Текст книги "Танец фавна"

Молитва

Церковь Святого Евстахия находится в самом центре города. Однако ее фасад теряется в шуме «чрева Парижа» – огромного рынка. Гораздо больше людей приходят на площадь не исповедоваться в церкви, а за овощами и фруктами, за мясом и рыбой, за хлебом и зеленью, за разговорами и встречами с соседями. Церковь возвышается над рыночной суетой и словно прислушивается к чужим тайнам.

Ленуар не относил себя к практикующим католикам. Сегодня он тоже пришел сюда не молиться. В театре сказали, что Бронислава Нижинская имеет обыкновение ходить на мессу в «рыночную церковь», которая находится неподалеку от «Шатле». И вот сыщик здесь.

Служба уже началась. Голоса хористов устремлялись вверх и, отражаясь от вытянутых готических сводов, от старинных витражей и окон в форме сердец, заполняли все пространство церкви неземными звуками. На деревянной кафедре были вырезаны скрипки и трубы, а нарочитые ноты органа убеждали всех присутствующих в том, что они принимают участие в священнодействии.

Нижинская сидела в дальнем углу слева. Девушка сосредоточенно слушала хор и с чувством повторяла «Аминь» после каждой молитвы. Когда Ленуар сел на соседнее место, она не сразу поняла, кто оказался с ней рядом.

– Мсье Ленуар? – удивилась Броня.

– Давно мы с вами не говорили. Вы часто ходите в церковь? – спросил Ленуар.

– Да, я прихожу сюда помолиться Святой Деве Марии. Обычно мы даже путешествуем с иконой Святой Богородицы. Нам ее подарила мать. Да, я всегда хожу в церковь. Это Вацлав называет церковь религиозным насилием. Он даже перед выходом на сцену никогда не крестится. Хорошо, что у него есть кому за него помолиться.

– Я как раз от Нижинского. Ваш брат всегда был таким свободолюбивым? – спросил Ленуар.

– Вы видели Вацлава? Как он?

– Жив и здоров.

– Ах… Ваца стал таким после ухода отца. С тех пор он совсем не уважает авторитеты и верит только в свою работу и искусство.

– Бронислава, вы ввели меня в заблуждение. Вы мне тогда сказали, что кто-то хочет убить Нижинского. Почему?

– Мне, наверное, не следовало этого делать. И сейчас Григорий уже мертв, а о мертвых плохо не говорят…

– Говорите правду. Говорите то, что знаете: в жизни есть очень мало вещей, которые я бы без сомнений отнес к плохим или хорошим.

Бронислава помяла платочек, а потом сложила его в карман и снова заговорила.

– Чумаковы жили на Николаевской улице, неподалеку от нас. Вацлав в то время уже давал частные уроки, и летом, когда ему было шестнадцать, он очень увлекся Тоней Чумаковой, сестрой Гриши. Они много гуляли вместе, отходили далеко от дома, до самой набережной Невы у Летнего сада. Тоня сильно простудилась и долго болела. Ваца бегал, умолял пропустить его к Тоне, но родители передали ему записку от девочки с просьбой не появляться в их доме. Чумаков потом всем говорил, что врачи запретили Тоне заниматься балетом, чтобы избежать нагрузок на организм. Так она бросила учебу, а потом все равно вышла замуж за танцовщика.

– Значит, Чумаков держал зуб на Нижинского из-за сестры? – спросил Ленуар. – Не из-за вас? Вы не были с ним помолвлены?

– Нет. Я помолвлена с Сашей Кочетовским.

Ленуар вспомнил разговорчивого артиста балета и кивнул. Нижинская продолжила:

– На самом деле это была только вторая часть их истории… Все началось раньше, но об этом мало кто знает.

– Откуда тогда знаете вы?

– Вацлав всегда мне доверял и многое рассказывал, особенно когда мы были маленькими, – Бронислава перешла на шепот. – Чумаков завидовал Ваце. Они с одиннадцати лет учились вместе. Ваца уже тогда высоко прыгал, выше других мальчиков. И вот однажды маму вызвали в театральное училище, потому что Ваца упал и потерял сознание. Брата отвезли в больницу. Доктор сказал, что надежды очень мало, мы с мамой не спали всю ночь и молились. Вацлав пришел в себя только через четыре дня. Я видела, как трое мальчиков пытались пройти к нему в палату. Он сказал тогда, что они хотели перед ним извиниться.

