, одна из возможных ловушек для простаков, но статья, где фигурировала педерастия, теперь в сознании накрепко сопрягалась со статьями, по которым судили шпионов и террористов. И подавляющему большинству в голову не приходило – чем там занимаются эти самые гомосексуалисты, зачем и почему. Для тех, кто помнил Большой террор, процессы и репрессии добериевской эпохи, а Хрущёв помнил их лучше многих, слова «шпион», «террорист» и «педераст» являлись синонимами. Вот что значит «пидерасы», то и дело слетавшее у него с языка. Кстати, эту прямую, казалось, связь между такими, с позволения сказать, художниками и сочувствующими им – кто будет посещает такие выставки? – и агентами иностранной разведки отметил Высоцкий в песне «Пародия на плохой детектив».

 
И еще. Оденьтесь свеже, и на выставке в Манеже
К вам приблизится мужчина с чемоданом. Скажет он:
– Не хотите ли черешни? – Вы ответите: – Конечно.
Он вам даст батон с взрывчаткой – принесете мне батон.
 

Итак, это враги, причём даже и не особо таящиеся. Вот только времена стали другими. И это Хрущёв тоже отлично понимал, он не желал возвращения прошлого. Если и возвращение, то к формам досталинской, почти ленински интерпретируемой классовой борьбы. Не пароход «Глеб Бокий», тем паче – «Феликс Дзержинский», о котором и в песне поётся:

 
Я помню тот Ванинский порт
И вид парохода угрюмый,
Как шли мы по трапу на борт
В холодные, мрачные трюмы.
 
 
На море спускался туман,
Ревела стихия морская.
Лежал впереди Магадан —
Столица Колымского края.
 

Удивительна эта песня, где лирическая форма слита с эпической, а детали даны в разном масштабе, что усиливает драматизм повествования.

 
От качки стонали зека,
Обнявшись, как родные братья.
И только порой с языка
Срывались глухие проклятья.
 
 
Будь проклята ты, Колыма,
Что названа чудной планетой!
Сойдёшь поневоле с ума —
Оттуда возврата уж нету.
 

Что ж, вместо этих балкеров – «пароход философский». Не раз Хрущёв грозил тем, кого считал оппонентами: хотите, выдадим заграничный паспорт, и катитесь на все четыре… Вот и Элию Белютину, организатору, идеологу художников, которые подверглись разносу в Манеже, он заявил – паспорта, и для него, и для его учеников, заготовлены, извольте получить. А сопровождающие высокого ранга, тоже отлично помнившие и Большой террор, и процессы, ревели в ажиотаже: не надо за границу, надо арестовать. Отчего? Да оттого, что и в их разумении любовь к себе подобным сопрягалась со шпионажем и подрывом государственного строя. Впрочем, некоторые – должно быть, это печать эпохи – воспринимали слово напрямую: «И вдруг кто-то обратил внимание на длинноволосого бородатого художника в красном свитере, на ныне покойного, доброго и талантливого Алешу Колли и закричал:

– “Вот живой педераст!”.

И члены правительства, и члены идеологической комиссии – все вытянули пальцы, окружили его, кричали: “Вот живой педераст!”».

Хрущёв, между тем, накрепко усвоивший, что где «пидерасы», там и диверсия, по крайней мере идеологическая, рассматривал экспонаты выставки. Увидел картину, выполненную в светло-голубых тонах, где, по словам художника, изображены были космонавты, и высказал недовольство: что за космонавты, я со всеми из них знаком, голубых там нет, люди как люди. Так и сказал на голубом глазу.

Каламбур этот ретроспективен, цветовая символика была в шестидесятые годы иной, и определение «голубой» использовалось применительно к вещам «романтизированным», например, стройке, развернувшейся в тайге.

 
За ночь ровно на этаж
Подрастает город наш.
Раньше всех к нам приходит рассвет.
Снятся людям иногда
Голубые города,
У которых названия нет.
 