– За что? – спросил Ленуар.

– Они насмешничали над Вацлавом и решили сыграть с ним злую шутку. Сказали: «Раз ты так высоко умеешь прыгать, прыгай через пюпитр». А сами натерли пол перед подставкой мылом, чтобы она скользила. Вацлав очень гордый. Он согласился. Но когда он подпрыгнул, Чумаков сильно дернул его за опорную ногу. Брат упал и от удара головой потерял сознание. Мы еще жили с отцом, но тот за Вацлава не заступился, уговаривая не раздувать скандала, чтобы ни Вацлава, ни мальчиков не отчислили из училища. Он сам тогда поверил, что они просто хотели пошутить. Но я очень испугалась, мсье Ленуар! Наш старший брат Стасик в детстве выпал из окна, так же потерял сознание на несколько дней, а когда началась школа, сошел с ума.

– Значит, Чумаков знал, что делал?

– Да, он хотел убить Вацлава еще в детстве. А когда Ваца стал официальным солистом антрепризы Сергея Павловича, Чумаков просто не мог терпеть рядом такого сильного соперника. Когда он приехал в Париж накануне премьеры «Фавна», я запаниковала. Он поселился с ними в одном отеле. Зачем он это сделал? Когда я заходила к ним, у Чумакова на камине лежала его коробочка с гримом. Им я и запачкала тогда руки. Зачем ему приезжать в Париж со своим гримом, если он не стоит в программе «Русских сезонов»? Я боялась самого страшного.

– Выходит, что Чумаков мог убить Нижинского, но и у Нижинского было достаточно мотивов свести с ним счеты, пусть даже и защищая свою жизнь.

– Ах, что вы такое говорите! Ваца никогда бы никому не причинил зла. Он на это неспособен. Мы весь вечер перед премьерой репетировали. Вацлав все время был со мной и другими участниками балета, они могут это подтвердить. Сейчас я молюсь. Убийца Чумакова – это ангел-хранитель Вацлава! Иначе рано или поздно Григорий добрался бы до моего брата… Он уже лишил его части здоровья, первой любви, а сюда приехал, чтобы лишить Вацлава его работы, а возможно, и жизни!

Церковный хор замолчал.

– Под Твою защиту прибегаем, Пресвятая Богородица, – читал священник молитву. Броня шепотом повторяла за ним: – Не презри молений наших в скорбях наших, но от всех опасностей избавляй нас всегда, Дева преславная и благословенная. Владычица наша, Защитница наша, Заступница наша, с Сыном Твоим примири нас, Сыну Твоему поручи нас, к Сыну Твоему приведи всех нас. Аминь.

Все встали и пожали руки соседям. Сев обратно на скамью, Ленуар задал еще один вопрос:

– Бронислава, а кто кроме Чумакова мог желать смерти вашему брату?

Нижинская поправила свою шляпку и сказала:

– Все заглавные артисты балета… А с тех пор как Ваца стал хореографом, против него растет возмущение во всей труппе. Мне неприятно об этом говорить, но я прихожу в церковь на вечернюю службу не отмаливать свои грехи. Я прихожу сюда молиться за брата. Сама я скоро выйду замуж, а он… В Россию ему вернуться сейчас никак нельзя, в труппе его присутствие всех раздражает. Если от него отвернется еще и французская публика, я даже боюсь представить, что с ним случится! Помогите мне его спасти, мсье Ленуар.

Сыщик никак не ожидал, что сегодня станет исповедником. Видимо, на Нижинскую повлиял дух церкви Святого Евстахия, за что Ленуар был очень благодарен этому святому и решил, что для допроса свидетелей церковь – идеальное место. Хлопнув себя по карману, он вытащил вырванный листок из записок Нижинского и показал его Броне той половинкой, где были нарисованы только круги и точки.

– Вы можете мне объяснить, что это значит?

Бронислава посмотрела на рисунки и прищурилась, пытаясь в полумраке разобрать детали.

– Нет… А откуда это у вас? – спросила она. – Вы нашли их на теле Чумакова?

– Не совсем… – ответил Ленуар, вспоминая бедное тело убитого. – На нем сложно было что-то спрятать.

– Не знаю. Похоже на шифрованную запись танца: видите эти точки? Это, наверное, точки, где артист должен остановиться, чтобы станцевать то или иное па… Вот только эти записи абсолютно бессистемны… Их способен понять только сам автор.

Убить символ

С тех пор как Элиза, сестра его лучшего друга Люсьена де Фижака, упала при неизвестных обстоятельствах с крыши отеля Lutecia, Ленуар стал атеистом. Как может существовать Бог, если он позволил ей погибнуть? Сыщик был тогда еще юнцом, будущим банкиром, поэтому, когда молодой администратор отеля в очередной раз выставил его вон, Ленуар растерялся, и сил добиваться тщательного расследования дела у него не нашлось. Он часто думал о том, почему люди убивают и почему он сам пошел работать в полицию. В такие минуты перед глазами снова и снова проносились длинные месяцы службы во французской армии и лицо его Элизы.

Нет, Ленуар не верил в Бога. Но он верил в силу идей и в то, что Бог тоже идея. Он на собственном опыте знал, что самые очаровательные идеи обычно были самыми сильными.

Идеи рождались из простых коротких утверждений. Затем, если их много раз повторял обаятельный человек, они, как новый вирус, заражали все больше и больше людей. Не успеешь оглянуться, и вчерашнее парадоксальное, ни на чем не основанное утверждение сегодня уже становится догмой, а завтра религией, а послезавтра религия родит новые короткие утверждения, в которых никто уже не сможет позволить себе сомневаться.

В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог… Так кто же произнес первое слово? Кто повторил его столько раз, чтобы никто больше не задавал лишних вопросов?

Раньше идеи распространялись и заражали медленно. Люди знали своих соседей и соседей соседей. Они знали, как живут соседи, и сравнивали себя с ними. А сегодня каждое слово выходит тысячными тиражами из печатного станка. Каждая идея разлетается по всей стране быстрее любой болезни. Если эту идею повторять по одной и той же формуле, щедро снабжая ее эмоциями, процент вероятности заражения людей возрастает в несколько раз. Если раньше газеты прислушивались к политикам, то теперь уже политики прислушиваются к газетному шуму. Французская революция покончила со старым режимом, чтобы никто не указывал бедным, во что им верить. Затем к власти пришел Наполеон и создал новую веру. И через сто лет ничего не изменилось. Только новую веру диктует уже пресса.

Ленуар считал, что за распространением идей нужно следить очень внимательно. Преступления зависят именно от идей, потому что их совершают в противовес основным, господствующим в данный момент общественным убеждениям. Убить человека – это преступление. Убить аристократа в период Французской революции – это героизм…

Преступника нельзя отделить от того, во что он верит. Мотив преступника – тот двигатель, который заводит инфернальную машину. Ленуар чувствовал, что определи он мотив убийцы Чумакова, он раскроет преступление. И это чувство не давало ему покоя.

– В атаку! – закричал Дени и, схватив фигурку генерала Даву, протаранил ею первый ряд русской кавалерии.

– Не спеши. Дядя Габриэль должен еще рассказать тебе ход битвы! Может, Даву в тот день даже не выходил на поле боя. Какое сражение вы сегодня разыгрываете?

– Решающее в русской кампании Наполеона! Битву за Москву! Наполеон всех победил, – радостно сообщил отцу новость Дени.

Люсьен де Фижак подвинул свой стул поближе к окну. Его талант лучше всего проявлялся в рисунках, поэтому он не трогал солдатиков, а вместо этого заранее приготовил уголь и бумагу для набросков. Он весь день писал парадные портреты на заказ, поэтому у Ленуара ему хотелось отдохнуть и сделать несколько быстрых эскизов с сына и своего друга.

– А почему мы сегодня вообще воюем с русской армией? В прошлый раз вы разыгрывали Фермопилы, а тут такой поворот… Это влияние твоей журналистки?