Но бывает, и часто, что слова и вещи полнятся новым содержанием, корреспондирующим с эпохой. Тогда художественные постройки, и самые неказистые, что держатся на соразмерности, пропорции частей, или начинают шататься, утрачивая равновесие, или рушатся вовсе, лишённые опор.

 
Города, где я бывал,
По которым тосковал,
Мне знакомы от стен и до крыш.
Снятся людям иногда
Голубые города:
Кому Москва, кому Париж.
 

Увы, песня из кинофильма «Два воскресенья» подтверждает правило. И не спасает даже чудесная музыка Андрея Петрова. И Москва, где голубыми прежде были одни только ели вдоль древней кремлёвской стены, и Париж, где начинал великий Пикассо, в творчестве которого имеются и «голубой», и «розовый» периоды, обрели новую покровительственную окраску.

Плакат фильма «Ещё раз про любовь» с разметкой для увеличения. Так – квадрат за квадратом – члены художественного союза произведут из него рекламную афишу для кинотеатра. Чем не творческий труд, если он отлично оплачивался?

А что касается темы космоса, то в 1963 году, аккурат в аккурат, вышла из печати песня-марш советских космонавтов «Голубая планета». Мудрено ли: космонавты – сколько их было тогда? четверо? – облетели земной шар, голубеющий по краям, неслись по околоземной орбите, вот и окрасились. Но Хрущёв, в иных ситуациях охотно шутивший, отбросил шутки в сторону, недовольно спросил – чего его сюда привезли, сами не могли разобраться? И подвёл итог: членов партии исключить из партии, а членов союза художников из союза.

На языке юрисдикции совсем недалёкого прошлого это означало «поражение в правах», на языке практическом это значило – лишиться мастерской, а для художника, работающего в технике офорта или станковой живописи, это тяжёлый удар: дома пресс не установить – громоздок, тяжек, размер живописной работы будет определяться теснотой помещения – какие они, комнаты в коммуналках, в бараках, в черёмушкинских хрущобах? Нет заказов – не на что жить, а члены творческих союзов не бедствовали, особенно художники: всегда имелась возможность подыскать халтуру – заказ на оформление книги, премьерную афишу, тематическую открытку, на худой конец, изготовить наглядную агитацию к празднику, рекламное панно для кинотеатра. Впрочем, судя по словам, что пьёт этот выгнанный отовсюду местный «абстракционист», как все, под воскресение, он работал не в мастерской, – где там выходной? трудишься сколько требуется – а в каком-нибудь художественном комбинате.

Наказание было предопределено, однако проработочные комиссии настаивали: следует покаяться, признать грубые политические ошибки, совершённые под чужим нажимом. Гипнотизёром и авантюристом называли Элия Белютина, дескать, он охмурил и запутал наивных граждан, толком не разбирающихся в современном искусстве, оттого и доверчивых. Абстракционистами называли всех кого ни попадя, хотя никто в данной манере не работал.

Кажется, среди художников этого поколения, для которых реальность, причём социальная, по большинству являлась тем «нулевым километром», откуда и вёлся отсчёт, а в какую сторону двигаться, к «суровому ли реализму» или к саркастическому экспрессионизму «лианозовской школы», решал каждый сам, но к абстрактному искусству никто не относился серьёзно.

Картина Джексона Поллока «Собор» экспонировалась на американской выставке в Москве (см. главу «Неравнобедренные геометрические фигуры разного возраста, притягательности и достоинства»), кто хотел, мог в натуре, а не на блёклых и расплывчатых репродукциях, увидеть – каковы работы самого знаменитого абстракциониста. Почему именно эта картина 1947 года была показана в СССР двенадцать лет спустя? Из-за названия только? Значительного интереса работа не вызвала, она не понравилась: нарочита, несуразна. В общем, как говорится, ложь, пустая болтовня и провокация это абстрактное искусство.