– Ну, папа, в сентябре же отмечают сто лет со дня битвы у Москвы-реки. Ты разве не читал газеты? – удивился Дени.

– А когда ты успел научиться читать? Тебе же только шесть лет.

– Мне дядя Габриэль рассказал.

Тем временем Ленуар расставил камни на заранее застеленную суконную скатерть, воссоздавая план Бородинского поля. Затем взял синюю салфетку и, разрезав ее на две части, расстелил «реку Колочу» по северо-западному краю. С противоположной стороны рассыпал чай – это густой русский лес и болото. Дени притащил в комнату картонную коробку.

– Дядя Габриэль, каштаны! Как ты и просил!

– Отлично, тогда сначала проверь прицел.

Ленуар передал большую серебряную ложку Дени. Тот выбрал самый пузатый каштан, положил его в ложку и, приседая на корточки, приставил ее к краю стола. Затем, тщательно прицелившись, Дени нажал на каштан сверху. Ложка отпружинила, и – бум! – ядро убило сразу троих солдат русской армии.

– Попал! – заверещал мальчик. – Пушки готовы!

Люсьен нахмурился. Во время работы детская возня всегда натягивала его нервы. Но когда еще поговоришь с другом, когда дома толпится трое детей и все остальные родственники…

– Еще бы ты не попал… Битва у Москвы-реки – самая кровопролитная из всех баталий Наполеона. В Бородино на площади четыре квадратных километра с двух сторон собралось двести пятьдесят тысяч человек… – начал вступительное слово Ленуар.

– Но французы все равно всех победили! – закончил это слово Дени.

– Не совсем так… Давай разберем по порядку, а потом ты скажешь, кто победил в той битве… Лето 1812 года выдалось на удивление жарким. У солдат закончились почти все запасы провизии. Воды тоже на всех уже не хватало. При каждом марше пыль стояла столбом. Самые рукастые солдаты начали мастерить себе очки, чтобы видеть хотя бы на пару десятков метров вперед.

– Очки как у папы? – спросил Дени, показывая на нос Люсьена де Фижака.

– Ну, почти. Двадцать восьмого августа армия подошла к Вязьме, рассчитывая найти провизию, а вместо этого снова нашли пустые черные дома…

– С привидениями?

– Да, но больше их все равно пугали не привидения, а голод и перспектива волочиться до Москвы сто двадцать пять километров впроголодь.

– Но Наполеон же готовился к русской кампании, Ленуар? Почему он этого не предусмотрел? Его называют великим стратегом, – перебил сыщика Люсьен.

– Наполеон – военный стратег, это правда. Еще после встречи с Александром I в 1807 году он хотел создать Польское царство. Но русские боялись воссоздавать у своих границ государство, которое бы со временем могло претендовать на воссоединение всех польских земель. Тогда Наполеон создал Великое герцогство Варшавское. Но его функция при этом оставалась прежней. Оно должно было стать будущим плацдармом для великой армии. В 1811 году Наполеон заказал у своего библиотекаря Барбье книги о России. Люсьен, что это были, на твой взгляд, за книги?

– Учебники по истории и географии страны?

– Да, только не учебники, а подробные топографические описания западных границ Российской империи. Наполеон был практиком. Ему важно было представлять, как он будет захватывать эти земли и по каким дорогам идти на Петербург и Москву. Он заказал себе книги о Северной войне, о топографии Курляндии и об организации русской армии, – продолжал Ленуар. – В начале 1812 года Наполеон написал архиепископу Доминику Дюфуру де Прадту, послу в Великом герцогстве Варшавском, чтобы тот собирал и ценил поляков, которые хорошо знают историю Польши и национальный характер ее жителей, чтобы создал специальный комитет, который мог бы впоследствии «дать сильный импульс для воссоздания этой нации».

– Кажется, сто лет назад, когда мы были врагами, французы знали о русских столько же, сколько знают и сейчас, когда мы стали союзниками… Слушай, но раз корсиканец так хорошо подготовился, тогда почему он проиграл эту кампанию? – удивился Люсьен.

– А, по-твоему, страну можно завоевать только на основе знания топографии и ее врагов? – в свою очередь удивился Ленуар. – Все войны зажигаются из искры очарования новой идеей. За Наполеоном шли, потому что он сам стал такой идеей. Идеей превосходства французов и равенства возможностей для всех жителей Западной Европы. Он выигрывал все свои сражения на поле боя, от этого его идея заражала тысячи людей.

Собравшись перед Бородинским полем 7 сентября, Наполеон велел выставить у палатки свой портрет как короля Италии. Он сказал: «Солдаты! Вы страдали, теперь идите и сражайтесь за меня, за мою корону и за славу великого народа!» А главнокомандующий русской армией Кутузов обратился к своим так: «Братья! Соратники по оружию! Выполните свой долг и защитите своих детей! Во имя веры и верности вашему суверену и вашей родине!» Вместо портрета императора солдатам вынесли икону Смоленской Божьей Матери. Смоленск недавно сожгли, и икону называли «черной». Чем это не символы, не идеи, объединяющие целые народы? Думаю, что русские победили Наполеона, потому что их вера и символы были крепче и сильнее.

– В атаку! – снова закричал Дени, не слушая Ленуара. Каштаны летали над скатертью, солдаты давно уже шли в бой… Мальчик с головой ушел в баталию и очнулся только через полчаса, когда все солдатики валялись на полу, а «ядра» завалили все «Бородинское поле». – Не понимаю, так кто победил в этой битве? Дядя Габриэль, почему ты меня не остановил? Мы же собирались воссоздать ход битвы, а я… Какая там была стратегия?

– Какая бы там ни была стратегия, она все равно не удалась ни той, ни другой стороне. Посмотри, когда собирается столько солдат на открытом поле с парой редутов и их забрасывают со всех сторон ядрами, что из этого получается? – спросил Ленуар.

Дени посмотрел на валяющихся на полу солдатиков.

– Говорят, что битва длилась десять часов. При этом за секунду вылетало три пушечных выстрела, а за минуту – четыреста тридцать выстрелов из ружей. Все окутал мрак, а «небеса горели». Впрочем, из-за дыма небо никто разглядеть не мог. Умершие люди покрыли поле в несколько рядов. Все залило кровью. Наш главный врач за сутки отрезал двести рук и ног. Раненых не успевали уносить с поля, и они умирали. Эта битва не вошла в анналы истории как стратегическая. Вспоминая о Бородино, либо молчат, либо говорят о героической смерти. Как ты думаешь, кто же победил в той битве у Москвы-реки, Дени?

Мальчик смутился и замер. А потом молча стал собирать всех упавших солдатиков.

– Когда Наполеон отступал из Российской империи, его великая армия представляла собой довольно жалкое зрелище, но ее не добивали. Почему? Потому что хотели убить не армию, не людей, а символ – самого Наполеона. С каждым днем отступления поражение корсиканца становилось все очевиднее. И его орел уже никогда потом не поднимался на прежнюю высоту…

Дени сложил всех оловянных солдатиков по коробочкам и взялся за каштаны.

– Сегодня очень жарко, Ленуар, у тебя нет воды? – спросил Люсьен де Фижак.

Тоненькие струйки

Часы показывали восемь. Над Парижем повисла ленивая вечерняя жара. В горле у Клэр пересохло. На подходе к театру «Шатле» она с раздражением почувствовала, как платье под мышками промокло от струек пота. Ей всего тридцать лет. Уже тридцать. Черт, как она устала все тащить на себе! Сестру выдали замуж, а на нее приданого не хватило. Вот и мыкается Клэр уже который год в прислуге. Повезло только в одном: взяли театральной уборщицей, а не бонной в семью. Так у нее оставалось хотя бы немного времени на себя.