И тут я полностью согласен с хулителями, насмешниками, отрицателями: работы такого, с позволения сказать, мастера – шарлатанство, обман дураков. Слова жулик и Поллок можно поставить в общий ряд, они если и не синонимы, то превосходно сочетаются друг с другом. Пониженная либо нулевая фигуративность этих работ при монотонности ритма изображения, унылой повторяемости художественного приёма – и это современная живопись? Так маляр-пройдоха разделывает деревянную панель «под орех»: накладывает слой краски, сверху кладёт второй, иного колера, а затем проводит обычной расчёской (хорош целлулоидный гребешок, какие выпускались артелями инвалидов после войны, делались из грубой фотоплёнки, списанной в утиль) по краске, волнообразно, «расчёсывает» фактуру, появляется узор, выпуклая наглядная структура. Причина стоит во главе угла: маляр благообразит фанеру – конечно, фанеру, поскольку у любой натуральной доски имеется своя фактура, каковую надлежит выявить, а не скрывать, доску полируют, лачат, и тогда дерево заиграет; маляр-абстракционист изображает фактуру вещи сходным образом, а если приёмы у него разнятся с малярными, то лишь потому, что не владеет малярным ремеслом. Приём «dripping» создал человек, у которого не в порядке моторика, а психика измотана абсцессами. По-русски есть слово, характеризующее такого человека со всех его сторон – задрипанный. Джексон Полок всю жизнь пьянствовал, старался излечиться от алкогольной зависимости и спастись от глухой депрессии. Что там у него было с кистями рук – нетрудно догадаться, тем более, на эту тему имеется анекдот, очень точный в подробностях.

Алкоголик хочет помочь накрыть на стол, чтоб и побыстрее сесть, и вообще за компанию. Но что ему доверить? Водку разливать – прольёт, ничего не останется. Колбасу резать – в лучшем случае, палец себе отхватит, а то и харакири непредумышленно сделает из-за тремора. Он бодро так успокаивает: «Ничего-ничего, зато я хорошо солю».

Вот «dripping» и сочетает психотерапию, когда руки заняты хоть чем-то, и мысль сосредоточена на процессе, этом самом капанье, так и в психиатричке больным доверяют выполнять простейшие операции – клеить, красить, штамповать (см. об этом в главе «О литерных психах из больницы № 5, которая находится совсем не там, где принято думать»), лишь бы не отчаивались и не вешались от беспросветности, с терапией трудовой, что позволяет работать трясущимися руками, капать, брызгать, не стесняясь ни созданием подрамника, для чего надо уверенно владеть пилой, стамеской, молотком, ни натягиванием холста – его следует натягивать ровно, не перетянув и не допустив слабины, что обернётся провисом, ни грунтовкой. И размеры холста, и метод его «обработки» (возьму в кавычки слово, как-то кренящееся в насмешку, в иронию) продиктованы опять-таки разболтанной моторикой исполнителя: подступай с любой стороны, холст разложен на полу, даже по лесам не надо лазить, чай, не стенопись, и очень трудно промахнуться при таких неимоверных размерах. Вот краски требуются килограммы и литры – лей вёдрами, всё мало.

И, выходит, недалёк от истины тот, кто сравнил художников-абстракционистов с больными из сумасшедшего дома: тамошние пациенты по-своему заняты трудотерапией. Разница, на мой взгляд, имеется, но она в самом подходе к предмету. Джексон Поллок при слабой технической составляющей занимался профессиональным искусством: так считалось, так позиционировалось, так и трактовалось искусствоведами, пациенты лечебницы, например, больницы № 5, при значительных художественных задатках, создавали, конечно, ар-брют; хранящиеся в тамошнем собрании работы этому свидетельством – обратная перспектива либо композиционное упрощение для таких вещей характерны (в хранилище попасть читателям вряд ли удастся, на то нужны особые причины, и чтобы составить представление, можно посмотреть работы «таможенника» Руссо или работы Вифредо Лама либо Владимира Войновича).