В прошлом месяце старик Жорж окончательно спился, и в театр взяли нового сторожа. Франк был видным мужчиной: на голову ее выше, широченные руки и всего на два года младше. За таким как за каменной стеной. Клэр немного смущалась молодого человека, но каждый день надевала свое лучшее платье и неизменно следила за чистотой белья. Проклятая жара! Стирать приходилось тоже каждый день…

Вот и сейчас, проходя через служебную дверь театра, она внутренне трепетала. Что он ей скажет? Какими глазами посмотрит? Пару недель назад Франк подарил ей нарциссы. Значило ли это, что он… Нет, Клэр боялась думать о таких вещах. Нет-нет, ее судьба уже предрешена. Она до конца жизни будет мыть полы и присматривать за старым отцом.

– Клэр! Рад вас видеть. Как вы поживаете? – спросил Франк, явно пытаясь втянуть живот.

– Спасибо. Прекрасный вечер, не правда ли? – ответила Клэр, украдкой вытирая рукой пот над верхней губой. – Как там наши русские?

– Сегодня все разбежались пораньше. Мсье де Дягилефф не приехал… Кот из дома, мыши в пляс. – Франк посмотрел на Клэр, и она забыла о том, что пора идти за ведром и шваброй. Воспользовавшись ее замешательством, сторож подошел к ней поближе и сказал:

– Клэр, я знаю, что вы очень заняты, но… Позвольте после уборки пригласить вас в кафе?

– Меня?

– Да.

– Спасибо, Франк, но вам же нельзя отсюда уходить…

– В театре никого уже нет, дверь я запру, мы совсем ненадолго…

– Ну, если так… Если так, то я согласна, – ответила Клэр, опуская глаза.

Несмотря на жару, работа сегодня спорилась. Убирала Клэр быстро, изо всех сил стараясь не заляпать платье. Она так долго ждала, чтобы Франк сделал первый шаг. Она так долго ждала, но приглашение сторожа все равно застало ее врасплох. Домывая пол на последнем этаже, она смотрела на часы и представляла, как они сидят вместе, как Франк берет ее за руку и улыбается ей. Надо было спешить. Осталась только уборная главного русского танцовщика.

Клэр зашла в помещение, и из груди у нее вырвался вздох облегчения. Пол был таким чистым, словно его недавно уже кто-то помыл. Значит, она скоро спустится и пойдет с Франком в бистро на площади «Шатле». Может, они закажут мороженое и даже ситронад. Может, к этому времени жара отступит…

Какая нарядная здесь ширма, какие красивые букеты! Артистам балета, особенно лучшим танцовщикам, дарят столько цветов, что иногда они просто не в состоянии забрать их с собой. Вот и сейчас цветы уже начали увядать. Клэр наполнила кувшин и опустилась, чтобы подлить воды в вазу.

Среди стеблей роз что-то блестело. Уборщица наклонилась и посмотрела поближе. Две коробочки с красными камнями, выложенными в виде двух треугольников, смыкающихся в центре. Клэр прислушалась. Театр давно погрузился в тишину. Обычно к таким дорогим вещам Клэр даже боялась прикасаться. Репутация честной уборщицы – ее единственный капитал, но капитал очень хрупкий: чтобы его навсегда разрушить, достаточно одного проступка. К тому же пора было уже спускаться. Франк, наверное, ее ждал. Но блеск камней словно загипнотизировал ее. Она взяла в руки коробочку поменьше и открыла.

Губная помада красного цвета! Клэр посмотрела на коробочку, затем на свое уставшее лицо в зеркале уборной… Если она один разок проведет по губам, это же не будет считаться воровством? Клэр помедлила еще минутку. Она ведь не возьмет губную помаду себе? Только один разок. Франку должно понравиться. Приняв решение, уборщица подошла поближе к зеркалу и быстро, словно опасаясь, что ее кто-нибудь увидит, провела помадой по верхней губе, а затем по нижней. Потом она вернула коробочку с помадой в букет и заторопилась вниз по лестнице.

Какая жара! Губы жгло, но Клэр впервые пользовалась таким дорогим средством. Может, так и нужно?

В служебном вестибюле ее уже ждал Франк.

– Клэр? Это вы? – обернулся он на шум ее шагов. В ту же минуту его лицо перекосилось. – О боже! – Франк вытянул вперед руку, словно увидел саму смерть.

Клэр повернулась к зеркалу. Из уголков ее губ на шею стекали тоненькие красные струйки.